Текст книги "Трудный возраст (Зона вечной мерзлоты)"

Автор книги: Егор Молданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Он еще скалится в моем кабинете, – взревел Папа, чуть ли не топая от негодования ногами. – Я научу тебя уважать старших! – Я пытался что-то вставить, но словоизвержение Папы было неудержимо. – Екатерина Васильевна, – обратился он к Маркизе, переводя дыхание, – срочно ко мне Николая Тимофеевича.

– Сейчас, – и Маркиза в два счета испарилась из кабинета, оставив после себя приторно-сладкий запах духов.

– Зачем вы вызываете Гаврилова? – поинтересовалась Марго, подходя к директорскому столу. – Если для того, чтобы засадить парней в изолятор, то я категорически против, – ее голос звучал уверенно и непоколебимо. – Изолятор – это антипедагогично.

Лицо Папы снова пошло бурыми пятнами.

– Маргарита Николаевна, – он мрачно и недовольно посмотрел на Марго. – Прошу вас – без наставлений. Вы разве не видите, что себе позволяет этот наглец, – и он ткнул пальцем на Комара.

– Что я такого себе позволил? – возмутился Валерка. – Попросил только не разлучать меня с другом.

Папа молча открывал и закрывал рот, как будто не мог найти слов, чтобы выразить свое негодование. У меня в животе похолодело от страха. Наконец директор вышел из состояния ступора, оклемавшись, прыжком подскочил к Комару и стукнул его рукой со всей силы.

– Размахался руками, – Валерка вытирал кровь с разбитой губы. – Думаешь, придурок, если директор, то все можно.

– Что? – рявкнул Колобов, разбрызгивая слюни налево и направо. – Я тебя пришибу, как таракана!

– И лет на десять сядешь, – остудил пыл директора невозмутимый тон Комара. – Напугал. Не таких грозных видели, и ничего – живы.

Комар выглядел бледнее обычного, но весьма решительно. Папа схватил Валерку за шиворот и с силой потащил из кабинета. Он с грохотом открыл дверь, чуть не сорвав ее с петель. Я как увидел Папу – взгляд дикий, волосы всклокочены – сразу понял, нам с Валеркой пришел полный капздец.

– Ты у меня землю грызть будешь! – задыхаясь, кричал Папа, пиная ногами Комара. – Я тебя в изоляторе сгною! Будешь у меня там до Нового года париться.

Мы с Марго выскочили за директором в коридор, там уже находились Маркиза с Гиббоном.

– Тимофеевич, на неделю этого гаденыы-ш-ш-ша, – он ткнул пальцем в Комара, – в изолятор, и дружка его заодно прихвати, пусть подумают над своим вызывающим поведением.

В коридоре собралось уже большое количество зрителей, среди них я увидел ехидную довольную ухмылку Щуки. Все с интересом лицезрели картину “Папа в бешенстве”. Маркиза что-то пискнула, но ее никто не слушал.

– Я напишу Горбачеву. Ты вылетишь из Клюшки в три счета! – не унимался, грозился Комар.

Я посмотрел на Папу и увидел в его глазах испуг, вспомнились слова Комара: “Я бомба замедленного действия!”

– Однако новенькие дают, – воскликнул кто-то восторженно.

– Затухни, Зажигалка, – мрачно выдавил сквозь зубы Щука. – Не три губы, если хочешь, чтобы были целы зубы.

Бедный пацан по имени Зажигалка мгновенно заткнулся.

– Тимофеевич, уведите их быстрее, – взмолилась Марго, боясь, чтобы Комар чего-то еще такого не отчебучил.

Гиббон клешнями вцепился в наши руки и повел по коридору. Нас молчаливо провожала толпа сочувствующих лиц.

Изолятором оказался бывший туалет в подвале. Я сразу оценил одноместный “люкс”. В особый восторг меня привел горько-прокислый фекальный воздух. “Глюк неповторимый”, – горько пошутил я про себя. От перспективы провести в этом одноместном номере бесплатно неделю я вначале очумел, но потом смирился – со мной же будет Комар. Жить негде, вот и живешь где попало, а в народе почему-то называют бомжом.

– Ну, как санаторий? Стучать в дверь бесполезно, все равно никто не услышит. Вам здесь понравится, – закрывая нас на амбарный замок, съехидничал Гиббон.

– Нам уже нравится, мы просто в диком восторге, – в унисон крикнул Комар и стукнул в дверь ногой.

В углу “люкса” валялись скомканный, свалявшийся матрац и такая же страшная ватная подушка без наволочки. Через пятнадцать минут нас уже слегка подташнивало, а у меня еще в придачу заломило в висках.

– Через тройку дней мы станем с тобой кончеными наркоманами, – горько заключил я.

– М-д-а-а, – скорбно протянул Комар. – Может, здесь все-таки принято подавать чашечку кофе на сон грядущий, как в лучших домах Европы.

На двери, обитой проржавленным листом железа, кто-то коряво нацарапал гвоздем: “Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг”.

– Однако юмористы здесь были и до нас, – Валерка подошел к двери и со всей силы пнул ее ногой, но не только не облегчил этим злость, а почувствовал себя еще хуже: заболел, вдобавок ко всему, и большой палец ноги. – Сволочи, – крикнул Валерка, прекрасно понимая, что его никто не слышит.

Комар вернулся к матрацу, прилег и сразу приподнялся – матрац вонял мочой. Мы молчали. Тело стал пробивать холод, с каждой минутой все сильнее и сильнее донимал голод. Живот бурчал, казалось, будто все кишки перепутались. “Уснуть бы как-нибудь”, – безнадежно подумал я. Комар все-таки прилег на матрац, устало закрыв глаза. Мне показалось, что в дверь кто-то скребется. Мы напряглись и прислушались…

– Пацаны, как вы там? – поинтересовался незнакомый голос.

– Живы, только жутко холодно и жрать хочется.

– Большой Лелик с Марго постараются вас завтра отсюда вытащить, – заверил голос. – Курнуть хотите?

– Еще бы! – радостно воскликнул Комар.

– Погодьте минуту, – крикнул голос. – Я в щель засуну между полом и дверью.

Валерка вытянул из щели сплющенную сигарету, спичку и кусочек коробка.

– Спасибо, – благодарно крикнул он. – Тебя как звать?

– Зажигалка, я в группе у Большого Лелика.

Тут послышался какой-то шум за дверью, возня, потом звук падающего тела и до боли знакомый голос Гиббона:

– Поймаю еще раз, ноги повыдергиваю!

Нам искренне стало жалко парня, который проявил к нам участие и сочувствие и пострадал из-за нас от Гиббона. Нас снова поглотила тишина.

– Кажется, мы стали популярными, – стараясь придать голосу веселость, произнес я.

– Определенно, – согласился Комар.

Мы закурили переданную нам сигаретку, вдыхая полной грудью дым.

– Комар, ты неисправимый, – негодующе воскликнул я. – Нравится тебе устраивать себе и другим трудную жизнь.

– Разве это трудная жизнь?! – сыронизировал Комар.

– По-твоему, нет?

– Для разнообразия надо все попробовать, – саркастически произнес Валерка. – Жить надо так, чтобы тебя помнили сволочи!

– Ты оригинал, – глухо воскликнул я, меня немного морозило.

– Жизнь заставляет быть таким, – Комар зевнул. – Давай спать, утро вечера мудренее.

Валерка вырубился буквально сразу. Он лежал возле меня и дрых, иногда похрапывая. Я же долго не мог уснуть, снова полезли тягостные мысли, проплыли перед глазами лица, и выползли предательские слезы. Я их не вытирал, они текли и текли.

Среди ночи я почувствовал, что у меня температура: тело горело и меня всего лихорадило. Я растолкал Комара.

– Валерка, – прохрипел я. – Мне что-то совсем худо.

Комар живо вскочил, пощупал ладонью мой лоб.

– Тебя как будто засунули в духовку.

– Возможно, только мне от этого не легче, – заскулил я. – Комар, мне совсем плохо.

– Прижимайся теснее ко мне, так будет теплее, – Валерка рукой прижал меня к себе, я не протестовал.

Через какое-то время Комар заботливо спросил:

– Ну, как ты?

– На букву Х, – честно признался я.

– Надевай, – Комар снял с себя свитер.

– Нет, – слабо запротестовал я.

– Надевай! – приказал Валерка, натягивая на меня свой свитер, но это уже не помогало.

У меня начался бред, я склонял усыновителей, ругался с Буйком, что-то доказывал Кузнечику, грозился Гуффи.

Утром Комар принялся стучать в дверь. Мне казалось, что он поотбивает себе ступни ног, и все же он добился своего, его стук услышали, и еще через какое-то время дверь изолятора открыл Гиббон и ворчливо набросился на Валерку. Комар стал доказывать этому питекантропу, что меня надо срочно отвезти в больницу.

– Не умрет, – и Гиббонище ушел, закрыв за собой дверь.

Комар набросился на дверь, колотил ее беспощадно, но все напрасно: никто не приходил, никто не открывал. Валерка от бессилия расплакался.

Дверь открылась на следующий день под вечер – вбежали Марго, Большой Лелик и Спирохета. У меня все уже было как в тумане, никакой реакции на свет.

– Вызовите врача! – отчаянно кричал Комар, его самого уже тряс колотун.

Спирохета бросилась ко мне, ощупав меня, отчаянно завопила:

– В скорую срочно! И второго также в больницу, у него температура зашкаливает за сорок.

Все вокруг загоношились, забегали. Комар склонился надо мной, когда мы уже были в скорой.

– Ты только живи, слышишь!

Я разлепил губы и тихо выдавил из себя:

– Я в порядке!

Так мы на полтора месяца с Комаром загремели в больницу. Пришел октябрь, холод и сырость затопили окрестности. Валерку хотели раньше выписать, но он уломал врача продержать его до моей выписки. Папа лично за нами приехал, всю дорогу он хмуро молчал, не проронив ни слова.

Клюшка встретила нас, как героев, радостным криком: “Комара с Сильвером привезли!” Через минуту нас обступила толпа обитателей, из которых я знал только одного Зажигалку. Он был длинный, тощий и нескладный, с большими руками и ступнями, лицо его было усыпано веснушками. Зажигалка несколько раз втихую приезжал к нам в больницу и сообщал все клюшкинские новости. От него мы узнали, что Железная Марго добилась закрытия изолятора. Клюшка по этому поводу гудела неделю, и еще я узнал, что мне дали кличку Сильвер. Это лучше, чем Хромоножка.

Папа раскидал нас в разные группы. Я попал к Большому Лелику, Валерка к Гиббону, но жили мы в одной комнате. Это уже сделала Железная Марго.

Суета и суматоха клюшкинского дня завертела, закружила нас, словно водоворот: одно, другое, третье. Целый день нас с Валеркой не трогали, меня же не покидало ощущение смутной угрозы. Комар успокаивал: “Расслабься, все нормально!” – но я держал ушки на макушке. Мне было неспокойно. Глубоко после отбоя в спальню зашли три жлоба, один из которых скомандовал:

– Пошли прописываться!

Я все понял без лишних слов, Комар спокойно встал, напялив на себя треники. Нас под конвоем повели в туалет, баба Такса дрыхла у себя в каптерке, оттуда раздавался ее могучий храп, дежурного воспитателя в помине не было видно, наверное, дрых у себя дома на кровати в обнимку с женой.

Щука, в новых синих шелковых с красными лампасами спортивных брюках и футболке “Рибок”, вальяжно восседал на подоконнике, рядом сидел Никита и курил в раскрытое окно. Шестерки расположились у кафельной стены. Как только нас завели, в туалете повисла тишина, на нас смотрели, как на смертников.

– Ну, что, будем прописываться? – ехидно хмыкнул Щука.

– Попробуй, – вызывающе ответил Комар.

– Не сокращайся, – Щука вскочил с подоконника. – Комар, мы тебя трогать не будем, – Щука гаденько рассмеялся и вразвалку подошел вплотную ко мне. – Ты же у нас крутой, а вот с твоим малахольным хромым дружком мы потешимся.

Чей-то увесистый кулак свалил меня на пол, от боли в глазах полыхнули искры. Я лежал, распластанный на полу, как на кресте, тяжело дыша, словно после долгого бега. Лицо горело от полученного удара, с носа текла кровь. Щука восторженно распевал:

– Сейчас прольется чья-то кровь… – и все вокруг, как помешанные, ржали, один только Никита смотрел на все безучастным взглядом.

– Щука, не трогай друга, – дико завопил Комар. – Накостыляй мне, но Аристарха не трогай.

– Поздно, Комар, – наслаждался триумфом Щука, его лицо самодовольно светилось. – Хочешь спасти друга, – Щука с прищуром посмотрел на Валерку, которого за руки держали двое, – оближи мой кроссовок, и я не трону хромого Сильвера, слово пацана!

– Комар, – собственный голос показался мне придавленным. – Мы потом ему отомстим!

– Заткнись, хромоножка!

Щукин снял носок и силком пихнул его в мой рот, пренебрежительно произнес:

– Постирай их, пожалуйста, – смеха не было, напротив, повисло неодобрительное напряжение.

– Щука, – вмешался молчаливо наблюдающий за всей экзекуцией Зажигалка. – Оставь пацанов!

– Что ты сказал? – Щука застыл от изумления на месте. – Я что-то не врубился?!

– Что слышал, – спокойно повторил Зажигалка.

– Срань господня, – взорвался Щука, и в этот момент открылась дверь и в проеме застыла фигура Большого Лелика.

– Что здесь происходит? – голос его полностью изменился. Никакого благодушия в нем больше не осталось, только гнев и резкость.

На мгновение все оцепенели, никто не ожидал увидеть в такое позднее время в туалете Большого Лелика.

– Щукин, – раздался ледяной голос Большого Лелика. – Я же предупреждал тебя, чтобы ты не вздумал устраивать парням прописки. – Лицо Щуки мгновенно побурело, как у свеклы. – Отпусти пацанов.

Похоже было, что у Щуки крутилась на языке не одна парочка отборных словечек, но он сдержался и молча наблюдал за действиями воспитателя.

– Как ты, Аристарх? – заботливо спросил меня Большой Лелик, не обращая внимания на перекошенное от злости лицо Командора.

– Стандартно, – ответил я приглушенно.

– Хорошо, – Большой Лелик устало опустился на деревянную табуретку, которая стояла у плиточной стены. – Командор хренов, – задыхаясь, выдавил Большой Лелик, угрюмо покачивая головой. – Забыл, как тебя в этом же туалете чморил Батон, когда ты мелким соплежуем прибыл на Клюшку?! Освежить тебе память, напомнить при всех?! – Округлое лицо Лелика раскраснелось. Он облизал губы и хрипло переспросил: – Напомнить?!!!

Щука стушевался, озлобленно опустил глаза, слова Большого Лелика подмачивали его репутацию.

– Еще раз увижу между вами разборку, – воспитатель взглянул на Щуку, сосредоточенно сдвинув брови, – не приведи Господь, ты в ней будешь зачинщик, пеняй тогда, Командор, на себя!

Щукин, стиснув зубы, молчал.

– Комаров, – Большой Лелик посмотрел Валерке в глаза, как глядят честные люди. – Ради всех святых угодников, не окрысься, как некоторые здесь, – в голосе Большого Лелика прозвучало предостережение. Он тяжело поднялся с табуретки. – Марш все по комнатам.

Все разошлись, понимая, что это временное затишье. Понимал это и Большой Лелик, поэтому и бдил нас, как курица своих цыплят.

Первая наша с Валеркой ночь на Клюшке. Мы долго не могли уснуть.

– Пошли, – неожиданно проговорил Комар и рывком вскочил с кровати.

– Куда?

– К Щуке, – коротко отрезал Валерка. – Если не сейчас, то уже никогда.

– Что ты собираешься делать? – в горле у меня пересохло.

– Увидишь!

По дороге Комар кратко изложил свой план. Мы тихо пробрались в спальню Щуки. Все мирно похрапывали. Комар резко заскочил на кровать Щуки, зажал двумя руками ему рот и приставил к шее нож. Я уселся на Щукины ноги и блокировал их. Щука попробовал нас скинуть, бесполезно, мы держали его железно.

– Еще раз тронешь одного из нас хоть пальцем, зарежу, – хладнокровно произнес Комар. – Мне ничего не будет, кроме колонии или спецухи, – глаза Валерки лихорадочно блестели. – Для меня это санаторий, усек?!

Щука моргал перепуганными глазами.

– Ты не трогаешь нас, мы не трогаем тебя, идет?!

Щука вынужденно кивнул головой. Мы молча ушли из спальни. Щука крик не поднимал, боялся уронить свое командорское достоинство.

– Он нам этого не простит! – резонно заметил я, когда мы вернулись к себе и улеглись в кровати.

– Да, – согласился Комар, – но теперь он знает, что мы безбашенные, можем за себя постоять.

Если меня спросить, какие мои любимые школьные предметы, отвечу, не задумываясь: история и литература. Так, как вел историю Большой Лелик, так никто больше не сможет. Я знал, какие сигареты любил Сталин и Черчилль, какие спиртные напитки они обожали, какого роста был Петр Первый и размер его ноги, знал, что Григория Потемкина звали Циклопом, сколько и каких орденов было на парадном мундире у великого Суворова, хотя сам он был от вершка два горшка. Мы с Большим Леликом изучали историю деяний человеческих. После его уроков обыкновенный учебник истории был полон грохота сражений, шепота дипломатии, куртуазности придворного поведения. Иногда вся жизнь мира проплывала в моем сознании одним человеческим лицом.

Когда же я вспоминаю литературу, то в голову приходят не произведения Толстого, Достоевского, Тургенева, совсем не они. В голову приходит Пенелопа.

Никто не помнил на Клюшке, кто первым так странно назвал учительницу русского языка и литературы. Назвали – и все: Пенелопа, она и в Африке будет Пенелопой. Ее панически боялись. Было что-то резкое и непривлекательное в характере учительницы. В классе она была высокомерна, холодна и сурова, но в то же время умела завладеть нашим вниманием, и мы слушали ее, раззявив от восторга и удивления клювы. Иногда она казалась счастливой. Заложив руки за спину, она ходила по классу и рассказывала. Казалось, ей безразлично, о чем говорить. В проведении урока важным для Пенелопы было ее собственное настроение. Однажды, в период меланхолии, она с таким увлечением рассказывала личную жизнь Сергея Есенина, с его страстями, любовными похождениями и переживаниями, словно была его соседкой по кровати, хотя в программе Есенина и в помине не было, но ей хотелось нам рассказать о нем, а не о Салтыкове-Щедрине. В другой раз ее прошибло на анекдоты. Смех стоял невообразимый, внезапно Пенелопа опять сделалась холодной и суровой. Этих переходов мы больше всего и боялись. Пенелопа пугала всех своей непредсказуемостью. Никто не знал, сколько ей лет, потому что возраста она была неопределенного. Когда она пребывала в хорошем настроении и приличном прикиде, казалось, что ей до сорока; в обычные будничные дни, что ей уже далеко за пятьдесят, особенно, когда она злилась и хмурила свой высокий морщинистый лоб. Плечи у нее были слегка сутулые, волосы темные, некрашеные, глаза карие.

В поселке Пенелопу считали женщиной с завихрениями и старались без надобности не связываться. У нее была одна страсть – она была помешана на гороскопах. Безоговорочно им верила и накопила их у себя огромное количество.

Наши отношения с Пенелопой не заладились сразу, и причиной была наша с ней звездная несовместимость. Первая же наша встреча с Пенелопой оказалась громкой и скандальной. После двух спаренных уроков физкультуры, трехкилометрового кросса, все, возбужденные, ввалились в класс, где уже за столом сидела Пенелопа. Худая, с жирными черными волосами, стянутыми в тугой пучок на затылке, она всегда ходила на работу в одной и той же юбке. Ее небольшой гардероб из трех кофточек все уже давно знали наизусть. Если на ней серая в синий горошек кофта, значит, всем кранты; если бордовая – жить можно; ну, а если кремовая – жизнь просто прекрасна. Сегодня на Пенелопе была серая в синий горошек кофта. Все сразу заметили раздраженный вид учительницы, словно она проглотила лимон.

– Господи, – взмолился Чапа, костлявый пацан, очень похожий на крысу, – как я ненавижу Пенелопу.

– На литературу, как на похороны, – язвительно пошутил Зажигалка.

В этот момент голосисто раздался на три этажа звонок, в классе мгновенно воцарилась звонкая гробовая тишина. Я с интересом глядел на притихший класс, и в голове вырисовывалась чудненькая картина: “Тиха украинская ночь…” – это Николай Васильевич очень точно и достоверно описывал наши уроки с Пенелопой.

– Открыли тетради, учебники закрыли, они не для вас написаны, – замогильным голосом командовала учительница, продолжая проверять тетради.

Щука, сидевший за одной партой с Никитой Смирновым, периодически толкал рукой в плечо впереди сидящую Щеглову и что-то ей шептал. Он хотел не то рассмешить, не то поразить ее своим остроумием. Щеглова громко засмеялась, глаза ее возбужденно засверкали. Щука с удовлетворением откинул голову назад. Его рыжие непослушные кудри, раскиданные в разные стороны, напоминали взрыв на макаронной фабрике.

Смирнов угрюмо и молчаливо слушал болтовню друга с каким-то странным неодобрением, периодически смотрел на хохочущую Щеглову.

– Щукин со Щегловой, угомонитесь, – предостерегла учительница.

– Белла Ивановна, – лицо Щуки резко преобразилось и стало чересчур серьезным. – Это не я, это Щеглова ко мне пристает и мешает.

– Щеглова, что, уж замуж невтерпеж? – ехидно заметила Пенелопа, закрывая последнюю тетрадь.

Класс разразился хохотом, Щеглова сконфуженно опустила голову, она никак не ожидала такой заподлянки от Щуки и сердито выпалила:

– На себя посмотри в зеркало. Нашелся мне, принц датский.

– Смотри, Щеглова, подберут парня, подберут, – старческим голосом сымитировал голос деда Матвея Каблук с первой парты, чем вызвал в классе новую волну живого смеха.

– Хватит разводить балаган, – раздраженно остановила смех Пенелопа. – Как у меня от вас болит голова.

– Белла Ивановна, как же она может болеть, это же кость? – съязвил Щука, но лучше бы он этой плоской шутки вообще не говорил.

– Это у тебя, Щукин, в голове кость, – взорвалась Пенелопа, – и мы здесь пришли не твои мозговые косточки обсасывать, понятно?! – Она сурово посмотрела на класс. – День у меня эмоционально нестабильный, так что не выводите меня из терпения, особенно Козероги, Девы и Близнецы.

Намек всем был более чем понятен. Сегодня Пенелопа не будет трогать тех, кто родился под этими созвездиями. Им мысленно добрая половина класса здорово позавидовала, остальные напряглись. На прошлом уроке Пенелопа задала выучить домой кусок текста из “Мертвых душ” Гоголя. Он, к сожалению, оказался слишком длинным. Многие просто не открывали учебник на самоподготовке, потому что через два дня долгожданные каникулы и нужен им этот Гоголь, как собаке стоп-сигнал.

Тем временем Пенелопа повесила на себя очки, висевшие у нее на резиночках на груди, неспешно открыла журнал, заполнила его, после чего подняла голову и пристально, словно выискивая жертву, уставилась на притихший класс.

– Ну, кто? – произнесла низким ворчливым голосом учительница. – Снова будете нервы мои сердечные расстраивать?

Неожиданно ее лицо оживилось, она увидела нас с Валеркой.

– О, – негромко воскликнула Пенелопа. – Появились местные знаменитости.

Настроение ее значительно улучшилось, это сразу все заметили. Класс молча ликовал, наивно полагая, что оставшееся время пройдет в таком же благодушном состоянии. Всю идиллию испортил Чапа, его “харчок” с трубочки вместо того, чтобы попасть в Малофееву, попал на руку Пенелопе.

– Какой кретин расплевался? – взревела она.

Чапа обомлел, у него даже не хватило сил встать, ноги окаменели.

– Белла Ивановна, я не хотел, – промямлил виновато он.

– Господи, что значит наследственность, – вскипела Пенелопа. – Таким же идиотом был и твой папочка. Имела несчастье его учить, – произнесла она презрительно. – В ваши годы пионеры-герои жизнь за Родину отдавали, а вы…

Чапа пристыженно и напуганно молчал.

– Еще раз харкнешь, ты у меня из школы вылетишь первым рейсом, – это была излюбленная фраза Пенелопы, но никто, правда, не знал, когда наступит этот рейс.

– Ей бы охранником в психушке работать! – тихо шепнул Валерка мне.

– Лучше ветеринаром в зоопарке, – согласился я.

– Про какого ветеринара ты там шепчешь, новенький? – Пенелопа подозрительно перевела взгляд очкастых глаз на меня. – Не смотри на меня, как таракан на тапки. Гоголя выучил?!

– Да!

– Продемонстрируй, – коротко бросила она, продолжая сверлить меня своими четырьмя близорукими глазами.

Я с минуту помолчал, вспоминая слова, и спокойным звонким голосом прочитал отрывок в полторы страницы наизусть, ни разу не запнувшись.

– Очень даже ничего, – удивилась Пенелопа. – “Отлично”, – произнесла она и, довольная, сияющая, направилась к учительскому столу. – Вот с кого берите пример, остолопы, – произнесла она, обращаясь к растерянному и даже потрясенному классу.

На меня смотрели со смешанным чувством восхищения и зависти, даже Валерка воспринял мое “отлично” неодобрительно, это я читал по его хмурому выражению лица.

– Сафронов, ты кто по гороскопу? – неожиданно поинтересовалась Пенелопа.

– Близнец.

– Неужели? – разочарованно произнесла она. – У нас, оказывается полнейшая звездная несовместимость. – Она долго не могла поверить в такое несовпадение.

Настроение ее значительно ухудшилось.

– Послушаем вторую нашу знаменитость, – Пенелопа обратилась к Комару.

– Я же только что из больницы! – огрызнулся Валерка.

– Это твои личные проблемы, мне до них нет никакого дела, – голос Пенелопы крепчал.

Валерка, нахмурившись, угрюмо молчал.

– Значит, не выучил, – обрадованно заключила она. – Садись, “два”!

Пенелопа принялась по очереди опрашивать класс. Время медленно и уверенно катилось к завершению урока. Валерка, расслабившись, увлекся другой работой. Двигая быстро рукой, он рисовал; закончив, подвинул тетрадь на мою половину и, не сдерживая смеха, показал свое творчество. Я, молчаливо оценив рисунок и прочитав к нему восьмистишие, также не удержался от смеха.

– Что здесь происходит? – нависла Пенелопа над нашей партой.

Валерка замер. Пенелопа грубо выхватила из его рук тетрадь. Она лихорадочно пролистала ее и, не найдя ничего криминального и предосудительного, уже собралась ее вернуть, но последняя страница предательски развернулась во всей красе. Пенелопа впилась в рисунок и стих близорукими глазами.

– Мерзавец! Выродок! Дегенерат! – послышался дикий вопль учительницы. – Сволочь! – верещала Пенелопа.

В классе повисла тишина, никто не шевельнулся, не выдавил ни слова, если не считать Щуку, промямлившего шепотом: “Полный ек”. В приступе необузданной ярости Пенелопа ударила Валерку по лицу. Щелки ее ноздрей раздувались от возбуждения. Комар стоял бледный. На его лице не было никакого выражения, глаза смотрели сквозь Пенелопу в одну точку – на классную доску.

– И ты в этом замешан?! – устрашающим ледяным тоном произнесла Пенелопа, уставившись на меня. Ее глаза гневно сверкали. Левая рука Комара незаметно за партой стиснула мою руку, и это прикосновение подействовало на меня умиротворяюше. – После уроков оба в кабинет директора, там поговорим по-другому! Вы у меня пожалеете, что вообще родились на свет божий! Я вам устрою такое… такое! – У нее перехватило горло, Пенелопа резко повернулась, услышав звонок, быстрыми шагами направилась к учительскому столу, забросив в сумку свои пожитки, громко ушла, хлопнув дверьми перед самым носом изумленной биологички. Та в нерешительности замерла на пороге класса, словно не решалась зайти.

– Что у вас тут произошло?

– Разборка, – ответил за всех Щукин, и класс вымученно засмеялся. – А так, в общем, – Щука постарался спародировать Пенелопу, и у него это неплохо получилось, – урок прошел в спокойной творческой атмосфере. Мы очень активно обсасывали мозговые косточки новеньких.

– И как? – в унисон Командору спросил Каблук, словно он был Папой.

– Никак! – иронизировал Щука. – У одного мозги есть, у другого, к сожалению, полностью отсутствуют. Вот такой клюшкинский парадокс.

Класс грохнул от смеха, только нам с Комаром было не до смеха.

После обеда состоялась очередная встреча с Колобком в его кабинете. Если бы не защита Марго и Большого Лелика, все для нас с Комаром могло закончиться намного печальней, а так мы отделались легким испугом.

Валерка, к удивлению всех собравшихся в кабинете, на рожон не лез, вел себя чересчур смирно – все время молчал.

– Собака лает, караван идет, – философски объяснил Комар свое поведение.

На самоподготовке в тот же день мне пришлось сцепиться с Каблуком, рослым увальнем под метр восемьдесят. Кулаки у него были огромные, глаза на редкость маленькие. Каблук спокойно мог бы завалить Щуку одной левой, но он был дефективным, учился в компенсирующем классе, их на Клюшке презирали, с ними никто не водился. Поэтому Щука легко заделал его своей боевой “шестеркой”.

Каблук пристал к Ленке Ивановой, говорил ей всякую гадость, желая довести ее до слез, и ему это удалось. Большого Лелика в классе еще не было, где-то застрял по дороге. Мне стало противно наблюдать, как придурок Каблук доводит Иванову до слез. Не знаю, какой черт дернул меня стать на ее защиту.

– Каблук, оставь девчонку в покое, – с легким раздражением обратился я к задиристому Каблуку.

Тот от неожиданности молчаливо выпучился на меня.

– Ты что, Сильвер, вякнул? – вид у Каблука был слегка пьяноватый, его пошатывало, и чтобы удержаться на ногах, он цеплялся за край стола. Только через некоторое время я узнал, что Каблук “моментщик” – токсикоман.

– Что слышал, – невозмутимо повторил я. – Оставь Иванову в покое.

– Сильвер, – Каблук неожиданно сплюнул на пол. – Если не хочешь получить по зубам, то вали отсюда, пока не накостылял тебе.

– Каблук, – я старался держать себя в руках и поэтому был предельно вежливым. – Тебе же очень популярно сказали: “Оставь девчонку!” – Десятки глаз оторвались от тетрадей и впились с интересом в меня. – У тебя проблемы с русским языком?! – закончил я с интонацией, по которой было ясно – мое терпение подходит к концу.

– Сильвер, ты чего это? – розовые, как ветчина, руки Каблука сжались в кулаки.

– Ничего, просто отстань от девчонки, – внутри у меня все кипело.

– Завидно стало, потянуло на Иванову, – Каблук грубо хохотнул. – Так я устрою. Иванова, дашь Сильверу?

Рука моя самопроизвольно поднялась, я врезал Каблуку по скуле, он повалился на пол и смотрел на меня с разинутым ртом, не веря в то, что я посмел его ударить.

– Сильвер, ты покойник, – заорал Каблук во всеуслышание.

Дверь класса отворилась, на пороге с тетрадями подмышкой стоял Комар.

– Только после тебя, дефективный, – вмешался Валерка, который с опозданием пришел на самоподготовку. Это за ним наблюдалось еще в обезьяннике, что выводило из себя Гуффи.

Каблук злобно посмотрел на Комара, на меня, на его щеке нервно задергался мускул.

– Комар, ты еще допрыгаешься, – прошипел гнусаво он, и его лицо приобрело густо-фиолетовый оттенок. – И твой дружок…

– Катись, Каблук, – презрительно оборвал Каблука Валерка. – Губошлеп, от тебя за километр прет “Моментом”.

В классе повисло молчание, Комар и Каблук молча разглядывали друг друга, словно обнюхивали. Я невольно восхитился – страха Комар решительно не ведал. Лицо его выражало лишь отвращение.

– Ты все понял, наркоман конченый? – презрительно фыркнул Комар.

Каблук понял, что ситуацию не стоит больше усугублять, и под улюлюканье группы смылся.

Валерка хмуро уставился на меня.

– На меня наезжаешь, сам же постоянно нарываешься на приключения, – недовольно пробурчал Комар.

Меня чуть не пробрало на смех. Кто бы мне мораль читал, святой нашелся.

– С кем поведешься, от того и наберешься, – с усмешкой ответил я.

– Не забеременей еще, – неопределенно произнес Комар и, больше не сказав ни слова, вышел из класса, оставив меня в полном недоумении.

Настроение было испорчено, я угрюмо сидел за партой, не понимая наезда Валерки. В конечном итоге я сделал глубокий успокаивающий вдох и сказал: