Текст книги "Отдай мою жизнь (СИ)"

Автор книги: Егор Алексич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

  Парень не поднимая головы повернулся и посмотрел на нее. Потом сказал:

  – Мне этот грузовик вне очереди подогнали.

  – А что у тебя с лицом, Тимур? И где очки?– спросила Вера.

  – Получил по фейсу. – мрачно отозвался тот. Потом полез в карман, вытащил очки и нацепил на нос. – Всё время про них забываю. Только не называй меня этим именем.

  – Да, да, я помню. Имя не твоё, дом не твой. А за что получил? Хотя знаешь, обычно когда получают, то следы обычно другие. Ссадины, синяки. – Вера прищурилась.

  – А тебе сколько вообще лет? Уж больно ты много знаешь и говоришь как взрослый человек. А с виду ребенок.

  – Так, ты меня сейчас обидел два раза. Нельзя у девушек спрашивать про возраст. И нельзя говорить девушке, что она похожа на ребенка. – она надула губы и уперла руки в бока. Но парень снова сидел уткнувшись лицом в колени и не видел этой имитации негодования. Не дождавшись его реакции, Вера продолжила: – Мама говорит, что сейчас все быстро взрослеют. Жизнь такая, что ребенком долго оставаться нельзя. Так за что получил?

  – Получается, что ни за что. В соревнованиях по боксу поучаствовал, только проиграл. – мрачно отозвался сосед.

  – Ух ты, а ты спортсмен что ли? Никогда бы не подумала. – развеселилась Вера. – Тимур, а научишь меня драться? А то надо учиться за себя постоять.

  – Я же просил не называть меня так. – зло буркнул тот. А потом после паузы добавил: – Да и чему я могу научить, если сам ничего не умею. Поэтому и проиграл.

  – А кому проиграл? – не унималась Вера.

  – Да вроде как себе и проиграл. – снова буркнул парень и замолчал.

  – Не совсем понятно, точнее совсем непонятно. И ты расстроился, да?

  – Ну а ты как думаешь? Нет, я счастлив, что буду и дальше жить в этой жопе. – уже более громко и зло ответил парень. – Я прям радуюсь, что оказался на днище, из которого мне не выбраться. Осталось для полноты счастья только сдохнуть в этой квартире.

  – 'Жопа' и 'сдохнуть' это плохие слова. Не говори их при детях. – сказала Вера маминым голосом.

  Парень поднял на нее взгляд заплывших глаз, опухлость которых не скрывали даже очки, и долго смотрел. Потом начал как-то глупо хихикать. Он смотрелся так нелепо со своей расплывшейся физиономией и дурацким смехом, что Вера тоже негромко засмеялась.

  – Это ты решил вдруг умереть из-за того, что проиграл? – спросила Вера. – Если бы все, кто проигрывает, тут же умирали, то мир вымер бы за пару недель, наверное. Все проигрывают когда-то. А когда-то выигрывают. Ты вот сказал, что когда о своих проблемах рассказываешь, тебя начинают грузить чужими проблемами. А ты не думал, что у людей своих хватает, что бы еще твои слушать? Но ты же всё равно пытаешься с ними поделиться еще и своими проблемами, хотя они тебя об этом не просили.

  – Тебе реально сколько лет? – парень внимательно смотрел на Веру.

  – Не скажу. Биологический и моральный возраст могут сильно разниться.

  – Чего-о-о? – собеседник был явно удивлен.

  – Ни 'чего', а 'что'. Вот ты проиграл что-то, но живешь дальше, и ничего у тебя не поменялось. И считаешь это проблемой. А что бы тебе было легче, я тебя сейчас нагружу своей проблемой: я медленно умираю и ничего не могу с этим поделать. А самое плохое, что вместе со мной от горя умирает и моя мама. Тебе твои проблемы еще кажутся огромными?

  Парень молча смотрел на Веру и даже не моргал.

  – Ты сейчас пошутила? – спросил он. – Учти, это очень плохая шутка получилась.

  – Нет. У меня генетическая патология. Ну ты знаешь, что сейчас это почти у всех есть, и с этим живут. Мама говорит, что изменение климата, пища, экология, отсутствие медицины нормальной и так далее, и тому подобное. Я еще в книжках об этом читала. Только вот я постоянно устаю, трудно дышать и ноги сводит. А через несколько лет я задохнусь. Ну чего, проигрыш в соревнованиях по боксу еще остается для тебя причиной отказаться от жизни?

  Парень всё также смотрел на нее не моргая. Вере показалось, что он даже перестал дышать. Его заплывшие глаза все же увеличились в размерах, и если бы опухшие подглазины не давили снизу, то глаза точно бы стали круглыми.

  – Ты это всё придумала сейчас, что бы мне рассказать? – спросил хрипло парень. И Вера поняла, насколько её рассказ пронял его. Он поверил ей и был шокирован её откровением. Она не рассказывала это никому в сознательном возрасте. Когда была меленькой, то как-то попыталась об этом говорить со взрослыми, но те от неё отмахивались, не желая слушать 'выдумки', поэтому Вера и прекратила. Взрослым всегда важнее их проблемы, чем проблемы детей. Действительно, у каждого свой грузовик проблем, и вникать еще и в чужие никому не хочется. А с мамой на эту тему нельзя разговаривать, потому что она постоянно плачет, когда что-то напоминает о болезни. Плачет, когда они ходят к врачу. Плачет, когда им не хватает денег на поход к врачу. Плачет, когда кончаются лекарства.

  Но Вера не стала рассказывать этому странному парню еще об одной особенности, которую мама связывала так же с генетическими изменениями: она 'чувствовала' людей. Она почувствовала его, когда он смотрел на них в дверной глазок в тот вечерний обход гвардейцев. Она чувствовала приближение мамы. Всегда знала, когда за дверью стояли гвардейцы во время вечерних обходов, а когда кто-то другой. Вера 'слышала' настроение людей, чувствовала их примитивные желания.

  – Нет, не придумала. Наверное я перегнула, извини. Просто мне показалось, что ты всерьез говорил про то, что жизнь не такая уж и ценность для тебя, а гораздо важнее какая-то победа. – смутилась Вера.

  Парень помолчал, потом ответил:

  – Так получилось, что эта победа могла бы в корне изменить мою сегодняшнюю жизнь, как когда-то её изменило поражение. Я, честно говоря, в шоке от того, что ты мне рассказала. И даже не знаю как на это реагировать.

  – Ой, да ладно. Мы все чем-то больны. – Вера даже рассмеялась, но вышло как-то не натурально. – Кто-то телом, кто-то душой, если можно так сказать. Мама говорит, что здоровых людей почти нет. Только где-то там, в центре. А на наших окраинах все болеют. Знаешь, иногда видишь человека, кажется у него всё хорошо: не кашляет, не хромает, без очков. А в голове у него кошмар. Или он просто несёт последние деньги в автоматы, то есть игроман. Тоже болезнь, считаю.

  – Но ведь всё лечится! Почему ты говоришь, что через несколько лет... Ты что, отказываешься от лечения? – парень не отпустил тему.

  – Почему же, не отказываюсь. Это лечение иногда отказывается от меня. Это же очень дорого, на всё не хватает. – она смущенно пожала плечами.

  И тут Вера 'услышала' боль этого человека. Ему было больно. Не физически, нет. Она поняла, что ему стало больно от её признания. Он переживал за неё! Только мама испытывала такие же чувства, гладя Веру по волосам перед сном. Даже врачи не излучали боль, переживание и сострадание как этот почти незнакомый парень. Это было очень приятное чувство, что за тебя все же кто-то переживает.

  – Слушай, а расскажи мне свою историю, а? – сказала Вера. – Что это с именем, домом? Я чего-то не понимаю.

  Боль резко утихла и вновь вернулась тоска и безысходность. Парень снова отдавал серым унынием, но уже правда не так сильно, как в начале разговора.

  – Тут очень запутанная история. Насколько запутанная, что я сам иногда в нее не верю, настолько она кажется бредовой. И боюсь, что не вправе подвергать тебя опасности, рассказывая что-то. – как-то уклончиво ответил парень.

  – Ага, а как мне тебя звать-то тогда? Тимуром не разрешаешь, а больше не говоришь ничего. А еще я заметила, что у тебя речь постоянно меняется. То ты говоришь как местные, то вдруг слишком правильно. Как диктор по телевизору. – Вера даже прищурилась.

  – Что, правда? – удивился парень.

  – Ага. Ты иногда говоришь 'чё', а сейчас сказал 'что'. Давай я буду звать тебя просто 'сосед'? Привет, сосед! А когда наберешься смелости, то расскажешь сам. Ну не смелости, а чего-нибудь там... – закончила она смущенно, видя как парень резко повернулся к ней и уставился своими опухшими глазами. – Ладно, мне пора домой. И ты долго тут не сиди, холодно.

  Она улыбнулась ему, вспорхнула и побежала к квартире. Ключи у неё были свои, поэтому она не стала звонить в дверь, а просто отперла ее и забежала в квартиру. Закрывая дверь она вспомнила, что сбилась со счета шагов и ступеней и с тихим 'Эх...' всплеснула руками.

  – Доча, это ты? – донесся из кухни мамин голос.

  – Да, мама, я вернулась.

  Вера разулась, скинула верхнюю одежду и прошла к матери. Та стряпала что-то на кухне, но по запаху было не трудно угадать, что на ужин у них снова макароны с яйцом. Вера подошла к маме сзади и обняла её. Мама замерла, подняв руки над плитой.

  – Мам, а ты не будешь ругаться? – спросила Вера жалобным голосом.

  – Буду. – совсем не строго ответила мама.

  – Мам, я с соседом опять разговаривала...

  – Вера, ну я же просила тебя! – начала та возмущенно оборачиваясь к дочери.

  – Подожди, послушай. – Вера дала матери развернуться, но всё так же держала её в объятиях, уткнувшись головой в живот и не поднимая головы. – Ты же знаешь, как я слышу людей. И его я слышу. Так вот, мам, он не тот, что раньше. Это какой-то другой человек. Тот был злой. А этот сначала унылый какой-то, а сегодня ему больно было. Только не ругайся, а? Я ему рассказала, что болею...

  – Вера!

  – Мам, ну погоди. – Веря стиснула маму сильнее. – Рассказала, а ему было больно. Прямо как тебе, мам, честно-честно. Помнишь, я тебе говорила, что чувства врачей такие же белые, как их халаты? А ему стало больно. Он человечный, мам. Я домой шла, а он сидит на лестнице, голову повесил. Потом сказал, что какие-то соревнования проиграл. А когда говорил, у него было такое же состояние, как тогда у папы, прямо один в один. Помнишь, я тебе говорила? Перед тем как папа прыгнул из окна. И этот парень такое говорит, представляешь, победа в соревнованиях или жизнь.

  Вера почувствовала, как тело матери сотрясается, подняла голову и увидела, что та плачет зажав рот рукой.

  – Мамочка, прости. Я не хотела! Не плачь, мамочка! – Вера снова её стиснула в объятиях и затараторила: – Я просто не знаю с чем сравнить, просто услышала очень-очень похожие чувства, сначала как у папы тоска и страх, а потом как у тебя боль и сострадание. Я не хотела напоминать, просто не знаю, как еще рассказать.

  На глазах Веры тоже стали наворачиваться слезы. Она мысленно кляла себя, что затеяла такой разговор. Но ведь ей так хотелось поделиться с мамой своим открытием. Открытием нового человека, который из одного состояния перешел резко в другое. Мама присела и обняла дочь.

  – Верочка, солнышко. – сказала она. – Я не из-за воспоминаний. Это уже давно прошло для меня. Я плачу потому, что ты этого забыть не можешь. Я плачу потому, что ты слишком много чувствуешь, что ребенку и ненужно вовсе. Я плачу из-за того, что ты слишком много понимаешь и знаешь. И я плачу из-за того, что я не могу справиться с твоей болезнью, а ты знаешь об этом. Это самое страшное – ощущать и понимать свое бессилие.

  12. Нельзя долго быть жертвой.

  Страшная депрессия и упадок сил через пару дней прошли, состояние проигравшего растворилось в суете текущих будней. А еще, пожалуй, сильно повлиял рассказ этой маленькой соседки. Конечно, у детей есть склонность выдумывать и рассказывать взрослым всякие небылицы. Но почему-то Марат был уверен, что маленькая Вера не выдумала эту историю с болезнью. Ему было искренне жаль эту девочку, которой страшное наследие досталось не за ее грехи, а просто потому что так сложились обстоятельства. Страшно, наверное, жить с ощущением быстро приближающейся смерти. Его проблемы на фоне этого казались не такими уж и критическими. А еще Марат сам себе удивился, что способен на такое чувство, как сострадание. Новое и необычное, но не противное чувство, когда переживаешь за другого малознакомого человека.

  Он думал об этом, сидя вечером очередного серого дня на этой чужой кухне в такой же серой многоэтажке. Пил чай и смотрел в пустоту. Это, кстати, было не сложно. Достаточно было снять очки, и зрение само подстраивалось под состояние прострации, размазывая пространство вокруг.

  Чай. Раньше он был неким жестом, символом в кафе или ресторане, когда заказываешь какой-то изысканный сбор, совершенно не понимая ничего ни во вкусе, ни в запахе. Лишь бы дорого. А сейчас сидишь и пьешь коричневую бурду с сахаром и не замечаешь разницы между тем чаем за цену, равную его нынешней зарплате за месяц. О да! Он узнал, что такое зарплата. Оказывается, её надо заработать. А еще есть 'получка'. Но это у тех, кто ничего не делает.

  Его внимание привлекло какое-то белое пятнышко на периферии его взгляда. Попытавшись сфокусироваться на этом пятне, Марат чертыхнулся и надел очки. Вот же уроды, испортили ему зрение. А какие капли Дед тогда ему давал? Вот бы попросить еще с собой, тогда бы не надо было мучиться с этими дурацкими стекляшками на носу. Но капли с собой не дали, а после боя Марат о них уже и не думал.

  В очках бело пятнышко оказалось уголком бумажного листа, выставляющегося из щели между кухонной тумбой и стеной. Совсем немного выставляющимся, даже удивительно, как Марат его вообще мог заметить. Он нагнулся и потянул за листок, вытащив его полностью. Видимо, когда-то он упал с тумбы и так и остался там лежать. Только это был не простой бумажный листок, а фотография. А вот то, что на ней было изображено, заставило зашевелиться волосы на затылке Марата.

  На фотографии был дом, в котором он жил с отцом и его пассией. Это был дом Марата! Фото было сделано из двора, с площадки с роскошной клумбой. Не с дороги, не с аллеи, а именно из их двора. Где посторонних людей быть просто не может. И как фотография попала в эту убогую квартиру? Марат повертел фото, но ничего больше не обнаружил. Обратная сторона была пустой, ни надписей, ни отметок.

  Хоть волосы на затылке и улеглись, но вот сердце продолжало стучать, отдаваясь в висках. А под этот ритм в голове в такт пульсу звучало слово 'Как? Как? Как?'.

  Как эта фотография могла суда попасть? Устроители 'Дуэли' передали её двойнику? Нет, вряд ли. Ему же никто не передавал фото этой квартиры для подготовки перед переселением. Вот именно, подготовки! Значит этого гада, который занимал сейчас место Марата в его настоящей жизни, готовили заранее занять место? Значит проигрыш в той злополучной гонке на самом деле был не случайным?

  Марат вскочил и начал отодвигать мебель от стены. Но больше за этой тумбой ничего не было. Это его не остановило, и вскоре вся мебель в кухне оказалась отодвинутой со своих мест. Марат остановился только тогда, когда чуть не уронил навесной шкаф себе на голову.

  Надо было успокоиться. Марат снова сел за стол, положил перед собой фотографию и выпил из кружки остывший чай. Почему он раньше не замечал этот белый уголок бумаги? Да потому что просто не смотрел в этот угол, а сейчас совершенно случайно обратил внимание. Могли ему эту фотографию подбросить в квартиру? Смысла нет, контролерам от 'Дуэли' надо, что бы он жил спокойно и подчинялся правилам этой дурацкой игры, а не психовал из-за найденной улики. Улики? Да, именно улики, говорящей о связи его двойника с кем-то, кто информировал его о дальнейшем месте жизни. Двойник заранее знал, куда отправится.

  И еще в памяти всплыли слова того долговязого парня '...ты же сводил татуху'. Татуировка. Двойник Марата сводил татуировку заранее. Тоже заранее.

  А что, если сейчас всё это выдать тому лысому гнусавому мужику, который втянул его, откатят ли всё назад? Это пока была единственная мысль, как можно использовать открывшиеся обстоятельства. Но Марат так же быстро пришел к выводу, что вряд ли. Если он начнет убеждать лысого, что вся эта игра велась нечестно, то найденной фотографии и слов случайного знакомого будет мало. Можно попытаться найти эту самую 'Дуэль' в сети, закинуть информацию туда в надежде опорочить организаторов. Но опять же сделаешь хуже только себе, никто ничего отменять не будет. А о законных способах вернуться в свою настоящую жизнь Марат уже не одну ночь думал, и так ни к чему и не пришел. Всё казалось бесполезным.

  Уснул Марат только ближе к утру, ворочаясь и придумывая хоть какие-то действия, которые могли бы ему помочь вернуться в свою настоящую жизнь. Это была не первая такая ночь терзающих мыслей. Но эта была особенной: росток уверенности в своей беспомощности завял, дав место новым всходам – злости и решительности. Марат думал уже не о том, почему всё так произошло, и какой он слабый и беззащитный дурак, а о том, что он завтра сделает, что бы всё изменить. Уже завтра!

  Утром после короткого сна эти самые злость и решительность значительно убавились. Всё еще болело тело после неудачного кривляния на ринге. В автосервис Марат плёлся с ощущением, что ему самому бы не помешал ремонт в человеческом сервисе. И эта цепочка мыслей натолкнула его на интересное решение: человеческий сервис это клиника, а он как раз хотел бы отремонтировать зрение.

  Так как Марат не обзавелся друзьями или хотя бы более-менее близкими знакомыми ни на работе, ни в доме, то источником информации он решил выбрать своего нынешнего босса. Улучив момент в течение рабочего дня, Марат забежал в контейнер под крышей и через десять минут уже обладал заветной бумажкой с адресом клиники глазной хирургии. Толстяк-начальник совсем не удивился ни вопросу Марата, ни тому, что он пришел именно к нему. Марат просто сказал: для будущих гонок надо поправить зрение. Нужна ли была такая мотивация или нет, осталось неизвестным, так как босс не задал никаких вопросов, а постучав по клавиатуре комма просто выписал адрес на бумажку.

  – У меня мама там делала, все нормально. Нормально. Денег хватит? – уточнил Палыч.

  – Пока не знаю, что-то осталось. – ответил Марат.

  Действительно, после нескольких гонок по дублерам МКАДа еще оставалась какая-то сумма, но трудно было судить, хватит или нет, когда не знаешь, сколько такая операция вообще может стоить.

  С трудом дождавшись окончания рабочего времени, Марат бегом направился по указанному адресу. Решительности ему предавал тот факт, что это хоть какое-то действие что бы перестать быть потерпевшим, перестать быть жертвой. Клиника находилась не так далеко, но все же протопать пришлось пешком, так как с общественным транспортом Марат так и не подружился. О собственной машине речи вообще не шло.

  Клиника разительно отличалась от тех медицинских заведений, в которых ему довелось бывать раньше. Нет, всё было чисто и прилично, и даже вежливо, но как-то по другому. Сидя в ожидании приема врача, Марат пытался понять отличия. И пришел к выводу, что это просто отсутствие лоска, отсутствие неких 'понтов' заведения. Может местным клиентам это было просто не нужно, может им был не нужен дорогой ремонт, натуральное дерево, цветное стекло и облизывание со стороны персонала. Ведь упаковка товара или услуги еще на гарантирует качество содержимого, а чаще наоборот. Это как с людьми – чем ярче пытается казаться человек, тем гнилее он внутри. Марат снова удивился своим новым мыслям, раньше его не тянуло на такую жизненную лирику и банальные истины. Но слишком много произошло за короткий отрезок времени, и до сих пор происходит, так что удивляться некогда, нужно привыкать к новому себе, к своим новым мыслям и чувствам. Не такие они уж и неправильные.

  Через два дня после первичного приема ему сделали операцию. Хотя операцией это можно было назвать с натяжкой. Врач, проводивший обследование, удивленно крутил снимки, потом снова каким-то прибором светил в глаза и приговаривал:

  – Ничего не понимаю. Первый раз такое вижу. – а потом обратился к Марату. – А у вас не было вмешательств до этого? Хотя обычно зрение улучшают, а тут... Ну ничего страшного. Совершенно минимальная корректировка нужна, всё намного проще, чем я привык диагностировать. И дешевле.

  Марат не стал ему ничего рассказывать, но понял, что медик натолкнулся на следы вмешательства тех мясников, которые по приказу устроителей 'Дуэли' лепили из него другого человека. Ничто не проходит бесследно. В общем, Марата запихнули головой в какой-то аппарат, а через час он уже выходил из клиники с новым зрением. Это была его маленькая победа над всеми: над лысым, над двойником, над этим серым районом и конечно над своим унынием.

  Следующим шагом своего сопротивления он выбрал сбор информации. Если его двойник Тимур заранее знал о Марате, то Марату придется наверстывать и узнавать своего противника только сейчас.

  Единственным источником каких-либо сведений о прошлом двойника, находящийся в пределах досягаемости, являлся тот самый долговязый парень, который звал его пить пиво и играть в автоматы. Звали его Андреем Плотниковым, судя по рабочему бейджу, но все обращались к нему просто по прозвищу 'Плотва'. И надо сказать, что прозвище весьма гармонировало с рыбьей внешностью носителя: слегка выпученные глаза и постоянно приоткрытый рот.

  В один из рабочих дней заметив, как Плотва пошел в курилку, Марат отправился за ним. В роли курилки выступала лавочка на заднем дворе автосервиса, где раз в час разрешалось проводить пять минут на перекур. Марат внутренне молился, что бы никого лишнего там сейчас не оказалось. Четкого плана разговора или вообще какого-то представления о своих действиях он не имел, поэтому лишние свидетели были не нужны. Повезло, и Плотва оказался в курилке один, он сидел на лавочке и посасывал сигарету.

  – Здарова. – подсел к нему на лавку Марат.

  Тот повернулся и как-то без энтузиазма махнул рукой. Понятно, что после того отказа пойти с ним отметить встречу Марат, а точнее Тимур, в глазах Плотвы скорее всего потерял свой дружеский рейтинг.

  – Слушай, ты не обижайся, что я тогда не пошел... – начал Марат.

  – Да мне-то че... – ответил Плотва всё так же куря и смотря куда-то в сторону.

  – Да я вижу, что ты в напряге какой-то. Вина может и моя, но есть причины, что я еще в реальность не вписываюсь. У меня частичная амнезия, знаешь что это?

  Плотва уже более осмысленно посмотрел на Марата:

  – Ну как бы не тупой, слышал.

  – Ну дак вот, я не всё помню, местами провалы. Только ты будь другом, не говори об этом. – продолжал Марат. – Я когда тебя тут увидел, думаю, вот же друган мой, а как зовут вспомнить не смог. Представляешь? Смотрю на тебя и не помню имени. Думаешь, как я после этого себя чувствовал? Какое там пиво и автоматы.

  – Че серьезно? Не помнишь как меня зовут? – хихикнул Плотва.

  – Не ну щаз-то уже вспомнил. А тогда прямо в ступор воткнулся и стою буксую.

  – Фия тебя приплюснуло. Пацаны говорили, что ты в замес на гонках попал, что даже до больнички дошло. Но что у тебя башню чуток повело, никто не рассказывал.

  – Вот и я тебя прошу, не сливай об этом. Я тебе от души уж признался, потому что чую, что обида какая-то. – развел руками Марат. – А че еще пацаны говорили?

  – Слушай, а это правда, что ты из-за какой-то богатой бабы в эту гонку на сам МКАД полез? Нам же туда дорога закрыта. – все же Марату удалось не только выкрутиться и завладеть вниманием Плотвы, но и направить разговор в нужное русло. Но нужно быть крайне аккуратным, потому что такие нюансы, как отсутствие доступа для гонок на самом МКАДе, на амнезию списать вряд ли получится. Это какой-то общеизвестный факт, который как раз неизвестен Марату.

  – Ну типа того. – снова развел руками Марат.

  – Ну ты чудила конечно. Видать бабёнка из центра. Ты хоть ей вдул в итоге? – хихикал Плотва.

  – Где? На больничной койке? Я ее после аварии и не видел. Самый отстой, что её имени тоже не помню. Как её теперь искать, не знаю.

  – А зачем искать?

  – А вдуть? – изобразил удивление Марата. Он решительно не понимал о ком идет речь, и почему он должен был из-за какой-то женщины участвовать в гонках там, где нельзя. Но надо было поддерживать разговор. И самое лучшее поддерживать его в том же русле, которое предлагает сам собеседник.

  – Точняк! – кивнул Плотва. – Но тут я не помогу ничем. Рассказываю только то, что сам слышал. Мол баба какая-то богатая тебя втянула на кольце гонять, а ты возьми и разбейся. Тебя с ней видели пару раз на районе.

  – А кто видел?

  – А я почем знаю? Не я, точно. Но, знаешь, я тоже принципиально за вдуть. Если телочка втянула, то уж какой-нибудь бонус могла бы тебе подогнать. Хотя бы себя на пару раз. – сказал Плотва и заржал своей пошлой шутке. – Всё, надо работать топать, перерыв кончился. Давай вечером потрещим.

  И они разошлись. Но для Марата эффект был достигнут: и с Плотвой контакт установил, и первые крохи интересующих сведений перепали. Значит была какая-то персона, которая якобы втянула в гонки. И это не лысый гнусавый мужик, как в случае с Маратом. Хотя могли функции вербовщика в игру выполнять несколько человек? Теоретически могли, но из разговора с лысым Марат делал выводы, что только он занимается втягиванием в игру. Стоило конечно сомневаться в таких умозаключениях, или как-то спросить у лысого при следующей встрече, но еще больше стоило выяснить про эту 'богатую бабу' у Плотвы. Богатые бабы в гонки по запретным территориям всякую шпану с окраины не втягивают, у богатых женщин других забот полно.

  Вечером в раздевалке Плотва уже сам подошел к Марату, так как видимо был парнем отходчивым. А еще он был болтливым и суетливым, что играло на руку. Обычно такие люди сами вываливают кучу ненужной информации на собеседника, останется лишь отсортировать.

  – Ну че, Тим, с тебя пивандрий! – заявил Плотва торжественно.

  – Да без базара. – почему-то Марат ждал именно такого развития событий. – Куда двинем?

  – Э-э-м... Слушай, тут такое дело... – замялся Плотва. – Пива хочется, а вот в заведения мне пока нельзя. Давай у магаза на лавке?

  – Да я тоже не рвусь в заведения. А почему тебе нельзя, если не секрет?

  – Да какие секреты. Я в автоматы просадился, денег должен. Если меня в баревиче увидят и сольют, что я бабло трачу на гулянки, то отобьют че-нить выше жопы. – с грустным видом развел руками Плотва.

  Марат решил не уточнять подробности, надеясь, что его новый приятель самостоятельно начнет жаловаться на жизнь и прояснит ситуацию. Что бы вынырнуть из этой жизненной жижи, в которой очутился, надо хотя бы представлять, из чего она состоит.

  Так и получилось, и когда они уже шли вдвоем по темной улице, Плотва сам начал выдавать подробности своих неприятностей:

  – Повелся я на этого контроллера тогда. Он мне заряженные аппараты подсказал, договорились на процент от выигрыша. А когда я всё свое бабло слил, он руками развел. Мол это не я, это алгоритм, я тебе по чесноку заряженные выдал, не моя вина, что у тебя гульденов не хватает. И мне бы стопорнуть, но сам знаешь, когда фарта хочется, когда вот-вот удачу за яйки схватишь, то остановиться невозможно. А этот черт как почувствовал и говорит: у меня тут кореш сидит в соседнем зале, может занять тебе гульденов. Ну я конечно говорю зови на переговоры. Подходит кент и ломит двадцать процентов от выигрыша. Я так прикинул: одному двадцать, другому двадцать, а мне все равно больше половины остается. Надо, думаю, брать. Взял.

  Плотва замолчал, шли некоторое время молча. Потом он продолжил:

  – Дальше, думаю, ты вкуриваешь, что произошло. Занятые бабки всадил в автоматы, ничего не поднял. Они мне предъявили долг. Я сказал, что скоро отдам. А сверху долга еще сорок процентов. Я в ахере, говорю, вы чё, совсем попутали, какие сорок? Это с выигрыша уговор был. Нет выигрыша – нет процентов. А этот ростовщик мне под дых как съездил, что я забыл как дышать. Двадцать процентов, говорит, за информацию об автоматах, эта такса и ты ее принял, и таксу отдай. А мои двадцать за деньги в долг. Срок, говорит, неделя. Потом еще двадцать прилипнет. В общем, поставили меня на счетчик. И первая неделя уже вышла.

  – Вот это ты влип. – попытался посочувствовать Марат. – А как-то слить их? Ну это же в натуре вымогалово!

  Как же иногда хорошо знать местный язык, что бы в нужный момент подобрать правильные слова. И за своего сойдешь, и мысли в атрофированные мозги собеседника донесешь правильным образом. Они уже подошли к алкомаркету, коих было в округ предостаточно, и Марат пошел за покупками, оставив Плотву одного на улице. После покупок они с пивом и чипсами уселись в соседнем дворике прямо на деревянный стол, взгромоздив грязные кроссовки на такие же грязные лавки. Видимо подобный стиль посиделок за столом, а точнее на столе, был тут основным.

  – Какое нахер вымогалово? – возмущался Плотва. – Это ментануться надо, что бы их под уголовку подводить. А я не такой. Да и кто эту уголовку против своих же вести будет? Наваляют, перо всадят, еще и должен останешься.

  – Против каких своих? – не понял Марат.

  – Пивас зачет! – сказал Плотва и отхлебнул из горлышка очередной раз. По мнению Марата пиво было отвратительным, водянистая смесь красителей и вкусовых добавок, пропущенная через сифон с углекислым газом. Поэтому он только слегка пригубил. А вот Плотва радостно вливал содержимое бутылки себе в горло и продолжал рассказывать: – Что значит 'каких своих'? Ты че думаешь, кто тот кореш контроллера, что мне деньги давал? Простой барыга? Да я уже тогда был уверен, что он из гвардейцев.

  – Да ладно! – Марату даже не пришлось разыгрывать удивление.

  – Вот те и ладно. Я потом еще у пацанов спросил за тот вечер. Особо, конечно, не говорил, что просрал бабло, а просто за игровую точку спросил. Мол, что там в тот вечер кто поднял. Я как раз пару знакомых видел когда играл, вот и решил у них узнать. Ну в общем, после того, как меня вышвырнули, кто-то поднял с автоматов лавандос. И я так подозреваю, что как раз с тех, которые я кормил. А еще я узнал, что зал это игровой принадлежит Мосгвардейцам, как и половина игровых на районе. А может уже и больше половины. Вот и сведи два плюс два. Если зал гвардейцев, у ростовщика чуть ли не погоны выпирают из под куртки, потом мне звездюлей спокойно наворачивают и на счетчик ставят, то кто это? Правильно. Мусора это. Они тут всех крышуют и свои точки держат.

  Посидели молча. Марат не знал, с какой стороны затронуть интересующее его прошлое Тимура.

  – Слушай, а когда я татуху сводил? – решился Марат.

  Плотва глотнул пива, что-то подумал и сказал:

  – И это не помнишь? – и увидев, как Марат отрицательно покачал головой, добавил: – Я не знаю, когда начал, только вот примерно за неделю до исчезновения тебя видел в 'Лотосе', татухи уже не было почти.