Текст книги "Вор черной масти (СИ)"

Автор книги: Екатерина Русак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Скелет на груди и животе везущий тачку с черепами, обозначение человека видевшего много смертей в лагере, а точнее сказать, самого причастного к смертям. Так как Рабер – черная масть, то эта татуировка значит, что он принимал участие в внутрилагерных правилках[4] блатных и всегда готов пустить нож в ход.

Волосников слегка запнулся, но твердо добавил:

– Вам обязательно нужно знать, что Рабер собственноручно зарезал двух офицеров НКВД в Воркутинском лагере. И его не смогли вычислить и опознать. А сколько людей он убрал лично, я точно не скажу. Не знаю. Среди них были и его “братья”, воры.

Я был в легком шоке от услышанного, но промолчал. Майор снова занялся объяснением значений моих татуировок:

– На правом предплечье – кот в широкополой мушкетерской шляпе и аббревиатура КОТ. Читается как “Коренной обитатель тюрьмы”. Такие набойки делают себе блатные, имеющие твердое намерение идти по жизни воровским путем.

Еще у него на кисти есть знак “крытки”. То есть закрытой тюрьмы, где он провел около года. Это ромб с колючкой. И последнее, это количество ходок в зону. Пять крестов со стрелками. Не слабый паспорт для любой тюрьмы или лагеря, как вы думаете?

Я же думал о другом. Я чувствовал, что Волосников знает про меня больше, чем говорит. Что-то подсказывало мне, что, невзирая на его расположение, у него остаются некоторые сомнения на счет моего происхождения.

08 апреля 1949 года. 10 часов 02 минуты по местному времени.

Конспиративная квартира МГБ город Чита.

***

Неделю я отъедался, выпивал на ночь, отсыпался. С лагеря я вынес чувство постоянного голода. Неоднократно я ловил себя на мысли, что постоянно пересчитываю продукты, прикидываю, насколько времени мне их хватит.

Но, слава Богу, Волосников исправно привозил паек, так, что я, наконец, перестал проверять наличие съестного. В дальнейшем, в одно и тоже время, паек мне привозил один и тот же сержант МГБ, который позвонив, оставлял сверток под порогом и сразу быстро уходил. Скорее всего, курьер не имел права видеть, кому он передает посылки. Меня это устраивало.

По совету майора Волосникова я начал отпускать бороду. Нами было принято решение, что в случае крайней необходимости я могу выйти из дома при бороде и в парике. Удивительно насколько сильно парик и борода изменяли мою внешность. Даже я сам, смотря в зеркало, не узнавал себя.

На четвертый день моего пребывания на секретной квартире вместе с Волосниковым прибыл невысокий старичок, назвавшийся Василием.

Я уже слышал, что приезд Василия обговаривался заранее между полковником Москаленко и майором Волосниковым.

А вышло все так. Хотя о подробностях их разговора я узнал не сразу, а некоторое время спустя. Полковник Москаленко, сообщив в Москву о том, что объект найден, получил оттуда приказ, в котором предписывалось задержать майора Волосникова в командировке в Чите и поручить ему все, что было связано со мной: оберегать меня, провести программу реабилитации и постараться вернуть мне память. В Москве было принято разумное решение не задействовать лишних людей, в том числе и докторов.

Волосников, был совсем не рад этой вынужденной задержке в Чите. Но приказ – есть приказ. Он, подумав немного, поделился с Москаленко своими сомнениями, сказав: “Память подполковнику Раберу я восстановить, возможно, смогу. Он далеко не безнадежен и быстро обучаем. Но как мне быть с набойками на его коже? Они-то полностью отсутствуют!” Москаленко быстро решил эту проблему волевым решением: “Говорите, Николай Яковлевич, что Рабер потерял память? Тем хуже для него! Но мы теперь имеем строгий приказ Москвы. Рабер должен быть подготовлен к выполнению следующего задания. Он не знает и не помнит, куда исчезли набойки с его тела? Не страшно. Мы просто восстановим их и нанесем ему на тело новые. Я вызову сюда своего человека, который отлично справиться с этим делом. Мой человек хорошо должен был знать рецидивиста Рабера или слышать о нем.” И немного помолчав, сказал еще: “Я не хочу знать, что произошло с Рабером. Это не нашего ума дело! Вы, товарищ майор, последуйте моему примеру и совету. Не лезьте в эти дебри. Возможно, Рабер действительно стигмат, у которого от стресса каким-то таинственным образом очистилась кожа. А может и нет… Не знаю. Гадать не буду. Это дело медиков. Но мне неизвестно, что скрывается за ним и всем, что с ним связано. Этим пусть лучше занимается Москва”.

Волосников согласился и принял этот совет.

Итак, Василий сидит напротив меня. Мы говорим с ним. Рядом стоит Волосников, но в разговор наш он не встревает.

Из наших первых вопросов-ответов я сразу просек, что Василий знавал настоящего Рабера и не раз беседовал с ним на предмет знаний и обычаев Воров в законе, которые пришли на смену обычаям старых жиганов. Все объяснилось очень легко. Василий и Михаил Рабер вместе три года торчали в одном лагере на БАМЛаге[5].

Увидев меня в первый раз, Василий пожал мне руку и произнес:

– Здрав будь, Михаил!

Волосников при первой нашей встрече не спускал с меня и Василия внимательных глаз. Поговорив со мной о разных мелочах, Василий неодобрительно посмотрел на майора и обратился к Волосникову:

– Ты, майор, на Михаила волком не смотри, он черноту не раскидывает и пузыри не пускает! Памарки у него, точняк[6]. И то, что Михаил это, верно. Я по нему вижу, узнал, не ошибаюсь.

– Как ты это понял? – вскинулся Волосников.

– По его рукам, – усмехнулся Василий. – У Михаила привычка одна есть. Он, когда нервничает, указательным пальцем правой руки по ногтю большого пальца левой руки постукивает. Незаметно так. Не заметил, майор, что ли? Привычку искоренить невозможно.

И убежденно добавил:

– Где-то приложили его крепко. Жаль, конечно, но я в стороне не останусь, помогу ему, чем могу. У меня к Михаилу должок старый висит, я жизнью ему обязан, когда он за меня впрягся на правилке. Было такое дело.

Волосников только руками развел. Но после этого разговора он заметно успокоился и стал менее насторожен ко мне.

– Не мое дело, конечно, майор, но зачем тебе и полковнику Москаленко Миша Рабер понадобился? – спросил Василий. – Я то, старик уже, жизнь почти прожил, а он?

Волосников отговорился общими фразами. Не знаю. Выполняю приказ. Выслушав истории о стигматах, Василий долго размышлял. Мнение его прозвучало примерно так:

– Жизнь она конечно сложная штука. Слышал не мало я об этих фанатиках религиозных. А Мише знак сам Господь подал, тело его очистил от воровской скверны. Завязывать ему видно надо. Иначе беда может приключится…

Так началось мое общение с Василием.

Василий действительно оказался крупнейшим специалистом по татуировкам. Он заставил меня раздеться, критически осмотрел со всех сторон, что-то прикинул в уме и приступил к делу. Я думал, что он сразу начнет делать мне первую татуировку, но я ошибся. Василий сначала измерил татуировки на фотографиях, сделанных с тела мертвого Рабера, перерисовал их начал свою кропотливую работу.

Признаюсь, что Василий не давал мне скучать ни одной минуты. Напряженно и профессионально работая иглой, он часами объяснял мне, что означает та или иная воровская набойка. Кто из воров, и в каком порядке наносит их на тело. Он заставлял меня повторять свои рассказы, обязательно убедившись в том, что я все запомнил. Василий приходил ежедневно и выполнял свою работу не менее шести часов. Кроме этого он постоянно перемешивал свою речь лагерным и воровским жаргоном, а когда объяснял смысл набивки, то в его речи слова русского языка исчезали совершенно. Через несколько дней общения он стал заставлять меня общаться с ним на фенечке, которую я заучивал как иностранный язык и тут же начинал использовать в своей речи. Часть слов мне была известна с лагеря, а тут я еще обнаружил что множество слов и выражений в русском языке начала 21 века взято из воровского жаргона середины 20 века и просто молча, удивлялся.

Наверное, было смешно посмотреть со стороны на меня и Василия, который орудуя иглой, рассказывал мне различные истории, обычаи, законы воровского мира, уловки, табу и многое другое.

Василий постоянно экзаменовал меня, объясняя, что я, хотя и носитель новых воровских традиций, но вор, который застал традиции старых жиганов. Теперь молодые воры могут не знать, чему учил воров в прошлом “Иван”, но я был обязан “вспоминать”, так как я – приемник нового воровского закона.

Мне стоит немного пояснить, что это все означает. До революции, или как говорил Остап Бендер, “до исторического материализма” воровской мир имел достаточно четкое разделение, хотя и не такое резкое, как в послевоенное время. Все каторжане подразделялись на “разбойников”-душегубов, потом, далее на самых разных людей, попавших за различные преступления, таких как подлог, мелкая кража, поджог и, наконец, жиганов. Жиганами назывались урки, которые объединялись в группы и имели свой общак. Группами жиганов руководили авторитеты – “Иваны”. Василий как раз был одним из последних “Иванов”.

Но, как оказалось, урки-жиганы были не просто налетчики-грабители, они имели определенные марксистские идеалы, прикрываясь которыми, они могли запросто грабить почтовые кареты, банки, богатые дома. Они считали себя революционерами, действующими на благо народа. Часть награбленного они действительно отдавали в казну нарождающейся революции, подкармливая различные антиправительственные течения и партии. И это был их щит, которым урки-жиганы с большим успехом прикрывались от закона. Если по царскому суду простого бандита могла ждать каторга сроком на десять лет, и даже высылка на Сахалин, то пылкий революционер легко мог отделаться двумя годами заключения и ссылкой. Не в Сибирь, а ссылкой, которая подразумевала не появляться в черте двух крупнейших городов: Москвы и Санкт-Петербурга.

Но вот грянула Революция, которая принесла жиганам множество тревог и неудобств. Их положение заметно ухудшилось. Не тяжелыми статьями законов, а отсутствием идеи. Если в стране все стало народное, то теперь всякий грабеж нельзя было назвать сделанным на благо революции. Контрреволюции, да. Но это было уже опасно. Могли и расстрелять. Тем более значительная часть революционеров: эсеров, меньшевиков и других, тоже оказалась в тюрьмах. Урки смотрели на них теперь не как на “братьев”, а своих врагов. Часть жиганов отошла от воровской традиции, но другая часть уцелела, уйдя в подполье. И они не прогадали. С 1927 года на каторгу потянулись раскулаченные крестьяне. Остатки жиганов поняли, что наступило их время. Были произведены некоторые перестановки в воровском законе, и к тридцатому году в СССР образовалась новая молодая масть черных воров, которые тоже именовались урками, но не жиганами, а “Ворами в законе”.

Я не удержался и шепнул Василию вопрос о Сталине:

– А усатый, по-твоему, тоже был жиганом?

– А ты как кумекаешь? – Василий даже перестал меня колоть иглой.

– Не стал бы он всю страну в лагерь превращать, если бы не был жиганом в молодости, – ответил я. – Гуталинщик наш три года в Сибири в ссылке провел.

Василий криво усмехнулся. Потом ответил:

– Если бы он был “Иваном”, никогда бы так не поступил… Не дорос он до Ивана. Не дорос…

Воровская фенька оказалась сложной. Многие ее слова имели по несколько значений. Кроме того были ее различные диалекты. Например, “туфта”[7] или “тухта”. Слово вроде бы одно, но по тому, как его произносить, можно иногда узнать в каких лагерях сидел арестант.

Через два месяца работа над набивками была закончена. Василий с помощью химии мастерски состарил их, и я любовался своим изрисованным торсом в зеркале.

– Ну и как успехи у нашего ученика? – поинтересовался майор Волосников у Василия, когда его работа была закончена.

– Быстро наблатыкался, – произнес Василий. – Ботает по фене как соловей, заслушаешься. Не каждый вор его поймет до конца.

Я был прилежным учеником и, подтверждая слова Василия, осыпал Волосникова скороговоркой длинных, замысловатых фраз на фенечке, от которых у него округлились глаза.

Волосников тоже активно работал со мной параллельно с Василием, но больше по общим вопросам.

Чтобы полностью соответствовать облику вора-рецидивиста Рабера, меня ночью тайно вывозили к стоматологу, который заменил мне два передних, выбитых в Читинской тюрьме зуба на золотые коронки.

Я думаю, что мои выбитые зубы – не простое совпадение, а закономерный закон моего внедрения в прошлое. У настоящего Рабера именно эти зубы заменял золотой мост…

Бормашина, древняя как все, что меня окружало, больше походила на средневековое орудие пытки. Но меня спасало от свирепой боли то, что я имел возможность перед тем как сесть с стоматологическое кресло принимать внутрь немного спирта, который действовал как наркоз. Что еще оставалось делать? Но зато коронки мне поставили добротные, на совесть и я как-то сразу к ним привык.

04 мая 1949 года. 12 часов 33 минуты по местному времени.

Конспиративная квартира МГБ город Чита.

***

Однажды Волосников предложил мне сыграть в карты.

– Карты, – стал объяснять он мне, – важная составляющая в жизни блатного. На них играют на интерес, больше на деньги, но случается и на свою жизнь или чужую. Иногда проигрывают не только часть тела, но и людей и целые бараки…

Я усмехнулся и взял в руки новую колоду карт:

– Во что играть будем, гражданин начальник?

И ловким движением я перебросил по воздуху карты по одной из левой руки в правую. На короткий момент колода превратилась в мехи гармошки. Красиво.

Волосников качнул головой, выражая восхищение, спросил:

– Василий научил? – с любопытством спросил он.

– Не смеши, начальничек, – развязно ответил я, ловко тасуя колоду, и объявил: – В двадцать одно!

Я скинул в раздачу по три карты. Волосников взял свои карты, попросил еще одну. Я сдал ему и, не смотря в свои карты, положил себе четвертую.

– Вскрываемся? – я откровенно веселился.

– Перебор! – Волосников бросил карты.

– Двадцать одно! – объявил я и перевернул свои карты. На столе лежали два короля, дама и десятка.

– Поразительно! – восхитился Волосников. – А ну-ка, попробуем по другому!

Майор вытащил из кармана брюк другую колоду игральных карт, уже не новую и протянул мне:

– Тасуй!

Я взял карты. Задумчиво стал их перетасовывать. Я словно слушал, как они дышат. Сделал крест, смешав в одну колоду заранее разделенные две стопки, снова перетасовал, и снял верхнюю. Держа ее рубашкой к себе, показал Волосникову, назвав:

– Семь крестей!

Взял вторую, повторив жест:

– Валет бубен! Крапленая колода!

Волосников даже вскочил:

– Такое умел делать только Рабер!

– Конечно, – спокойно согласился я. – А разве я не Рабер, гражданин начальник?

– Но когда ты этому научился? Ты что-то вспомнил?

– Нет. Но как говорят буддийские монахи мы всегда раньше кем-то были. Может я и был раньше Рабер или Рабер был мною? – загадочно ответил я.

Волосников по привычке провел указательным пальцем по бровям:

– Предлагаю провести еще одну тест-проверку.

– Каким образом? – заинтересовался я.

– Рабер был неважным стрелком. Да и вообще огнестрельным оружием пользовался крайне редко. Но зато умел великолепно умел бросать ножи. Что ж, посмотрим, как ты справишься с этим заданием.

Я справился. Через неделю я уже бросал ножи не хуже циркового артиста, заранее зная место, куда воткнется отточенное лезвие. Это были не ножи спецназа или специальные ножи. Нет. Я бросал различные финки, шабер, столовые, заточки.

Волосников взглянув на мои результаты, остался ими доволен. Только сказал:

– Не забывайте, Михаил Аркадьевич, что оружием может служить все, что попадает человеку в руку. Даже безобидным карандашом легко можно убить человека, проткнув ему горло…

Мне пришлось заучивать не только систему блатной иерархии, но и вникать в строение структуры МГБ. Волосников объяснил мне, что необходимость эта является тоже насущной, чтобы быть в курсе всех изменений во внутренней системе. А эта структура была в постоянном движении, формировались новые отделы и управления, упразднялись старые, переходили в другое ведомство…

По тем данным, которые попали ко мне, к сентябрю 1949 года вся структура МГБ имела следующий вид:

Секретариат

Секретариат ОСО при Министре

Инспекция при Министре

1-е Главное управление (разведки)

2-е Главное управление (контрразведки)

3-е Главное управление (военной контрразведки)

4-е Управление (розыскное)

5-е Управление (оперативное)

6-е Управление (шифровально-дешифровальное), которое доживало свои последние дни в связи с окончанием военных действий.

7-е Управление (наружное наблюдение)

Транспортное управление

Главное управление охраны

Главное управление внутренних войск.

Управление войск правительственной связи.

Следственная часть по особо важным делам

Отдел “А” (учетно-архивный)

Отдел “Б” (применение оперативной техники)

Отдел “В” (перлюстрация корреспонденции)

Отдел “Д” (изготовление и экспертиза документов)

Отдел “ДР” (диверсионно-разведывательный)

Отдел “К” (по контрразведывательному обеспечению объектов атомной промышленности)

Отдел “О” (по оперативной работе среди духовенства)

Отдел “Р” (радиоконтрразведки)

Отдел “Т” (по борьбе с терроризмом)

Отдел оперативной техники

Тюремный отдел

Управление делами

Хозяйственное управление

Центральная бухгалтерия

Спецотдел МГБ при Государственном хранилище ценностей

Управление кадров

Финансовый отдел

Юридическое бюро

Вот такая картина. Я, как, оказалось, был приписан к четвертому Управлению МГБ.

–

[1] Доходяга (жаргон) – истощенный человек.

[2] Голубятники, иногда чердачники (жаргон) – ранг низко стоящих воров, крадущих сохнущее белье. Чердачник так же обозначение БОМЖа.

[3] Воздушники (жаргон) – воры, крадущие продукты питания с лотков на рынке.

[4] Правилка (жаргон) – разбор конфликта между заключенными по закону, правильным понятиям. “Суд над товарищем”.

[5] БАМЛаг – исправительно-трудудовые лагеря по строительству Байкало-амурской магистрали НКВД СССР.

[6]…волком не смотри, он черноту не раскидывает и пузыри не пускает! Памарки у него, точняк (жаргон) – Не подозревай напрасно. Он не притворяется и не обманывает, что ничего не помнит. Я знаю.

[7] Туфта (жаргон) – неправда, не заслуживает внимания, не серьезно.

ГЛАВА 8. В ШУМНОМ БАЛАГАНЕ.

“К началу 1945 года в районах Читинской области создалось катастрофическое положение с продовольственным обеспечением сельского населения… в колхозах… хлеба не имеется совершенно, колхозники питаются разными отходами, оставшимися от очистки хлеба, по существу травой… райотделением УНКВД отмечены случаи употребления в пищу павших животных и кошек; тяжелое положение с продовольственными ресурсами в колхозах, систематические перебои со снабжением хлебом населения городов и районных центров приводят население к истощению и заболеванию алиментарной дистрофией, отмечены также отдельные случаи опухания и смерть от истощения”. Из доклада в Москву начальника УНКВД Читинской области И. И. Портнова от 1 марта 1945 года.

04 июня 1949 года. 18 часов 36 минут по местному времени.

Конспиративная квартира МГБ город Чита.

***

Через два дня после отъезда Василия меня ожидал приятный сюрприз. В этот раз майор Волосников приехал ко мне не один, а привез с собой стройную миловидную женщину, немного старше тридцати лет. Она была одета модно, но несколько вызывающе. Так примерно должна выглядеть жена начальника среднего ранга, живущая в роскоши и неге, имеющая поклонников и привыкшая выслушивать от них комплименты. Немного легкого макияжа создавали декорацию ее властности, а холодные голубые глаза лишь усиливали первое впечатление. Было в ней и нечто неуловимо жестокое. Эдакая чуждая красота одинокой горной фиалки на снегу, на которую смотришь как на холодную статую в музее.

Она вела себя несколько развязно, но впечатление от ее легкой доступности было обманчиво. То, что она явилась сюда вместе с Волосниковым, говорило о многом. Не могла первая попавшаяся женщина явиться на конспиративную квартиру МГБ, где готовят резидента для заброски в лагеря ГУЛага.

Я терпеливо ждал, что скажет Волосников. Но женщина заговорила первая:

– Мария! – представилась она, изучающе глядя мне в глаза.

– Меня зовут Михаил, – глупо заулыбался я в ответ. – Очень рад знакомству!

Мария хмыкнула, и слегка задев меня плечом, прошла на кухню. В руках у нее оказались две кошелки, из которых донесся знакомый звон стеклянной тары, о содержимом которых было нетрудно догадаться.

Волосников ухватив меня за бобочку[1], потащил в комнату. Там, придвинув свое лицо к моему, он тихо прошипел:

– Ты потерялся!

И начал делать мне выговор:

– Увидел маруху[2] и сразу потерялся! Раскис! Повел себя как фраер последний! Ты – вор! Никогда, слышишь, никогда не забывай это. – И передразнил: – “Меня зовут Михаил. Очень рад знакомству”. Коротко надо: “Миша”. С бабами можно крепко обжечься. А в лагере из-за этой ерунды сразу запалишься. У баб язык длинный, сразу разболтают ворам о твоих серенадах и все, кранты. Уважение враз потеряешь!

– Просёк я, начальник! – смущенно ответил я. – Больше не зашухерюсь, зуб даю! Бл…ю буду!

Конечно, Волосников здесь был прав. Но зато мой прокол, заставил меня сделать полезный вывод для себя, что надо всегда быть готовым к любой ситуации.

– Ты с Марией будь поосторожнее, – намекнул майор. – Сам поймешь почему…

Я пошел вслед за Волосниковым, пытаясь определить, что это за женщина и почему ее нужно остерегаться. Взглянув на кухонный стол, над которым вовсю хозяйничала Мария, я сразу понял, что пить мне сегодня придется даже очень много.

Скорее всего, меня ожидал очередной экзамен. Знать бы какой! Ничего, сейчас станет все ясно.

Мария, оказалась старшим лейтенантом МГБ, которую прислали на время моей стажировки. Кто ее прислал и чему она меня будет учить, я спросить не сумел или забыл. Мария искусно переводила разговоры на различные темы и вроде ничего не происходило, но мне быстро стало ясно, что это хитро разыгранная форма допроса, когда допрашиваемый от водки размякает в домашней обстановке и становиться частично уязвимым. Мария пила водку наравне со мной, но не пьянела. Наверное, ей пришлось выдержать в своей жизни множество застолий с обильными возлияниями. Но не пьянел и я. Мы оба играли, но каждый в свою игру. Она пыталась подловить меня, я – сбить ее со стройной линии скрытого допроса. Мне это удавалось во многом благодаря фенечке, которую Василий сумел мне передать во всей глубине. Я чувствовал, что Мария понимает воровской жаргон, но те обороты, которые передал мне старый урка-Иван, ей были непонятны. И еще я мастерски использовал национальную манеру разговора, отвечая на любой вопрос вопросом. И она, не имея возможности жестко ставить вопросы, сбивалась.

Майор Волосников сообщил, что наверху принято решение о создании для меня конспиративной семьи, прикрываясь которой я смогу свободно появляться на улицах города. Он вынул документы и передал их мне. Я бегло просмотрел паспорта и все остальное. Мне достался паспорт на имя Штерна Наума Исааковича, по которому значилось, что я, бухгалтер-счетовод, отбывал наказание в ИТЛ за растрату государственных фондов, недавно освободился и проживаю по указанному адресу на законных основаниях. Работаю я в жилконторе разнорабочим. Второй паспорт был на имя Штерн Марии Викторовны, освобожденной из лагеря по актировке, домохозяйки. В общем, такая типичная воровская семья, вызывающая симпатию и умиление.

Свою женитьбу я с удовольствием обмыл и закусывал жареным мясом. Мясо было вкусное, с уксусом и луком. Почувствовав прилив душевных чувств, меня потянуло к Марии.

Как подобает урке, развязно и с наглецой, я спросил Марию:

– Ну и когда мы вместе на перинах дохнуть[3] будем?

Мария окатила меня насмешливым взглядом:

– Быстр! Ой, как быстр! Не сегодня, мужинек…

– Уже есть надежда, – радостно хихикнул я.

Два часа мы дружно пьянствовали. В голове у меня шумело.

– Мария, – сказал Волосников прощаясь со мной у двери, – женщина умная, ты ей палец в рот не клади. Всю руку откусит. Но веселая, шебутная бабенка, скучно с ней не будет…

С появлением Марии нужда в ношении бороды и парика отпали сами собой. Я снова стал Рабером, живущим под чужой фамилией и паспортом.

Спали мы с Марией порознь, в разных комнатах.

07 июня 1949 года. 13 часов 36 минут по местному времени.

Толкучка города Читы.

***

В своей новой личине освобожденного из тюрьмы Штерна Наума Исааковича я предпринял поход на городскую барахолку в сопровождении Марии. Узнав цены, я поразился дороговизне, которая царила здесь. Продавали не только поношенные вещи, не только старые, но откровенно говоря, годные только в утиль. Здесь можно было купить обувь, одежду, продукты. Среди китайской и немецкой тушенки лежали ржавые, погнутые гвозди, выложенные на прилавках кучками. Продавали старые патефонные пластинки, луженые кастрюли, настенные часы с кукушкой и трофейную бытовую технику из Германии. Где-то из под прилавка лениво шла торговля оружием. Немецкий Вальтер или Парабеллум стоил две тысячи рублей. Совсем недорого. Легче было приобрести ствол с патронами, чем хорошую фомку.

Зарплаты у населения были небольшие: 500 рублей получал чернорабочий, мастер высшей квалификации 1200 рублей, но основная масса людей имела доход в среднем в 630 рублей в месяц. Велика ли была эта сумма? Хлеб был относительно дешев: килограммовая буханка хлеба из пшеницы продавалась по цене 4 рубля 40 копеек, а черный стоил трешку. Примерно столько же стоил литр молока, где три, а где четыре рубля. Но молоком и хлебом сыт не будешь. Килограмм сахара или литр пива можно было приобрести за 15 рублей, килограмм гречневой крупы, свежей рыбы или десяток яиц третей категории за 12 рублей, подсолнечное масло, литр в разлив – 30 рублей. Зато сливочное масло стоило 64 рубля килограмм, чуть дешевле водки, пол-литра которой стоили на четыре рубля дешевле. О мясе я вообще умолчу, его многие люди вообще не видели из-за дороговизны. Торговали им на рынке спекулянты, люди брали даже дешевые кости с хрящами и жилами небольшим весом, не больше двести-триста граммов.

Можно жить на эти деньги одному? Наверное. Но у большинства женщин были дети: двое, трое, четверо… И не было мужей. При этом не надо забывать про обувь, одежду, мыло и различные хозяйственные мелочи. А квартплата и дровяное отопление? Керосин для освещения.

Мебель? У многих семей была не покупная, а самодельная мебель, сбитые из досок кушетки, самопальные скамейки и шкафы. Кому из населения удавалось разжиться железной армейской кроватью с сеткой считали ее большой роскошью.

Но самым страшным прессом для населения были государственные займы на восстановление и развитие народного хозяйства после ВОВ. Их обязаны были брать все. На некоторых предприятиях до третьей части месячной зарплаты выдавали государственными облигациями.

Бедно жили, очень бедно.

Потолкавшись на рынке, я, щурясь от солнца, выслушивал от своей “жены” ненавязчивые поучительные наставления: “Вон тот, мужичек в клетчатом пиджачке, скорее всего вор-карманник”; “У этого продавца, скорее всего под прилавком есть водка. Купи пару бутылок для отвода глаз”.

Все это она говорила с милой улыбкой, прижимаясь ко мне и со стороны казалось, что мы влюбленная пара праздношатающихся горожан, которые пришли на базар за покупками. В руках у Марии была широкая кошелка, которую она несла прижимая к себе.

– Начальник, – обратился я к бородатому мужику, торгующему салом. – Пару бутылочек беленькой не запродашь? Душа горит.

– Дык, нетути, – ответил он, оценивающим взглядом скользя по моему портрету. – Откедова ей у меня взяться? В магазин ступай. В гастроном.

– Ты, дядя, понты не гони. Глядишь, и найдется! – я осклабился ему в лицо, сверкнув золотыми фиксами. – А я не обижу, заплачу.

Моя бандитская внешность и манеры его немного успокоили.

– Давно освободился? – спросил он, беспокойно бегая глазами по сторонам.

– На днях, – нагло соврал я. – Ну так как?

– Сто шестьдесят рубчиков гони, – сдался он.

Получив деньги спекулянт, косясь на соседних продавцов, быстро всучил мне две сорокоградусных поллитры Московской особой с зеленой этикеткой и со скучающим видом снова замер за прилавком.

– Ладушки, – я быстро сунул бутылки за пазуху, жалея, что это не водка двойной очистки, пятидесяти или пятидесятишестградусная и неторопливо вернулся к Марии.

На барахолке я присмотрел для себя хорошие яловые сапоги и решил, что тут делать мне больше нечего.

Когда мы вернулись домой, Мария, посмотрев на меня, односложно отметила:

– Высший бал тебе. Держишься правильно. Пожалуй, я тебе совершенно не нужна, как инструктор, Наум.

– Ты, что ты, Маша, – отозвался я польщенный ее оценкой. – Без тебя мне будет неуютно.

Мир не без добрых людей, особенно в это лихое время. Не успели мы сесть за стол и пропустить по пару стаканчиков, добытой мной из под прилавка водки, в дверь раздался требовательный стук.

– Кого это принесла нелегкая? – вопросила Мария, тревожно посматривая на меня.

– Соседка за солью пришла! – ответил я, внутренне напрягаясь.

Я быстро сунул финку в голенище сапога, успев заметить, как Мария извлекла свой табельный ТТ и передернула затвор, досылая патрон в патронник.

– Будь осторожен, – предупредила она, когда я пошел открывать дверь.

Это была не соседка. На пороге стоял молодой милиционер в звании старшего лейтенанта.

– Чем обязан высокому начальству? – уточнил я.

– Проверка паспортного режима! – отозвался старлей. – Предъявите ваши документы! Откуда прибыли? Кто еще тут проживает?

– Это, пожалуйста, гражданин начальник. Это мы мигом, – переключаясь на блатную манеру разговора и пропуская представителя власти в квартиру, ответил я. – Только извините за назойливость, светаните ваши документики, а то урки в конец совсем оборзели, в шмутки мусорские рядятся, на человеков шухер напрасный наводят.

– Да как ты смеешь? – возмутился старлей, видимо еще не привыкший к такому обращению. Но потом, чуть подумав, не стал со мной спорить и нехотя показал раскрытое удостоверение:

– Оперуполномоченный по городу Чите, старший лейтенант Соколов!

Я ушел в комнату и вынес документы, которыми нас с Марией снабдил майор Волосников.

– Все чин чинарём, гражданин начальничек! – пел я елейным голосом, пока оперуполномоченный просматривал наши бумаги. – На свободе нахожусь по чистой амнистии, моя супружница, значит, тоже. Вы не думайте ничего плохого, завязали мы, я на работенку непыльную уже устроился… Так, что мы граждане законопослушные и что бы обидеть кого, нет, боже упаси!

Старлей просмотрел документы, вернул их мне:

– На воинский учет встать надо! – заметил он.

– Так у меня белый билет! – напомнил я. – Язва. Пить доктора запретили. Не злоупотребляю, как есть балакаю[4].