Текст книги "Пленники Раздора (СИ)"

Автор книги: Екатерина Казакова

Соавторы: Алена Харитонова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

– Какая же помощь тебе нужна?

Клесх ответил:

– Донесите до Серого весть, что из Росстани через Цитадель и Щьерку, мимо Серой речки в конце четвертой седмицы зеленника пойдёт в сторону Больших Осетищ обоз и будет на пути обоза старая гать, перед которой путники всегда становятся на постой. С одной стороны там болота, с другой – лес… А в обозе повезут добро для ярморочного торга и народу много. Поведут же его трое ратоборцев. Словом, богатый будет поезд. Одним вам с обережниками не сладить. Но Серый может повести свою стаю, а потом поделить добычу: вам – товар, ему – Охотников.

Дивен и Зван переглянулись.

– Коли так, нам придётся идти с ним. Иначе не поверит. Но, ежели пойдем, попадем в ту же засидку, – произнёс Дивен. – И вы накроете нас всех.

– А вы не суйтесь ближе, чем на два перестрела, – честно ответил Глава Цитадели. – В горячке, разбирать не будем, кто свои, а кто чужие. Держитесь позади, да глядите, чтобы ни одна тварь не сбежала. Ударите в спину. Отомстите. И можете отступить в чащу.

Зван и Дивен опять переглянулись и замолчали. И снова казалось, будто они безмолвно беседуют о чём-то своем.

Клесх знал, о чём они думали. Каждую мысль.

Помогать ли Цитадели? Помогать. Падет Крепость, некому будет защищать людей. А значит, Ходящих ждут голод, одичание и смерть.

Можно ли верить Цитадели? Можно. Если Охотники и готовят мудрёную засидку на Осенённых Переходов, так то впусте. Дураку ясно, что не поведет Зван всех. Да и сам может не идти, отправить других, а с остальными прятать Стаю. Лес большой, где-нибудь да схоронятся.

Нужно ли отказать? Нет. Мир дважды не предлагают. Откажешь ныне – рано или поздно Охотники возьмут след. Соберутся единым войском и придут. А значит, опять сниматься с места, искать новое убежище, только, неся потери и зная, что окрест шныряют оборотни, пугают людей…

Стоит ли отдать Серого, как скотину, на убой? Кому от этого будет польза? И тут же становилось ясно – всем. Всем будет облегчение. И людям, и Ходящим.

Одним словом, сам здравый смысл призывал не отталкивать руку, протянутую Цитаделью. Но… поверить вековому врагу? Не получится. Впрочем, до зеленника ещё жить и жить, а, значит, есть не один день, чтобы продумать пути отступления.

Поэтому вожак, наконец, очнулся от стремительно пролетающих в голове мыслей, вспомнил, как хоронили убитых детей, зло усмехнулся и ответил:

– По рукам. Хотите Стаю Серого – будет вам Стая Серого.

* * *

Морда у Люта была вся в снегу. И сам он весь тоже был в снегу. Но главным образом – морда. Он с наслаждением зарывался ею в рыхлый сугроб, потом встряхивался, мотал лобастой головой, фыркал, чихал, падал, катался на спине.

Одним словом, всем своим видом выражал неописуемый восторг оттого, что с него, наконец-то, сняли ошейник и даже позволили перекинуться. Перво-наперво он сделал несколько кругов по двору. Носился так, будто собирался выпрыгнуть из шкуры. Если б не увечная лапа, небось, и вправду порвал бы все жилы. Но калечье не давало взять разгон.

Потом оборотень упал. Потом катался на спине. Потом тряс ушами и замирал, блаженно жмуря глаза.

Лесана сидела на нижней ступеньке крыльца и смеялась.

Он и вправду был смешной. Только здоровый, словно телок. Такая туша!

Старградский целитель стоял у двери, кутался в наброшенный на плечи тулуп и удивлялся:

– Какой-то он припадочный…

Девушка покачала головой:

– Нет. Просто стосковался в человечьем теле. Больше седмицы тащились. Извёлся весь. Да ещё кровью надышался. Думала, не доедет.

Когда их обоз пришёл в Старград, Лют и впрямь выглядел, словно умирающий – он был бледен, плохо стоял на ногах, а глаза ввалились. Обережница тут же вспомнила, как неистовствовал Белян, и испугалась. Поэтому, когда трое странников в закатных сумерках ступили на двор, где стояла изба сторожевиков, девушка закрыла ворота и сразу же сдёрнула с пленника науз.

– Перекидывайся.

Она ещё и договорить не успела, а человек уже осыпался зелёными искрами и обернулся зверем.

И вот теперь он носился по двору, как оголтелый, катался в снегу, распахивал мордой рыхлые сугробы.

Орд глядел на это неистовство, удивленно вскинув брови. А потом ему надоело, и он ушёл в избу, сказал только:

– Этак он до утра носиться будет, загоняй в дом. Спать уж пора. Да и баня стынет.

Лесана кивнула, не отводя взгляда от оборотня.

Когда Орд ушел, девушка поднялась со ступеньки, на которой сидела и спросила резвящегося зверя:

– Ну что? Довольно тебе?

Он чихнул и снова брыкнулся в сугроб.

– Я замёрзла. В баню хочу. И есть. Давай, ты завтра побегаешь ещё?

И она пошла к нему с ошейником.

Волк отбежал на несколько шагов.

– Лют… – взмолилась обережница. – Я же тебя одного тут не оставлю. Не дури.

Он отрывисто дышал, вывалив розовый язык. Из пасти валил белый пар.

– Иди сюда…

Волк отошел ещё на несколько шагов в сторону.

– Да тьфу на тебя! – обиделась Лесана. – Что я по всему двору за тобой бегать буду? Не хочешь, сиди тут. Голодный.

И она направилась ко всходу.

Сзади что-то мягко ткнулось в бедро. Девушка повернулась. Волколак стоял рядом, поблескивая в темноте глазами.

– Чего бодаешься? Перекидывайся.

– Вот есть же злобный девки! – Лют встал на ноги и потянулся. – Ну, идём. И правда есть охота.

Оборотень направился вперед, а Лесана озадаченно спросила его в спину:

– А отчего эти дни ты перекидываешься, и одёжа на тебе остаётся? А тогда – с Беляном – нагой был?

Волколак обернулся и тут же расплылся в довольной улыбке:

– Тебе тогда больше понравилось?

Обережница толкнула его легонько, принуждая идти вперед:

– Нужен ты мне. Просто любопытно…

Он объяснил:

– Тот раз всё внезапно случилось и на ярости. Когда так… это больно. И одежда рвётся. И тело потом болит, ломает всего. И спать хочется… И… много чего хочется, в общем. И всё разом.

Лесана смотрела на него удивленно:

– Так это ты меня тогда схватил, потому…

Он мгновенно окрысился:

– Схватил и схватил. Ты теперь до смерти припоминать будешь?

– Нет, – спокойно сказала собеседница. – Но теперь я поняла, в чём было дело.

– Поняла она, – ворчливо отозвался пленник и зашагал вверх по ступенькам. – Чего замерла-то? Боишься, что ли в дом идти? Сперва звала, а теперь медлишь.

Девушка вздрогнула, но промолчала. Откуда ему знать. И понимать откуда? Вон, набегался, как взнузданный конь, теперь пузо набьет и дрыхнуть повалится. А у неё ком в горле и дыхание в груди застывает при мысли о том, что в избу надо идти. В эту избу.

Как ни борись с собой, горе не сразу отступит. Особенно, ежели что-то, нет-нет, о нём напомнит.

– Стой. Дай глаза завяжу, там, поди, лучина горит. И ошейник тоже вздеть надо.

Волколак стерпел всё смиренно.

…С порога обоих вошедших обняло ласковое избяное тепло. Оборотень повёл носом. Пахло едой. Пахло людьми. Пахло деревом, железом и травами.

– Входи, – Лесана легонько подтолкнула его в спину и сказала сторожевикам: – Мира в дому.

– Мира, – отозвались мужчины.

Девушка огляделась бегло и жадно. Она боялась и в то же время хотела увидеть хоть что-то, оставленное Фебром. Малое какое-то напоминание. Конечно, увидела.

Осиротевшая истертая перевязь висела на гвозде, аккурат над стоящим под ней сундуком… Одиноко жалась к стене голая лавка, с которой, как было принято, сняли и сожгли принадлежавший погибшему сенник.

– Я… в баню пойду. – Хрипло сказала обережница. – Тамир уж, поди, намылся.

С этими словами она вытянула смену одежи из своего заплечника и выскользнула обратно в морозную ночь, надеясь на то, что никто не заметил слезной дрожи в её голосе.

Тамир и, правда, уже одевался.

– А блохастый-то где? – спросил он, увидев Лесану в одиночестве. – Никак в избе остался?

– После меня пойдёт. Он в снегу навалялся, – ответила девушка, а потом спросила: – Тамир, что с тобой? Ты, словно неживой ходишь. Случилось чего?

Он пожал плечами:

– Ничего. Слышала, Орд говорил – вокруг города стая уже которую седмицу кружит?

Она кивнула.

– Слышала. Завтра подумаю, что делать.

– Да, – Тамир вдел руки в рукава полушубка. – Как думаешь, у сторожевиков горсть пшеницы сыщется?

Лесана пожала плечами.

– Ну, ежели нет, на торг утром дойду… – сказал колдун и ушёл.

* * *

К сундуку Лесана решилась подобраться, только когда все уснули. Даже Лют и тот дрых на старом тюфяке у печи, с наслаждением вытянувшись в полный рост и раскидав в сторону руки. Как стрелой сражённый.

Девушка встала тихонько, чтобы никого не потревожить, мягко подняла тяжелую крышку ларя, прислонила к стене. Нащупала лежащие внутри рубахи, достала одну и прижалась лицом. На несколько мгновений обережница замерла, не дыша, а потом так же неслышно убрала одёжу обратно. Мельком подумала ещё, что Ильгару одежда Фебра, пожалуй, будет велика.

А после этого Лесана вернулась на свою лавку, завернулась в меховое одеяло и заснула.

Разбудили её утром ни свет, ни заря. Само собой, Лют.

– Эй, хватит спать! – тряс он девушку за плечо. – Тамир на торжище только что ушёл. Ну!

Обережница дернулась, стряхивая его руку, и пробубнила в сенник:

– Ну и пусть, я-то тут причём? Расцеловать его что ли на дорогу надо было?

– Вставай! – снова затормошил её волколак. – Я тоже хочу!

– Чего? – Осенённая с трудом разлепила глаза и села. – Чего ты хочешь?

– На торг. Но можешь и расцеловать.

От этой чудной вести Лесана совсем проснулась и даже подначку пропустила мимо ушей:

– На торг? – удивилась она. – Чем торговать собрался? Шерсти что ли начесал с хвоста?

– Больно умная ты, – огрызнулся оборотень. – Я ни разу в городе не был. Любопытно ж. Отведи, что тебе – жалко?

– Не жалко, – она зевнула, но начала одеваться – всё равно уже не даст поспать, назола клятая. – Только зачем тебе? Всё равно же глаза завязаны.

– Зато нос и уши – нет, – ответил он. – Чего мне целый день тут сидеть в четырех стенах? Эти ваши двое уже, вон, расползлись, кто куда. Один ушёл к бабе, которая третьи сутки разродиться не может, другой какого-то покойника отчитывать. А я третий оборот твоё сопенье слушаю. Надоело уже.

Зная «великое» терпение Люта, Лесана даже на миг не усомнилась, что он сам едва проснулся.

В печи отыскался горшок с пареной репой, томленое молоко и третья часть каравая. Жевали на ходу, одеваясь. На репу оборотень брезгливо фыркнул. А молока с хлебом поел.

На улице ярко светило солнце. День был погожий и не такой морозный, как прежние. Лют шёл, держась за локоть спутницы. Судя по всему, запахи и впрямь говорили ему о многом. Он то и дело принюхивался, прислушивался, постоянно тыкал девушку в бок, требуя рассказывать, где они идут.

Торжища достигли быстро. Тут, как всегда, оказалось многолюдно, тесно и шумно. Волколак отчаянно крутил головой и все допытывался:

– Чем пахнет?

Лесана пожимала плечами. Запахов было великое множество: пахло конским навозом, куриным пометом, разрубленными свиными тушами, солёными грибами, шерстью, овцами, железом, пряниками, калачами, деревом, кожами, калёными орешками…

– Вкусно! Чем? – допытывался Лют.

– Мясом? – предположила девушка, ибо не знала, чем ещё можно взбудоражить волка.

– Нет… – он мотал головой. – Не мясом.

Вскоре Лесана поняла, что его так увлекло. Ей стало смешно. Дурманящие оборотня запахи шли от лотка с пирогами и калачами. Обережница купила лакомство.

– На, – сунула в руку спутнику. – Ешь.

Он сперва обнюхал румяные маслянистые бока, потом, сочтя подношение съедобным, откусил сразу треть. Задумчиво пожевал. Проглотил.

– Вкусно… Вы вкусно едите, – сказал он искренне. – А тебе что – не нравится?

И кивнул незряче в сторону её руки с надкусанным калачом.

– Нравится.

– А что ж не ешь?

– Просто я медленно…

– Значит, не нравится, – заключил Лют, выхватил у неё надкусанный калач и невозмутимо принялся уминать.

Девушка подавила улыбку. Пусть ест. Он и вправду такого прежде не пробовал.

– А там что? – кивнул волколак в сторону тянущегося по правую руку торгового ряда.

– Там шорные лавки. Сбруя, ошейники…

– Нет, – пленник тут же круто развернул спутницу и потянул прочь, – ошейник у нас уже есть. А там?

– Еда. Соленые грибы, чеснок, мука, репа…

Он фыркнул, выражая презрение.

– Ты же сам сказал, что мы вкусно едим, – напомнила обережница.

– Вкусно. Но иногда всякую гадость.

– Да уж, с вами нам не сравниться, – не удержалась Лесана.

– Верно, – усмехнулся собеседник. – Калачей у нас не пекут. Волчицы вовсе стряпать не умеют. А вот у тебя получается.

– Почему не умеют? – удивилась девушка.

– А зачем волку похлебка? – вопросом на вопрос ответил оборотень. – Зверь кормится мясом – живым или падалью. Вот и выходит, что человечье тело всегда сыто без этих ваших каш и щей. Расскажи, как тебе дали те калачи? Просто так?

Она улыбнулась:

– За деньги.

– Деньги? Что это? Откуда они берутся? – он продолжал крутить головой, словно бы не интересовался ответом.

– Это такие кругляшки серебра или меди. Они остались с тех времен, когда… – Она хотела сказать «когда вас ещё не было», но осеклась и закончила иначе: – со старых времен, в общем. А если нет денег, можно обменять одно на другое. В деревнях редко у кого водится серебро. Только медь, да и той не много. Чаще выменивают добро на пушнину или что-то нужное. Например, можно выменять глиняный горшок на шерстяную нить. Или корову на лошадь. А можно везти товар в город на торг…

Лют хмыкнул, видимо, считая данную суету глупой, а потом спросил:

– А Цитадель? Что меняет Цитадель? Чем торгует?

Лесана развела руками:

– Нами. Кроме нас ей торговать нечем. Поэтому деньги у обережников есть всегда.

Эти слова волколак пропустил мимо ушей. Судя по всему, его мало интересовали сложные торговые отношения людей и Крепости, в суть которых он не собирался вникать.

– А тут что? – уже утратив интерес к деньгам, спросил оборотень, кивнув куда-то в сторону.

Лесана отмахнулась:

– Тут коробейники. Безделушки всякие – зеркальца, кольца, ленты… Лют, постой здесь, я сейчас вернусь.

И она отошла в сторону, будто бы присматриваясь к разложенным на лотке тканям, а на деле – слушая разговор двух купцов. Клесх просил примечать, какие настроения бродят в людях. Клянут ли Цитадель, хвалят ли, что за сплетни разносят, о чём толкуют.

Купцы судачили о волчьих стаях, сетовали на то, как плохо городу без ратоборца – за стены-де не высунешься, гадали, когда пришлют нового, ругали посадника, который уже требовал собирать десятину для Крепости, будто не понимал, клятый, что без ратоборца торг не ладится и дохода почти нет.

Люди судили да рядили, поминали нового Главу, который крут нравом, мыли кости соседям и сродникам, досадовали на Ходящих… Но в целом Старград жил спокойной жизнью, не бурлил недовольством. Что ж, это хорошо.

– Вот ты где, – обережницу поймали за локоть. – Ну? Обратно идем?

Волколак был готов сказать что-то ещё, но в этот самый миг проходивший мимо мужик с дрыгающимся мешком на плече, толкнул Люта, и того отбросило на Лесану. Девушка едва удержалась на ногах, а её спутник, не особенно задумываясь над тем, что произошло, повернулся, шагнул вперед и со всего маху всадил обидчику кулаком в плечо.

Мужик, не ожидавший такого оборота и даже не заметивший в толчее, что кого-то задел, рухнул на колени, выронил мешок, который с визгом и хрюканьем покатился в сторону.

– Ты что?! – Лесана повисла на оборотне.

– Ничего, – удивился Лют. – Он меня толкнул.

– Это торг! – рассердилась обережница. – Тут все толкаются!

– Да? – искренне удивился Ходящий. – Я не знал, извини. Он толкнул очень сильно.

– А ты?!

– Как меня, так и я, – пробурчал волколак, хотя в голосе слышалась растерянность.

Пока они переругивались старградцы с хохотом и криками пытались помочь беде пострадавшего – ловили брыкающийся мешок. Тот в руки не давался. Катался по утоптанному снегу, дрыгался и истошно визжал.

Девушка тем временем наклонилась к незадачливому прохожему:

– Прости моего брата, почтенный, – Лесана помогла мужику подняться и взялась отряхивать его. – Он слепой. Не понял, что стряслось. Решил – ты меня ударить хочешь.

– Тьфу, ж ты, пропасть! – ругался мужик. – Припадочный он у тебя какой-то! Меня самого толкнули!

И тут же заорал в сторону:

– Куда?! Ты куда попёр его?!

Люди смеялись, незадачливый прохиндей, пытавшийся в суматохе прибрать к рукам чужое добро, тут же юркнул в толпу, лотошники сыпали советами и подначками, поросёнок визжал, где-то испуганно мычала корова.

– Братец твой дурковатый так мне вдарил, что рука отнялась! – бушевал хозяин свинёнка. – Совсем очумели!

– Да будет тебе орать-то, – тут же выступил из-за спины спутницы Лют. – Я ж не орал, когда ты меня – калеку – на сестру швырнул.

– Ты у нас безглазый, да? – набычился мужик. – А будешь ещё и немой, когда язык вырву.

Лесана развела руки, пытаясь угомонить спорщиков и даже открыла рот, чтобы что-то сказать, но в этот самый миг Лют решил не дожидаться, когда его станут лишать языка, и сунул в лицо противнику кулаком. По счастью, мужик успел отпрянуть, а девушка опять повиснуть на волколаке. Он всё пытался её стряхнуть, но обережница стиснула ходящие ходуном плечи и зашипела спутнику на ухо:

– Прямо здесь упокою, зверина бестолковая!

В это время хозяину поросёнка принесли оглушительно визжащий мешок. Свинёнок бился и вопил. Мужик кое-как перенял свою ношу и плюнул под ноги:

– Вот семейка! Что братец, что сестрица – одного колодезя водица, да ещё…

– А ну, хватит, – сказала Лесана. Да так сказала, что мужик осёкся на полуслове. – Разорался. Вот, держи.

Она вложила в широкую ладонь медную монетку.

– За понесённое. И вопить нечего. Чай не баба. Идём.

Последнее было обращено уже Люту.

Девушка толкала его в спину, выводя с торжища едва не бегом, а когда выбрались с людной площади в переулок, рывком развернула к себе:

– Ты чего творишь, а? Я тебя на цепь посажу, как собаку, если будешь на людей кидаться. Понял?

Видимо, она сказала это с особенным чувством, потому что оборотень попятился и остановился, лишь когда упёрся спиной в высокий забор.

– Понял.

– Это что такое было? – сгребла его за грудки обережница. – Отвечай, скотина припадочная!

– Я… он толкнул! Сильно! Откуда я знаю, чего он пихается?

Собеседница недобро усмехнулась:

– Ишь, как запел… То любое смятение по запаху чуешь, а то понять не смог, что толкнули не со зла. Говори, пока прямо тут не прибила!

Лют потряс головой, будто нашкодивший пес.

– Не знаю. Разозлился.

– Почему? Что тебе такого сделали?

Волколак переступил с ноги на ногу и ответил тихо:

– Ты думаешь – треть оборота в теле волка за полторы седмицы – это довольно для того, чтобы не переяриться?

Девушка застонала зло, устало и досадливо одновременно:

– Как же ты мне надоел… Вот ведь наказание!

– Лесана, – он стиснул её в плечи и взмолился. – Отпусти меня! Ночью нынче. Отпусти.

– Зачем ночью? Прямо нынче и отпущу. К Хранителям.

– Да нет же! – оборотень её встряхнул. – Помнишь, Орд вчера говорил, мол, тут стая кружит. Раз кружит и жрёт случайных путников, значит, дикие. Раз дикие, значит, толкового вожака у них нет. Отпусти! Я перекинусь, ты ошейник застегнсшь. Я через пару ночей их к тебе выведу. Куда скажешь. Ты ведь знаешь, я вернусь, если ошейник не снимешь. Я не смогу в человека перекинуться. Сам вернусь. Отпусти! У меня рассудок мутится и в груди печет. Да ещё злость эта…

Он говорил, захлебываясь словами.

– Успокойся.

Обережница положила ладонь на вспотевший лоб оборотня.

– Успокойся. Я поняла. Отпущу. До вечера дотерпишь?

Ходящий кивнул.

– Идём обратно.

Девушка взяла его под руку, будто тяжелобольного, и повела прочь. Они шли молча весь остаток пути. И лишь у самых ворот сторожевого подворья Лют совладал с собой и заметил насмешливо:

– Эк ты ко мне жмешься! Уйду – скучать будешь?

– Ступай уж… – вздохнула Лесана и добавила: – Трепло.

* * *

Пшеница, щедро рассыпанная по двору, не помогла. Этой ночью Айлиша снова пришла. Тамир устало спросил её:

– Что тебе надо?

Она молчала, только смотрела мутными белесоватыми глазами.

– Чего ты хочешь? – снова спросил колдун.

Девушка ответила мёртвым, лишённым всякого чувства, пересушенным голосом:

– Умереть.

– Ты уже мертва, – сказал он. – Прекрати ко мне приходить.

Покойница усмехнулась. Губы растянулись, открывая почерневшие дёсны.

– Я не могу умереть, – промолвила она.

– Я тебя упокоил, – напомнил обережник. – Упокоил и закопал. Уходи.

– Нет!

И лицо её в этот миг сделалось таким злобным, что Тамир отшатнулся. Он никогда прежде не видел, как Айлиша злится, ведь она всегда была улыбчивой и тихой. А эта – мёртвая – вдруг рассвирепела, ощерилась по-волчьи, в мутных глазах полыхнула ярость, а неровный шов, стягивавший кожу на лбу, лопнул. Мертвая плоть повисла лоскутом и взялась извиваться, елозить, будто хотела, но не могла прильнуть обратно.

– Мне больно… я хочу тишины… и темноты. Но зовут… страдают…

Упыриха протянула потемневшие от тления руки к жениху:

– Устала я. Пусти погреться.

Она сказала это тем чистым ласковым голосом, который Тамир уже и позабыл, как звучал.

– Пусти погреться… – снова припросила Айлиша.

И он не смог отказать этой мёртвой, тронутой гниением девушке с переломанным обезображенным телом. Всё одно – случившееся лишь сон.

– Грейся, – колдун перехватил тонкие пальцы, заранее зная, что ощутит: плоть под его руками будет холодной, скользкой и сразу же начнет сползать с костей. – Грейся…

Ее руки оказались ледяными, но живыми.

Тамир смотрел, как синюшная кожа наполняется красками жизни – белеет, розовеет, как бегут вверх по жилам целительные токи его Дара.

Они стояли, переплетя пальцы. Она улыбалась. На щеках цвёл румянец. И мягкие волосы блестели, рассыпавшись мелкими кудряшками. Колдун глядел на ту, которую уже давно забыл. Она была жива. А ему стало холодно. Лютая стужа поднималась к сердцу. И по пальцам поползли гнилостные пятна. Он отметил это вскользь, даже без досады. Но она увидела и испугалась. Глаза распахнулись в ужасе.

– Нельзя! Долго – нельзя!

Она попыталась вырваться, но он не дал.

– Запомни: долго нельзя! – взмолилась навья.

Он покачал головой, стискивая её пальцы ещё крепче. Пускай. Всё равно.

– ТАМИР!

И колдун проснулся, рывком садясь на лавке.

* * *

Хран грелся у остывающего кострища. Угли едва рдели. Подбросить бы веток, но нельзя – глаза привыкнут к свету, потом ослепнешь.

– А ежели обманет? – спросил обережник девушку, устроившуюся рядом на поваленном дереве.

Та пожала плечами:

– Не должен. Но, если бы я ему верила, тебя бы звать не стала.

– Ну, а не придёт коли?

– Придёт, – убежденно ответила Лесана. – Науз с него никто не снимет. Значит, перекинуться он не сможет, то есть рано или поздно одичает. А они этого пуще смерти лютой боятся.

Ратоборец недоверчиво покачал головой:

– А ежели Осенённых приведет?

Собеседница развела руками:

– Как он их приведет? Он же в волчьей шкуре говорить не может.

Оборотень обещал вывести дикую оголодавшую стаю к маленькому хутору, раскинувшемуся в нескольких верстах от Старграда, аккурат на засидку обережников. Вот они и затаились тут нынче. Хорошо ещё не шибко морозная ночь выдалась. А то околели бы, покуда дождались.

Словно в ответ на мысли Лесаны в чаще раздался протяжный волчий вой. Потом, после несколько мгновений тишины, повторный, но уже короткий, отрывистый…

Лют.

Вздели тетивы, приготовили стрелы. Снег нынче не сыпал, ветра тоже не было. Ещё и луна висела. Повезло.

– Ну, я пошла.

Лесана подхватила оружие и направилась прочь – к развесистому дереву.

Могучий ясень когда-то расщепило ударом молнии, и теперь в изломе толстого ствола удалось с удобством устроиться для стрельбы.

Тамир сидел на противоположном краю поляны на трухлявом пеньке, застеленном войлоком, и скучал.

– Наконец-то, – проворчал колдун, когда Лесана прошла мимо. – Я уж думал, он ждёт, покуда мы заживо замёрзнем.

Он тоже на всякий случай изготовился для стрельбы, хотя нынче должен был просто приманивать зверей. Сидит себе человек посреди полянки: заплутал, озяб, напуган… А что он обережным кругом обнесён – так то не видно.

Лесана очертила место своей засидки и приготовилась.

Снова короткий вой. Значит близко. Девушка достала из тула стрелу.

Волки вынеслись на поляну и замерли, любуясь на добычу.

Добыча печально сидела на пне. Вот встала во весь рост. Даже бежать не может. Ноги отнялись.

Вожак отделился от стаи и утробно зарычал.

– Боюсь, – сказал в ответ Тамир.

Звук человеческого голоса словно подстегнул оголодавших зверей. Они ринулись вперёд – к тому, кто пах так сладко и вожделенно. Лишь вожак распластался в сугробе и стал быстро-быстро отползать обратно в чащу. Ловок!

А в следующий миг жалящие стрелы обрушились на ничего не подозревающих волков. Стая распалась на беспорядочно мечущиеся визжащие тени. Кто-то крутился волчком, со стрелой, засевшей в спине, кто-то катался по земле, иные падали замертво. Но те, кого ещё не настигла погибель, рвались к добыче. Ошалевшие от голода и запаха человека, они утратили страх и чувство опасности, рычали, кидались, не в силах переступить обережную черту.

Тамир хладнокровно пускал стрелы в оскаленные морды. Убить он не мог. Но чуть ослабить и упростить задачу ратоборцам ему было вполне по силам.

Хрип, рык, визг, лязганье зубов и свист стрел неслись над поляной.

Из своего укрытия Лесана хорошо видела, как мечутся волки. Вот один из ошалевших от ужаса и злобы зверей кинулся на Тамира, прянул в сторону, когда пущенная стрела пронеслась мимо морды, бросился прочь – налетел на Храна. Ратоборец потянулся за новой стрелой, волк, почуяв близость смерти, развернулся в прыжке, поднял облако снежной пыли и, рвя сухожилия, понесся в противоположную сторону, прямиком на Лесану.

Она знала – Ходящий налетит на обережную черту и к ней не прорвётся, но тело сработало поперед мыслей. Девушка спрыгнула в снег и шагнула вперёд, обрушивая на зверя меч. Острая сталь перерубила хребет, оборотень зарылся в сугроб, и черная кровь толчками забила из раны.

…Когда всё закончилось, Лесана насчитала десять крупных хищников, утыканных стрелами или посеченных, добитых мечами. Несколькие, пытавшиеся сбежать, истекали кровью в стороне, погибшие от зубов собственного вожака. Лют возвышался над тушей загрызенного переярка очень довольный собой. Встретившись глазами с Лесаной, оборотень встряхнулся и, прихрамывая, устремился вперёд. Подошел, боднул лбом в бедро, подставил шею. Левый бок у него был разодран и чёрен от запекшейся крови.

– Их вожак был не так слаб, как ты надеялся? – спросила девушка.

Волколак глухо рыкнул, давая понять, что, покуда она не снимет науз, ответить ей нет никакой возможности. Обережница покачала головой:

– Перекинешься в деревне.

Оборотень обиделся и отошел.

– Уходим, – повернулась Лесана к своим спутникам.

Хран как раз затоптал угли костра. А Тамир по своему обыкновению стоял столбом, смотрел куда-то в чащу и шевелил губами.

– Чего ты там увидел? – удивилась девушка, вглядываясь в темноту.

– Подойди, – сказал он.

Лесана, недоумевая, приблизилась.

Колдун по-прежнему глядел в пустоту.

– Подойди.

Обережницу пробрал мороз.

– Тамир? С кем ты…

Но в этот миг он стянул с правой руки рукавицу, и собеседница увидела мерцающие серые линии, ползущие по бледной коже от запястья к кончикам пальцев.

– Запомни: долго – нельзя, – сказал наузник темноте.

В нескольких шагах позади предостерегающе и глухо зарычал Лют.

– Тамир, ты меня слышишь? – спросила Лесана.

– Слышу, – ответил мужчина и обернулся.

Что-то в нём неуловимо изменилось. А что, обережница не могла понять.

– А я тебя помню, – вдруг сказал колдун. – Тебя зовут Лесана.

Девушка отпрянула.

– Что?

Но в этот миг Тамир моргнул и посмотрел на собеседницу с недоумением:

– Чего стоим? Идти надо. Холодно.

Он поднял со снега заплечник и направился прочь.

Лесана проводила его испуганным взглядом, а потом поспешила следом. Хран догнал её и тихо спросил:

– Что это с ним? Как увидел кого.

– Не знаю, – ответила она и только тут заметила, что Лют шагает рядом, поднырнув ей под руку.

Обережница запустила пальцы в густой теплый мех. Оборотень не вырывался. Но девушке казалось, будто бугры мышц под толстой шкурой напряжены, словно перед схваткой и по ним, нет-нет, пробегает лёгкая дрожь.

Только достигнув деревни, Лесана, наконец, поняла, что с ним такое.

Люту было страшно.

* * *

Все хорошее происходило в мире давным-давно.

Он это твердо уяснил ещё в детстве.

«Давным-давно, когда люди жили не так, как нынче…»

Он жалел, что не застал то далекое «давным-давно». Тогда было лучше, чем теперь. Восход солнца приносил с собой новый день, а закат – приглашение ко сну. Тогда никто не боялся. И все были свободными.

Давным-давно…

– Знаешь, – говорил он сестре. – Если бы мы жили давным-давно, то я бы вообще не сидел на месте! Ходил бы и днем, и ночью!

Она улыбалась:

– Глупый Хвостик, а когда бы ты спал?

– Я бы вообще не спал! Это же свобода! Хочешь – туда иди, хочешь – в другую сторону. Можно сидеть на берегу озера и глядеть, как солнце выныривает из воды или, наоборот, заныривает на ночь. Поди, всё озеро кипит, как котёл!

Она смеялась, представляя себе этакое диво, а потом отвечала:

– А, поди, ежели кипит, так это уже не озеро.

Мальчик удивлялся:

– А что же?

– Уха!

И они хохотали вдвоем. Уха! Вот ведь умора!

Но как же тогда солнце – раскалённый уголек – опускается в воду и не делает её горячей? Загадка!

Это теперь он знал – как. Солнце закатывалось за кромку горизонта, уходя в навье царство. А там, в мире Ушедших, отдавало мёртвым душам своё тепло, оттого и всходило утром, растратив вечерний жар. Но потом снова отогревалось рядом с живыми и пекло до вечера. Оттого-то зимой, когда ночи такие длинные, солнце делается холодным – не успевает согреться. Но к весне день становится дольше, и солнце начинает потихоньку набираться жара.

Вот уже оно опять пригрело землю. Вьюжник нынче, хотя и оправдал своё назвище, однако голоднику сдался без боя. Весна…

Весной кровь в жилах бежит резвее, сердце бьётся чаще и жалко тратить время на сон. Вот и сбылась давняя мечта – ходить всюду и днем, и ночью. Когда захочешь. И куда захочешь. Никого не боясь.

Но свободным себя он не чувствовал. Почему?

Глупый Хвостик…

Иногда грезилось в коротких снах что-то забытое из детства…

Он не успевал понять – что именно. Тёплые руки, гладившие его по затылку, мягкие губы, касавшиеся кончика носа, сладкий родной запах… Однако видения не приносили покоя. Он просыпался в глухой тоске, а сердце полыхало болью, будто в него забивали гвозди.

И хотелось бежать куда-то, спешить, лететь, сломя голову, прочь. И раздирала изнутри неутолимая жажда. Тоска подступала к горлу. Стискивала его ледяной ладонью. Хвостик задыхался. В такие дни стая снималась с места, и он вел её сквозь лес, пытаясь утолить свою тоску, свою жажду и смятение, которое заставляло мелко дрожать все жилы в теле. Однако ничто не могло успокоить, утешить так, как когда-то в далеком детстве.