Текст книги "Честь и долг"

Автор книги: Егор Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

76. Петроград, июнь 1917 года

Характеристика, данная Соколову, очень заинтересовала Коновалова: «Умен, по характеру тверд. В прошлом – разведчик Генерального штаба, бежал из австро-венгерского плена, патриот – верен России, сейчас генерал-квартирмейстер в Минске».

Там, в штабе Западного фронта, особенно был нужен свой человек и не просто осведомитель, а деятель, способный принять то самое решение, которое будет нужно ему – Коновалову. Соколов пользуется уважением, к его мнению прислушиваются и в Генеральном штабе. В планах Коновалова Соколов начал занимать большое место. Хорошо, если они поладят.

Коновалов остался доволен и Гришей: четкость и быстрота часто решают многое. Очень важно уметь разбираться в людях. В Грише он не ошибся. Надо прощупать теперь Соколова. Слишком серьезная ведется игра.

В военном министерстве у него были свои люди. Не проблема сделать Гришу комиссаром Временного правительства. Ему выдадут мандат. После этого он поедет в Минск и вручит Соколову письмо с приглашением приехать в Петроград. Командировку генералу он организует через свои каналы, ему не придется беспокоиться. Нужно только согласие Соколова.

– Собирайся скорее! Сегодня ты получишь мандат, а завтра поедешь в Минск. – Голос Коновалова звучал уверенно, но вместе с тем и добродушно. К властным ноткам примешивалось что-то отеческое. В подобные минуты он всегда обращался к Грише на «ты», как бы подчеркивал свое особое расположение и беспокойство за его судьбу. – Мое письмо передашь лично Соколову. Строго конфиденциально! Получив ответ, дашь мне телеграмму: "Срочно выезжаю, встречайте", – инструктировал Коновалов, словно заправский разведчик.

– А если ответ будет отрицательным? – спросил Гриша.

– Такое не должно произойти, – произнес сухо министр торговли и промышленности.

Получение мандата комиссара Временного правительства и предписание выехать с инспекцией на Западный фронт не отняло много времени. На обратном пути Гриша зашел в цветочный магазин и отправил очередную корзину Насте. Сколько было этих корзин, букетов – трудно сосчитать. Но Гриша впервые в жизни так любил женщину, что траты на нее доставляли ему удовольствие. Чувство к Насте как бы поднимало его в своих собственных глазах. Он готов был примириться с любыми бедами, всем все простить, лишь бы рядом была Настя. А деньги он всегда заработает и окружит ее необыкновенным вниманием.

Единственное, что его не устраивало в этом мире, так это Соколов. Новое назначение давало возможность Грише свести счеты с генералом. Но, с другой стороны, его начинала беспокоить заинтересованность Коновалова в этом везунчике.

Завтра он увидит Соколова, будет улыбаться ему, хотя самое большое желание – выстрелить в упор и все решить этим. Сам того не замечая, он оказался около Таврического дворца. Он знал, что Настя теперь работает в Совете рабочих и крестьянских депутатов. Он прошел несколько раз мимо чугунной ограды дворца и вдруг увидел ее вместе с каким-то человеком. Гриша остановился и стал ждать. И по мере того, как она приближалась, ему становилось страшно. Их глаза встретились. В них он прочел отвращение и враждебность.

– Подождите меня в стороне, Сенин, – сказала она и сама подошла к Грише.

Слова, которые она произносила, казалось, хлестали Гришу по лицу.

– Я думала, что мы можем стать друзьями, но ты решился на подлость и низость – написал анонимное письмо Соколову, оклеветал меня. Между нами не может быть ничего общего. Я презираю тебя. Не смей посылать мне цветы, я знаю, что они от тебя, хотя ты их посылал, как и письмо, анонимно.

77. Петроград – Минск, июнь 1917 года

Сидя в купе, Гриша размышлял о случившемся. Конечно, он не мог предвидеть того, что Настя угадает отправителя анонимного письма. «Я недооценил Настю, но и Настя недооценила меня», – думал он.

Дорога успокаивала. Перед глазами мелькали деревушки, на смену им пробегали города, проплывали широкие российские пейзажи. Монотонный стук колес притуплял волнение, настраивал на раздумья и оценки. "Настю я, конечно, потерял. А как быть с пресловутым посланием от Коновалова? Вряд ли Соколов согласится на эту встречу, а если исход будет положительным и он поедет на встречу с Коноваловым, то какая роль будет отведена мне?"

Тут он вспомнил о своем мандате комиссара, который позволяет ему инспектировать армию, и подумал, что это как нельзя кстати. За неделю до отъезда он прочитал в "Русском голосе" статью, в которой рассказывалось, как озверевшие солдаты растерзали офицера, приехавшего усмирить бунт. Статья вселила ужас в душу Гриши, когда он ее читал. "А почему это не может повториться с Соколовым?" – думал он. Он знал, что такие буйные полки существуют и на Западном фронте. Надо только суметь направить их.

Да, пожалуй, так он и сделает и ни словом не обмолвится о письме Коновалова. Предъявит Соколову свой мандат, скажет, что цель его визита наведение порядка в армии, и попросит Соколова содействовать ему в столь сложном деле.

Гриша даже рассмеялся от удачно пришедшей мысли. "Это тебе, батенька, не австро-венгерский плен, а озверевшая русская солдатня. Они не больно-то захотят слушать твои нравоучения. Им подавай хлеб, водку да сухое обмундирование", – мысленно вел он разговор с Соколовым.

Эти сладкие мысли смежили его веки, и он заснул.

78. Западный фронт, июнь 1917 года

Григорий Поляков, комиссар Временного правительства для особых поручений, уже много дней вынашивал план физического устранения Алексея Соколова. Он закалывал его солдатскими штыками, расстреливал из пулемета, душил отравляющими газами… Гриша сам поражался тому, что эти мечты целиком завладели им. Он обдумывал детали своего плана тщательно и всесторонне. Все следовало сделать чужими руками и так, чтобы потом убедительно рассказать Коновалову. А хозяина он боялся – тот бывал беспощаден, когда срывались какие-либо его дела. К тому же Гриша надеялся, что в ближайшем будущем Александр Иванович станет министром-председателем Временного правительства и сделает своего секретаря по крайней мере директором какого-либо департамента. А возможно, и министром – ведь всем нужны свои человечки на ключевых местах.

Теперь, кажется, желаемое было близко к осуществлению. Комиссар Поляков прибыл в Минск для инспекции штаба Западного фронта и приведения в спокойствие солдатских масс перед наступлением. Генерал Эверт радушно принял посланца Временного правительства, поведал ему о своих сложностях и проблемах. К неудовольствию Гриши в числе лучших генералов и офицеров, пользующихся любовью и уважением штабных и даже солдат гарнизона, Эверт называл Соколова.

Перед поездкой Гриша познакомился с секретными документами о настроениях в войсках и знал, что главная масса солдат находится еще в состоянии брожения, отнюдь не желая идти в наступление, запланированное Керенским. "Эта масса не сознает важности момента и составляет благодатную почву для крайних лозунгов и эксцессов, вследствие чего настроение неустойчивое и зависит от крикунов…" – припомнил он теперь строки одной из шифровок.

"Это мне как нельзя более на руку", – думал Поляков, по документам в минском штабе выбирая наиболее анархиствующую часть. Таковую он сыскал быстро. И военному начальству, и исполкому солдатского комитета в Минске 703-й полк был известен как самый дезорганизованный. В него-то и вызвался поехать Гриша, он просил при этом дать ему в сопровождение представителя исполнительного комитета солдатского Совета, а также генерал-квартирмейстера Соколова. И Эверт, и комитетчики были очень довольны, что господин комиссар из Петрограда сам убедится в необходимости часть расформировать, а зачинщиков посадить в тюрьму.

От исполкома были назначены твердые оборонцы, солдаты Ясайтис и Вербо. Главнокомандующий Западным фронтом Эверт, со своей стороны, приказал Соколову назавтра сопровождать делегацию в 703-й Сурамский полк 2-го Кавказского корпуса.

…Еще вечером, на ужине в офицерском собрании, Алексей увидел и узнал Гришу.

– Комиссар Временного правительства Поляков, – представил ему Эверт Григория, когда Алексей подошел к столу, где по традиции сидели высшие чины.

– Мы давно знакомы, – спокойно ответил Соколов.

Какая-то сила подняла Гришу на ноги, когда он так близко увидел Алексея. Это его и самого удивило. "Неужели я его так уважаю?" – мысленно спросил он себя.

– Садитесь, – добродушно сказал Алексей, и Гриша покорно сел. – Значит, это с вами мы завтра едем в 703-й полк? – спросил Алексей.

– Так точно, ваше превосходительство! – подобострастно склонил голову Поляков. Алексей чуть поморщился.

– Титулования отменены приказом номер один. Не следует теперь обращаться так… – сухо заметил он.

Все за столом увидели, что бойкий комиссар почему-то очень тушуется в присутствии Соколова…

Наутро выехали в открытом автомобиле прямо после завтрака, захватив исполкомовцев. Девяносто верст до Молодечно, где располагался штаб 10-й армии, проехали быстро по хорошей дороге. Дальше, в сторону деревни Готковичи, где стоял полк, вел проселок.

Гриша уселся рядом с шофером. Он не мог смотреть в глаза Соколову, мысли о страшной мести целиком занимали его. Он снова и снова планировал, как надо все сделать, чтобы не пострадать вместе с Алексеем от разъяренной солдатской толпы. Кое-что он придумал.

Наконец за одним из поворотов живописной дороги на берегу реки показалась деревня. "Готковичи…" – взглянув на карту, определил Соколов.

– Стой, кто едет! – раздались из-за кустов крики, и какие-то солдаты бросились наперерез машине. Послышался стук ружейных затворов.

"Начинается!.." – подумал Гриша, и у него заболел живот.

Машина остановилась.

– Вылезай! – грубо скомандовал добежавший первым солдат. Со всех сторон на пассажиров нацелились штыки.

– Тут двое своих! – сказал кто-то, увидев Ясайтиса и Вербо.

– Братцы! Мы из исполкому! – запричитал маленький Ясайтис. – А это господин комиссар Временного правительства… – указал он на Гришу.

– Знаем мы тут разных комиссаров! – закричал бородатый солдат, прибежавший первым. – Ездиют тут всякие… Уговаривают! Все равно не пойдем в наступление!

Гриша съежился на своем сиденье. Крупный и представительный молодой мужчина, он казался теперь маленьким и жалким.

– Перестаньте кричать, – спокойно, но требовательно сказал Соколов. Встаньте на подножку и проводите нас в полк…

Бородача, видимо, очень поразило, что генерал обратился к нему на «вы». Он замахнулся локтем на остальной караул и рявкнул:

– Иттить за нами! – Сам он встал, как было указано, и мотор покатил в деревню.

Подъехали к полковому комитету. Из крепкой избы вышли трое солдат и прапорщик. Крайне неприязненно уставились на прибывших.

– Сейчас соберем митинг, – заявил прапорщик. Тут же из избы выскочили молодые солдаты и побежали во все концы деревни, очевидно по ротам. Толпами стали собираться нижние чины. Офицеры отказались идти и остались в штабе, стоящем на отшибе.

Тысячи четыре солдат скопились на выгоне за околицей. Гриша чувствовал себя отвратительно. Он отпросился у сопровождавшего их солдата, сделавшегося снова агрессивным, "до ветра". Бородач проводил его к кустикам. Ноги Гриши, обутые в роскошные желтые, с желтыми крагами ботинки, как у военного министра Керенского, вдруг ослабли. Он еле передвигал ими.

– В антананбиле растрясло! – посочувствовал бородач.

Надо было решать, что делать. Другого такого случья больше могло и не представиться.

Митинг уже начался. Вербо стал говорить длинную речь. В путаных и сумбурных выражениях он звал подчиниться большинству демократии, идти в наступление, хорошо относиться к господам офицерам, которые теперь сделались солдату равноправными товарищами… Его слушали молча. В толпе глухо назревал протест.

Когда соглашатель-исполкомовец кончил свою речь лозунгами в пользу войны до победного конца и полного доверия Временному правительству, на импровизированную трибуну вылез солдат 703-го полка. Вместо прений он коротко обратился к толпе с предложением: не задержать ли всех этих господ, которые прибыли требовать повиновения начальству, желающему теперь наступать.

Несколько голосов закричало в разных концах выгона: "Да! Следует!" Кто-то крикнул по адресу Вербо, что это переодетый офицер и что стоящий рядом генерал ему подсказывает, как убивать народ. Какой-то сумасшедшего вида тип, с пеной у рта, словно в припадке, закричал на Соколова, стоявшего молча подле трибуны: "Энтот енерал – помещик! Я у няго в имении рабочим был! Он нашего брату и за свиней не держит! Бей его!"

Настроение толпы резко менялось в худшую сторону. Вдруг оратор-солдат ударил своей стальной каской Вербо по голове, и тот залился кровью. Другие солдаты набросились с кулаками на Соколова и Ясайтиса.

Гриша из кустиков наблюдал за событиями, разворачивавшимися на выгоне. "Теперь или никогда!" – пришел он к решению и торопливо обратился к своему провожатому.

– Солдатик! Я за народ стою! Я тебе скажу, а ты передай своим товарищам, что генерал этот – важная персона из минской контрразведки… Он специально приехал, чтобы зачинщиков выявить и арестовать! И тебя он хотел арестовать и расстрелять! Если вы его казните – вам богом воздается! торопливо шептал он бородачу, словно кто-то их мог подслушать. Солдат от его слов все более свирепел. Дослушав, он нервным движением проверил, дослан ли патрон в патронник, подхватил винтовку наперевес и бросился к толпе, которая уже тащила связанных ремнями Соколова и двух исполкомовцев к сараю.

Гриша за кустиками двигался перебежками и слышал, как солдаты решали, что будут делать с арестованными. Одни предлагали их немедленно расстрелять, другие – утопить в реке. Иные советовали бросить их на проволочные заграждения.

Поляков уже почти добрался до крайней избы, откуда недалеко было до штаба и автомобиля. Шофер сидел по-прежнему за рулем, втянув от страха голову в плечи. И он и Гриша видели, как солдат-бородач догнал и прорвал кольцо конвоиров, ведших мимо сарая троих арестованных. Дальнейшее скрылось в толпе.

Вдруг от сарая прозвучали винтовочные выстрелы.

Гриша проскользнул в заднюю дверцу авто и сел на пол у заднего сиденья. Скомандовал шоферу: "Заводи и гони в Молодечно!"

Шофер перекрестился: "Царство им небесное!" Он, как и Гриша, был совершенно уверен в том, что этими выстрелами прикончили исполкомовцев и генерала. Взревев мотором, машина помчалась по проселочной дороге, откуда так недавно прибыла. Часть солдат бросилась бегом за ней, но тут же отстала и вернулась назад.

Только за дальним поворотом комиссар Поляков поднялся на сиденье и распрямил плечи.

"Надо, чтобы из минского штаба немедленно сообщили Насте, что восставшая толпа солдат 703-го полка растерзала генерала Соколова и еще двух человек!" – решил Гриша. Он вздохнул с облегчением и откинулся на хрустящие кожаные подушки.

79. Западный фронт, июнь 1917 года

Выстрелы, которые слышал Григорий, уносясь в авто, сделал из своего карабина унтер-офицер Иван Рябцев. Он служил в артиллерийской бригаде 16-й Сибирской дивизии начальником команды ездовых. Его дивизион стоял в соседней деревне. Иван с двумя батарейцами приехал в полковой комитет 703-го по делам и стал невольным свидетелем ареста Соколова и двух исполкомовцев. Рябцев сразу узнал своего «Лексей Лексеича», у которого служил вестовым еще в двенадцатом году, когда Соколов только что был переведен из Киева в Генеральный штаб.

Увидев, как разъяренная толпа солдат 703-го полка вела связанными генерала Соколова и двух его спутников, Иван так изумился, что не спешился свалился с лошади.

– Братцы, что вы делаете?! – закричал он. – Это же Лексей Лексеич!

Он попытался остановить толпу, но возбужденные солдаты ничего не слышали и не желали слышать. Тогда, рискуя быть поднятым на штыки, Иван встал на их пути и выстрелил всю обойму из своего карабина в воздух. Конвой остановился.

– Братцы! – снова закричал Иван. – Не могите убивать хорошего человека! Я знаю, он никогда солдат не забижал!

– Он помещик! – раздался крик из толпы. – Серафим вот его опознал…

– Врет ваш Серафим! – уверенно закричал Иван. – У него именья, как у нашего брата крестьянина, – одна лошадь верховая была, Искрой звали…

Соколов улыбнулся Ивану одними глазами. Вербо и Ясайтис, почувствовав защиту, тоже стали кричать: "А мы из исполкому, не имеешь прав нас обижать!"

Неожиданно бородатый солдат протиснулся через толпу к арестованным и приставил штык к груди Алексея.

– Говори, гад, каких зачинщиков определять приехал?! Кого под суд подвесть хочешь?! – яростно заорал он. Толпа снова стала накаляться.

– Говорят тебе, он за народ стоит! – оттолкнул бородача Иван прикладом своего карабина и стал рядом с Алексеем. – Если вы его тронете, я вызову батарею и всех вас посеку шрапнелью!.. Сенька! – крикнул он одному из своих батарейцев, сверху, из седла наблюдавших всю сцену. – Скачи на батарею, чтобы сей момент с пушками тут были!

– А ты кто такой? – завопил бородач. – Шкура унтер-офицерская!

– Я председатель дивизионного комитета! – ответил ему Иван.

– Знаем, знаем! – закричали из толпы. – Он председатель!..

Сенька медленно поворачивал коня.

– Скорее! – снова крикнул ему Иван. Семен взял вскачь. Комья земли полетели из-под быстрых копыт.

– Заприте их в избу до выяснения! – скомандовал прапорщик, встречавший арестантов еще недавно гостями, прибывшими в штабном автомобиле. Теперь он не знал, что ему и делать. Арестованных втолкнули в дом, где стоял полковой комитет, заперли снаружи на большой висячий замок.

Под окнами немедленно начался митинг, снова обсуждавший, что делать с арестованными. Бородач, душевно поверивший Грише, все кричал, что Соколов из контрразведки, что ему доподлинно известно намерение Соколова узнать зачинщиков всех бунтов в полку и упечь их в тюрьму, что солдаты пожалеют, если оставят этих предателей народа в живых. Надсаживали свои голоса и другие солдаты, но прежней уверенности у них уже не было.

Главный перелом в настроении произошел, когда на гребне холма, господствовавшего над местностью, показались трехдюймовые пушки, которые ездовые ловко развернули на рыси. С передков и зарядных ящиков соскочили батарейцы. Через несколько минут орудия были изготовлены к бою.

С гробовым молчанием толпа наблюдала приготовления к стрельбе. Галопом прискакал Семен, спешился перед Иваном. По-старорежимному отдав честь, доложил: "Орудия к бою готовы, заряд на шрапнель!"

Иван немедленно предъявил ультимативное требование полку: освободить заключенных, поротно принести им извинения в форме письменных постановлений каждой роты 703-го полка.

Спорить с артиллерией никто не захотел. Полковой комитет принял все требования. Замок не только сняли, но натаскали в ведрах воды, чтобы узники могли умыться и привести себя в порядок. Иван вошел в избу вместе с членами полкового комитета, смущенно остановившимися подле дверей.

Соколов шагнул навстречу своему бывшему вестовому. Его глаза лучились душевным теплом.

– Здравствуй, Иван! – крепко пожал он руку Рябцеву. – Я рад тебя встретить, особенно в таких обстоятельствах… Спасибо тебе за помощь!..

– Оне же вас не знают, Лексей Лексеич! Эх! – с сожалением махнул Иван рукой в сторону окон, где еще недавно шумел митинг, а теперь остались лишь любопытные. – Так что ошибочка вышла! Сичас извинения говорить будут, – он повернулся так, чтобы не загораживать собой членов полкового комитета.

Алексей не успел сделать и шага навстречу им, как за окном послышался клаксон авто. Это шофер автомобиля, на котором удрал Гриша, поднял тревогу в Молодечно, в штабе 10-й армии, и в деревню Готковичи явились представитель комитета 10-й армии и помощник генерал-квартирмейстера. Они буквально ворвались в дом, ожидая увидеть трупы исполкомовцев и Соколова.

Помощник генерал-квартирмейстера тут же доложил Соколову, что господин комиссар Поляков спешно убыл в Минск, чтобы в тот же день отправиться назад в Петроград…

"Что-то он слишком быстро исчез, – промелькнуло подозрение у Алексея. А я-то хотел передать с ним письмо Насте…"

80. Петроград, конец июля 1917 года

Весь жаркий июль посол Бьюкенен и военный агент Великобритании Нокс пребывали в мрачном настроении. Их рекомендация «навести порядок» в промышленности, выполнить программу «оздоровления» обстановки в армии и столице остались лишь в записке. Разрекламированное русскими партнерами, особенно Терещенко, июньское наступление на фронте захлебнулось. Большевики приобретали все большую силу, а популярность эсеров и других партий в армии резко пошла на убыль. Атмосфера в Петрограде и по всей России становилась все напряженнее.

В первых числах июля сэр Джордж решил, что наконец наступил долгожданный момент для подавления анархии раз и навсегда. Расстрел мирной демонстрации, закрытие «Правды», аресты большевиков заставили радостно биться сердца английских дипломатов и разведчиков. 4 июля посол его величества встречался с Терещенко и получил от него твердое обещание, что беспорядки будут пресечены железной рукой, как только прибудут с фронта верные правительству войска. Посол в ответ выразил готовность дать приказ английским подводным лодкам, базировавшимся вместе с русскими в финляндских шхерах, подойти к Кронштадту и торпедировать русские корабли, если они отправятся из Гельсингфорса в столицу на помощь большевикам…

Да, начало июля вселяло радужные надежды, хотя сэру Джорджу и пришлось указывать не раз министру иностранных дел Терещенко на непоследовательность репрессивных мер, причину чего он видел в слабости кабинета министров 6-го числа посол прямо посоветовал Михаилу Ивановичу и силам, стоящим за ним, то есть крупной российской буржуазии, сменить правительство. Князь Львов недостаточно силен, – уверенно сказал сэр Джордж.

Посол не церемонился с молодым сахарозаводчиком, лощеным и самоуверенным Терещенко, который лишь случайно стал во главе министерства иностранных дел. Министра не приняло всерьез и высшее общество Петрограда, называя по аналогии с героем популярной ленты синема – "Вилли Ферреро, или Чудесное дитя". При разговоре Бьюкенен передал ему очередную записку Нокса и подчеркнул, что предложения военного агента, изложенные в документе, это именно то, чего ждут на Уайтхолле. А предлагал Нокс следующее: восстановить смертную казнь для военнообязанных по всей России: потребовать от воинских частей, принимавших участие в демонстрациях 3–4 июля против Временного правительства и войны, выдачи подстрекателей; разоружить рабочих Петрограда и Москвы; учредить военную цензуру и предоставить ей право конфисковать не только тиражи газет, но оборудование типографий, печатные материалы которых призывают к нарушению порядка; все части, несогласные с этими пунктами, разоружить и превратить в рабочие батальоны…

Терещенко согласно кивал, слушая наставления Бьюкенена. А когда речь зашла о генерале Корнилове, он даже выразил благожелательные намерения на его счет. Министр точно знал, что генерал сделался очень близким человеком к британскому посольству в те месяцы, когда был главнокомандующим Петроградским военным округом.

– Мы считаем, – заявил министр, – что генерал Корнилов должен быть допущен в правительство, а несколько членов правительства должны находиться в Ставке, чтобы быть с ним в постоянном контакте.

Михаил Иванович заверил сэра Джорджа, что и Керенский, кумир влиятельных кругов, целиком разделяет такой взгляд.

Узнав об этом разговоре, генерал Нокс ехидно хмыкнул и добавил, что Керенский в вожди не годится, так как у него от Наполеона только актерские качества, но отнюдь не воля политика. Июль заканчивался, а у Бьюкенена и Нокса вместо исполненных дел были одни обещания. И то – Терещенко, а не самого Керенского.

…Теперь, перед завтраком у министра иностранных дел, венчающим собой июльские встречи, где, как знал Бьюкенен, обязательно будет и Керенский, посол продумывал линию разговора. Еще в феврале, покидая пост резидента СИС, Самюэль Хор подсказал, что если в этой стране потребуется найти военного диктатора, то лучше генерала Корнилова никого не сыскать. Только теперь сэр Джордж смог оценить всю глубину этого совета.

По его рекомендации люди Нокса сделали было подход к генералу Брусилову, когда тот стал уже верховным главнокомандующим и ему было тяжело подчиняться политикам-болтунам из Мариинского дворца. Но, по мнению посла, разговор с Брусиловым начали неправильно и сразу все испортили. Самолюбивому человеку задали дурацкий вопрос: будет ли он поддерживать Керенского в случае, если тот пожелает возглавить революцию своей диктатурой? Генерал, естественно, ответил отказом и понес какую-то чепуху, что, дескать, диктатура возможна лишь тогда, когда большинство ее желает!.. Какая же это диктатура, если все ее хотят?! Понятно, что после этого и на вопрос: не согласится ли сам Брусилов взять на себя роль диктатора? – генерал ответил решительным отказом. Пришлось сделать так, чтобы этого опасного старика правительство убрало с ключевого поста. К счастью, таково же было и намерение самого правительства… На его место был назначен Корнилов. Этот не откажется, когда ему предложат хлыст диктатора. Нокс прав – до чего же пуст и недальновиден Керенский. Ведь он не видит, как под его кресло министра-председателя подводится мина… Корнилов вполне устроит Лондон во главе России. Он охотно прислушивается к советам английских военных, явно стремится заручиться нашей поддержкой в борьбе за власть…

– Правда, генерал Алексеев, – продолжал раздумывать сэр Джордж, характеризуя Корнилова, сказал, что это человек с сердцем льва, но с умом барана… Однако именно такой диктатор и нужен в России, чтобы интересы Британской империи были соблюдены.

Бьюкенен вспомнил лорда Мильнера. "Министр без портфеля" стал теперь как бы "министром по русским делам". Так подняла его авторитет поездка в Россию. Достойнейший сэр Альфред неоднократно указывал, что на русских надо сильно нажимать, используя положение Англии как кредитора, перевозчика военных грузов и поставщика вооружения для русской армии. А сэр Альфред ведь не только говорил, но и делал. Не без его влияния к началу июньского наступления русская армия получила из Англии менее половины обещанных орудий калибра от 150 мм и выше, не прислал и такого нового сильного оружия прорыва, как танки. Не выполнили других поставок оружия и боеприпасов. Посол знал и о сокращении русских военных заказов, идущих через Англию, о снижении сумм кредитов, о предоставлении с каждым месяцем меньшего количества судов для перевозок военных грузов в Россию. Посол это знал и сам проводил в Петрограде нужную Лондону линию.

Русский "человеческий материал" мог десятками и сотнями тысяч гибнуть на полях Галиции или в болотах Курляндии, но совесть сэра Джорджа Бьюкенена оставалась чиста. Он свято выполнял свой долг перед Уайтхоллом, перед Сити, перед его величеством капиталом. Выцветшие за десятилетия дипломатической службы честные глаза сэра Джорджа светились добротой, ангельская белизна просвечивала на висках и в усах, зычный голос не дрожал от сомнений. Бьюкенен был полностью убежден в своей всегдашней правоте старшего союзника, который может и должен указывать младшему партнеру его место.

Именно с таким настроением он собирался на завтрак к министру иностранных дел.