Текст книги "Коммуналка: Добрые соседи (СИ)"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Глава 25

Глава 25

Виктория наблюдала за сестрицей издалека и морщилась, удивляясь тому, что можно так голову потерять. И от кого? Чем больше она смотрела, тем менее ей нравился новый Миркин ухажер. Говоря по правде, она не могла точно сказать, что именно ее раздражает.

Его манера хихикать над глупыми шутками?

Или то, как он норовит поцеловать ручку, и хихикает уже Мирка? И то, как краснеет она, как рядится. Платья с каждым днем становятся все более непотребными. И сегодня вон, напудрилась, напомадилась, духами облилась так, что находиться рядом просто-напросто невозможно. А этому нравится…

Или нет?

Или он просто пользуется ситуацией. Провинциальный пустой романчик закрутит, а потом сгинет, будто его и не было, оставив сестрицу хорошо если только с разбитым сердцем, а то ведь и хуже может получиться, куда как хуже…

Она сжала руку так, что карандаш треснул.

И ведь Мирка не послушает. Всегда полагала себя самою умной, и теперь вот твердо вознамерилась замуж выйти. А нужна ли она в том Ленинграде?

– Я отлучусь? – Мирка подошла бочком и глазки потупила, играя хорошую девочку. Вот только, если маменьку таким образом и получалось провести, то Виктория слишком хорошо знала сестрицу.

– Куда?

– Отлучусь, – она нахмурилась. – Не важно.

– С этим?

– Все еще завидуешь?

Нет.

Наверное.

Разве что самую малость и не ухажеру подозрительному, но тому, как легко и непринужденно Владимира с людьми сходится. Они к ней сами тянутся, а вот Виктория… она другая. Колючая, как матушка говорила, пока была жива. И бабка соглашалась, что, мол, нельзя такой нелюдимой быть.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – Виктория подавила вздох. Все равно ведь, не отпусти, так тайком улизнет, а потом, вернувшись, будет хлопать накрашенными ресничками, делая вид, что ничего-то не понимает, что вовсе не собиралась она никуда сбегать.

– А то! – Мирка ожила и засияла. И наклонившись, клюнула сестру в щеку, оставив липкий отпечаток помады. – Вот увидишь, Викушка, мы и тебе жениха найдем! Он ученый! А среди ученых знаешь, сколько холостых и недосмотренных?

– Понятия не имею.

– Я тоже. Но наверняка много. Поедем в Ленинград вместе… – глаза Мирки затянуло розовым туманом мечтаний. – И жить будем… детей родим.

– Главное, тут и сейчас не роди, – не удержалась Виктория. – А то будешь потом мыкаться, как дивная наша.

– Не буду. Что я, дура, что ли? Сначала свадьба, а потом все остальное.

Мирка вытащила из ящика зеркальце, покусала губы, насупилась, верно, что-то там, в отражении, ее не устроило. И на помощь пришла помада.

Потом пудра.

Карандаш.

– Все, я полетела. Если кто будет спрашивать… сама знаешь.

Вика кивнула. Знает.

И проводила взглядом парочку, испытывая преогромное желание сделать гадость. Какую-нибудь глупую, детскую, вроде опрокинутой чернильницы или кнопок на стуле. Но…

Посконников Михаил Валерьянович и вправду существовал.

Калерия выяснила, пусть и не хотела поначалу, но, узнав, для чего информация согласилась, что в делах сердечных осторожность не помешает. Не всем же так везет, как ей.

Виктория вздохнула.

Посконников Михаил Валерьянович существовал. И жил в Ленинграде на улице Революционеров, в третьем доме и второй квартире.

Служил когда-то.

Имел медаль, но какую-то несерьезную, про которую Виктория и не слышала. А главное, что он и вправду работал при институте магической механики, младшим научным сотрудником.

– Простите, – робкий голос отвлек от мыслей. – Мне до крайности неловко вас отвлекать, однако…

Стоявший перед ней мужчина был… нелеп, пожалуй.

Мятое пальто какого-то чересчур яркого и совершенно немужского лилового колера с оторванною пуговицей, которую мужчина держал в руке.

Горчичный костюм.

Зеленая рубашка и галстук, съехавший набок.

– У… вас случайно… совершенно случайно…

Растрепанный.

И несчастный до того, что сразу возникло желание его обнять и утешить.

– …не найдется иголки?

– Давайте сюда, – решилась Виктория, скорее от тоски душевной, чем из надежды, что из этого знакомства что-то да выйдет. Никогда не выходило, хотя, конечно, люди в библиотеку заглядывали приличные, но до сегодняшнего дня от Виктории им нужны были лишь справочники с газетами.

А тут…

– Мне неловко.

Он и покраснел еще.

Не старый. Мятый и… как там сказала Мирка? Недосмотренный.

– Все равно людей нет, а у меня получится лучше, чем у вас, – прозвучало это несколько самонадеянно, и кто другой непременно обиделся бы, но мужчина кивнул и вздохнул, как показалось, с немалым облегчением.

– Спасибо вам большое, – сказал он, протягивая пуговицу.

– А пальто?

– Ах да, простите…

Он поставил внушительного вида портфель у стойки и пальто стянул.

– А то я ничего здесь не знаю… третий день живу, а не знаю.

– Командировка?

– Длительная. Приехал лекции читать. По основам теории начертательной магии. Пока обустроился…

– А вы…

Виктория бросила взгляд на руки. Хорошие руки. Мужские. Не грубые лопаты, как у Ингвара, но и аристократической хрупкости, которая хороша на картинке, лишены. Правда, ногти явно обкусаны, а на мизинцах и вовсе сгрызены до крови. На пальцах царапины, а манжеты рубашки обзавелись той характерной каймой, которая появляется, если стирать рубашку обыкновенным полосканием в тазу. Впрочем, откуда мужчине знать, что рубашки нужно вымачивать, кипятить, а манжеты натирать хозяйственным мылом?

Стало быть, одинокий.

И кольца нет. И следа от кольца, который остается у некоторых сообразительных, однако не слишком порядочных особ.

– Чуднов. Илья, – представился командировочный. – Кандидат магических наук…

– Виктория, – Виктория протянула руку, которую осторожно пожали. – Библиотекарь.

– Библиотека у вас на диво хорошая!

Она отошла к креслу, что стояло у окна. Иголка с ниткой нашлись в сумочке, как и крохотные ножницы, купленные когда-то по случаю. Ножницы были немецкими, возможно, трофейными, и отличались удивительною остротой.

Вот Виктория и берегла их, в том числе от сестрицы, обладавшей просто-таки поразительным умением терять нужные и полезные вещи.

– Я, признаться, скептически отнесся, когда коллеги предложили заглянуть, но в ваших каталогах и вправду много интересного… – Илья не отошел, стоял рядом, неловко переминаясь с ноги на ногу. И Виктория вынуждена была признать, что вот он, ее шанс в жизни.

Кандидат наук – это вам не младший научный сотрудник с неясными перспективами.

А потому пуговицу она пришивала с немалым воодушевлением.

– К нам многое свозили, когда отступление шло. Спасали. А потом, после войны уже, когда стали наново отстраивать, то и заполняли библиотеки свежими книгами. Проще так, чем разобраться, где и чье. Вот и осталось в фондах. Там, говоря по правде, даже не все разобрали.

– Неужели? – светлые глаза Ильи заблестели. – И… много еще неразобранного?

– Хватает, – Виктория захлестнула нить вокруг ножки. – Целый угол завален. Мы работаем, конечно, только… людей немного, а работы хватает.

Это прозвучало солидно и веско.

Не признаваться же на самом деле, что ей не нравится подвал. Да, глубокий, да сухой и чистый, и мыши в нем не водятся: защитные артефакты обновляют регулярно, но ведь подвал же.

В нем темно и не по себе.

Да и удовольствия возиться с пыльными коробками немного.

– А… понимаете… извините… наверное, это наглость с моей стороны чрезвычайная…

– Посторонним нельзя, – не без сожаления сказала Виктория, подумав, что, конечно, искушение велико, но правила есть правила. А рисковать работой ради сомнительного пока знакомого она не готова.

– Конечно, конечно. Я понимаю. В Москве тоже в фонды не пускают, особое разрешение нужно… но я подумал… я тут никого не знаю… может… вы бы согласились… – он окончательно растерялся и договорил уже шепотом: – Устроить мне небольшую экскурсию по городу.

– С удовольствием, – Виктория разгладила тонкую и необычайно нежную ткань, подумав, что пальто это явно не в ЦУМе куплено. А если и там, то в особом отделе, куда, как и в фонды, пускают не каждого.

Астра немного волновалась.

Вообще она волновалась всегда, так уж выходило, что любое почти событие заставляло ее замирать, отчаянно размышляя, как это самое событие изменит и без того переменчивую ее жизнь.

Но сейчас…

Она волновалась совершенно иначе, чем всегда. И не находила себе места. Расхаживала по комнатушке, пока не наткнулась на стену. А наткнувшись, упала в кресло. И Розочка, проведя ладошкой по отрастающим волосам, сказала:

– Книжку почитай.

– Тебе?

– Себе, – сама Розочка забралась на кровать и руки под подбородок сунула. И поза вдруг эта показалась до боли знакомой, будто…

Глупость какая.

– Может, все-таки лучше тебе?

Она фыркнула.

– Почитай. Читать полезно. А переживать нет. Он проспит еще часов пару точно.

– Откуда… Роза!

– Да, мам?

– Ты его…

Она пожала плечиками:

– А чего он маялся? Упертый, вот прямо как ты. Поспит и проснется здоровым, а то бы лежал и мучился.

Астра закрыла глаза и досчитала до десяти. Потом до двадцати. И даже до ста, но успокоиться все равно не вышло. Розочка же наблюдала за ней с тем искренним детским любопытством, которое внушает людям взрослым и знакомым с детьми некоторые опасение за целостность окружающего мира.

– Роза… если кто-то… поймет, что ты делаешь… нельзя усыплять людей без их согласия. Даже если тебе это кажется правильным. И лечить их нельзя.

– Совсем?

– Пока… потом ты повзрослеешь, выучишься, получишь диплом, тогда можно будет.

– Сколько их помрет, пока я этот диплом получу, – возразила Розочка, и нельзя было сказать, что эти ее возражения лишены смысла. – Да и тут ты все сделала, просто… ему было больно. А я не хотела, чтобы было больно. Я больше не буду.

Астра не поверила.

– Иди сюда, – сказала она и обняла дочь, когда та ловко вскарабкалась на колени. Вдохнула такой родной сладкий запах, сдавила.

Если ее заберут…

– Ты мое золотце, – Астра с трудом смогла сделать вдох. От одной мысли, что Розочка уедет… ей нельзя… и если написать Эльдару? И передать письмо. Он должен понимать, что Розочка – дива, что она не такая, как Астра, что и сама Астра не выжила бы, если бы на пути ее не встретилась старая и умная ведьма. И даже выжив, она все равно осталась искалеченной.

Кривой.

А Розочка… у Розочки вся жизнь впереди.

– Все будет хорошо, – сказала Розочка серьезно и погладила Астру по щеке. – Только не плачь.

– Я не плачу.

– Книгу читай. Бабушкину.

– Сейчас.

– Ага… – и Розочка сама прижалась всем телом. И стало тихо, спокойно, и так сидеть Астра готова была вечность, а то и дольше.

Книгу Астра все-таки взяла.

Она и прежде брала ее. Гладила темную обложку, трогала истрепавшиеся уголки. Нюхала, вдыхая ароматы бумаги, чернил и родного человека. И откладывала, не смея раскрыть, потому что казалось, что стоит начать чтение, и случится что-то нехорошее.

Уже случилось.

Книга по сути и книгой не была, скорее уж заметки, записи, выполненные аккуратным бисерным почерком. Буква к букве, строчка к строчке. Идут, цепляются одна за другую. Склеиваются в слова, смысл которых проходит мимо Астры.

И она делает над собой усилие.

А потом снова.

Но в какой-то момент она увлекается, потому что…

…то, что мертво, ожить не может.

– На вот, – Розочка сунула в руку добытую где-то плюшку с изюмом. Изюм, правда, она немного выковыряла, но только тот, который к корочке прилежал. И тоже растянулась на кровати с книгой.

Откуда книга взялась, Астра понятия не имела, как и о том, когда Розочка, собственно, читать научилась. А она читала, пусть и шепотом, медленно, тщательно проговаривая каждую букву.

Все-таки мать из Астры так себе.

Не важно, Розочку она не отдаст, что бы ни произошло. Даже если маг не поможет, все одно не отдаст.

…мертвое останется мертвым, даже если вынуждено будет притворяться оно живым. Но в притворстве своем оно способно достичь совершенства. И редкий человек, которому случится оказаться с мертвым, о том догадается.

Странная книга.

Листы гладкие, страницы шершавые. И нет ни рисунков, ни чертежей, которыми полнятся учебники магии. Разве что застрял между хрупких страниц седой лист морозника.

В нем нет магии.

И нет скрытой силы. Зато есть запах сухой травы и близкой осени.

…чтобы жить, мертвому необходима сила, которую он берет от людей или иных существ, если случилось им оказаться поблизости. Оно берет силу всегда, пусть помалу, и потому многие люди не ощущают даже этакой потери, ибо дано богами им удивительное свойство восстанавливаться. Но в то же время, если случается им поселиться рядом с мертвецом, то весьма скоро многие начинают замечать за собою слабость, усталость. Затем люди начинают болеть, сперва легко, но часто, однако истощенные, они не способны выбраться из болезней…

Астра нахмурилась.

…первыми уходят дети и старики. Затем люди ослабевшие, порой телесно они кажутся крепкими, а смерти на первый взгляд не вызывают вопросов, однако чем дольше существует мертвое, тем больше становится этих смертей. Отчасти потому и стараются они, зная за собой подобную особенность, не задерживаться подолгу на одном месте. Или же, испытывая нужду, удовлетворять ее иным способом.

Болеть в квартире давно никто не болел.

Разве что прошлой зимой Калерия стала покашливать, и если поначалу кашель был легким, таким, который случается при раздраженном горле, то вскоре раздражение обернулось ангиной.

Астра сняла ее за вечер.

И не потому, что просили. Нет, просить никто не просил, но…

…так было правильно.

Однако ангина зимой – дело обыкновенное, и ничего-то подозрительного в том нет.

…надо будет заглянуть завтра с утра, перемолвиться парой слов.

Или не надо?

Может, она, Астра, как обычно выдумала себе новый страх? С нею подобное частенько происходит. Неужели Серафима Казимировна при ее-то уме и опыте не обнаружила бы мертвого?

А сама Астра?

Она ведь слышит людей, даже когда сама того не желает, все одно слышит. И сердце бьется у всех, и дышат все, и болезни есть у каждого. Эвелина сосудами мается, вечно мерзнет, что зимою, что летом. А потом сипнет и молчаливая, раздраженная, стучится в дверь.

Не просит, но…

…у Ниночки простуды – дело частое, а все потому, что имеет Ниночка привычку выскакивать на мороз без шапки и с расстегнутым пальтеце. Однажды и вовсе в ботиночках на работу побежала. Ботиночки были красивые, из тонкой замши, но не для морозов же.

Калерия по-женски мается, хотя вслух о том не упоминает даже. Однако порой ее прихватывает, и тогда Астра слышит отголоски ее боли.

– Память такая вот, – сказала Калерия в последний раз, вытягиваясь на кровати. – От войны. Там-то… не особо тепло было. Порой и шуба его вот не спасала… да и появилась она уже потом, после войны. А сама я дурой была. Говорили, что нельзя на холодном сидеть, но разве ж я слушала?

И замолкала, верно, думая, не холод ли этот, не ее ли глупое упрямство стали причиной ее бездетности, справиться с которой и Астра не могла? То есть причину она видела, но молчала. Боялась.

Может, все-таки рискнуть?

Еще год тому Астра не решилась бы, испугалась, да и теперь эта мысль заставила оцепенеть. Поликистоз – не та болезнь, за которую берутся целители. А она даже не целительница.

Просто дива.

И…

Калерия будет рада. Наверное. Если получится. А если нет?

Она тряхнула головой и закрыла книгу.

У Ингвара артроз на начальной стадии. У двуипостасных частое явление. Суставы хуже всего телесную трансформацию переносят. Да и старые переломы знать о себе дают. Пусть и заросли раны, да не ушли полостью.

Виктория мается мигренями, но тот единственный раз, когда Астра предложила помощь, обругала ее. Сказала, что сама разберется. Владимира… то, что она делала, Астре категорически не нравилось. И потому она, Астра, делала вид, что не понимает.

Пускай.

У каждого своя дорога. Не Астре её судить.

…случается, что, когда тварь стара, когда живет в человеческом обличье многие годы, она с этим обличьем сама сродняется и начинает считать себя живой или почти. И чем старше она, тем осторожнее. Полагаю, способная держать свой голод в узде, она не вредит людям, живущим рядом. Однако вместе с тем, сколь бы ни притворялась она, голод рано или поздно берет свое. Подобные твари привыкают питаться жертвами, коих находят в местах иных, зачастую отдаленных.

…Антонина.

Тонечка мила и улыбчива, и всегда готова помочь. Она как-то сама предложила присмотреть за Розочкой, хотя нужды в том не было. А вот Розочка сказала, что внутри Тонечка другая. А чем другая, объяснить не смогла.

Тонечка порой простужается, обычно в конце осени, когда приходит с рейса. И тогда она становится соплива и слезлива, ходит повсюду с платком, шумно сморкается и плачет по любому поводу. Тонечку жалеют. Даже сама Астра жалеет.

Но от помощи та отказалась.

– У меня на магию нестандартная реакция, – пробубнила она в последний раз, шмыгая носом. Нос был красным, растертым до блеска. Щеки опухли, а глаза заплыли. – Я даже порошки беру самые обыкновенные… аллергия.

И Астра отступила.

А ведь… не было никакой аллергии, потому как тянуло от Тонечки скрытой силой, той, которую человеческий организм весьма даже неплохо усваивает.

Значит, была иная причина.

Какая?

…существуют несколько путей, позволяющих твари питаться. И первый из них проще, однако опаснее. Этот путь требует жертвы, молодой и сильной, здоровой, желательно одаренной, ибо дар приумножает силы души. Старый канон упоминает, что смерть подобной жертвы весьма мучительна и порой длится днями, ибо чем больше мук, тем больше силы принимает мертвое. А с силой получает и знания жертвы, и облик ее, и многое, что позволяет примерить новую маску.

Толичка много пил.

И маялся похмельем, которое снимал обыкновенным для людей образом. Он постоянно-то был пьян, когда больше, когда меньше, будто не понимая, насколько алкоголь вредит телу. Или и вправду не понимая?

Главное, что пьяный Толичка горланил песни и искал любви. Однажды даже дверь выломать попытался, обещая, что потом всенепременно женится.

…однако следует помнить, что подобный единомоментный выброс сил не может остаться незамеченным. А стало быть, даже если тело удастся укрыть, все одно остается риск привлечь ненужное внимание. Комиссарские псы умны и упрямы, оттого все вернувшиеся, кого мне доводилось встречать, выбирали иной путь, пусть более сложный, однако и менее заметный со стороны.

Кто из них?

Или никого?

Или книга просто дана… нет, никогда-то не бывало с Серафимой Казимировной просто. И нельзя отрицать, что рукопись эта попала к Астре именно тогда, когда появился в ее лечебнице отравленный запретной волшбой человек.

…он требует создания проклятья, которое и подселяется выбранной жертве, и пьет из нее силы понемногу, истощая тонкую оболочку, лишая жертву энергии и воли. Обычно тварь выбирает сразу нескольких жертв, отдавая предпочтение мужчинам, порой даже вступает с ними в связь, стараясь, правда, оную всячески скрывать. И если действует она разумно и умело, то смерти жертв ее не привлекают внимания. Способ хорош еще тем, что не требует постоянного нахождения подле жертвы. Напротив, мертвой достаточно появляться время от времени и отбирать накопленные проклятьем чужие жизненные силы.

Астра прочитала это дважды.

Задумалась.

И перевернула страницу.

Надо будет показать книгу магу, если, конечно, она дастся. С ведьмовскими рукописями никогда-то наперед не узнаешь.

Глава 26

Глава 26

Ночь тиха.

Только ветер гуляет меж старых домов, то ли ластится, то ли примеряется, как половчее хватануть камень ледяными зубами.

Моросит.

И в мороси этой, которая не понять, то ли есть, то ли нет, то ли дождь, то ли попросту воздух мокрый, все кажется размытым, неровным. И Астра кутается в пальтецо.

Мерзнет.

Но ведь не признается, дивья дочь. Но хотя бы пальто приличное, пусть и некрасивое, но с виду толстое и тяжелое, в таком должно быть тепло. Нос вот в воротник спрятала. Шапку нелепую, какую-то пушистую по самые уши натянула. Вот и выходит, что в темноте лишь глаза поблескивают.

А перчаток у нее нет.

И рукавиц тоже.

И выглядывают из широченных рукавов пальто эти вот неестественно хрупкие ручки, чтобы тотчас спрятаться.

Свят отряхнулся.

Рукавицы он купит. В знак благодарности. Он не помнил, как и когда заснул, помнил, что Розочка приходила с болтушкой из малинового варенья и велела выпить. Строго велела, совершенно по-взрослому. Еще и бровки нахмурила, ставши на матушку похожей.

Хотя… тоже дива.

Чудо, чудом уцелевшее. И этого ее, папашу, который таким только считается, Святослав сам найдет. Попытается сперва поговорить, но если разговора не получится, полномочий на корректировку сознания отдельно взятого гражданина у Свята хватит.

В конце концов, ему велели покой оберегать?

Он и оберегает.

Как умеет.

Пальцы сжались в кулак до того, что косточки хрустнули. И Свят покосился на диву, а та сделала вид, что не слышит, не понимает. Отстраненная. И задумчивая. Сама пришла. Он из сна-то выпал за мгновенье до того, как ледяные пальцы шеи коснулись. Успел перевернуться и руку перехватить.

И остановиться.

– Не делайте так больше, – попросил Свят. А дива кивнула, мол, не станет. Только он не поверил, сел, стряхивая липкую паутину наведенного – а в том, что сон был именно наведенным, Свят не сомневался – сна, и пояснил. – Я воевал. И спросонья… могу неправильно понять. Ударить ненароком.

– Хорошо, – сказала она отчего-то шепотом. И все равно положила руку на шею. А вторую прижала к груди. И не было в этом прикосновении ничего личного.

Прислушалась.

Нахмурилась. Кивнула своим каким-то мыслям и только потом, наслушавшись, как бьется сердце, произнесла:

– Вас долго править надо. Вы за собой совсем не смотрели.

Это прозвучало упреком.

– Да как-то… не до того было.

Свят вовсе не должен был оправдываться. Да и не ждали от него оправданий, но ему вдруг захотелось рассказать, что про эвакуацию, что про войну, которая пришла вдруг и осталась, хотя все-то, даже отец, полагали, что она ненадолго.

Про отца, ушедшего добровольцем и оставшегося где-то там, на землях Белой Руси. А может и не на них, может, в асверском плену. Многие туда попадали.

Или в лесах.

Или на болотах.

Про его, Свята, желание пойти следом. Про запрет, про куратора, который нашел иную работу, тоже важную, но… мерзкую. Про дни, когда хотелось то ли застрелиться, то ли напиться, то ли просто перегореть, раз и навсегда избавляя себя от тяжести дара, о котором Свят не просил.

Про мамины письма, единственное, что, пожалуй, держало его в здравом уме. Про сестер и дом, куда он мечтал вернуться, а вернувшись, понял вдруг, что не сможет там жить. И дело не в том, что не позволят. Таких, как Свят, тоже немного, а потому их стараются беречь. Просто в доме этом стало вдруг тесно, и оказалось, что даже его, Свята, такая коварно-замечательная память способна лгать. И лжет.

Но он не произнес ни слова, а дива, переместив ладонь чуть выше – и пальцы ее теперь касались основания шеи, тревожили волосы, сказала:

– Люди, да и не только они, редко думают о теле. И не заботятся совсем. А потом, когда тело начинает болеть, они злятся. Или обижаются на него. Это нелогично.

– Пожалуй.

От ее ладони исходило тепло. Сила больше не казалась опаляющей, напротив, это тепло согревало что-то внутри, то ли еще тела, то ли уже души.

– Но с вами другое. Вы сами себя разрушаете. Изнутри. Это неправильно.

Когда руку убрали, Свят испытал разочарование. Тепло, конечно, осталось, но мало, слишком мало.

– Я постараюсь исправиться.

– Врете, – вздохнула дива. – Собирайтесь.

– Куда?

– Туда, где жил тот человек, – она скрестила руки на груди. – Чем раньше попадем, тем лучше.

Ехать никуда не хотелось.

Совершенно.

Из окна тянуло холодом, и надо бы ваты прикупить, заложить между рамами, а заодно уж заклеить все. И у дивы тоже. Почему-то Святу подумалось, что сама она окна клеить не станет. И не потому, что не способна, просто… разве дивы заклеивают окна?

– Может, завтра? – подобная леность прежде ему свойственна не была, но теперь хотелось вернуться в кровать, закутаться в одеяло, как когда-то в глубоком детстве, и позволить себе уснуть.

Верилось, что сегодня сны будут хорошие, без сновидений.

– Завтра у меня дежурство. И послезавтра. И дальше не понятно. Осень.

– И?

– Пациентов станет больше, сложных тоже, – сказала она так, будто Свят и сам должен был знать вещь столь очевидную. – А сил меньше.

И рубашку протянула.

А Свят взял.

– Час который?

– Четверть первого. Розочка спит. Она хорошо спит. Крепко. А если вдруг, то Калерия поможет.

Только сейчас Святослав обратил внимание, что сама дива была одета, в это самое чересчур большое, но такое теплое с виду пальто.

Что ему еще оставалось?

Ночью трамваи ходят редко, но идти недалеко. И они шли, сквозь эту вот влажную морось, в которой таял свет фонарей. Шли молча, думая каждый о своем, и Свята подмывало заглянуть в дивьи мысли. Почему-то хотелось убедиться, что мысли эти ничем не отличаются от мыслей прочих женщин.

…там, на Севере, дивы носили тулупы и ноги обматывали тряпками, пусть и валенки им поставляли новые. Никто не решался воровать.

Там, на Севере, они ходили с непокрытой головой даже в такие морозы, когда и контингент на улицу не выгоняли, не говоря уже о собаках.

Там, на Севере, дивы смотрели сверху вниз, с насмешкой. И вряд ли предложили бы помощь. Во всяком случае, не Святу, которого они презирали. А эта вот? Узнай она, чем Святослав занимался? Тоже преисполнится презрения, не иначе.

Или станет бояться.

И, наверное, это будет даже правильно, но…

– Осторожно, – он не позволил ей шагнуть в темную воду. – Лужа тут глубокая.

И подхватил на руки, просто потому что мог. А она не стала сопротивляться, лишь поглядела с укором, мол, что ты, как с ребенком. Лужу ведь и обойти можно. Вода же хлюпнула под ногами, и на другой стороне улицы лужа закончилась.

И диву пришлось отпустить.

И вновь же, она не произнесла ни слова.

– Уже близко, – Свят показал на дом, что ничем-то не выделялся среди прочих. Каменные бока его были черны, окна за редким исключением темны. И та темнота, что сидела внутри дома, казалась густою, непроглядной.

Тяжелая дверь отворилась со скрипом. В лицо пахнуло теплом и обычными запахами жилого дома – порошком и едой, людьми, животными. Блеснули зеленые глаза, раздалось упреждающее шипение. И дива зашипела в ответ. А тьма отозвалась ей протяжным мявом.

Лампочки здесь горели, пусть и слабо, через одну, но света хватало для узкой лестницы. Правда, подымалась дива медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, прислушиваясь к дому, к жильцам его. Она стянула нелепую шапку свою, и кончики острых ушей нервно подрагивали.

Свят тоже слушал.

Только не слышал.

Дом был новым, улучшенной планировки, с квартирами в одну и две комнаты. Поговаривали, правда, что есть и трехкомнатные, но в такую роскошь люди не верили.

Здесь же…

Первый этаж и кот на половичке. Он успокоился, но проводил, что диву, что Свята внимательным взглядом. Дернулся темный хвост, однако кот не решился последовать за гостями. Потоптался и вновь улегся, свернувшись клубком.

Второй… тесная площадка. Велосипед. И тут же огромная пальма в не менее огромном горшке. В темноте листья ее шатаются, и кажется, что там, среди них, кто-то сидит.

Кто-то опасный…

Сердце пускается вскачь, и Святу приходится делать над собой усилие. И смешно, и странно. Он столько всего повидал в этой жизни, а теперь вот стоит и трясется, будто ему снова пять и впереди темная лестница до тетушкиной квартиры.

На третьем пахло борщом и жареными котлетами. И запах этот, странное дело, успокоил, а заодно уж пробудил голод. В животе знакомо заурчало, и Свят сказал:

– Извините.

– Это регенерация, – тотчас отозвалась дива. Вот она-то в темноте чувствовала себя спокойно. Более того, дива сроднилась с этой вот тьмой, почти растворилась в ней, и, если бы не эмоции, Свят потерял бы ее. – Регенерация всегда отнимает силы. И организм ищет, где бы их пополнить.

Потом еще тише, так, что Свят едва разобрал, предложила:

– У меня кусок шоколадки есть. Хотите?

– Хочу.

При упоминании шоколадки рот наполнился слюной.

– Только она давно лежит.

– Ничего страшного.

От шоколадки осталась едва треть, к ней, бережно завернутой в фольгу, а потом и в бумагу, прилипли все-таки крошки.

– Вы тоже… берите.

– Я поела, – она покачала головой. – А это Анна Николаевна. Ей пациенты приносят. Всем приносят.

– Кроме вас?

Астра кивнула.

Все-таки до чего нелепые у них имена. Ладно Розочка, почти человеческое… а Астра? Или вот Гербера. Кто в здравом уме назовет ребенка Герберой?

– Я дива, – пояснила она то, что пояснения не требовала. – Люди… опасаются. Анна Николаевна же часто приносит. Розочке. А Розочка мне.

– А почему не сразу…

Странно стоять на лестнице в чужом доме и есть старую шоколадку. Есть аккуратно, сдерживая желание засунуть ее всю и попросить добавки.

– Я не слишком хорошо умею ладить с людьми, – призналась Астра, глядя на него сверху вниз. Правда, во взгляде ее не было обычного для дивов презрения. – Я училась. Учусь. Но не получается. Мне… сложно… просить и вообще. И остальные думают, что я просто заносчивая. Я знаю. Слышала. Я бы хотела, как они, чтобы легко и шутить тоже. А вместо этого получается… глупо. Анна Николаевна меня понимает. Она еще бабушку знала, может, поэтому… и еще есть, кто понимает. Остальные – нет.

– Я понимаю.

– Вы маг разума. Вам положено.

Свят заставил себя не облизать бумажку. Голод слегка унялся, но явно ненадолго.

– Мы почти всегда закрываемся, – зачем-то сказал он. – Это первое, чему учат. И те, у кого не получается, сходят с ума.

Вряд ли ей интересно.

Да и не тот это разговор, который хочется на лестнице продолжать. Только и замолчать не выходит.

– Когда у вас…

– В пять лет. Это рано… очень рано. И закрываться не получалось долго. Меня забрали. Специнтернат.

 У ее сочувствия запах вереска, того, который появляется на опушке леса, расцвечивая этот лес во все оттенки лилового.

– Все немного не так, – поспешил оправдаться Свят. – Это вам нельзя разлучаться с семьей. А такие как я… первое время никто не мог понять, что со мной. Я помню. Память у нас… тоже слишком хорошая. Еще один недостаток, – он коснулся пальцем головы. – Все, что происходило. Каждый день. Каждую минуту. И я помню эти голоса, которыми вдруг наполнилась моя голова. А еще чужую боль и чужую радость. Я знал, что она не моя, но радовался. Или горевал. Или плакал. Сосед вот пил, и я пьянел вместе с ним. В интернате обеспечивают тишину. Изолируют. Это нужно, чтобы прийти себя. Мама первое время оставалась со мной. На нее нацепили блокиратор, но опять же, чтобы меня ее жалостью не захлестывало. А в остальном… у нас были отличные преподаватели. А что к людям не выпускали, так правильно… родителям никто не запрещал видеться, напротив, поощряли. Тем, кто жил далеко, даже оплачивали поездки и вообще…