Текст книги "Коммуналка: Добрые соседи (СИ)"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Повезло, нечего сказать.

– Закрой глаза, – попросил он. И девочка послушно исполнила просьбу. – И представь, что между тобой и остальными стена.

– Кирпичная? – деловито уточнила Машка.

– Кирпичная. Высокая-высокая. И все за стеной, а ты внутри. И когда вдруг станет плохо, то прячься за эту стену.

Вряд ли она поняла, но кивнула.

А Святослав осознал: не оставит. И пусть он понятия не имеет, что с детьми делать, но как-нибудь да сладит. Он ведь взрослый человек. Взрослый серьезный человек, который выполнял смертельно опасные задания. Задания не пугали, в отличие от двух пятилеток, что смотрели на Свята, явно чего-то ожидая.

Чего?

– Скажи… – у него возникла внезапная мысль. – А ты в этом садике давно?

– Со мной пришла, – вновь ответила Розочка. – Когда нас из прошлого выгнали.

– И из того, что был раньше, тоже?

– Ага…

Святослав повернул на свет ручку.

– И чешется она от нервов… и не только она, так?

Розочка важно кивнула.

Что ж… помимо эмпатии можно было определенно говорить о неплохом потенциале воздействия.

– Пойдем вашу Наталью Питиримовну будить…

Глава 31

Глава 31

Папенька пробрался в театр.

Именно, что пробрался. Парфеновна в жизни не пропустила бы личность столь сомнительного облика, не говоря уже о поведении. От папеньки разило перегаром. Он был мят, нехорош собой, неопрятен. И все-таки Эвелина сразу его узнала.

Надо же, не видела сколько… да лет десять, если не больше, а вот узнала сразу.

Папенька сидел в ее гримерной.

Кто подсказал?

Явно кто-то из своих, из театральных, решивши, что этаким незамысловатым способом гадость сделает. И надо признать, прав оказался.

– Эвелиночка! – воскликнул папенька, объятья раскрывая. – Как я рад…

– Чему? – холодно поинтересовалась Эвелина, разглядывая человека, с которыми была связана узами крови, но вот беда, их-то она и не ощущала.

И что только матушка нашла в нем?

Невысокий, несуразный какой-то, перекрученный. Одно плечо выше другого, и кажется, что он вот-вот опрокинется набок. Лицо красное, опухшее. Плешь пролегла через голову этакою дорогой, по обе стороны которой торчали пучки редких волос.

Топорщились усы.

Куцая бороденка терялась в складках подбородков.

Или это он только сейчас таким стал, а раньше был красивей?

– Встрече! Я только и слышу, какая умничка у меня дочь…

Бабушка не сохранила фотографий, ни его, ни матушки с ним, даже те, где они вдвоем были, не стала резать, сожгла, сказав, что далеко не все стоит памяти.

Права ли была?

– Выросла ты совсем. Похорошела, – он притворно смахнул слезу. – Папеньку обнять не хочешь?

– Нет.

Он замолчал, явно не зная, что сказать дальше. Эвелина тоже молчала. Перерыв объявили на час, у Макарского вдруг какие-то срочные дела появились, и она за этот час рассчитывала до кулинарии прогуляться. А приходится стоять, тратить время на ненужный разговор с ненужным человеком.

Хотя…

Эвелина развернулась.

– До свидания.

– Стоять! – рявкнул папенька, сбрасывая маску, и преобразился. Нет, он по-прежнему был неряшлив и некрасив, вот только стало вдруг понятно, что талант Эвелине достался вовсе даже не от матушки, что он, этот человек, играл.

В старого пьянчужку.

Как когда-то играл в заботливого мужа.

А вот равнодушный отец – это уже не игра, но правда жизни.

– Разговор к тебе есть.

– Тогда говори, – она тоже умела играть, к примеру, в равнодушное спокойствие. В безразличие, с которым разглядывала его, пытаясь понять, к чему нужна была эта маска.

– Упертая, – с непонятным одобрением произнес отец. – Что бабка твоя, что мать такими же были. Ты на нее похожа.

– У меня времени немного.

– О чем с тобой Крамов беседовал?

– Это кто?

– Столько любовников имеешь, что уже и запомнить не в состоянии? – оскалился папенька. А вот вонь от него вовсе не притворная исходит. И зубы его по-настоящему желты, некрасивы. Одного не хватает, отчего и улыбка эта вот глядится откровенно страшной. – Матвейка…

– Матвей Илларионович?

– Надо же, Илларионович… – папенька хохотнул. – Экий он стал…Матвей… может, ты его еще и по батюшке величаешь?

– Не твое дело.

Этот разговор, как и эта встреча нравились Эвелине все меньше.

– Пела для него?

– Опять же, не твое дело.

– Мое, детонька. Еще как мое… твой Матвейка, если хочешь знать, многим серьезным людям дорогу перешел. Уж больно он… чистоплюй. Таких не любят.

Странно, но слышать подобное из уст отца было приятно. Чистоплюй, стало быть?

– Недолго ему осталось. Еще побегает месяцок-другой, а там и пойдет… от тебя зависит, по какой статье. Может, за аморалку снимут. А может, за контрреволюционную деятельность.

И оскал стал шире.

Все-таки совершенно не понятно, что в нем матушка нашла. Она-то не могла не видеть, не ощущать этой его подловатой натуры. И все равно влюбилась.

– А может, сперва одно, потом и другое.

– Тебе и радостно?

– Горевать точно не стану, – он поднялся и как-то неловко, бочком, приблизился к Эвелине, заглянул в лицо. И она застыла, не способная справиться с собственным страхом, будто все воспоминания детства ожили разом, чтобы завладеть ею.

Стало тяжело дышать.

И…

– Человек должен знать свое место, – он дыхнул в лицо гнилью, не от больных зубов, но от всей его натуры. – И нечеловек тоже. Не для того мы кровь лили, скидывая иго иных рас, чтобы теперь под ними шею гнуть…

Он разглядывал ее с немалым интересом, в котором Эвелине виделись совершенно не отеческие чувства. Так на нее смотрели те, другие мужчины, думающие, будто их положение, их состояние заставит Эвелину ответить на этот интерес.

Стало противно.

И страх ушел.

Разве можно бояться того, кого презираешь?

– От тебя, моя хорошая, и только от тебя зависит, останешься ты здесь или следом пойдешь… – он ущипнул Эвелину. – Ишь, задницу отрастила…

– Руки убери.

Отец засмеялся.

– Потом поговорим, – пообещал он, отступая. – Иди уже куда собралась. И подумай, хорошенько подумай… Матвейка пришлый, сегодня здесь, а завтра там… если еще где не дальше. Ты же тут останешься, тебе тут жить. А жить, девонька, можно по-разному.

– Знаю, – Эвелина все-таки была неплохой актрисой, и улыбка получилась одновременно наивной и искренней. – Можно человеком, а можно сволочью. Бабушка говорила.

Она выскользнула за дверь, хотя знала точно – не станет он гнаться. Но и не забудет обиды, пусть вымышленной, преумноженной, и в другой раз…

Проклятье.

Что ей делать?

– Эвелиночка! – уехавший было Макарский вынырнул навстречу. – Как хорошо, что ты еще не ушла… есть у меня одна идейка. Почему бы нам не замахнуться на Шекспира? Вот только не уверен, «Макбет» брать или Ромео с Джульеттой? Макбет из тебя бы получилась пречудеснейшая, но публика любит романтик. А на Джульетту, уж извини радость моя, ты немного старовата…

– Решать вам, – Эвелина подарила еще одну улыбку, желая оказаться где-нибудь подальше. – Извините, меня ждут.

– Возвращайся! – Макарский смотрел вслед и морщился. – Нам будет, о чем поговорить… открылись некоторые новые обстоятельства…

Чтоб им всем провалиться с этими их обстоятельствами!

Тетушка размешивала кофий изящною ложечкой. Супруг ее, кофий подавший, благоразумно ретировался, то ли почувствовал, что в родственной беседе он будет лишним, то ли просто по старой уже привычке. Кофий был хорош.

Ложечка и вовсе чудесна.

Ниночка ее облизала даже. Дважды.

– Дорогая, что за манеры! – притворно ужаснулась тетушка. А потом добавила вовсе непритворно. – Я тобою довольна. Мне сказали, что ты за ум взялась.

Спрашивать, кто именно сказал, смысла не было. И Ниночка лишь потупилась, примеряя новую для себя роль скромницы.

Василий Васильевич весьма скромниц жаловал, так и вился, пусть уже в аптеке, и даже соизволил прислать два батона сырокопченой колбасы и сардельки, что было мило. И прежняя Ниночка нашлась бы, как отблагодарить. Но нынешняя долго смущалась, лепетала слова, а намеков определенного толку будто и не замечала.

Знала бы раньше, до чего скромницы в цене…

– И учишься неплохо…

– Я только начала, – сказала Ниночка, кинув в чашку еще пару кусков рафинаду. Это тетушка кофий любит темный и густой. А Ниночка вот и от молока не отказалась бы, но вставать лень, да и не факт, что молоко имеется.

– Но старание видно. Как и то, что ты всерьез восприняла мои советы, – тетушка свою ложечку пристроила на краю блюдца.

Фарфорового.

Правда, при том всем скучного до невозможности. Вот когда у Ниночки свой дом появится, а он непременно появится, в нем не будет никаких вот белых блюдец, тоску навевающих. Она себе купит другие, красивые, с цветами. Большими.

И золото двойной каемкой.

Она в ЦУМе такой видела.

Может, намекнуть Василию Васильевичу? Хотя… сервиз – это не колбаса, за него одним спасибом не отделаешься.

– И про художника согласна. Ненадежная личность. Я тут попросила разузнать своих поподробнее… есть подозрение, что он вовсе не по женской части.

– Что?! – вот теперь Ниночка удивилась. Правда, с удивлением справилась легко, даже выдохнула с облегчением. Выходит, дело вовсе не в том, что Ниночкина красота силу теряет.

Отнюдь.

Дело в самом живописце, чтоб его…

Не по женской части… гадость какая! Невообразимая.

– А если… может… зелье какое?

– Было бы такое зелье, – вздохнула тетушка, – озолотились бы.

– Думаешь?

– Знаю… ты еще молода, многого не понимаешь… на твое счастье.

Тут Ниночка вновь же с тетушкою согласилась, что некоторых вещей она готова не понимать, можно и совсем даже не понимать.

– С одной стороны, конечно, если бы точно знать, то был бы шанс договориться. Ему слухи эти тоже на пользу не идут, а женатый человек вне подозрений. С другой… нет в тебе той тонкости натуры, чтобы в этакие игры играть.

– Нет, – поспешила уверить Ниночка, которой совершенно вот не хотелось выходить замуж за мужеложца, чтобы его репутацию спасти. А ну как выплывет потом? Позору не оберешься. И вообще… думать о Путятине стало на редкость неприятно.

– А вот сосед ваш ничего… по всему видно, что мужчина достойный, с перспективой.

– Какой?

Соседа Ниночка уже осмотрела со всех сторон и пришла к выводу, что даже если и имелись у него какие-никакие перспективы, то весьма отдаленные.

– Не кривись. И хватит уже ложку лизать, горе ты мое! Дай сюда.

Ниночка ложку отдала.

С тетушкой спорить себе дороже.

– Во-первых, молод…

– Не сказать, чтобы так уж молод.

И вообще, что хорошего в молодости? Ни денег, ни положения, а в голове ветер гуляет. То ли дело мужчины постарше, опытней. Они точно знают, что женщине серьезной нужно. Колбаса, небось, куда полезнее всяких там цветочков.

Гришка вот продолжает свои гвоздички таскать.

И смотрит жалобно.

И вздыхает.

В кино пригласил. Ниночка, конечно, сходит, потому как не дура она за вот так кино пропускать. Может, потом еще воды из автомата купит и булочку, но и только…

…а Василий Васильевич, чтоб его жене прыщами покрыться, если не ценит такого мужчину, он и сервиз бы справил, и ковра бы не пожалел для своей ладушки. Красивого. С лебедями.

– …во-вторых, маг…

– Слабый.

– А и того довольно, – тетушка усмехнулась. – К тому же… есть у меня некоторые сомнения.

– В чем?

– В слабости.

…или лучше с оленями? Ниночка видела такой в ЦУМе. Красота невероятная. Правда, и стоит изрядно, и запись на него уже имеется, но у Ниночки есть, с чем подойти, чтобы эту запись слегка подвинуть.

– Сдается мне, не так он и слаб, каким казаться хочет…

– Если он сильный, то что в коммуналке делает? – возразила Ниночка, раздумывая, что замужество, конечно, дело хорошее, но такое ли нужное, как ей говорят?

Нет, тетушка, ясное дело, желает Ниночку пристроить, чтобы она, непристроенная, в гости не ходила и не смущала слабый дядечкин разум своею красотой.

Но с другой стороны…

Вот выйдет Ниночка замуж, что изменится? Не для тетечки, но для самой Ниночки?

– Мало ли… думаю, временное решение. Если пришлый, сюда перевели, то, может, не нашлось пока служебной квартиры. Вот и предложили погодить месяцок-другой. Да и для холостяка коммуналка – это даже неплохо. Небось, все ваши подкармливают.

– Да нет, – Ниночка пожала плечами.

И подумала, что мужа, если он заведется, точно нужно будет кормить. И не от случая к случаю, а постоянно. Тетушке хорошо, у нее вон кухарка имеется, а Ниночка пока кухарку себе позволить не может. Стало быть, готовить придется самой.

Завтраки там.

Обеды.

А еще стирать. И штопать. И… и потом еще дети родятся, визгливые и наглые. Не сразу, само собой, потому как Ниночка все-таки ведьма, но ведь когда-нибудь родятся.

Жуть.

– Гм, совсем? – тетушка определенно удивилась. – Молодой холостой и симпатичный маг, а никто из вашего бабья на него внимания не обращает?

Ниночка наморщила лобик.

А ведь и вправду странно.

– В первый день все вились, а потом точно отрезало, – вынуждена была признать она. – У Эвелинки свой кавалер появился… генерал.

Генерала Ниночка видела издали.

Все видели.

Нарочно подгадали, когда Эвелинка возвращается, и вышли во двор, будто бы по особой надобности. Толичка и тот не удержался, хотя, по собственному своему утверждению, генерала этого видел и не один раз. Но ему никто особо не поверил.

Генерал впечатлил.

Ниночка даже подумала, что стоит с ним поближе познакомиться, глядишь, и поймет он, что Ниночка ничуть не хуже этой селедки снулой, которая себя за актрису выдает развеликую.

А уж как она из машины генеральской вышла.

Не вышла – выплыла.

В мехах.

И водитель дверь открыл. И ручку подал. И еще букет после достал преогромный. Розы, к слову. Никаких тебе гвоздичек. И поит генерал Эвелинку отнюдь не газировкой с сиропами.

– А что за он…

– Мне не докладываются, – за генерала было обидно. Вот она, Ниночка, не стала бы ломаться, мужику нервы трепать, скоренько согрела бы…

– Тонька тоже загулялась. Про жениха забыла, говорит, в командировке он. Ага… как же… – Ниночка с тоской посмотрела на ложечку, все ж облизывать ее было вкусно. Пришлось брать чашку в руки и кофий из нее хлебать. – Я ее как-то видела с одним… такой весь правильный, просто жуть. За ручку держатся, беседы беседуют. На меня даже и не глянули.

– Интересно, – сказала тетушка. – А эти… сестрицы?

– Ага… тоже, что одна погуливает, что другая. Жуть просто!

– И с кем гуляют?

– Так… не знаю… не знакомили. Викушка только рядиться стала, то брошку наколет, то серьги нацепит. Одного разу вообще блузончик достала. С кружавчиками. А Владка красится вдвое пуще прежнего…

Ниночка замолчала, подумав, что и вправду странно все.

То никого не было, то вдруг…

– Дорогая, – тетушка ласково коснулась ладони. – Ты у меня девочка умная. Я не знаю, что происходит, но… приглядись к этим… кавалерам. Ладно? Если выйдет, познакомься… а лучше…

Губы тетушки растянулись в улыбке.

– Не устроить ли вам общий праздник?

– С какого перепугу?

– Не с перепугу, а в честь грядущей годовщины Великой октябрьской революции. Соберетесь как подобает добрым соседям. Пусть девочки и кавалеров своих приведут.

Мысли отказаться в Ниночкиной голове не возникло.

Ведьмам, когда они и вправду просить изволят, отказывать не принято.

Глава 32

Глава 32

Астра смотрела на двух девочек, которые пили молоко. И пили аккуратно, стараясь не пролить ни капли. Розочка то и дело облизывала губы, а подруга ее, какая-то невесомо-хрупкая и боязливая, осторожно собирала крошки со стола.

– Извини, я просто не знал, куда их еще девать, – в пятый, кажется, раз повторил Святослав.

Молока купил он.

И пряников.

И толстых пухлых кренделей, посыпанных сверху сахаром. И леденцов. И даже кулек шоколадных конфет. Он то ли понятия не имел о том, чем следует кормить детей, то ли решил, что обычная еда в госпитале как-нибудь да сыщется.

Сыскалась.

И девчонки, доевши каши с котлетами – а положили им от души, еще и пожалев несчастных крошек, пусть несчастными они и не были, – добрались сперва до пряников, потом до кренделей, и все равно поглядывали на конфеты. Благо, кулек лежал тут же, руку протяни.

Но кажется, на этакий подвиг сил у них почти не осталось.

– Я… найду кого-нибудь, чтобы за ней приглядели. Попрошу… просто… ее нельзя оставлять, – Святослав смутился.

Астра же сказала:

– Спасибо.

– Да… не за что, как бы.

Есть за что.

Это она, Астра, должна была подумать, что Эльдар одними уговорами не ограничится, что с него станется в сад пойти и… и, если бы не Святослав…

…не та женщина, про которую Астра еще недавно думала, что эта женщина плохая, что злая она, а она оказалась вовсе не злой.

И Розочку спрятала.

И…

– А если этот проект… если там, в Москве, решат, что в нем есть смысл? – задала Астра вопрос, который не давал ей покоя. И пусть Болиголов Валерьянович, выслушав ее, уверил, что бояться нечего, что у них свои методы убеждения, но…

Вдруг?

– Тогда я на тебе женюсь, – к счастью, Святослав не стал утверждать, что страхи ее пусты, что нужно просто-напросто успокоиться, вдохнуть там поглубже и думать о хорошем. – А Розочку удочерю.

Все-таки странный он, даже для мага.

Особенно для мага.

Но Астра не сказала этого вслух, но спросила:

– Думаешь, это поможет?

– Думаю, это заставит считаться. Нас ведь тоже не так и много. А еще мы привыкли помогать своим. Это во-первых. А во-вторых, я действительно полагаю, что он самодеятельностью занялся. Решил наглядно, так сказать, продемонстрировать, что вреда от его затеи не будет. Вот только интересно, кто его, бестолочь этакую, убедил?

Астре это интересно не было.

Вот совершенно.

Широко зевнула Машка. И Розочка тоже, хотя на нее-то Машкины страхи и усталость ее, и прочие эмоции, которые доставались другим, почти и не действовали.

– Домой их надо. Я… отпрошусь?

– Хочешь, я бумагу выправлю, чтобы потом проблем не было?

Астра покачала головой.

Вот только ей бумаг от комитета не хватало для полного счастья.

– У меня отгулов хватает, – пусть Алексей Львович ее и без того отпускает, но лучше, чтобы все по правилам. А то мало ли. – И отпуск можно взять. На неделю.

Можно и больше, потому как прежде Астра отпуск не брала, даже когда предлагали, потому как, во-первых, совершенно не представляла, что ей в этом отпуске делать, а во-вторых ее пугала сама мысль о расставании с госпиталем.

Вдруг назад не примут.

– Хорошо, – Святослав осторожно коснулся ладони девочки и покачал головой. – Я сейчас позвоню одному человеку, пусть подумает, куда ее пристроить.

…вот только все оказалось не так и просто.

– Это… безусловно… везение и немалое, – в голосе Казимира Витольдовича слышалась некоторая, прежде несвойственная этому человеку, растерянность. – Но… куда ее девать?

– В интернат? – предложил Святослав.

Хотя почему-то эта в общем-то глубоко логичная мысль больше не казалась удачной. Напротив, что-то внутри протестовало, пусть даже этот интернат отличался от прочих.

– Это да… конечно… сколько, говоришь, ей?

– Лет пять с виду, может, чуть больше.

– Ранняя, – Казимир Витольдович замолчал, явно обдумывая проблему. – Я позвоню, конечно, пусть пришлют кого из своих, а пока приглянь.

– Я?

– Других магов разума у меня нет. А обычные не справятся, если все так, как ты говоришь.

– Но…

– К бабке ее съездят, документы оформят. Но вот… – в телефонной трубке что-то щелкнуло. – Куда ее еще девать? В детскую комнату милиции?

– Нет.

Святослав, забыв, что видеть ее не могут, покачал головой.

– Ей сейчас волнения ни к чему. Она и без того на грани.

– Вот. А ты и знаком ей, и подружке ее тоже, и дива опять же под боком… сходите там вместе в магазин, купите платьев и чего еще.

– Чего?

– Понятия не имею! – рявкнул Казимир Витольдович. – У меня, знаешь, детей нету. Хочешь —секретаршу пришлю. У нее вроде есть. Она как-то там колготки какие-то выписывала. И трусы. Трусы тоже купи. Куклу обязательно. Или две. Премию я тебе потом выпишу.

– Обойдусь и без премии, – Святослав потер лоб. Дело окончательно запуталось, более того, оно вдруг отошло даже не на второй, на третий безымянный план, что было категорически неправильно. – Я собирался съездить посмотреть коллег Плющинского.

– Съезди, – Казимир Витольдович инициативу одобрил. – И в этот… клуб рукоделия загляни. Оказывается, Петька там бывал. Аркашка, Петькин зам, там на добровольных основах кружок ведет, радиомоделирования, вот Петька и заглядывал.

– Вы не говорили.

– Сам не знал, – повинился Казимир Витольдович. – В бумагах-то это и не отражалось, а что зам, так общественная работа… это хорошо, когда люди общественной работой занимаются, да.

Чудесно просто.

– Диву тоже возьми, пускай осмотрится.

– И детей, – мрачно заметил Святослав.

– А то… детям оно тоже полезно. Вдруг да захотят из соломки плести или еще чего…

– Вы ж не серьезно?!

– Серьезно, Святушка, серьезно… только на вас и надежда вся. Соседей трясли и допрашивали не по разу. Камней правды знаешь, сколько извели? Да все без толку. Никто ничего не видел, не знает. Была какая-то женщина, это да. Точно была. Все помнят. Вот только какая? Откуда? Как выглядела, где познакомились? Только руками разводят. Потому все отрабатывай. Может, конечно, оно и случайно его, но от этого не легче. Камушка-то с записями не нашли, это первое. А мертвое ведьмовство – второе. Нельзя делать вид, что не было ничего. Сам понимаешь.

Святослав понимал.

Нет, оно, конечно, можно и официальное расследование затеять, раз уж появились неопровержимые доказательства, да только… секретная информация, конечно, важно, но мертвая тварь, старая мертвая тварь, судя по осторожности ее, куда важнее.

Ждать, когда ее найдут, тварь не станет. Исчезнет, чтобы возникнуть в другом городке, само собою, провинциальном, но достаточно большом, чтобы раствориться меж людей. Но… ладно он, это его, Святослава, работа. А вот втягивать в дело диву.

Детей.

– А за проект этот… я доложил куда надобно, – теперь в голосе Казимира Витольдовича слышалось недовольство. – Пусть отзовут своего… гения. Идиоты…

Это было сказано в сторону и отнюдь не Святославу.

– …и вот я совершенно уверен, что новый мир ставит перед нами новые задачи, решить которые, опираясь на классические концепции построения заклятий, невозможно, – Илья поднес к губам чашку и подул на нее, пусть чай давным-давно остыл, но Илья проявлял похвальную осторожность. – Наверное, я опять увлекся, да?

Он посмотрел на Викторию прозрачными своими глазами, и та мысленно похвалила себя за сдержанность.

– Нет, что вы. Так бы и слушала. К сожалению, в провинции не часто можно встретить человека, с которым вообще есть смысл разговаривать. А уж о магии… к сожалению, у меня дара нет, – Виктория подняла салатницу, наполненную круглыми аккуратными бубликами. За ними пришлось бежать на рынок, только там пекли такие, ровные и румяные, мягонькие, что пух, щедро сдобренные маком. Но усилия были вознаграждены.

Илья бублик принял и, разломивши пополам, макнул в чашку.

Облизал.

Гений… гениям позволено многое, в том числе бублики облизывать.

– Но меня всегда увлекала… эта вот… магия, – почти не солгала Виктория, потому как магия ее действительно увлекала, пусть больше и с практической точки зрения.

Вот ведьминский порошок хотя бы взять, способный вывести любые пятна, даже от одуванчикового сока. Или то же зелье для кучерявости волос, которым Владка пользуется, а само средство прячет, будто Виктория не догадается, откуда эта кучерявость возникла, если прежде сестрица с прямыми ходила.

Нет, магия – штука преполезная.

– А мне прежде не встречались женщины столь умные, – Чуднов посмотрел с явною нежностью, которая происходила, может, от восхищения, а может, оттого, что осознал он, насколько с женщиною жить проще, чем без нее.

За последнюю неделю Илья выправился.

Костюм его больше не был мят, да и пятна с него исчезли – ведьминский порошок вещь и вправду хорошая, правда, стоит немало, но ведь для счастья личного никаких денег не жаль. Рубашки Чуднова сделались белы, и пуговицы, утерянные в боях с наукой, тоже вернулись на свои места.

Виктория занялась и питанием, ибо, как все гении, был Илья личностью увлекающеюся, а потому к своим тридцати семи годам обзавелся не только кандидатской степенью, но и приличествующей должности и положению язвой, что время от времени напоминала о себе.

– Все как-то сталкиваюсь… не знаю… им наука не интересна совершенно. Оно, конечно, я не против… но вот чтобы поговорить не о чем, кроме салфеток… – он опять бублик в чай макнул. – Хотелось бы найти себе единомышленницу, такую, которая готова была бы не только обустроить быт, но и могла бы помочь советом, выслушать…

Слушать Виктория была готова. А что до быта, то… просто он пока не оценил, насколько правильно организованный быт облегчает работу.

Но время у Виктории еще имеется.

– И я несказанно рад, что встретил вас. Вам, с вашим умом, с тонкостью душевной, надо не здесь работать.

– А где? – удивилась Виктория.

– В научной библиотеке. Вы бы поразились тому, сколь удивительная в Ленинграде библиотека… Московская, конечно, тоже хороша, но Ленинград… – он зажмурился, правда, не переставая жевать, но гению оно простительно. – Ленинград в моей душе навсегда… я бы хотел показать вам город…

Виктория подперла щеку рукой, порадовавшись, что ныне она на кухне одна. Эвелинка и та до театру отбыла. Отчего ж не послушать про Ленинград.

– …он стал еще краше, пусть даже перенесенные испытания оставили на нем неизгладимый след…

…и на Ленинград она бы посмотрела.

Намекнуть?

А может, он про то и заговорил, что сам намекает на скорые перемены? И сердечко в груди затрепыхалось.

– Я бы показал вам Адмиралтейство и, конечно, мосты… там чудеснейшие мосты, каждый со своей историей. А дворцы? Теперь они принадлежат народу. Удивительный образец нечеловеческой архитектуры. Как и сам город. Он не всех принимает. Некоторые даже говорят, что в нем жива душа дракона, но это, право слово, суеверия. Вы ведь не суеверная?

– Ничуть, – Виктория почти не покривила душой. Суеверности за собой она не замечала, а счастливый пятак, который она носила с собой, особенно если собиралась на важную встречу, так это не суеверие.

Примета.

Верная, между прочим.

– Вот… вам бы понравилось. Мне так думается. И кажется отчего-то, что город бы вас принял.

– Я… никогда там не была, – сказала она робко и потупилась. – Но… да… работать в научной библиотеке… это невероятные возможности… работа в библиотеке вообще открывает невероятные возможности, ведь книги…

…про книги он и слушал, правда, осторожно оглядываясь, хотя смотреть на кухне было совершенно не на что. И ведь не собиралась Виктория его домой вести.

Получилось так.

Говоря по правде, она и сама не понимает, как оно получилось так, но главное, что в комнату его пускать нельзя. Владка утром, собираясь, снова свои вещи разбросала, будто у Виктории дел других нет, как уборкой заниматься.

У нее вон свидание… должно было быть.

А он позвонил.

Пришел.

Принес не цветы, но завернутый в газету томик стихов. Есенин… мол, вам понравится. И Виктория согласилась, что Есенин порядочной девушке не может не понравиться. А поскольку держать на пороге Чуднова с Есениным вместе было неудобно, то и пригласила на чай.

Чай, правда, затягивался.

Дважды чайник греть пришлось. И один раз провожать до туалету, благо, вчера очередь Калерии дежурить была, и стало быть, туалет радовал чистотой. Ну, настолько, насколько это вообще в коммуналке возможно.

– Знаете… я… не слишком умею… не способен с женщинами… то есть, не в том смысле, что совсем не способен, но просто… робею, – признался Илья. – Но мне кажется, что именно в вас я нашел родственную душу… и не хотелось бы спешить, однако… вы… не откажетесь поехать со мной?

– Куда?

– В Ленинград… я бы вас познакомил с матушкой…

Вот без знакомства с матушкой Виктория обошлась бы. Опыт подсказывал, что подобные знакомства лучше устраивать, когда на пальце поселится кольцо. Но она сказала:

– Буду рада!

– Чудесно, – Чуднов расплылся в улыбке и явно хотел что-то сказать, но тут громко хлопнула входная дверь и раздался Ниночкин тонкий голосок:

– Есть кто дома?

Виктория побледнела.

Вот сейчас она войдет. Увидит… и ладно был она, но ведь Чуднов тоже увидит Ниночку. И в глазах его появится именно то, что появлялось в глазах любого нормального мужчины при виде Ниночки – восхищение. Он тотчас забудет про Викторию, станет говорить Ниночке комплименты и всякие глупости, неумно шутить, а то и вовсе позабудет про приличествующую статусу солидность. И ведь Ниночка не уйдет.

Она любопытная.

Да и… никогда-то своего интереса к мужчинам не скрывала. И плевать ей, что Чуднов уже почти, считай, Виктории предложение сделал.

– Привет, – сказала Ниночка, убирая со лба тонкие светлые пряди. – А меня пораньше отпустили. Дали проект и отпустили. Лаборатория же только вечером откроется.

Чтоб ей провалиться с этой вот лабораторией вместе.

– Доброго дня, – Чуднов поднялся и изобразил церемонный поклон. – А вы… учитесь?

– Учусь, – согласилась Ниночка, разглядывая гостя. И взгляд у нее был весьма характерным, оценивающим. Вот так не смотрят на людей посторонних, но скорее уж на тех, к кому имеется определенного рода интерес. – На ведьму…

– Фармацевтика или чары? – уточнил Илья, а Ниночка, подхвативши бублик, хотя никто-то ей не предлагал угощаться, ответила:

– Фармацевтика.

– Очень перспективное направление. Я вижу, что в этой квартире собрались просто-таки удивительные женщины…

– Не представляете, насколько, – пропела Ниночка, присаживаясь. – А вы…

– Чуднов Илья, – представился Чуднов, изобразив поклон. – Друг Виктории… мне повезло встретить ее… вот так бывает, что живешь-живешь и думаешь, будто ничего-то с тобой и не произойдет, что все-то уже известно и очевидно, а потом раз, и оказывается, что жизнь куда как удивительна. И вот она сталкивает тебя с женщиной, о которой ты, можно сказать, мечтал…

И ручку Виктории он взял.

К губам поднес.

А Ниночка только и смогла выдавить:

– Ага…