Текст книги "Коммуналка: Добрые соседи (СИ)"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 19

Глава 19

Двуипостасный ходил кругами.

А Святослав смотрел на женщину, которая делала вид, что совершенно случайно влезла в дело, которое ее напрямую никак не касалось. И вот как быть?

– Вы понимаете, что это просто-напросто опасно? – тихо поинтересовался он, глядя, как массивная зверюга остановилась на краю поляны.

Шерсть на загривке Ингвара поднялась дыбом, раскрылся венец острых игл, а из глотки донеслось глухое ворчание. От звука этого по спине побежали мурашки, а рука сама собой к револьверу потянулась.

– Но это ведь важно, верно? – тихо поинтересовалась Калерия Ивановна, которая на ворчание никак не отреагировала, а на мужа глядела с улыбкой.

Вот что может вызывать улыбку в этакой-то зверюге?

– Его пытались… допросить.

– Не сомневаюсь, – она присела на потемневший от времени и дождей чурбак. – Но не вышло?

Свят кивнул.

Нет, все-таки… ему случалось работать с двуипостасными. И там, на войне, он всякого повидал, о чем с преогромною охотой забыл бы.

…серые тени почти растворяются в сумерках. Идут легко, и ни звука не доносится до Свята, хотя он все одно слышит, пусть и не треск сучьев под тяжелыми лапами, но предвкушение.

Радость.

Ожидание охоты.

Ингвар описал два круга и остановился, ткнулся оскаленной мордой в ногу супруге.

– Чего? – она спокойно хлопнула его по загривку, и Свят слегка вздрогнул. В другом своем обличье оборотень походил скорее на медведя, чем волка. Разве что довольно-таки длинноного медведя.

Мосластые лапы.

Массивное тело с широкой грудиной. Шея вот короткая, и голова глядится небольшой. Покатый лоб. Вытянутая морда. Зубы острейшие… да он человека пополам перехватит и не заметит.

Шею и живот покрывает плотная темная чешуя, которая прячется под шерстяным покровом. Что-то там Святославу говорили про странное это сочетание чешуи и шерсти, но он не запомнил.

– Здесь неспокойно, – перевела Калерия Ивановна, если и вправду понимала переливчатое это рычание.

…а ведь недаром двуипостасных прежде считали созданиями примитивными. Частенько ведь случается им не сладить с другой своей половиной.

Слишком силен зов природы.

Слишком…

…опасны они, чтобы позволено было селиться вблизи человеческих деревень, не говоря уже о городах с их шумом и суетой. И вот теперь чувствуется, что та, иная половина, зовет Ингвара, требует уйти и подальше от неприятного места, и из города вовсе.

Много запахов.

Следов.

Звуков.

…а если не сладит? Не справится? Святославу матерую тварь не одолеть. Зачарованные пули и те не возьмут. И… не стоит думать о плохом.

– Здесь происходило что-то на редкость дурное.

Двуипостасный коротко рыкнул, и Святу пришлось совершить немалое над собой усилие, чтобы просто остаться на месте. А когда уж оскаленная морда оказалась напротив лица, стало вовсе… нехорошо.

– Не дури, – Калерия Ивановна дернула оборотня за куцее ухо. – Не обращайте внимания, он у меня просто ревнивый.

– П-понимаю, – Свят вымученно улыбнулся. – Но меня интересует дело и только оно.

– Дело, – она погладила жесткую шерсть. – Осень скоро… линять начнет. Носки вам связать?

– Спасибо, но обойдусь.

– Зря. Знаете, какие теплые? У меня, между прочим, на них очередь.

Двуипостасный жалобно заскулил.

– А ты не ной. Хорошо вот, что блох нет. Я поэтому долго и сомневалась, прежде чем замуж идти. Ладно, что он таким вот бегает… даже хорошо… лося завалит и в дом, сплошной прибыток. Когда-нибудь пробовали тушенку из лосятины? Или вот колбасу. Колбаса отменная получается, особенно если подвялить.

Двуипостасный плюхнулся на тощий зад и оказался выше Святослава, что твари, кажется, очень даже понравилось.

– И шерсть опять же… польза. А вот блохи… от блох пользы в хозяйстве никакой.

Зверюга поглядела на супругу с укором.

– Но потом выяснила, что они-то оборачиваются, а блохи нет.

Свята передернуло, когда он представил себе блох-оборотней.

– Не выживают они, – пояснила Калерия, – в нестабильном энергетическом поле. Так что… я вот что подумала. Осляпкин, конечно, бездарный, но тут одно к одному сложилось. Во-первых, новолуние было.

…нестабильное время, когда энергетические потоки мира становятся слишком уж подвижны.

– Во-вторых, смерть явно носила неестественный характер.

– Почему?

– Так… будь естественной, душа еще долго за тело держалась бы. А она отделилась от тела и развеялась бы, думаю, если бы не Осляпкин с его ритуалом. Тут место-то… неправильное.

Оборотень заворчал.

– Вот душу и притянуло ненадолго. Но дальше… если вы ее не дозвались, значит, кто-то её забрал.

Вывод был логичным.

– И этот человек должен был сюда прийти, – закончила Калерия Ивановна. – Он тоже ощутил бы нестабильность. Да к тому же… я не особо сильна в магической науке, но бабушка еще мне говорила, что, когда душа приходит в мир, она оставляет свой след. И по этому следу привести ее второй раз легче. Ищи.

Это было сказано уже Ингвару, который сидел, слушал, и только кончик носа его подрагивал, да красные глаза нет-нет, но останавливались на Святославе.

– Это Осляпкин, – Калерия сунула под нос деревянную палочку с узорами. – Его руки. А вот то, что не он – ищи…

И двуипостасный нехотя поднялся.

Он обошел поляну кругом.

Остановился у зарослей старого шиповника, столь плотных, что продраться через них не всякая птица сумела бы. Напрягся, прислушиваясь к чему-то. И Свят прислушался.

Птахи чирикали.

Где-то рядом плескалась вода, стало быть, до реки всего ничего. С другой стороны доносились голоса, но ни людей, ни домов видно не было по-за густым кустарником. Место и вправду было закрытым, уединенным. Близость города вовсе не ощущалась, но…

…чтобы сюда попасть, нужно быть или местным, или прожить в городе достаточно долго, чтобы изучить его.

Двуипостасный коротко рыкнул и развернулся, едва не ткнувшись мордой в собственный хвост. И тот, короткий, будто обрубленный, поднялся.

– Нашел, – сказала Калерия, поднимаясь.

И сердце ухнуло.

Неужели…

…вот так просто? По следу? И до самой до цели? Нет, на этакую удачу Святослав не рассчитывал, но все же…

– Погодите. Придержите его… ненадолго, – попросил Святослав.

Не то чтобы он до конца не доверял Ингвару, все-таки тот жил с людьми не первый год и должен был приспособиться. И приспособился, если никого не сожрал в коммуналке, но вот… оскаленная пасть – так себе намек.

– Я маячок повешу, – пояснил Святослав, сплетая этот самый маячок. – И заодно уж бляху, а то мало ли…

Бляха, правда, почти потерялась в густой шерсти зверя. А вот маячок сел хорошо. Двуипостасный лишь рявкнул, явно поторапливая. Теперь, взяв след, он желал лишь идти по этому самому следу и категорически не понимал, почему люди медлят.

– Давай, – Святослав отступил, а Калерия разжала руки и повторила:

– Давай, дорогой, найди эту сволочь.

Серое тело сжалось.

Распрямилось.

И исчезло в кустах. К счастью, не тех, шиповника, которые отделяли развалины от дороги. Раздались крики. Предупреждающий рев. А Святослав с тоской подумал, что одною объяснительной он не отделается.

– Идемте, – Калерия пританцовывала на месте. И лицо ее заострилось, а ноздри раздувались, и было видно, что удерживает ее лишь вежливость, которой не хватит надолго.

– Идите, я еще осмотрюсь, – разрешил Святослав. – А там по маячку найду. Только…

– Не волнуйтесь, – она оскалилась. – Ингвар людей не тронет. Все ж не война.

Замутило.

И когда она все-таки ушла, а двигалась Калерия легко, явно показывая то самое умение, которое обретали люди, работающие в одной связке с двуипостасными.

Тошнота усилилась.

И… Святослав оперся руками на дерево. Несколько мгновений он просто стоял, дыша глубоко, пытаясь справиться с собой и собственной памятью.

Твари…

…разумные, но все же…

…и те, что пришли на землю их, и другие… и сейчас Святослав понимал, что не было другого выхода. Что та кровь пролилась взамен другой. Что стаи многих спасали и… и все же…

…крики.

Выстрелы. Кровь. Запах тяжелый над землею. Огонь. Люди. И то, что осталось от них. Мертвые асверы, пусть и обряженные в черную форму, вдруг тоже оказывались просто людьми.

– Проклятье, – Свят ударил кулаком в ствол и с наслаждением поглотил короткую эту боль. – Не сейчас.

…маги разума часто сходят с ума, не от того, что видят в других. Нет, дело в собственном разуме и собственной памяти, справиться с которой сложнее, чем ему представлялось.

Работа.

Маячок стремительно удалялся, но Свят его отыщет, если, конечно, след не выведет за город. Но в любом случае запах Ингвар запомнит, а память у двуипостасных отменнейшая.

…за штандартфюрером Герне, вырезавшим одну маленькую деревеньку, облюбованную двуипостасными, стая охотилась семь лет. И тот факт, что война завершилась, ничего не изменил.

Даже тот факт, что суд признал Герне невиновным.

И свободу дал.

И гражданство. Плевать они хотели и на суд, и на это гражданство.

Да, память у двуипостасных хорошая.

– И пусть, – если говорить вслух, становится легче. Правда, сейчас собственный голос звучал донельзя жалко. Ничего. Свят… просто обойдет поляну.

И посмотрит на нее сам.

Надо сосредоточиться.

Избавиться от ненужных мыслей. И… да, ощущается та темная недобрая сила, которая порой свивает гнездо в местах самых неожиданных. Что было в этом доме, от которого остался фундамент, да и тот травой заросший?

А ведь место почти в центре города.

И фундамент крепкий.

На нем дом построить – милое дело, но не построили, даже остатки печей не растащили, словно чувствовали, что к иным вещам прикасаться не стоит.

И природа-то пустыря сторонилась. Вон, сквозь фундамент проросли березки, но какие-то квелые, чахлые совсем. Трава и та побита сушью, словно плесенью.

Почему это место пропустили? Святослав почувствовал тугую струну силы, скрытую где-то там, внизу. Сюда чистильщиков вызвать надо и поскорее. Что бы там ни спало, оно прислушивалось к происходящему вокруг. И как знать, сколько еще этот сон продлится?

И как повлиял на него нелепый обряд?

Или не в нем дело, но в душе, явившейся на зов. Если человек звал искренне, а сила… сила была разлита вокруг, пусть рыхлая, неструктурированная, но отозвалась бы она?

Отозвалась.

Святослав еще дважды обошел поляну, но был вынужден признать: все, что можно было, он получил. И, пожалуй, стоит поблагодарить Калерию Ивановну за помощь.

Как и супруга ее.

Святослав и поблагодарит. Позже. Когда Ингвар вернет себе человеческий облик.

Меж тем маячок замер, и, стало быть, куда бы ни вел след, он или привел к чему-то, или, что куда вероятнее, оборвался.

Свят не угадал.

Двуипостасный сидел меж двух каменных цветочниц, в которых буяли бархатцы. Калерия Ивановна устроилась тут же, на лавочке. И оба смотрели на дом.

Святослав тоже посмотрел.

И признал, что дом того стоит. Невысокий особнячок, явно в прежние времена принадлежавший, может, купцу, может, кому из дворянства, с новыми хозяевами обрел и новую жизнь, а с нею и новую расцветку. И ладно бы, что его, вместе с полукруглыми балкончиками, пухлыми колоннами и ступеньками даже покрасили в розовый, так еще и колер выбрали столь яркий да насыщенный, что глазам становилось больно.

– Что это? – отчего-то шепотом поинтересовался Свят.

– Дом культуры, – также шепотом ответила Калерия. – Здесь у нас кружки всякие.

Дом окружали цветочницы и цветы. Помимо мраморных имелись и обыкновенные деревянные ящики, крашенные, пусть не в розовый, но в желтый, зеленый и синий, а то и вовсе в какой-то странный, неопределимый цвет, родившийся, не иначе, из смешения остатков прочих.

Цветы росли в ведрах.

И огромных кастрюлях. В кастрюльках маленьких. В горшках, что треснутых, что целых…

– Это кружок домашнего садоводства, – Калерия Ивановна указала на табличку, торчащую из ближайшего вазона. На ней Свят прочел, что и вправду видит собой результат работы указанного кружка. – И еще мастеров-рукодельников.

Рукодельники имелись, верно, но вот стоило ли их мастерами называть?

– Там еще и рукодельницы есть. Но они салфеточки вяжут. И не только салфеточки, но что-то иное вязать, пряжа хорошая нужна, а ее не достать.

Ингвар вздохнул и так тяжко, что цветы от вздоха этого едва не облетели.

– А еще что тут?

– Да многое… поэты и книголюбы, конечно, при библиотеке числятся. Там как раз какая-то встреча у них должна быть. Сходите.

– Схожу, – пообещал Святослав.

– Тут вот кружок выжигания. Или столярного мастерства, но детский. Еще моделирование какое-то или вот любительской магии и фокусов.

От упоминания о любительской магии у Святослава заныли зубы.

И по спине мурашки побежали. Он бы эти кружки, любительской магии, вовсе запретил бы, как источник повышенной опасности для общества. Но кто ж его слушать-то станет.

– И спиритуалисты, – завершила Калерия Ивановна. – Сами пойдете теперь?

– А…

В розовый особнячок заходить не хотелось.

Вот совершенно.

– Там еще и кулинары. Приправы кто-то на пороге рассыпал, да и дальше тоже, – пояснила Калерия, обнимая клыкастую зверюгу за шею. И та блаженно зажмурилась. – Даже я чувствую…

И Святослав почувствовал, стоило переступить порог.

Запах был…

Нет, неназойливым, но ощутимым, терпким. Этот запах давно и прочно поселился в темном холле, на стенах которого белыми щитами виднелись кружева. Укрытые стеклом, заправленные в тяжелые несколько кривоватые рамы, они напоминали Святославу паутину.

Стало не по себе.

А запах вился, кружил. Гвоздики? Пожалуй. И еще аниса. Бадьяна… он сделал глубокий вдох и не удержался, чихнул.

– Будьте здоровы! – раздалось веселое. – А вы к кому? Тоже записаться пришли или так, любопытствуете?

Владимира стояла на вершине лестницы.

– Доброго дня, – сказал он, разглядывая женщину, которая… оказалась здесь случайно? – Любопытствую. А вы?

– А у меня выходной. Я здесь кружок веду. Плетение из соломки.

На ней было ярко-желтое платье, но в сумраке оно казалось серым, припорошенным пылью. И пыль же эта лежала на белых кудряшках, прихваченных лентой. На бледном личике, на котором выделялись лишь несуразно яркие оранжевые губы.

– Пришла прибрать кабинет. В основном ко мне дети ходят. Показать?

– Если можно.

– Отчего ж нельзя… соседу-то, – почему-то прозвучало это до крайности двусмысленно. – Поднимайтесь. На первом этаже у нас хор.

– Еще и хор?

– А то… его Эвелина ведет. Как бы ведет, но… – Владимира поморщилась. – Она не понимает, что люди сюда приходят душой отдохнуть, требует с них, будто за спиной каждого как минимум консерватория. Вот никто у нее и не задерживается… смешно.

– Что именно?

Ступеньки скрипели под ногами, едва слышно, но в скрипе этом чудилось недовольство и предупреждение: не ходи, целее будешь.

Владимира оперлась на парапет. И во взгляде её появилось что-то донельзя хищное.

– А ко мне многие ходят, – похвасталась она. – У меня нагрузка выше нормы.

– Поздравляю.

На втором этаже пахло теми же приправами. Правда, сейчас запах стал едва различим. А кружева сменились картинами из золотой соломки. Впрочем, следует признать, что были здесь не только картины.  На узких полочках виделись корзины, корзинки и вовсе крохотные корзиночки, из которых выглядывали крашеные или обернутые фольгой колоски. Дальний угол занимала огромная, в половину человеческого роста, ваза. А букет соломенных цветов едва не касался потолка.

– Нравится? – поинтересовалась Владимира.

– Очень… выразительно, – согласился Святослав.

Соломенная маска смотрела мрачно, явно оценивая случайного гостя.

– Здесь у нас вышивальщицы, – Владимира толкнул ближайшую дверь, но та не открылась. – Вечно они закрываются, будто и вправду что-то ценное там прячут.

Она фыркнула.

– Тут уголок народной музыки.

Комната была просторной и светлой. Святослав оценил и белые стены, украшенные рушниками, и окно, и угол, забранный алым полотнищем. Там же, на столике лежали инструменты, видно, признанные народными: пара кривоватых дудок, глиняные свистульки всех цветов и размеров, бубен и массивные цимбалы. В углу же, скрываясь меж складок ткани, пряталась арфа.

– Приволок какой-то идиот, – сказала Владимира. – Вообще им переезжать надо. Как начнут дудеть…

Она закатила глаза, всем видом показывая, сколь далека от народного искусства.

– А ваша сестра тоже здесь… – Свят обвел рукой комнату. Пахло в ней, что характерно, тоже пряностями. Притом запах был куда более выраженным, чем в коридоре.

– Нет, у неё ни слуха, ни голоса, – Владимира не удержалась и ущипнула арфу за струну. Та издала протяжный нервный звук, от которого мурашки по спине побежали. – Я ей это всегда говорила, но разве ж послушает? Упертая, как не знаю, кто… Но её отсюда попросили. Так и сказали, что ни слуха, ни голоса. Она к Эвелинке сунулась, но наша прима только руками развела. Мол, если не дано, то не дано. Так что пришлось ей к вышивальщицам идти. Сейчас ваяет всякую жуть…

– Почему жуть?

– Жуть, – уверенно повторила Владимира. – Вы просто это не видели. К счастью.

– А пахнет чем? – поинтересовался Свят. Пахнуть и вправду стало иначе, не только приправами, но и… Мясом?

– А… – Владимира поскучнела. – Это Ниночкина тётушка. Кулинарные курсы ведёт.

И скривилась, добавив:

– Ведьма.

Настоящая? Или по характеру?

Ведьма была самой что ни на есть настоящей. Сухопарой и по-ведьмински некрасивой. И даже платье, шитое явно у хорошей портнихи, нисколько не сглаживало угловатости её фигуры. Платье было красивым.

Определенно.

Правда, не вязалось оно не только с ведьмой, с ведьмами вообще сложно, но и с обстановкой просторной комнаты. Вероятно, некогда здесь была гостиная или, может, даже зала, где принимали гостей. И от той поры остались дубовый паркет и лепнина на потолке, слегка потемневшая, местами пожелтевшая и даже обзаведшаяся парой трещин. А вот обои, нарядные, зеленые в розовый цветочек, явно принадлежали времени новому, как и плакаты идейно-выверенного содержания, на оных обоях налепленные столь густо, что содержание это несколько теряло идейности и обретало двоякий смысл.

Посреди комнаты стояла обыкновенного вида дровяная плита, и одна из женщин – а в комнате их собралась дюжина – длинною кочергой разбивала угли. По обе стороны плиты стояли столы, на столах – продукты, среди которых Святослав заметил и мясо, и картофель, и морковь, и многие иные, неизвестного предназначения. Были тут и банки, от огромных, пятилитровых, до совсем крохотных, а еще свертки и сверточки, какие-то вазочки, кувшинчики и бутылки, о содержимом которых оставалось лишь догадываться.

– Добрый день, – сказал Святослав, поклонившись. И сухую лапку ведьмы поцеловал, отметив, что пахло от руки вовсе не приправами и даже не мясом, завлекательно скворчавшим на сковороде, но травами. Притом запах был устоявшимся, крепким. – Прошу прощения, но не смог устоять перед ароматом…

– Видите, девочки, – сказанное ведьме по всей очевидности пришлось по вкусу. Во всяком случае, глянула она на Святослава насмешливо. – Именно об этом я и говорила. Ни один мужчина в здравом уме не откажется от еды. Готовка – вот настоящая магия. И нет приворотного зелья надежней, чем правильно сделанное мясное рагу…

Девочки синхронно кивнули.

А Святослав подумал, что, кажется, он попал именно туда, куда должно. Вот хмуро смотрит Эвелина. Мило улыбается Ниночка, растирая в ладонях темный порошок. Вот она подняла руки, встряхнула, и крупинки его закружились в воздухе, распространяя вокруг сладостный аромат специй.

Вот нахмурилась Виктория, заправила за ухо темный локон.

Они издеваются?

– Присаживайтесь, – пропела ведьма, указывая на стул, который тотчас подтянули к столу. – Вы ведь не откажетесь попробовать?

– Что вы…

– Простите, что опоздала… – Калерия Ивановна набросила фартук. – Вика, ты идешь?

– Я все пропустила.

– Ничего, дорогая, – ведьма очаровательно улыбнулась, продемонстрировав идеально-белые и столь же идеально-ровные – даже у ведьмы таких быть не может – зубы. – Я понимаю, что ты была занята… но рецепт чудо до чего хорош…

Мясо зашипело.

Глава 20

Глава 20

Дива ждала его.

Свято точно знал, что ждала, хотя, когда он вернулся, в коридоре никого-то не было. Но стоило пройти на кухню, как появилась она.

Одно нелепое мешковатое сменилось другим, еще более нелепым и мешковатым. Оно собиралось складочками, обвисало сзади, а спереди топорщилось. Из широких рукавов торчали тощие руки. А кружево на воротничке поднималось неровной волной.

– Доброго вечера, – поздоровался Свят.

Дива кивнула.

– Есть что сказать, – сказала она, покосившись на приоткрытую дверь.

На кухне пока было пусто, но из коридора доносилось пение.

– Толичка, – сказала дива, будто Святу требовались пояснения. – Выпил. Сейчас пойдет искать любви.

– Чьей?

Она пожала плечами и поправила колючий воротничок, который с одной стороны лежал, а с другой поднимался этаким кружевным ухом.

– Не знаю. Человеческой? Хотя… иногда ему все равно.

– Приходил?

Свят поскреб кулак, который сам собой сжался, и сделал вид, что это у него просто руки чешутся. Безотносительно ситуации, но сами по себе.

– Приходил, – согласилась дива. – Он ко всем приходит. Даже к Серафиме Казимировне, когда жива была.

Мысленно Свят подивился этакой то ли глупости, то ли окаянству.

– Да заткнись уже! – рявкнула Виктория и, заглянув на кухню, недовольно поинтересовалась: – Вы ужин готовите или помещение занимаете?

В черном роскошном халате, с драконом на спине, да с полотенцем, завернутым на голове этаким тюрбаном, она чем-то напомнила Святу сказочную Шахерезаду.

Однозначно, не характером.

– Мы беседуем, – примиряюще заметил Свят.

– Между прочим, согласно правилам проживающих на территории коммунальных квартир, – на редкость противным голосом произнесла Виктория, – проживающие не должны заполонять собою помещения общего пользования.

И бухнула на плиту сковородку.

Раскрыла дверцу печки, сунула пару щепок да попыталась щелкнуть зажигалкой. Но огненный камень ослаб.

– Позвольте, я помогу? – Свят улыбнулся так очаровательно, как мог. И на диву покосился, потому как вдруг да уйдет.

Уйти ей явно хотелось, но…

Нет, стоит, руки на груди сцепила и смотрит, но не понять, то ли на Свята, то ли на печку, то ли на Викторию, которой определенно под взглядом этим дивьим неуютно.

– Разрядился, – констатировал Свят, дважды щелкнувши зажигалкой. – Я…

– Боги, – Виктория закатила глаза. – Где я живу… и ведь сказано было! Пользоваться вещами общего пользования нужно лишь по прямому их предназначению. Толичка!

– Всегда рад, богиня моя, что ты вспомнила обо мне…

Толичка был пьян, но не сказать, чтобы совсем уж. На ногах он держался крепко, вот только во взгляде, да и в движениях его появилась некая лихость. Он тряхнул головой, руки раскинул, явно собираясь заключить в объятья, только не понять, Викторию, диву или самого Святослава, и запел:

– Выйду на улицу, гляну на село-о-о!

Густой сочный бас заполнил кухню.

– Девки гуля-ю-ют… а мне не дают.

– Чего не дают? – осведомилась Розочка, которой явно надоело сидеть у себя. И Свят ее понимал: на кухне всяко веселее.

– Ничего не дают, малявка, – Толичка наклонился и щелкнул Розочку по носу. – Нет счастья там, и нету здесь…

– А под кроватью смотрел?

– Думаешь, там есть? – он стоял, согнувшись, упираясь широкими ладонями в колени.

– Под кроватью все есть. Или на антресолях, – Розочка ничуть не испугалась. – А столько пить вредно.

– Да что ты в жизни понимаешь?! – притворно возмутился Толичка и, распрямившись, охнул. – Дива… мать твоя…

– Ага, – Розочка обошла нетрезвого соседа по кругу, чтобы спрятаться за упомянутой матерью. И не оттого, что Толички опасалась, отнюдь, скорее уж она, как и прочие в этом доме, играла в старую игру, правила которой пока Святу были не понятны.

– Викушка, заюшка моя…

– Денег нет.

Виктория, убедившись, что зажигалка не собирается оживать, со вздохом полезла за плиту, чтобы вытащить слегка мятую, но вполне еще годную коробку со спичками.

– А я разве просил? – притворно удивился Толичка.

– Вы хотели со мной поговорить, – Свят отряхнулся, сбрасывая паутину чужих эмоций, в которой что-то было не так, неправильно, но что именно, он понять не мог. – И если… вы не против…

Дива кивнула.

И сжала ладошку дочери.

– И часто он концерты устраивает? – поинтересовался Свят, скорее поддержания беседы ради, чем и вправду из желания вникать в подробности чужого коммунального бытия.

– Случается. Сейчас чаще. Неустроенный он. Но не злой.

– А кто злой?

Дива пожала плечами. Если и был у нее ответ, то делиться им она не собиралась.

…не трогать.

…не пугать.

…не оказывать давления.

А как ее не напугаешь, если она уже со страхом смотрит? Сама пришла, но боится. Но ведь пришла, несмотря на то, что боится. Вот у дочки и тени страха в глазах нет, одно лишь живое детское любопытство, которое, честно говоря, пугает, поскольку с детьми Свят дела не имел.

Тем более с такими.

– Прошу, – он указал на кровать, а сам отступил к окну.

Присел.

И руки сложил.

Дива… осмотрелась.

– Вы ничего не изменили, – сказала она.

– А должен?

– Не знаю. Просто… не важно. Я хочу вам помочь, – эти слова ей определенно дались не легко. И кулачки сжала. И побелела сильнее обычного.

Твою ж… если так заботятся, могли бы и паек специальный выделить, а то ведь кошки помойные и те весят больше, чем эта… Астра, мать ее… Хризантема…

Имена у них.

Дивьи.

И сами… дивы.

– Я буду рад, – он произнес это настолько спокойно, насколько сумел. И добавил. – Что взамен?

Кулачки сжались еще сильнее. Она сделала глубокий вдох, а на выдохе все-таки решилась:

– У меня не заберут дочь.

– Простите?

– Вы дадите клятву, что ни вы, ни… кто-то другой… ее не заберете. А если заберете меня, то… найдете ей семью.

– Никто и не собирается…

Свят осекся, столкнувшись со взглядом, в котором было столько… обреченности? И мысленно обложил, что дражайшего Казимира Витольдовича, что людей его.

– Мама боится, – пояснила Розочка, подпрыгнув на кровати. – Мама совсем устала бояться. Так много бояться плохо.

– Роза!

– Я пойду, – Розочка сползла. – Там тетя Лера пришла… и дядя Ингвар тоже. Он меня покатать собирался.

Когда она вышла, явно не потому, что желала покататься на косматой клыкастой твари, в комнате стало тихо и тесно. Пожалуй, именно сейчас Святослав понял, насколько мало здесь места. И насколько… близко он к диве. Настолько, что слышит, как бешено стучит ее сердце. И бледность эту видит, нездоровую, до синевы, и сосуды на шее, и саму эту шею, тонкую, что тростинка, с капельками пота на ней, как видит руки, и синяк…

– Кто вас… – он кивнул, хотя к разговору этот синяк дела не имел.

Астра подняла руку и попыталась натянуть рукав, который оказался слишком коротким.

– Пациент… не со зла. Некоторые меня боятся. Особенно, когда больно.

– Ему было больно?

– Ей. Женщина. Она… рожала. Я ассистировала. Обычно меня не зовут. У нас хорошие врачи, – поняв, что спрятать синяк не выйдет, дива погладила его. – Но случай сложный. Поперечное прилежание и еще обвитие пуповиной. Роды первые. Таз узкий. Как ее вовсе к родам допустили?

Ее недоумение не было наигранным. Она и вправду не понимала, а с нею и Свят.

– Когда позвали, то… кесарево было поздно делать. Она… сил потратила много. Испугалась тоже.

– А вы помогли?

Она кивнула.

– И многим… вы помогаете?

– Случается, – она убрала руку. И захотелось прикоснуться к этой вот мраморно белой коже, просто убеждаясь, что вовсе она не мраморная, что теплая, живая. – Я… знаю, что… нельзя… я… пыталась поступить. В медицинский институт… но отказали. Пять раз.

Свят прикусил губу.

Полное досье, которое обязано было быть и было, но где-то там, то ли в архивах, то ли в несгораемых шкафах с документами особо важными, ему пока не предоставили. Но кто бы ни вел эту девочку, он был полным идиотом.

– Почему?

Дива вновь дернула плечом. Ясно. Причины были озвучены, но вовсе не те, которые действительно имели значение.

Что ж…

– Я вам помогу.

Она покачала головой.

– Не стоит. Главное… – дива облизала пересохшие губы. – Я бы не стала… но… он мне написал.

– Кто?

Свят окончательно перестал понимать что-либо.

– Эльдар, – она вытащила из рукава бумажку, сложенную вчетверо. – Он… хочет забрать Розочку. А это нельзя! Понимаете?! Совсем нельзя! Это…

– Тише, – комната оказалась и вправду небольшой, всего-то в два шага.

А кожа ее теплой.

И сама она еще более хрупкой, чем казалась. Дива замерла в его руках, уставившись огромными зелеными глазищами. Она и дышать-то перестала, только сердце по-прежнему колотилось.

Быстро.

Слишком уж быстро.

– Тише, – повторил Свят, вплетая в слово силу.

Всего каплю.

Чтобы успокоить это создание.

– Никто и никогда не позволит забрать у вас дочь… – и волос коснулся.

…там, на Севере, людей остригали наголо, хотя это все одно не спасало от насекомых. А вот дивы носили косы. Длинные, тяжелые.

Белые.

И седина лишь добавляла им величественности, словно подчеркивая, что даже в этом мире вечной зимы они свои.

У нее волосы были мягкими, что пух, тот самый, невесомый, который кружится в воздухе, когда зацветают тополя.

– Он написал…

– Кто?

– Эльдар, – она зажмурилась и попросила. – А вы можете… сильнее?

– Что?

– Воздействовать. Просто… когда я пугаюсь, я теряю способность мыслить здраво. Бабушка всегда ругала…

– Вы сейчас…

– О Серафиме Казимировне. У вас легкая сила… те, кто приходил в детский дом, другими были… и те, кто допрашивал, тоже.

– Вас тоже допрашивали?

– Да.

– Но вы были ребенком.

– Это не имело значения, так мне сказали. Прежде всего я была дивой. Из проклятого рода, который решил устроить заговор и свергнуть правительство… враг государства.

Какой из нее враг?

Одним щелчком зашибить можно.

– Мне сказали, что я должна слушаться, что… если буду хорошей девочкой, мне позволят встретиться с мамой… поехать с ними…

Дива закрыла глаза.

Ее боль была живой, и Святу вдруг показалось, что это собственное его сердце рвется на части, что еще болит, что во рту стоит кисловатый поганый привкус то ли крови, то ли рвоты. И дышать не выходит. Он старается…

…он не сопротивлялся. Тогда, когда ему сказали смотреть в глаза.

Он смотрел.

И тонул.

И захлебывался, но не позволяли, не отпускали, а когда сознание уходило, его возвращали, холодной водой и пощечинами. Голосом, звук которого вскоре вызывал приступы паники, но ее тоже нельзя было позволить. И следом за голосом приходила боль.

А с нею апатия.

Уроды.

Кто вообще разрешил использовать полное погружение на ребенке? Именно эта мысль и позволила отделить свое от чужого.

– Простите, – сказала дива.

Наваждение схлынуло.

– Это вы меня… – рук он не убрал. – Давно щиты не правил…

…против дивных они бессильны, как и сама магия разума. А Свят привык, что она его защищает… дурак. Но спокойствие удалось вернуть.

И поделиться.

Дива в его руках сделала глубокий вдох. И медленный, явно контролируемый выдох. Затем еще один. Она раскрылась, позволяя силе Свята прикоснуться, укутать. И ему вдруг захотелось представить, что он прячет это вот израненное создание в одеяло.