Текст книги "Вор черной масти (СИ)"

Автор книги: Екатерина Русак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Я говорил тихим голосом придавая ему оттенок горького сожаления. Но перед приходом старлея, я успел дважды приложиться к стакану и свежий запах спиртного, он, конечно, почувствовал. Посмотрев на меня, как на врага народа, милиционер, вернул мои документы и недовольно покачивая головой, ушел.

07 июня 1949 года. 18 часов 48 минут по местному времени.

Конспиративная квартира МГБ город Чита.

***

– Миша, – сказала Мария, опуская глаза, когда я вошел в комнату. – Ты меня выслушай, только, пожалуйста, не кипятись, ладно?

– Я не хипишую, – ответил я, несколько встревоженный ее поведением. – Я, что, чем-то обидел тебя?

– Нет, не это.

– А что тогда?

Она запнулась, тщательно подыскивая нужные слова. Я терпеливо ждал.

– Майор Волосников просил тебе все рассказать, когда ты будешь готов. Он просил меня сообщить тебе, что ты…

– Что? – я начал терять терпение.

Она объяснила. Коротко. Резко. Зло. Как удар хлыстом:

– В первый день, когда я приехала, ты ел мясо. Жаркое. А мы с Волосниковым не ели. Это была человечина, Михаил! Ты ел человеческое мясо.

Услышав это, я сразу не понял, говорит ли она правду или шутит. Я всмотрелся в ее лицо, холодное, непроницательное, чужое. Она, скорее всего, не шутила. И еще потому, как у нее были закушены губы, было видно, что ей нелегко далось это объяснение.

Я нащупал за собой спинку стула, мягко приземлился на сидение и возвел глаза к потолку. Новость заставляла о многом задуматься. Я стал проклятым каннибалом, людоедом. Это шокировало, но я постарался взять себя в руки. Живо подумал о блокадном Ленинграде, в котором людоедство было не таким уж редким явлением. О лагерях ГУЛага, в которых тоже случались случаи людоедства. Этих людей, которые отрезали куски мяса от человеческих трупов, я еще мог понять. Потому, что сам знал, что такое постоянное изводящее чувство голода. Но зачем Волосникову понадобилось подсовывать мне в тарелку человечину?

Я закурил папиросу, лениво размышляя, и наблюдая, как голубой дымок рассевается в воздухе.

– Зачем это было нужно? – спросил я Марию, сам не ожидая, насколько спокойно прозвучит мой вопрос.

– Это тренировочное задание, – объяснила Мария. – Ты в порядке?

– Все в полном ажуре! – отмахнулся я, хотя в глубине души было муторно. – Что за тренировочное задание?

– Наш отдел тайно готовит несколько резидентов для работы в ИТЛ. Но все эти люди не имеют твоего уровня. Ты – очень ценный человек. Поэтому был взят расчет на твое обязательное выживание. Возможно, тебе придется бежать с лагеря. Зэки, особенно группа, когда подрываются в побег, берут с собой “корову”[5]. В тундре, тайге найти еду крайне сложно. Человек-корова никогда не знает, что его съедят, когда у беглецов кончаются запасы продовольствия. Поэтому было принято решение “приучить” тебя заранее к людоедству на тот случай, если ты окажешься в безвыходной ситуации. Все строилось на том, что ты сможешь не принять подобный путь к своему спасению. А ты обязан выжить во что бы то ни стало.

– Понятно, – я закурил новую папироску. – Я думал, что это конина…

Но я не поверил Марии. Скорее это был психологический тест на мою реакцию. Где в центре Читы майор Волосников найдет человечину? На это нужна специальная санкция Москвы. Однако вида не подал.

Мария изучающе смотрела на меня. Я спокойно курил. Даже руки не дрожали.

Я рассуждал о том, то воровской мир ошибочно считают веселым, воровскую долю представляют шумными малинами, веселым шалманом и шмарами: “Маруся, Роза, Рая и вместе с ними Васька шмаровоз”. А зеленый прокурор[6], бесконечный путь по тундре на морозе и свежевание трупа, которого собираешься сожрать сырым, это где, в Африке?

Посидев немного молча, я решительно встал и захотел пройтись по улицам города. Мария предложила сопровождать меня, но я отказался от ее компании. Хотелось побыть одному. Я сунул в карман паспорт и деньги, опустил в правый карман выкидной нож, неизменный атрибут вора и вышел из дома. Я направился в центр города, прошелся по центральной улице.

С улицы Ленина я свернул в городской сад, посидел там под деревьями в одиночестве на лавочке, не спеша, покуривая папироску. Несколько лежащих на земле пьяных никому их отдыхающих горожан не мешали. Одни шевелились и пытались подняться, другие неподвижно лежали как баланы[7]. Влюбленные пары целовались в сумерках алей. Мне здесь нечего было делать. Поэтому я поднялся со скамейки и решил пройтись по злачным местам. Волосников подкинул мне пару адресов, но заранее предупредил, что там может случится ночная облава. Меня это не пугало, я искал общество, в котором постоянно крутился покойный Рабер. Это были воровские притоны, где можно было погужеваться[8]. Для тех кто не понял, поясняю: перекинуться в иконки[9], получить наколку[10] на богатую квартиру, скентоваться с хорошими корешами и узнать адресок хорошенькой особы, которая не очень блюдет свое целомудрие и которой можно загнать лысого под шкурку[11]. Одним словом – малина.

Уже смеркалось. Я подошел к двухэтажному деревянному дому, поднялся на второй этаж и постучал в нужную мне дверь.

В подъезде было темно, воняло крысами и тухлятиной. Я услышал, как щелкнул замок и в слабом свете прихожей разглядел небритую рожу, которая обдав меня перегаром, недовольно спросила:

– Тебе чего?

– Я к своим корешам пришел! До восьми – ваше, после восьми – наше! – ответил я стандартной воровской поговоркой, которая между тем была не просто поговоркой, а реально отображала тот факт, что после восьми вечера на улице становилось опасно.

В квартире тихо играл патефон, исторгая распространенную мелодию Рио-Рита.

Небритая рожа посторонилась пропуская меня в прихожую. Хозяйка притона нарисовалась почти сразу же. Я знал, что ее имя Валентина. Это была разбитная мужеподобная женщина неопределенного возраста с повадками бывалой уркачки и замашками уголовницы. Такую морду надо было еще поискать! Бесцеремонно рассмотрев меня, она сразу просекла, что перед ней представитель блатного мира и в ее взгляде появилось чувство уважения.

– Курочку[12] будешь или хлопать[13] пришел? – спросила она.

– Хлопать, – ответил я. – Партнер хороший мне нужен. Хороший! Сообрази-ка мне северное сияние[14] дорогуша! Лады?

И я протянул ей две сотни, нечто вроде входного билета. Купюры моментально исчезли в руке-лопате Валентины и после этого она сразу подобрела. Почувствовала, что будет очень крупная игра, скорее всего на всю ночь. Она в любом случае хорошо навариться: кто бы не выиграл, ей был положен определенный процент – десятая часть выигрыша.

– Проходи на кухню, – стараясь придать своему рыку черты приветливости сказала она. – Партнер тебе будет. Хороший партнер. Я ему дзинькну, сейчас явиться.

Она поставила предо мной початые бутылки с водкой и шампанским. Я смешал в большом фужере водку и шампанское и честно хватил порядочную порцию ерша.

Из комнаты доносились голоса нескольких мужчин. Там видимо шла игра в карты.

На кухню ввалилась новая блатная личность. Я сразу узнал его. Это был местный вор по кличке Свечка. Его я знал по фотографии, которыми меня снабдил Волосников.

Свечка, промямлив что-то похожее на приветствие, спросил:

– Пахан, рассуди по чести. Мы с корешем пару удачных дел провернули, а он теперь валить отсюда хочет. Боится засыпаться. Я ему толкую, что пока фарт есть, нечего хипешить[15]. А он ни в какую.

– Я в вашем раскладе не кумекаю, Свечка, – ответил я. – Как отвечу?

– А может у тебя что-нибудь интересное наклевывается? – продолжал выпытывать Свечка.

– Есть помалу, так задумки одни.

– Если что, свиснешь, я мигом.

– Заметано!

Свечка ушел довольный. Он мне был совершенно не интересен. Свечка промышлял верхушничеством[16], довольствуясь кошельками домохозяек и портмоне совслужащих. Жалкие крохи. В воровском раскладе – Свечка приблатненный. В лагере он даже не осмелился бы подойти ко мне. На воле, было все чуточку иначе.

Хозяйка шалмана пришла на кухню в сопровождении полного мужчины, явно страдающего одышкой. По виду, какого-то начальника. Нет, он точно был не из блатных. Я уже понял это, когда он подошел ко мне и сел рядом на табуретку:

– Валентина сказала, что ты хорошо играешь? – спросил он, раздувая бульдожьи щеки и поправляя галстук.

– Поигрываю самую малость на интерес, – ответил я.

– Я хочу предложить перекинуться несколько партиек.

– Почему не сыграть? Во что?

– Пульку распишем?

– Можно и в пульку… Почем кон?

– Две сотни.

– Маловато.

– Три сотни.

– По пятьсот.

– Только на деньги, – быстро произнес мой потенциальный партнер. – Золотом не возьму.

Я отметил про себя, что это сильное заявление. Он явно рассчитывает на свое умение. Ладно, посмотрим.

– Уважаемые люди играть на рыжье[17] не будут, – ответил я. – Я готов. Начнем.

Мы прошли в отдельную маленькую комнату, где для нас был приготовлен круглый стол, застеленный зеленой скатертью. Валентина расстаралась: она имела свой интерес. Наша игра началась.

Мой противник оказался действительно сильным игроком. Я играл без жульничества и через час с трудом обыграл его на три штуки. Когда он производил расчет, я заметил, что проигрыш от вытаскивал из объемного портмоне, но отдавал его крайне неохотно, недоумевая, почему он оказался в проигрыше.

Я пошел на хитрость, поддался ему и возвратил четыре штуки. Его лицо порозовело от удовольствия. Я предложил повысить ставки до штуки, и он охотно согласился, считая, что хотя его партнер хотя и силен, но слабее его.

Я перетасовал карты, и мы снова погрузились в игру, которая окончилась для него плачевно. К утру содержимое его портмоне и карманов перекочевало ко мне в карман. Толстяк был подавлен случившимся, на него было жалко смотреть. По его лицу градом катился пот, который он промакивал громадным платком. Но мне были безразличны его внутренние терзания. По нескольким обрывочным фразам я уже понял, что предо мной не вор, а рвач-расхититель, такающий продукты с государственного склада и жирующий за счет своих темных махинаций.

– Я хочу отыграться! – попросил он.

– Как? На шмутки я не играю! – презрительно фыркнул я.

– Часы! – объявил он.

Поистине азарт делает из человека гуттаперчу! Полное отсутствие воли, не понимание окружающей действительности, подобное нирване наркомана.

Котлы он тоже проиграл.

– На что еще играть будем? – я сохранял полное самообладание, хотя с удовольствием бы позволил своим чувствам выплеснуться через край.

– В долг поверите?

– Нет, – возразил я. – Игра должна быть честной!

– А где вы работаете? – вдруг спросил он.

– А это еще зачем? – я посмотрел на него в упор.

– Понимаете… я могу устроить вас на хорошую должность, на продовольственный склад. Если вы согласитесь играть со мной, то могу предложить вам должность… Слово чести!

– Но я никогда в жизни не работал, – на всякий случай сообщил я. – От работы кони и те дохнут!

– Не страшно! Вам ничего и делать будет не надо! Я обещаю!

Как расценивать его слова?

– Вместе делишки делать будем?

– Вроде того…

Он отвел глаза.

– Я вообще-то бухгалтер, – сказал я.

– Бухгалтер? – он прямо-таки обрадовался. – Это еще лучше! Мне бухгалтер прямо позарез нужен! Играем?

– Играем! – согласился я.

К пяти часам утра мой партнер, назвавшийся Жобиным Илларионом Трофимовичем, проиграл мне должность бухгалтера в своей конторе, а я, что бы не возбуждать у него ненависть, вернул ему как часть проигрыша четыре тысячи рублей. Неудобно было отпускать своего нового начальника домой без штанов.

Расплатившись в Валентиной, которая не скрывала своего удовольствия, я покинул притон ранним утром.

–

[1] Бобочка (жаргон) – рубашка.

[2] Маруха (жаргон) – девушка.

[3] Дохнуть (жаргон) – спать.

[4] Балакать (жаргон) – говорить.

[5] Корова, иногда багаж (жаргон) – человек, предназначенный на съедение при побеге группы заключенных.

[6] Зеленый прокурор (жаргон) – побег.

[7] Баланы (жаргон) – толстые стволы деревьев.

[8] Погужеваться (жаргон) – аналогично современному жаргону “тасоваться”.

[9] Иконки (жаргон) – игральные карты.

[10] Наколка (жаргон) – информация о месте, где возможно провернуть дело.

[11] Загнать лысого под шкурку (жаргон) – совершить половой акт.

[12] Курочка (жаргон) – молодая проститутка.

[13] Хлопать (жаргон) – играть в карты.

[14] Северное сияние (жаргон) – смесь водки и шампанского.

[15] Хипешить (жаргон) – поднимать суматоху.

[16] Верхушник (жаргон) – вор-карманник. Карман – “верхушка”.

[17] Рыжье (жаргон) – золото.

ГЛАВА 9. СЕВЕРНЫЙ ВОЛК.

08 июня 1949 года. 06 часов 16 минут по местному времени.

Юго-восточная окраина города Читы.

***

Видимо я немного заблудился. И пошел не в ту сторону. Место, где я оказался, был рабочий глухой окраинный район Читы возле речки Кайдаловка. Это сейчас речка совсем обмельчала, а раньше была игривой и полноводной. Рассказывали старожилы, что своё название она получила от забайкальских казаков братьев Кайдаловых – Никифора и Григория.

Кроме отдельных одноэтажных домишек и сараев, стоявших в беспорядке вдоль оврагов, тут проходили тропинки, обрамленные густым бурьяном и полынью. Мимо меня торопясь прошелестела одеждами женщина, которая повернула в сторону бараков. От одного из домов отделились два странных типа, которые спешно двинулись за ней следом. Один из них мельком недобро взглянул на меня.

Это мне совсем не понравилось. Не нужно много ума что бы догадаться о цели преследователей. Это были грабители, выбравшие себе беззащитную жертву в глухом месте. Я был у них на виду, одиноко стоял на перекрестке, но меня они не выбрали! Я, недобро сдвинув брови, незаметно двинулся следом за ними. Зелень скрывала меня.

Я не увидел начало, но услышал сдавленные крики женщины.

– Отдайте сумку! – слабо кричала в испуге и отчаянии женщина. – Это все, что у меня есть!

Но место было безлюдное, а редкие дома, скрытые заборами и зеленью деревьев холодно блестели стеклами окон и были затемнены занавесками. Люди еще спали. А если и нет? Страх перед бандитами был слишком велик. Никто бы не рискнул выйти заступиться за нее.

– Шурудим[1]? – я внезапно появился на тропе за спиной одного из налетчиков. От неожиданности тот, который держал женщину, отпустил ее, и она соскользнула вниз. Второй, стоявший спиной ко мне, резко повернулся, и я увидел в его руке нож.

– Хряй[2] отсюда, работяга! – зловещим шепотом прошипел он. – Попишу, падлюка[3]!

Я не стал слушать его угроз и вступать с ним в словесную перепалку. Во мне забурлил гнев, он в одночасье прожег меня насквозь. Сомнения ушли, осталось только чувство клокочущей ненависти. Я вдруг в полную силу ощутил себя матерым лагерником, северным волком, хищником, идущим политой кровью тропою. И неожиданно для себя напал первый. Резким движением я выбросил руку, сжимающую нож и коронным ударом черной масти вогнал серую холодную сталь в грудь налетчика, целясь прямо в сердце.

После такого удара выжить практически невозможно. Смерть наступает мгновенно. Поэтому налетчик, даже не успев вскрикнуть, тяжело рухнул к моим ногам. Когда он начал оседать, его подельник, взглянув на меня, уже прочитал свой смертный приговор и поспешил броситься наутек. Но я не позволил ему безнаказанно уйти. Размахнувшись, я с силой метнул нож ему вдогонку. Уже увидевшее кровь наточенное перо[4] вошло бандиту ниже затылка и он, пробежав по инерции два-три шага, упал ничком на узкую тропинку. Я быстро огляделся по сторонам и, не увидев никаких прохожих, быстро прошел мимо женщины ко второму убитому. Выдернув из его шеи нож, я приподнял его голову и коротко резанул по горлу. Мне не нужны были свидетели моего подвига. Потом, я, недолго думая, столкнул труп поверженного бандита в яму, рядом с дорогой. Затем обернулся к женщине, которая к счастью не видела поножовщины. После чего подошел к ней, протянул руку.

– Вставай! Уходим быстрее! – произнес я. – Они больше не опасны…

Она смотрела на меня с испугом, видимо принимая за оного из налетчиков.

– Я не сделаю тебе ничего плохого, – я попытался придать своему голосу мягкие нотки. – Идем, я провожу тебя до дома. Куда тебя отвести?

Это на нее подействовало. Она поднялась, быстро стряхнула с юбки пыль.

– Я тут недалеко живу, – она показала рукой.

– Идем, – поторопил я.

Я взял женщину под руку, и мы быстрым шагом проследовали вдоль старых заборов и зеленых зарослей. Скоро она остановилась возле одной из калиток.

– Это мой дом. Спасибо, – произнесла она, бросив на меня быстрый взгляд.

– Тогда я пошел? – просто спросил я.

– Нет! – она не отпустила мою руку. – Зайди ко мне в дом. Побудь немного рядом. Я прошу. Мне страшно!

Я ничем не рисковал, но подумал, что ничего не случиться плохого, если я приму ее предложение. К тому же мне был понятен ее страх чисто по-человечески. Тем более, остывая после схватки, я сам был не против немного успокоить нервы. Я впервые в жизни убил человека. Какое там одного, сразу двоих! Хотя какие это люди? Я упорно не хотел их считать их людьми. Это были не волки, это были шакалы, напавшие вдвоем с ножами на безоружную женщину. Для любого вора черной масти, к которой я принадлежал, этот поступок был бы несмываемым позором. Наш закон гласил: укради, но не убей, ограбь, но не убей. А эти? Если бы не я, то разозленные криками женщины, эти приблатненные уроды не остановились бы перед убийством… Это сразу принесло мне успокоение. Но по закону, с другой стороны, вор не должен вмешиваться, если дело его не касается. Но кто запретит мне заявить на сходняке[5], если, конечно, этот случай станет известным блатным, что я заступился за свою женщину? В этом случае я буду прав со всех сторон. В итоге я пришел к выводу, что поступил правильно. И одновременно подумал о том, что мне безразлично, как посмотрят мусора на мой поступок, но далеко не безразлично, что скажут мои братья-босяки.

Открыв калитку, женщина пригласила меня в дом, вид которого говорил о его старости, ветхости и неухоженности.

– Дети спят, не разбуди, – предупредила она и перед тем, как открыть входную дверь дома, представилась мне по имени:

– Меня зовут Клавдия.

Это имя вызвало у меня естественную ассоциацию с единственным мне известным именем немецкой модели и актрисы Клаудии Шиффер. У меня не было никогда знакомых женщин с именем Клавдия. Но вслух я ответил:

– Наум.

Войдя в переднюю, я осмотрелся. Обычный дом барачного типа. Передняя служила одновременно и кухней. В доме стояла тишина, видимо все еще спали.

– Присаживайся, Наум, – сказала Клавдия, снимая с головы платок. – Я сейчас воды согрею, чаю вместе попьем. Только детей проверю.

Я расположился за столом. Клавдия суетилась на кухне, попутно рассказывая мне про свое житье. Ее история была типична для того сурового времени. Муж погиб на фронте еще в сорок втором, на руках остались двое малолетних детей. Живет она со свекровью. Работает на Читинском пивоваренном заводе, который в этом году только запустили, зарплату получает в семьсот рублей. Живет она как все, перебиваясь от зарплаты к зарплате. Но в долги не влезает.

В течение ее рассказа во мне стала снова закипать какая-то глухая обида. Сравнивая ее серую, невзрачную, я вспоминал о том, как лощено, выглядит ворующий завсклад Жобин, с которым я играл сегодня в карты. Он проиграл мне двадцать пять тысяч рублей. Больше половины стоимости легкового автомобиля! И проиграл, наверное, не последнее. А ведь Клавдии было всего двадцать девять лет, хотя в своих одеждах она выглядела много старше. Почему? За что, она заслужила эту безрадостную жизнь, в которой не увидит ничего кроме каторжной работы, воспитания детей и этого старого дома? Солнце для нее всегда спрятано за тяжелыми облаками.

Работа убивала людей, простых тружеников. Во время войны люди, выбиваясь из сил, работали по двенадцать часов в сутки. Почти также как в ИТЛ, с единственной разницей, что их не конвоировали и жили они немного лучше. Но и они были под постоянным надзором и наблюдением, от которого было почти невозможно избавиться.

– Клавдия, – немного времени спустя я задал вопрос, который меня интересовал. – Ты знаешь налетчиков, тех которые напали на тебя?

– Да кто их не знает? Филька Рябой да Валька! Оба жулика, оба недавно из тюрьмы вышли. Они тут промышляют себе на водку, всех обирают. А я тут с ночной смены возвращалась…

– И что, никто не жалуется?

Клавдия посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. В глазах застыл страх и недоумение. Только сейчас я заметил, что они у нее серые. Она смотрела на меня, и я получил возможность получше рассмотреть ее. Не писаная красавица-модель со страницы рекламного журнала, над которой трудились десятки визажистов и ретушеров, но очень симпатичная женщина. Симпатична именно своей первобытной красотой, без всяких следов косметики. Яркими красками жизни… И привораживала она не только лицом. Клавдия мне определенно понравилась как женщина. Даже под неказистой одежной я как каждый настоящий мужчина сумел разглядеть то, что было скрыто от чужих глаз.

– Кто же на них пожалуется? Им двойку лет тюрьмы дадут, потом они вернуться и… – она не договорила.

– Накажут, – закончил я ее незаконченную фразу.

– Вот и я о чем говорю. Каждый за свою жизнь опасается. А тебе, Наум, вот тебе мой совет: с Филькой и Валькой лучше больше не встречайся.

– Я с ними точно больше не увижусь, – пообещал я. – Но про сегодняшнее никому не говори. И то, что меня видела, тоже молчи. Опасно это.

– Да кто же про это рассказывает? – удивилась она и спросила: – Ты боксер? Как ловко Фильку уложил! Ты смелый!

– Было дело, выступал за спортивное общество Спартак, – солгал я, отмечая, что Клавдия не поняла, что на ее глазах произошло двойное убийство. Я поздравил себя за быстроту, оперативность и профессионализм.

Чай я пил без сахара, хотя Клавдия поставила предо мной сахарницу и хлеб с салом. Но я ничего этого не заметил, сделал вид, что не хочу ничего. На самом деле не захотел отбирать у нее и ее детей с трудом добытую пайку. Неловко было. Не смог.

Клавдия огорчилась, наверное, подумала, что я побрезговал угощением. Но собираясь домой я вытащил из кармана толстую пачку денег, отложил себе на расходы тысяч семь, а остальные положил на стол. Примерно двадцать тысяч.

– За гостеприимство!

Клавдия переводила взгляд с пачки денег на мое лицо и обратно:

– За что? Нет! Я не возьму! – запротестовала она. – Я за год столько не зарабатываю!

– Тебе нужнее, – возразил я. – Детей одной поднимать приходиться. А обо мне не беспокойся. У меня работа хорошая, денежная, а много ли мне одному надо?

– Ты одинокий? – она не знала, как об этом спросить, боясь коснуться больного места. – А семья где?

– Нет у меня никого. Ни семьи, ни родных. Один я остался.

Она не стала задавать больше никаких вопросов. Ей было хорошо известно, какое страшное горе принесла людям недавно закончившаяся война.

Я спросил ее:

– Я приду в гости, дня через два. Пустишь?

– Да с большой радостью! Приходи, конечно.

– Тогда, до встречи, Клава.

Она проводила меня до калитки. Уходя от нее, я думал, как трудно человеку жить под тройной легендой. На душе скребли кошки.

08 июня 1949 года. 08 часов 13 минут по местному времени.

Юго-восточная окраина города Читы.

***

Я вышел от Клавдии и направился к себе домой. Пешком. Сейчас я остро чувствовал отсутствие моей машины, к которой я уже успел привыкнуть в своем времени. Проходя мимо места, где я встретился в поединке с бандитами, я невольно напрягся. Там уже вовсю копошились мусора, трупы бандитов грузили в машину. Я прошел мимо, но успел услышать, как какая-то женщина объясняла:

– Это известно кто: Филька и Валька, бандиты здешние… Не видела я кто их убил…

Не видела она, ну и хорошо! Я еще раз похвалил себя за то, что сработал чисто. Но, не пройдя и десяти шагов, вдруг услышал за спиной:

– Гражданин, можно вас на минутку?

Кроме меня на улице других прохожих не было. Я понял, что обращаются именно ко мне. Поэтому, замедлив шаг, я обернулся. Ко мне приближался уже мне знакомый старший лейтенант милиции Соколов. Рассмотрев меня, он не очень-то удивился, и, подойдя вплотную, спросил:

– Что здесь делаешь в такую рань?

– От шмары топаю, – отозвался я не любезно. – Это, гражданин начальник, нарушением закона не является.

– Ты вроде как будто женат? – недовольно спросил Соколов.

– Ну, так что же? Моя супружница после лагеря совсем плохая, – быстро сориентировался я. – У нее от тяжелых работ женский орган выпадает… А мне лысого гонять[6] не в кайф[7]. В лагере уже надоело на сеансах[8].

– Понятно, понятно, – Соколов принял мои объяснения без лишних вопросов, они звучали вполне правдоподобно. – Знаешь этих убитых?

Я отрицательно покачал головой:

– Не знаю и знать не желаю. Не могу я их знать. В Чите я всего четверо суток. Раньше здесь никогда не жил. С бандитами не общаюсь. Завязал я, гражданин начальник…

Соколов несколько секунд смотрел на меня. Потом видимо решил, что такой бытовик как я, проворовавшийся бухгалтер-чистоплюй, вряд ли смог бы справиться с двумя отпетыми уголовниками, махнул рукой.

– Ладно, иди, Наум Исаакович, – отпустил меня Соколов.

Ты смотри-ка! Запомнил, как меня зовут. Я, молча, кивнул и пошел своей дорогой. Я, петляя по улицам, подошел к своему дому и, собираясь, было войти в подъезд, непроизвольно посмотрел по сторонам. В некотором удалении я заметил идущего мужчину в пиджаке и кепке. Галифе, сапоги. Ничего особенного, обычный прохожий. Обычный ли? Я остановился, полез в карман за папиросами. Изображая из себя человека, который решил покурить на свежем воздухе, я чиркнул спичкой и, прикуривая, успел бросить незаметный взгляд на проходящего мимо человека, который заинтересовал меня. У меня не осталось сомнения, что я его уже где-то видел раньше. Но где?

Чита городок не маленький. Более ста тридцати восьми тысяч постоянного населения. Плюс учащихся лесотехнического техникума, горного техникума и техникума электрификации и механизации сельского хозяйства. Если к ним прибавить приезжающих, командированных, военных и японских военнопленных, то это число населения Читы возрастает на несколько тысяч.А еще до 1949 года в Чите работало консульство Китайской Республики.

Где я видел его? Он вполне мог жить в соседнем доме. Я мог видеть его на толкучке. Может быть. Но если предположить другой вариант: за мной установлена слежка. Возможно. Но тогда кто приказал установить ее? Майор Волосников? Не могу его сбросить со счетов. Но против этого есть одно небольшое “но”. Наблюдение, если таковое ведется за мной, должно состоять минимум из трех различных людей. А тут всего один. Может это милиция? Но зачем им нужен бухгалтер-вор, только что освободившийся из мест лишения свободы? Сомнительно, что я им интересен. Братья-бандиты? Нет, маловероятно. Я не при делах, а банда, с которой Рабер был плотно завязан, полностью уничтожена. Блатные, если бы они проявили ко мне интерес, не стали бы ходить за мной по пятам, а просто нашли меня сами. В притоне у Валентины никто не намекнул мне на то, что мной интересуются. Значит, это не блатные.

Но остаются еще три варианта, которые я не могу легко отвергнуть. За мной могут следить люди из МГБ, присланные из Москвы. Второе: у Рабера есть неизвестный мне враг из блатных, который хочет свести со мной счеты, поэтому просчитывает мои маршруты передвижения по городу. И последнее, самое скверное, что только можно предположить: мной интересуется иностранная разведка.

Вот такие мои бандитские дела. Что ж буду мозговать. Я затушил папироску, открыл дверь подъезда и направился домой.

08 июня 1949 года. 10 часов 01 минута по местному времени.

Конспиративная квартира МГБ города Читы.

***

Вернувшись домой, я, не раздеваясь прилег на диван. Марии дома не было. Куда она ушла в такую рань, мне, честно говоря, было абсолютно все равно. Не маленькая девочка.

Хотя я всю ночь не спал, мне было совсем не до сна. Полежав немного, я встал, подошел к телефону и через городской коммутатор позвонил в МГБ. Там меня быстро переключили на кабинет Волосникова.

– Майор Волосников, – услышал я в трубке. Я, изменяя свой голос, закартавил, вместо буквы “р”, выговаривая букву “г”:

– Товагищ Волосников, на пговоде Наум Исаакович. Пгетставляете, я обнагужил, что на моем огогоде у могковки выгос замечательный хвостик. Да, да, хвостик. Что таки за дела, Николай Яковлевич?

Волосников быстро сориентировался. Надо отдать ему должное. Это был очень толковый и умный МГБешник. Уже много позже я проследил его служебный путь. Он закончил Педагогический институт, был на партийной работе, воевал на фронте и сделал совсем неплохую карьеру, поднявшись с лейтенанта до полковника за десять лет. Позже он заменит полковника Москаленко на его посту, став начальником УМГБ Читинской области.

А сейчас он разговаривал со мной:

– Я, Наум Исаакович, ваш огород не видел, ничего не могу сказать о вашем вопросе! – отчеканил он, как занятый человек, которого отвлекает от дел какой-то неудачливый земледелец. Но я его хорошо понял, он давал мне понять, что к этому не причастен, и ничего об этом не знает.

– Главное, Наум Исаакович, не наступите на грабли! А если вас замучили вороны и чучело не помогает, то можно по ним и из рогатки пострелять. Умеете делать рогатку?

– Обязательно сегодня сделаю! – ответил я. – Птицы умеют ловко гадить на голову, но я очень остогожен!

Волосников потребовал, что бы я достал оружие и при случае мог оказать сопротивление при возможной угрозе жизни от неизвестного мне противника.

– Спасибо, что все понимаете, – проговорила трубка. – Наум Исаакович, но наша организация вам никак не может помочь в выращивании овощей, тем более, что лично я сегодня срочно вылетаю в Москву. Но это на несколько дней. Так, что не скучайте и главное, берегите свое драгоценное здоровье.

– Понял вас, Николай Яковлевич, – ответил я. – Спасибо за советы. Всего вам наилучшего.

Я повесил трубку. Немного походил по комнате. Появившаяся опасность подстегнула уровень адреналина в крови. Страха не было. Напротив, после сегодняшнего двойного убийства меня охватил азарт игрока.

Я пошел на кухню. Соорудил себе на примусе нехитрый завтрак из жареной колбасы и яиц. Сегодня я решил не пить, хотелось оставить голову ясной – неизвестно, что меня ожидает. У меня на сегодня была назначена встреча с завсклада Жобиным, который ждал меня на работе, как своего нового бухгалтера. Но сначала я должен был приобрести ствол. Поэтому закончив завтрак и выпив чашку крепкого кофе, я отправился на городской рынок за покупкой.

Многие блатные, да и бытовики тоже, едва выходя из лагеря, не имея денег на приобретение огнестрельного оружия, стремились им разжиться и для этого нападали на милиционеров. Мне это было абсолютно не нужно. Я знаю, что любое, даже самое незначительное преступление оставляет за собой след. А наличие у меня табельного оружия сотрудника милиции при любом случайном шмоне будет всегда прямой уликой, от которой невозможно отвертеться. Другое дело – трофейный немецкий или японский пистолет. Тут есть некоторый шанс выкрутится.