Текст книги "Пленники Раздора (СИ)"

Автор книги: Екатерина Казакова

Соавторы: Алена Харитонова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– Каких детей? – горько усмехнулся Славен, глядя на свои сцепленные в замок руки. – Не родится от мёртвого живое.

В его голосе звучала нескрываемая горечь.

Велеш закончил вязать узелки на тонкой веревочке и, не спрашивая позволения, вздел науз на шею тому, кого ещё вчера считал человеком, да что там – другом считал!

– Говори толком, как девку взял, как осел тут с ней, – приказал Елец. – Ну!

– Я её в лесу нашел, радость мою, – сказал Ходящий и взгляд тёмных глаз потеплел. – Заплутала. Дело к вечеру было. Повезло ей, что на меня набрела. Луна не подошла, и собой уже умел владеть. Увидела, глупая, обрадовалась, кинулась навстречу – всё не так боязно, как одной. Проводи, просит. Я проводил. Она в деревню зазывала переночевать, да куда мне – через Черту… Отнекался, соврал, мол, с обозом я обережным, возвращаться, дескать, надо быстрее. А сам думаю: как так – не увижу её больше? И эдак сердце стиснуло, будто морозцем прихватило. Вроде не красавица, мимо пройдешь – не взглянешь, но вот понял – не смогу без неё. От стаи оторвался своей, от братьев. Сказал: остаюсь. У нас вожак сильный был, справедливый. Отпустил меня, понял – лихое дело дурака удерживать. До отхода помогли землянку устроить и частоколом обнести. Дальше, мол, сам. А что сам? Ну, на зверя стал охотиться. Ну, живу один. Месяц, другой… Кормиться к дальнему селу ходил. Сам понимаешь… А потом опять Хранители свели, снова набрел на неё – в брусничнике ползала. Увидала меня, глазки заблестели: «А я, – говорит, – знаю, что ты не к торговому обозу торопился. Заимка тут у тебя. Не страшно одному-то?» Все остальное уж сама выдумала, будто из рода извергся, будто к ней в село не пошел, оттого что бедности своей постыдился… «Мы ж, – говорит, – тоже перебиваемся». И правда, семья у ней оказалась небогатая, даже такому нищему жениху порадовались, только бы избавиться от лишнего рта. Пришлось сказать – в деревню свататься не пойду, мол, из почепских я, не принято у нас… Родители её и на это глаза закрыли, благословили среди леса, в приданое дали две рубахи да глиняный горшок. Вот и всё богатство. С той поры и живём. Лет уж пятнадцать как. Не бедствуем, видишь. Но она до сего дня уверена, что я с почепской придурью. Любит меня. Вот только детей нет… Жалко её. Как-то попросила, мол, может, сиротку какую возьмем в дом? Плохо ведь без ребятишек. Я ответил: или мои, или ничьи. Она и тут не осудила. Только мне каково жить с этим? То-то… Не говорите ей ничего. Не заслужила Ясна такого.

Мужчина замолчал, устремив остановившийся взгляд в пустоту.

Обрежники переглянулись.

– Завтра поутру едем в Цитадель, – сказал Елец, у которого по-прежнему духу не хватало увидеть в Славене лютого врага.

– А жену? Жену куда я дену? Тут ведь обережной черты нет! – вскинулся мужчина. – Куда её?

Ратоборец ответил:

– С собой возьмём. Так что знай: измыслишь какую пакость, недолго твоя радость будет в неведении томиться.

Ходящий поднял глаза на сторожевика и сказал глухо:

– Зачем ты так, а?

Елец промолчал. Он и сам не знал – зачем. Оттого было ему ещё поганее, чем Славену.

* * *

На смену вчерашней метели пришёл погожий день – яркий, искрящийся, безветренный. Сугробы намело сыпучие, глубокие, но огромный лось легко тянул крепкие сани. В лесу было тихо и деревья под шапками снега стояли торжественные и тёмные. Красиво. Но Ясна, которая сидела в санях, едва не по самые глаза укутанная в меховое одеяло, еле сдерживала слезы. Она не понимала – куда и зачем они едут, отчего их, будто провинившихся, вырвали из дома, разом лишив всего, что было: покоя, уверенности, достатка, привычной жизни.

Пока рубили головы курам и резали кабана, женщине всё казалось, будто не с ней происходит, не на её подворье, потому что зачем обережникам, которые всегда были такими приветливыми и благодарными, лишать хозяев заимки всего немудрёного добра?

Но когда мужчины вошли в хлев и оттуда испуганно, тревожно замычала Ночка, Ясна зарылась лицом в тканки, устилающие лавку, и разрыдалась, как по живому человеку.

– Родная моя… – Славен зашел в избу, сел рядом с женой, обнял, притянул к себе, но она глухо плакала у него на груди, не желая успокаиваться. – Сама подумай, до Цитадели путь неблизкий, кто за скотиной ходить будет? А так… хоть мясо. Сама ведь понимаешь, ни сёстры, ни мать с отцом своё подворье ни кинут ради нашего, да и страшно им здесь одним в лесу-то. Это уж мы привыкли… А корова, ну что – корова? Другую купим…

Он гладил её по волосам, убаюкивая, но Ясна внезапно вырвалась, оттолкнула мужа и в глазах полыхнул гнев:

– Зачем мы им нужны? Чего приехали они? Не говорят, не объясняют! Что нам в той Цитадели? Почему ты их слушаешься?! – она говорила, захлебываясь слезами, но в этот миг от двери донесся спокойный голос:

– Не серчай, хозяюшка, иначе нельзя. – Велеш вырос на пороге беззвучно. – Нынче у Курихи разорили такую же вот заимку. Всю семью разорвали. А в Цитадели вам будет защита, сорока, вон, прилетела оттуда – просит Глава охотников к себе, народ прибывает, кормиться как-то надо, да и тебе дело найдут.

Его слова не вполне убедили женщину, но рыдать и причитать она перестала. Славен посмотрел на обережника с благодарностью. Однако взгляд колдуна был пустым и остановившимся, будто всё сказанное он произнёс через силу.

…А теперь вот Ясна сидела в санях, рядом покачивались обёрнутые в холстину кабаньи туши, связки забитых, но неощипанных кур и короб, в котором изрубленная на куски лежала Ночка. И уже не верилось, что ещё вчера хозяйка доила её, угощая подсоленной горбушкой.

Под полозьями скрипел и скрипел рыхлый снег. Бежали мимо деревья, мелькали кусты.

Двоих обережников путники увидели выезжающими с большака: колдун и ратоборец в посеребрённых инеем полушубках.

– Наши, – сказал непонятно кому Елец и придержал своего жеребца.

Славен тоже натянул вожжи и лось остановился, подрагивая боками. Ясна испуганно посмотрела на незнакомцев. С недавних пор она вдруг стала бояться тех, кого раньше почитала, как защитников и кому верила безоглядно.

– Мира в пути, – сказал Велеш. – Эк, вы ловко обернулись, точно к условленному сроку.

– Мира, – ответил незнакомый Ясне вой. Голос у него был пересушенный, усталый. – Как сказали, так и приехали.

– Лесана?! – колдун произнёс это недоверчиво и радостно.

– Я, Велеш, – грустно улыбнулась та, к кому он обращался.

Они съехались, похлопали друг друга по плечам.

– Чего мрачная такая? – спрашивал наузник. – Случилось что?

Девушка помотала в ответ головой. Видно было – не хочет говорить.

– Тамир, – сторожевик повернулся к её спутнику: – Ишь, отощал как…

Незнакомый Ясне обережник в ответ лишь пожал плечами:

– Не поспеваю жиры копить… Этих, стало быть, в Цитадель-то? – он кивнул на сани.

Ясна растерянно поглядела на мужа, сидящего на облучке – лицо его было спокойно, словно ничего особенного не происходило, словно не о нём и жене сейчас говорили, как о скотине, которая ничего не слышит и не понимает.

Меж тем, колдун направил своего коня вперед, приблизился к Славену, наклонился и небрежно, не спрашивая позволения, отогнул ворот полушубка, протянул между пальцами шнурок висящего на шее оберега. Потом усмехнулся, выпрямился в седле и повернулся к Велешу:

– До Ирени вместе доедем?

– Вместе, – подал голос Елец, который со вчерашнего дня избегал глядеть Ясне в глаза, а отчего – она не могла понять. Стыдно ему, что с места их сорвал? Нет, не в том дело… Но какое-то неловкое отчуждение пролегло между двумя сторожевиками и обитателями лесной заимки. Будто рассорились из-за чего-то, а теперь всем стало совестно, потому и вести себя, как обычно, уже не получалось.

Хранители, да что же происходит?!

Но вот девушка, которую назвали Лесаной, тронула пятками лошадку и приблизилась к саням.

– Вы уж простите его, – кивнула она на своего спутника. – Тамир иной раз про вежество забывает. Это он по привычке оберег проверил, надежно ли заговорен. Все-таки, не у каждого ладанка должным образом начитана, а дорога дальняя. Меня Лесаной зовут.

– Ясна.

– Славен, – в голосе мужчины слышалась благодарность.

Обережница улыбнулась.

– Дозволь и твой посмотрю, – кивнула она женщине.

Та поспешно пошарила под одеждой и вытянула теплый от касания с телом оберег. Лесана скользнула по нему пальцами, грустно улыбнулась, посмотрела на Славена и сказала:

– Дельно.

Лицо мужчины на миг словно окаменело, но обережница тут же продолжила:

– До Ирени вместе доедем, ну и оттуда мы с вами в Цитадель подадимся, а Велеш с Ельцом обратно в город.

Осенённые двинулись вперед. Ясна, нет-нет, бросала удивленные взгляды, то на оружную девушку, одетую в мужское платье, то на её спутника, то на мужа, который был задумчив и молчалив.

Ирени достигли ещё до наступления сумерек. Большая весь стояла на пересечении двух лесных дорог и жили здесь тем, что давали приют странникам. Перед воротами Велеш спешился. Ясна решила, будто он что-то обронил и теперь шарит над сугробами. Остальные терпеливо ждали, пока колдун не махнул рукой, призывая двигаться дальше. Сани выкатились на широкую улицу, но Ясна краем глаза заметила, что Тамир отстал и въехал в ворота последним, перед тем тоже спешившись и пошарив в снегу.

А когда обережник нагнал спутников, женщина видела, что он перевязывает ладонь тряпицей.

Приезжих разместили в гостином доме, выделив две комнатенки. Ясна-то, глупая, думала, их с мужем положат вместе. Куда там! С ней осталась обережница, а мужчины отправились ночевать в другой покойчик.

Устраиваясь на своей лавке, женщина с трудом сдерживала слезы. Тревога поселилась в сердце, тревога и страх. А от непонимания происходящего ещё и беспомощность.

– Ясна, – тихо вдруг позвала со своего места Лесана.

– А? – она постаралась, чтобы голос звучал спокойно, но вышло всё равно сдавленно, с отзвуком рыданий.

– Ты любишь мужа?

Чудной вопрос!

– Как же его не любить? – голос женщины дрогнул.

– Всякое бывает… – сказала задумчиво обережница.

– Бывает. Но меня за него силой не отдавали. Сама пошла. И с той поры дня не пожалела.

Девушка помолчала, а потом сказала:

– Редко так бывает. Иных счастье лишь поманит, а потом отвернется, – с этими словами она уткнулась лбом в сенник и больше не произнесла ни слова.

Ясна долго лежала без сна и глядела в потолок. От этого короткого разговора тревога лишь усилилась. Пойти бы к Славену, но разве сунешься в комнату, где мужики одни? Да уж и легли они, поди, спят. А в уме всё кружились, всё бередили душу слова обережницы. И отчего-то вдруг подумалось: Хранители пресветлые, только не насмехайтесь, только не отбирайте то единственное, что есть!

* * *

Славен сидел на лавке и зло глядел на стоящего напротив колдуна.

– Ты с цепи что ли сорвался? Зачем жену мою напугал? Что я вам сделал?

Тамир смерил его тяжелым взглядом и сказал:

– Рассказывай, как головы Осенённым дурил.

– Ты мне никто. И говорить я с тобой не стану. Везёте в Цитадель, так везите. Там и побеседуем. А Ясну ещё пугать вздумаешь, зубы выбью, придётся по всему лесу собирать.

– Э-э-э… – между мужчинами вклинился Елец, разводя руки так, чтобы бранящиеся, буде приспичит, не могли друг до друга дотянуться. – Хватит, хватит. Славен, охолонись.

– И не подумаю, – Ходящий неотрывно смотрел на колдуна. – Я с вами добром пошёл, никому ничего плохого не делал. Если будете, как со скотиной со мной, не ждите добра. Я в холопы не отдавался и с грязью себя мешать не позволю.

– А ну как жене расскажем, каков ты есть, небось по-другому запоешь? – прищурился Тамир.

– Вы меня уж который день этим пугаете, я даже бояться перестал.

– Тамир, – негромко подал голос из своего угла Велеш. – Оставь его, правда, в покое. Вези в крепость, пусть Клесх и спрашивает. Главное-то уж понятно – обереги его – деревяшки простые, а обережная черта – без Дара нанесена, резы он на воротах сам рисовал, тем глаза и отвел. А мы и не вняли. Знамо дело – живет человек в лесу, значит защищён. Мы ж и знать не знали, что они днём ходят, да и притом… – он осекся, не желая продолжать, что не догадывался, будто ночные твари могут быть, как обычные люди.

Колдун скрипнул зубами, но от пленника отстал. Славен обвел троих мужчин мрачным взглядом и вдруг произнес:

– Вот потому Серый вас и жрёт.

– Чего сказал? – дёрнулся Елец.

Мужчина спокойно, с расстановкой повторил:

– Потому. Вас. Серый. И жрёт. Как вы во мне человека не видите, так и он в вас себе подобных. Мы для Цитадели – твари кровожадные. Вы для нас – еда. Только, вот ведь, как получается: в доме моём вы приют и ласку находили. Никого не тронул, хотя мог. И ног бы не унесли. Отчего ж вы теперь взъярились, едва узнали, какого я племени? Я-то в вас еду не видел. А вы во мне только зверину дикую зрите.

Обережники переглянулись. Ответил Велеш, как самый спокойный:

– Славен, тяжело нам это… – Он с трудом подбирал слова, но так и не придумал, что ещё добавить, лишь вымолвил через силу: – Прости.

Ходящий усмехнулся:

– Прощаю. Но последний раз прошу жену не пугать. Больше молить не стану.

Тамир глядел волком, но взгляд прозрачных глаз Велеша несколько охладил клокочущую в нём ненависть.

…Когда укладывались спать, Елец подвинул свою лавку так, чтобы стояла на входе, поперек двери. Славен на это только грустно усмехнулся. Тамир раздевался, зло дергая завязки на рукавах и вороте рубахи. Он никак не мог взять в толк, из-за чего вправду накинулся на мужика? Ну Ходящий, ну и что теперь? Вон, Лют, тоже Ходящий, да ещё из тех, кто людей жрал, не нежничал. Или, например, Белян, на которого и вовсе глядеть противно. А тут – обычный мужик, так отчего?

Обережник пытался разобраться в себе, никак не понимая причин внезапной ненависти, а потом, когда уже улегся и около оборота провертелся с боку на бок, запоздало сообразил: Лесана. Вот, в ком дело… Она снова пожалела дикую тварь, он по глазам видел – пожалела. И это его злило. Зачем она их жалеет, как может? Он же заметил. Заметил, как последние дни ходила по Цитадели, будто мертвая. И глаза были опухшими от слез. Колдун все ещё помнил, каково это – терять. Пусть плохо, но помнил. И сочувствовал ей в душе. Потому что… ну что она в этой жизни видела, кроме боли и потерь? Но всё равно ничему не училась, всё равно всех жалела. Дура.

С этой мыслью он и уснул.

* * *

Назавтра, когда солнце перевалило за полдень, они добрались до Цитадели. Тамир был угрюм и вспыльчив, поэтому Лесана старалась с ним не разговаривать, всю дорогу беседовала с Ясной и Славеном, расспрашивала о том, как живется одним на заимке, не страшно ли, не лютуют ли волколаки? Колдун ехал рядом и молчал. Девушка гадала, чему он злится? Ответа не было.

– Ой, громадина-то! – ахнула Ясна, когда из-за деревьев появилась крепостная стена. – Ты погляди!

Она обернулась к мужу, но тот лишь кивнул и обеспокоенно посмотрел на Лесану. Обережница понимала, Славен особенно остро сейчас осознал, что скоро тяжелые ворота Цитадели захлопнутся у него за спиной и тогда путь назад окажется отрезан. Нет его и сейчас, но остается хотя бы вероятие умереть свободным. А что ждёт там, впереди?

– Не бойтесь, – сказала девушка спутникам. – Тут не обидят.

Славен глубоко вздохнул, стегнул лося, и сани покатились вперед.

Тамир ехал следом мрачный и оттого ещё более похожий на Донатоса, будто тот сам во плоти явился. Лесане сделалось досадно, и она больше не глядела в его сторону.

Двор крепости встретил прибывших многолюдством, гудел, как растревоженный улей – приехало сразу три обоза, купцы и странники гомонили, разбирая поклажу с саней.

– Эй! – Лесана махнула девушке из служек и повернулась к Ясне: – С ней ступай, она тебя к людским проводит, там у нас много покоев свободных, обустроишься, поглядишь – где что. А мы Славена к Главе отведем. Да не робей, не робей.

– Ясна! – муж вдруг порывисто обнял женщину и прошептал: – Иди, не бойся ничего, я скоро вернусь.

Она улыбнулась, не подозревая даже о том, что творится у него на душе, какие сомнения и опасения гложут. Сама-то Ясна уже успокоилась. Глухая тревога отступила поутру, едва откланялись и отбыли восвояси Елец и Велеш. Будто гора с плеч свалилась. А теперь за высокими каменными стенами и вовсе сделалось спокойно. Чужое всё, да, но безопасно и народу много.

– Идём, – Лесана кивнула Славену.

Они двинулись к высокому крыльцу.

Мужчина оглядывался, всё пытался отыскать взглядом жену, запомнить в какую сторону та пошла, но за мельтешащими головами ничего не увидел.

Внутри каменной громады после яркого зимнего дня показалось темно и мрачно, путанные коридоры, бесчисленные всходы… Славен быстро потерял счет шагам и ступенькам. Пожалуй, бросят тут одного – не выберешься до ночи. Остановились же перед самой обыкновенной дверью. Лесана толкнула створку и шагнула через порог, а Славена пихнул в спину идущий следом колдун.

В прохладном и светлом покое за крепким столом сидел молодой мужчина и разбирал сорочьи грамотки. Птица важно прохаживалась перед ним по столу. В остывшем очаге угли уже подернулись пеплом.

– Глава, вот тот, кого ты приказал доставить, – Лесана кивнула на Ходящего.

Обережник оторвался от берестяных завитков, лежащих на столе, и устало сказал:

– У Радая, что ни грамота, то, будто сорока набродила – ничего не разобрать. Садитесь.

Но девушка не села, подошла к очагу, бросила несколько поленьев, подула на угли и спросила просто, хотя и не к месту:

– Ты сегодня в трапезной был?

– Нет, – он потёр лицо и повернулся к тому, кого она привела с собой. – А ты, значит, Славен?

– Значит, да, – ответил мужчина, глядя в уставшее лицо Главы Цитадели.

Славен был удивлен. Он ожидал увидеть либо мудрого старца, либо могучего головореза, а напротив сидел мужчина одних с ним лет. Неужто, он держит Крепость? Тем временем обережник спросил:

– Есть хочешь?

Растерянный и сбитый с толку Славен медленно кивнул. Он приготовился, что с ним снова будут говорить, как со скотиной, обольют презрением, а вышло иначе. Может, подвох? Пока он лихорадочно над этим размышлял, хлопнула дверь покоя – это ушла куда-то Лесана.

Тамир остался сидеть в углу, сверля Ходящего глазами.

– Как вы меня нашли? – задал, наконец, Славен вопрос, который больше всего его беспокоил.

– Показали на тебя. Мальчишка из ваших. Лесана его поймала по осени в деревеньке одной разоренной. Парень трусоват и мало что знает, вспомнил лишь про тебя, да рассказал, где искать, а я отправил сторожевиков из тройки. Мне надо поговорить хоть с кем-то, кто в ясном разуме.

– Понятно, – мужчина вздохнул. – О чём ты хочешь поговорить?

– О Лебяжьих Переходах. О тех, кто там живет. О таких, как ты. Я хочу понять. Как ты умудрялся столько лет жить с женщиной и не загрызть её? Способны ли на это остальные? Много ли таких? Что у вас думают о Сером?

Славен растерялся. Вопросов было слишком много. И это человек вёл себя слишком просто. Говорил с ним, как с равным, но просил о немыслимом – просил рассказать про стаю… Да, сейчас Глава Цитадели казался простым мужиком, уставшим от усобиц и потерь, забывающим поесть или выспаться, но Славен понимал, что думать так – ошибка. Потому что вот эти пальцы, перебирающие тонкие завитки берестяных грамоток, легко могут озариться мертвенным сиянием Дара. И тогда – смерть.

Опять хлопнула дверь, это вернулась Лесана с корзиной в руках, подошла к столу, согнала сердито застрекотавшую сороку, постелила чистую холстину, взялась доставать горшки, миски, хлеб.

Глава задумчиво отложил в сторону прочитанную берестяную грамотку и уже собрался было взять следующую, но девушка, словно этого и ждала, – тут же вложила ему в освободившуюся руку ложку. Видимо опасалась, что если этого не сделать, он так и не поест. Обережник усмехнулся, а потом кивнул Славену:

– Садись ближе, – и повернулся к Лесане и её спутнику: – А вы ступайте.

Они вышли. Едва спину перестал прожигать взгляд колдуна, дышать сделалось легче. Славен, будто во сне, взял ломоть хлеба и спросил:

– Как тебя называть?

– Клесхом, – спокойно ответил Глава.

– Чудное какое-то имя… – растерянно произнёс собеседник.

– Северное. Я вырос у Злого моря.

Происходящее казалось вымыслом. Они сидели рядом и ели. Славен даже не разобрал, что именно, ибо сама трапеза была слишком странной…

– Как думаешь, что скажет твоя жена, если узнает, с кем жила все эти годы? – спросил спустя какое-то время Клесх.

Вот оно! Славен напрягся. Отложил ложку и посмотрел исподлобья на человека.

– Не знаю. Хотел бы узнать – рассказал бы, – а потом глухо добавил: – Но… она бы не поняла. И никто бы не понял.

– Почему? Я вот сижу, ем с тобой, разговариваю. И мне всё равно, что ты – Ходящий.

Мужчина усмехнулся:

– Это тебе оттого всё равно, что ты обережник. И в любой миг убить меня можешь, только дёрнусь.

– А ты дашь повод? – спросил Клесх с удивлением.

– Нет, – покачал головой Ходящий и добавил: – Пока в разуме. Но луна подойдет, и рассудок будет мутиться.

– И как же ты держался рядом с человеком живым?

– Уходил. Говорил, на охоту.

Глава усмехнулся:

– Не врал. А как же в те дни, когда охоты нет? Когда непогода и из дому не сунешься?

Его собеседник уронил взгляд в пол и замолчал.

– Ты кусал жену… – понял обережник.

Ответом ему была тишина.

Какое-то время мужчины безмолвствовали. Есть Славен больше не мог – кусок в горло не лез, да и человек, сидящий напротив, тоже, видимо, не был голоден. Наконец, он отодвинул в сторону горшки и произнес:

– Скажи своей жене, кто ты есть.

Ходящий вздрогнул и медленно поднялся со скамьи:

– Зря я вам доверился. Надо было бежать. Все одно, также бы остался ни с чем – без жены, без дома. Но я решил – должны ведь понять…

Клесх смотрел на него снизу вверх, словно не замечая зарождающегося в тёмных глазах гнева:

– Твоя жена тебя любит. Знает много лет. Ты не ждешь от неё понимания. Но хочешь его от меня и других обережников. Не слишком ли это странно? Мы должны видеть в тебе человека, относиться, как к себе подобному, а она?

Взгляд Славена стал колючим и злым:

– Ты и правда разницы не понимаешь? Или насмехаешься?

– Нет. Я объясняю, почему в тебе не замечают людского. И не будут замечать, пока сам не принудишь. Скажи жене, кто есть. В подземелье узников у меня довольно. Тебя я туда сажать не хочу. Нет надобности, вроде. Но если ты хочешь жить, как человек, то и веди себя по-человечески.

– Зачем? Что вы все пристали к моей жене? – рявкнул Славен и врезал кулаком себе по бедру, не зная, как ещё выместить гнев, страх и ярость.

Обережник спокойно убрал в корзину миски и горшки, бросил туда же холстинку и заметил:

– Славен, таких, как ты, много. Вы ведь не хотите умирать, верно? А я не хочу, чтобы гибли люди. Значит, нам надо учиться жить вместе. Мне бы поговорить с кем-нибудь из ваших вожаков. Они ведь тоже не любят Серого. И нам, и вам он, как кость в горле.

Ходящий задумался. В словах человека была истина. Стая волков и впрямь приносила лесу и его обитателям слишком много хлопот. Если б не оборотни, то Славен и дальше бы жил себе на заимке, никем не раскрытый, а люди по-прежнему ничего не знали о Лебяжьих Переходах… Вот только, помощь обережникам может выйти боком. Дашь убить Серого, как бы не принялись после за всех остальных… С другой стороны, не поможешь – сама по себе поднимется Цитадель, и тогда кровью умоются все. Обережникам-то гибнуть не привыкать, по ним и не заплачет никто – привычное дело. А у Звана в стае ребятишки, бабы, старики и всех под нож?

Мужчина молчал долго. Наконец, сказал:

– Серого тебе Зван сам отдаст. Эта скотина дикая всем уже опротивела. Но я не поведу вас к Лебяжьим Переходам. Я недостаточно тебе верю.

– Это правильно, – спокойно кивнул Клесх. – Я ведь тебе тоже недостаточно верю. Но я хочу с вами договориться. А это вряд ли получится, если мы будем сидеть по норам и осторожничать. Серый в силу с каждым днем входит. И опасен он нам одинаково.

Славен выслушал эту речь, но потом всё равно помотал головой и упрямо сказал:

– Не поведу тебя на наших Осенённых.

Клесх досадливо хлопнул себя по колену:

– Да нешто я такой страшный? Меня к ним не поведешь, они в Цитадель тоже вряд ли явятся. И чего? Мне к вам сватов засылать что ли? Значит, так. Я тебя отпускаю. Иди отсюда на все четыре стороны. Без жены. Могу даже спутника дать, все одно в каземате томится и слезы льет целыми днями. Прикажу – вас выведут. И ступайте, куда глаза глядят. Все, что мне от вас надо – это узнать, как Серого обложить, сколько волков у него, насколько сильны. И быстро.

Славен изумленно хлопал глазами, не в силах поверить в то, что его и впрямь готовы отпустить. Лишь потом дошло – без Ясны. Она тут останется. Клесх не дурак.

– Я вернусь и всё расскажу, – ответил мужчина. – Всё, что узнаю. Обещай ничего не говорить жене.

Обережник пожал плечами:

– Мне от её слёз никакой пользы.

Ходящий задумчиво потёр подбородок и осторожно спросил:

– А кого ты мне в спутники дать вознамерился?

Глава Цитадели задумчиво ответил:

– Никого. Он мне и тут пригодится. Иначе, как я узнаю, что ты дошел, куда отправляли? Но сперва я вас познакомлю.

* * *

Уже несколько дней Клёна почти не выходила из своего покойчика. Цитадель её пугала. А ночами снились кошмары. Первые ночи девушка провела в комнате отчима. Засыпала на соседней лавке, прижимая к лицу старую шаль. Та ещё пахла мамой…

Слезы катились, катились, катились. Голова сразу же начинала болеть – биение сердца глухими ударами отдавалось в затылке, темени, висках. Главное, не всхлипывать, а то Клесх проснется. Спит он крепко, но звук рыданий его будит. А отчим и так не высыпается и лицом чёрен. Почти не ест. Седины в волосах добавилось. Складка между бровями залегла глубже.

Падчерице было жалко его, такого молчаливого и окаменевшего. В нём будто жизнь остановилась и замерла. Как в ней.

– Ты что такая бледная? – спросил Клесх как-то вечером.

– Голова болит, – виновато ответила девушка.

– А чего ж молчишь? Идём.

Он повел её куда-то в соседнее крыло. Там пахло травами и воском. В одном из покоев, где с потолка свисали пучки сушеницы, а на полках стояли рядами горшки и корчажки, мужчина с изуродованным лицом готовил на маленькой печурке духмяное варево. Варево весело булькало, источая запах девятильника и меда.

– Ихтор, – Клесх подтолкнул падчерицу. – Погляди, чего с ней. Белая вся. Говорит, голова болит.

Клёна сробела и опустилась на краешек скамьи, пряча глаза, чтобы не глядеть на развороченную пустую глазницу целителя. Откуда-то из-под стола выглянула рыжая кошка, зевнула во всю пасть, неспешно направилась к гостье, запрыгнула на колени и боднула ладонь, гладь, мол. Девушка провела пальцами вдоль рыжей спины. Кошка довольно заурчала и прикрыла янтарные глаза. Хорошо ей – ни тревог, ни забот…

Тем временем на затылок Клёне легли тяжёлые руки. Под кожу сразу побежали врассыпную горячие искорки. Девушка хихикнула. Щекотно! Но головная боль отступила.

– Она очень сильно ударилась, Клесх, – послышался сверху голос лекаря. – Кость треснула, вот тут. Сейчас уже ничего, не страшно. Видать, Орд поработал. Но Дара излечить её совсем у него не хватило. Если б раньше она мне попалась… В ушах шумит у тебя? – наклонился мужчина к девушке.

Та кивнула и сказала виновато:

– И ухо одно слышать хуже стало. Правое.

Ихтор покачал головой.

– Эк, тебя. Могу только… – он неожиданно крепко обхватил голову Клёны, так, что та испуганно пискнула. Горячие ладони стиснули затылок и лоб и обжигающие токи хлынули в кровь, перед глазами всё смерклось, девушке показалось, будто бы кости под кожей шевельнулись, даже челюсть повело. И тут же накатила тошнота, а потом облегчение.

– Лучше? – спросил целитель. – Голова не кружится?

– Нет… – ей и впрямь стало лучше, в ухе больше не шумело, и боль отступила, почти исчезла.

– Завтра ещё придешь. Хоть на время полегче будет.

Клесх, который всё это время стоял, привалившись к косяку, мрачно спросил:

– Это что ж – навсегда теперь?

– Головные боли притупятся, но совсем не пройдут, – ответил крефф. – Поздно спохватились. Может, Майрико бы и смогла её поправить. А мне не по силам. Да ты не горюй, красавица. – Лекарь потрепал девушку по макушке: – У нас в этом году хорошего мальчонка из Любян привезли. Подучится, глядишь, и не такое сможет исцелить. А пока ко мне приходи. Дорогу запомнила?

Она кивнула и опустила глаза в пол. Страшно было на него смотреть. И стыдно этого страха.

– Ну, ступай.

Девушка вернулась обратно в их с Клесхом покойчик. Там можно было спрятаться ото всех. Хоть на время. Клёна понимала – надо заняться каким-нибудь делом, нельзя вечно сидеть в четырех стенах и скорбеть. Увы, переневолить себя не получалось. Покуда старая шаль ещё пахла мамой, хотелось просто обнимать её и не думать ни о чем. Лишь вдыхать родной запах, который медленно-медленно истончался, становился всё менее заметным…

Через несколько дней Клесх показал ей маленькую комнату и спросил:

– Не забоишься одна ночевать?

Девушка помотала головой. Нет. Теперь уже не забоится. Да и ему ведь тоже, небось, надоело слушать ночами её всхлипы. В покойчике оказалось на удивление уютно. А ещё тут можно было до ночи жечь лучину, смотреть на огонёк, на пляшущие тени, слушать ветер за окном. Одной. И кутаться в мамину шаль. Но так случилось, что именно в этот первый свой по-настоящему одинокий вечер Клёна с тоской поняла: шаль теперь пахнет Цитаделью и ей самой.

Следующим утром, Клесх заглянул в её каморку. Падчерица сидела, забравшись с ногами на лавку, в одной исподней рубахе и бездумно перебирала косу. А в плошке под светцом лежала горка сгоревших лучин.

Отчим окинул покойчик быстрым взглядом и с порога сказал:

– Значит так, девка. Хватит. Нагоревалась. Одевайся. Тебя на поварне ждут. А то этаким манером, совсем усохнешь. Зеленая, вон, вся, только плачешь да сопли глотаешь. Поднимайся, поднимайся.

Она испуганно вскочила и принялась торопливо одеваться. Клёна боялась его таким – властным, резким, с колючим взглядом серых глаз.

– Ну, будет, – смягчился он, увидев её испуг. – Затряслась. Идём.

И вдруг обнял. Уткнулся носом в макушку, глубоко вздохнул. Клёна окаменела, а потом с опозданием поняла – он тоже чувствует запах… запах мамы, дома, всего того, что исчезло навсегда. И она, так похожая на Дарину, для него то же, что для неё старая ношеная шаль – память о самом дорогом.

– Клесх! – девушка вцепилась в него.

– Хватит… – он сразу отстранился. – Идём, покажу кое-кого.

– Кого? – падчерица взглянула с удивлением.

– Увидишь.

На поварне было душно, жарко, пахло луком и вареным мясом, а у окна на огромном присыпанном мукой столе месили тесто…

– Нелюба?! – Клёна подалась вперед, не веря глазам. – Цвета?

Девушки обернулись на её возглас и несколько мгновений изумленно хлопали глазами, словно не узнавая.