Текст книги "Ассистент клоуна"

Автор книги: Ефим Бершин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– И как же он пропал?

– Кто, Рабинович?

– Петух.

– Петух утонул.

– Как это утонул? Петухи же не тонут. Где утонул?

– Где? Он еще спрашивает где. На дне кастрюли.

– А Рабинович?

– А что Рабинович? Рабинович – это Рабинович. Он не тонет.

XVII. Такой номер не зарегистрирован

Короткое совещание, созванное Ивановым для подведения первых итогов следствия, ничего не дало, как он того заранее и опасался. Специально выделенный сержант, не имеющий прямого отношения к отделу исчезновений, был, тем не менее, тоже приглашен для отчета. И добросовестно изложил все то, что уже было известно всем, а не только специально выделенному сержанту. Он довольно живо описал и разбитую витрину, и характер самого объекта, и даже оторванную от сердца сырокопченую колбасу. Свой рассказ он обильно украсил всевозможными не свойственными рядовым сержантам сравнениями, метафорами и выводами, из которых следовало, что Ипсиланти идеологически не здоров, а потому вдвойне опасен. В общем, отчет оказался полным, абсолютно, можно сказать, исчерпывающим, заслуживающим всяческого одобрения и даже повышения по службе и в звании. Если бы не одно обстоятельство. Отдельной строкой отчета у сержанта вдруг выплыли незапланированные расходы. В частности, пресловутая и многократно уже упоминаемая сырокопченая колбаса. Этот пункт отчета почему-то вызвал резкую и негативную реакцию не только со стороны Иванова, но и со стороны остальных штатных сотрудников, включая практикантку Людмилу.

– И что за болезнь такая? – возмутился Иванов, когда сержант был буквально выставлен за дверь. – За все хотят получить. Даже за колбасу.

– Совсем озверели! – подхватил Вовчик. – Сами третий месяц без премиальных, а он колбасой спекулирует.

Практикантка Людмила сообщила, что, помимо всего прочего, не удержалась и попыталась связаться с журналисткой Викторией Фибиргасовой, той самой, что в журнале “Страстная пятница” давала свою версию, хотя и непроверенную. Связаться пока не удалось, но кое-какой анализ сделан.

– Что за анализ? – поинтересовался Иванов.

– Во-первых, наш источник сообщил, – доложила Людмила, – что Виктория Фибиргасова – вовсе не Виктория Фибиргасова, а Валентина Мындрикова. Во-вторых, ее недавно бросил муж. А в-третьих…

Тут Людмила неожиданно покраснела, затеребила бретельку и, приблизившись к Иванову, что-то страстно зашептала ему на ухо, чем вызвала некоторую ревность Вовы-Сантехника.

– Любопытно, – отреагировал старший следователь. – Но что это нам дает? Мы же не можем проверить по всей Москве этих… Ну, этих… Впрочем, ладно. А что по Стрежневке?

– Ничего, – доложил Вовик. – Все пьяные.

– То есть? – не понял Иванов. – Вся деревня?

– Почти. Кроме лошади.

– И старушки, – добавила любившая точность Людмила.

– Придется еще раз съездить, – распорядился Иванов. – Они же когда-нибудь трезвеют. А что у нас с этим клоуном? То есть с ассистентом?

– Как сообщил источник, ассистент скрылся за городом. Никого не желает видеть и работать в цирке отказывается. Пристроился в деревне, собирает яблоки и тем живет, – отрапортовала Людмила. – Правда, цирк все равно не работает. Манеж-то мы прикрыли.

Тут запел телефон. Сняв трубку, Иванов сказал: “Слушаю”.

– Слушаю, – сказал Иванов.

– Это отдел исчезновений? – спросила трубка женским голосом.

– Так точно. Кто говорит?

– Протасова. У нас исчезла собственность.

– Какая Протасова? Какая собственность? Куда исчезла?

– Протасова, нянечка я, из урологического, – доложила трубка. – Рубашка, кальсоны и халат. Все исчезло. Кто платить будет?

– А нам-то чего звоните? – удивился Иванов. – Мы занимаемся исчезновениями людей, а не кальсон.

– Так кальсоны же не сами исчезли, а вместе с человеком. Ипсиланти его фамилия, фокусник из цирка, – уточнила Протасова. – Сделал нам фокус: исчез и все на себе унес. Только фрак от него остался. Дореволюционный. А на что нам фрак? Нам фрак без надобности. Мы фраками не торгуем.

– Как вы сказали? – переспросил Иванов. – Ипсиланти? Из цирка? Куда исчез? Да вы понимаете, что говорите?.. Хорошо. Хорошо, говорю. Приеду.

Иванов растерянно оглядел помощников: последняя зацепка ускользнула из-под контроля. Что остается? Ассистент со своими яблоками? Пьяная деревня? Нечистая сила?

Тем не менее было решено, что Сантехник утром снова отправится в Стрежневку, хотя бы потому, что больше некуда. А вдруг этот Никанор Сидор или его сообщники, то есть собутыльники, протрезвев, чего-нибудь сообщат. Поднаторевшая на прессе Людмила вызвалась вновь обойти печатные издания, включая “Родину литературы”. Хотя и было очевидно, что все это бесполезно. Сам же Иванов намеревался посетить урологическое отделение.

У входа в редакцию “Страстной пятницы” Людмилу остановили два здоровенных охранника в строгих костюмах, с ушей которых, как вареная лапша, свисали белые крученые проводки от наушников. Они загородили вход и наотрез отказались пропускать в здание, сославшись на то, что одета она, мол, не по уставу.

– По какому еще уставу? – не поняла Людмила.

– Не по форме, – уточнил один из охранников, придирчиво оглядывая мини-юбку, стройные ножки и недопустимо, по его мнению, глубокий вырез на груди. – Пришла, понимаешь, в религиозное учреждение, даже головы не покрыла.

Удостоверение отдела по борьбе с исчезновениями не произвело на охранников ни малейшего впечатления. Людмила позвонила Иванову, Иванов позвонил министру, министр еще куда-то позвонил. Бесполезно. Пришлось сунуть охранникам по червонцу, после чего, все еще злобно косясь, они пропустили практикантку внутрь. Но все эти усилия опять же ни к чему не привели. Потому что по коридорам сновали благообразные девицы в длинных до пят черных юбках и бородатые длинноволосые пацаны. А в кабинете главного редактора улыбкой праведника ее встретил человек в рясе, представившийся отцом Евфимием.

– Только из уважения к вашему органу, – пояснил он. – Исключительно. – И возвел глаза к небу.

Уже после пяти минут разговора выяснилось, что журнала “Страстная пятница” больше в природе не существует, поскольку он продан некоему холдингу, специализирующемуся на религиозных отправлениях. Зато на базе прежнего журнала образован новый под названием “Страстная пятница”. Заглянув в штатное расписание, отец Евфимий объявил, что никакой Виктории Фибиргасовой у них в списках нет. Как и отдела страстей. Правда, есть отдел страстей господних. Но это совсем другие страсти. И возглавляет этот отдел не Виктория Фибиргасова, а Валентина Мындрикова.

– Наш холдинг, проповедующий любовь и гуманизм, никого не стал увольнять, – сообщил отец Евфимий. – Все журналисты остались на своих местах. Даже название оставили почти прежним.

Убираясь восвояси по тому же коридору и заново разглядывая снующих по нему людей, Людмила только одного не могла понять: как они за сутки умудрились отрастить бороды? Длинные юбки – ладно. Платочки на голове – тоже не велика хитрость. Но бороды!

У входа в редакцию “Родины литературы” Людмилу встретила бывший поэт с философским уклоном, а ныне вахтерша Анна Сергеевна. Узнав практикантку, она неожиданно бросилась ей на шею и немедленно прослезилась.

– Никого! – запричитала она. – Совсем никого! – И опять прослезилась.

– То есть как это никого? – не поняла Людмила.

– А так: ни-ко-го, – по слогам произнесла Анна Сергеевна. И образно добавила: – Пусто, как в моем холодильнике! Даже заморозить нечего. Все исчезли.

– Куда исчезли? Может, просто опаздывают?

– Как это опаздывают, если они не уходили? Если б вчера уходили, я бы видела. Я ж тут на вахте ночую. И они мимо меня домой уходят. Вчера не уходили, собрание устроили, ругались. Заднепровский судом грозил. А сегодня их нет. Даже Заднепровского. Нет и все. Исчезли.

– Так, может, их тоже переименовали? – вспомнила Людмила свое посещение “Страстной пятницы”, которая за сутки стала “Страстной”. – Например, в “Литературу родины”.

– Нет, – всхлипывала вахтерша. – Ни родины, ни литературы нет. Ничего не осталось.

Пройдясь по кабинетам, практикантка немедленно убедилась в полной правоте вахтерши. Исчезли не только сотрудники, но и рукописи. По коридорам гулял сквозняк, гоняя остатки бумажного мусора. На стенде перед кабинетом главного редактора висел листок с перечнем прав и обязанностей сотрудников и два свеженьких приказа. Первый сообщал о том, что секретарша главного редактора Санина уволена приказом от 10 сентября сего года за самовольное использование персонального буфета в личных целях, а также в связи с неправильным употреблением праха покойной тетки, тоже Саниной. Второй приказ извещал о назначении на место секретарши некоей Селиверстовой Веры Павловны. Это Людмилу несколько удивило. Она хорошо помнила, что главный редактор Луговой клятвенно пообещал место секретарши отдать Петровой, которая, вопреки подозрениям коллег, оказалась живой и невредимой.

Подойдя к персональному буфету, практикантка с удивлением и даже некоторым облегчением обнаружила, что не все пропало: на столе, у входа, на том же самом месте, что и вчера, уныло тускнела крашеными боками урна с прахом.

При подъезде к Стрежневке таксист вдруг заупрямился, остановил машину и заявил, что дальше не поедет.

– То есть как не поедешь? – осерчал Вовик и похлопал рукой по кобуре. – Деньги вперед взял? Взял. А теперь не хочешь ехать? Совсем обнаглели.

– А куда ехать-то? – заныл таксист, косясь на торчащую из кобуры рукоятку пистолета. – Говорил, деревня недалеко. И где она? Час уже крутимся вокруг. Лес есть, речка есть, поле тоже есть, а деревни нет. Где деревня?

– Как это где? Тут была. Если заблудился, так и скажи.

– Да как же я заблудился, начальник? Здесь и дороги другой нет. Захочешь – не заблудишься. Хоть убей, а деревни нет.

Вовик и сам уже заподозрил что-то неладное. Вроде и лес тот, и речка та же самая, и поле, и пригорок. Как раз за этим пригорком и должна была появиться деревня. Но не появилась.

– Ладно, постой тут, я сам посмотрю, – смягчился Вовик, доставая лупу и выходя из машины.

С лупой наготове он спустился с пригорка и огляделся. Вокруг желтела и перешептывалась под легким сентябрьским ветерком стерня. Чуть подальше разноцветной осенней конницей мчался к реке лес. Все было таким же, как и сутки назад. Даже запахи те же. Только деревни не было. Сунув в карман явно бесполезную лупу, Вовик взял левее и… сердце зашлось радостью: на полянке он увидел колодезный сруб. Тот самый колодец, у которого он поливал из ведра поэта Никанора Сидора. Подбежав поближе, сыщик еще раз огляделся: ни домов, ни бабули, ни Никанора этого Сидора, никого. Только колодец. Кинулся было дальше, да споткнулся обо что-то и чуть не упал. Глянул под ноги – лукошко. С груздями. То самое, бабкино. Только грузди рассыпались по траве.

Урологическое отделение встретило следователя мертвой тишиной. То есть буквально мертвой. Потому что ни врачей, ни медсестер, ни даже нянечек, включая нянечку Протасову, он там не нашел. И это бы еще ладно – с медицинским персоналом всегда были проблемы. Но больных тоже не оказалось. С больными-то у нас всегда хорошо было. Больных всегда было в избытке. А тут исчезли.

Медленно пройдясь по палатам, Иванов все же обнаружил следы пребывания людей – бутылки из-под молока и кефира, апельсиновые шкурки, хлебные корки и даже включенный портативный телевизор, по которому как раз демонстрировали популярную программу “Под колпаком любви”. Остановившись у телевизора, Иванов с изумлением наблюдал за тем, как ведущая Муся Пинчук загоняла двух почти голых молодых людей под какой-то высокий стеклянный колпак, приковывала их наручниками к потолку и заставляла в таком положении изображать любовь. Под аплодисменты и крики других участников программы. Бедолаги извивались, мучились, но ничего изобразить не могли. Никак в таком положении любовь не изображалась.

“Кошмар! – изумился Иванов. – Даже наши до такого не додумались”.

И как только он изумился, экран вдруг пошел полосами, заскрежетал и потух. А из задней стенки телевизора выплыл легкий белый дымок. При этом полковника почему-то посетила странная мысль о том, что практикантка Людмила, взявшая на себя средства массовой информации, на телестудию может уже не ездить. Почему его посетила именно эта мысль, Иванов поначалу и сам не понял. Что вполне естественно: откуда знать людям, из чего берутся мысли?

Дальнейший осмотр тоже никаких результатов не дал. На всех прикроватных тумбочках в последней по ходу палате валялся всякий мусор в виде объедков и тары. На всех, кроме одной. Одна тумбочка была абсолютно пуста и чиста. Зато под кроватью сиротливо стояла баночка с анализом и прикрепленным к ней квадратиком бумаги, на котором шариковой ручкой была нацарапана фамилия больного. Нагнувшись и вглядевшись, следователь прочел: “Ипсиланти”.

Итак, Ипсиланти, как уже было сказано, побрел в темноту – в кальсонах, в халате, с молотком и в цилиндре. И в Москве его больше никто никогда не видел. Слухи, конечно, бродили разные. Некоторые говорили, что бедного иллюзиониста в больнице прямо-таки залечили. До смерти. Но этого, как мы уже знаем, быть не могло, потому что в урологическом не то чтобы до смерти – вообще никак не лечили. В принципе. Иные полагали, что он в больнице и вовсе не появлялся, а так и остался сидеть в камере. Без суда и следствия. И ссылались при этом на ежедневные митинги протеста у дверей отдела по борьбе с исчезновениями. Когда Иванову пересказали этот слух, он только криво улыбнулся и махнул рукой: он окончательно убедился, что народ неисправим. Суда, конечно, не было, но следствие-то по-прежнему ведется. Об этом Иванов знал лучше других. Не говоря уж о том, что Ипсиланти отпущен на все четыре стороны.

“Да и что такое народ?” – размышлял Иванов, расхаживая по кабинету в ожидании Людмилы и Сантехника, которым назначил встречу на восемь часов вечера. Он, конечно, получил уже от каждого из них телефонное сообщение и знал, что исчезли не только некоторые средства массовой информации, но и целая деревня. И это не считая больницы, из которой он недавно вернулся.

“Что такое народ? – думал Иванов. – Может, и нет никакого народа? Может, это тоже иллюзия? Фокус? И эти там, за дверью, пикетчики – иллюзия. И начальство вместе со всем министерством – иллюзия. Народ. Никакого такого народа в природе нет. Одна иллюзия. А иллюзии долго не живут. Вот все и исчезает вокруг. А вдруг! – предположил Иванов. – И сам немедленно испугался. – Вдруг и я иллюзия?”

Мысли следователя были прерваны стуком в дверь. Вошел дежурный и выложил на стол целый ворох распечатанных на бумаге новостей. Иванов стал читать. Так… Лежневка… урологическое отделение… Об этом Иванов уже знал, поэтому отложил листки в сторону. Об исчезновении газеты “Родина литературы” и журнала “Страстная пятница” тоже было известно – листки легли туда же. Следующий листок принес информацию о том, что исчезли еще два средства массовой информации – еженедельник “Факты и акты”, буквально на этой неделе сменивший владельца и переименованный в “Акты и факты”, и журнал… “Страстная пятница”. И когда только

успели? – поразился про себя Иванов. – Так, дальше… В прямом эфире сгорела телевизионная студия, из которой транслировалась программа “Под колпаком любви”. Знаменитая телеведущая Муся Пинчук, несмотря на усилия пожарных, исчезла в дыму и не найдена. Ну, об этом мы догадывались, – пробормотал не в меру догадливый следователь. Что еще… Штурмом взято здание банка “Акведук”. Ворвавшиеся в банк бойцы отряда особого назначения, однако, не обнаружили там ни документов, ни служащих, ни даже охранников. Одни только сейфы. Любопытно, кого же они штурмовали, если никого не было? Впрочем, полковнику это было безразлично. Он только молча порадовался, что не имеет больше никакого отношения к финансовым учреждениям, и отметил про себя то странное обстоятельство, что после штурма исчезли и все бойцы отряда. Вместе с сейфами. Заметка, взятая дежурным из какого-то Интернет-издания, так и называлась: “Они не вернулись из банка”. Следующее сообщение заставило полковника ухмыльнуться: почти в центре Москвы в результате неожиданного сдвига пород под землю провалилась церковь для особо важных персон. Целиком провалилась.

– Да, прогорели ребята, – сам себе вслух сказал Иванов. – Только приватизировали – и на тебе. Провалилась.

Очередной стук в дверь заставил полковника вздрогнуть. Дежурный на этот раз вошел уже с двумя аккуратно сложенными стопками листков и положил на стол полковнику.

– От наших зарубежных источников, – доложил дежурный.

– А это зачем? – не понял Иванов.

Дежурный только пожал плечами и вышел вон.

Полковник быстро просмотрел донесения, которые его уже мало заинтересовали. Банки закрывались и исчезали десятками. Эка невидаль. Знаменитый медиамагнат застрелился. Поделом. В Средиземном море ураган накрыл остров, на днях приобретенный российским олигархом. Причем, когда вода сошла, остров оказался целым и невредимым. Но ни усадьбы олигарха, ни обслуги, ни самого олигарха на нем не оказалось. Исчезли. Бывает. “Смыло, наверно”, – подумал полковник.

Одно сообщение, правда, ненадолго привлекло его внимание: в Иерусалиме арестован русский шпион-террорист, пытавшийся разрушить Золотые ворота. А это что за бред? Что еще за шпион-террорист? И при чем здесь Золотые ворота? На кой они ему сдались? Однако подробности в донесении отсутствовали, и полковник отложил листок в сторону.

Между тем стемнело, и он беспокойно посмотрел на часы: ровно десять. Сантехник с Людмилой должны были прибыть два часа назад. Но их не было. Легкий сквозняк прошелестел в груди Иванова, но быстро затих. Набрав номер мобильного телефона Сантехника, он напрасно ждал гудков: телефон абонента молчал, будто его и не было. Тогда Иванов позвонил Людмиле – трубка откликнулась противным женским голосом, объявившим, что такой номер не зарегистрирован.

Сквозняк загудел в груди с новой силой, и полковнику стало не по себе. Он даже не стал вызывать дежурного, догадываясь, что это уже ни к чему. Набросив на плечи плащ и прихватив папку с документами, он выскользнул из отдела вон, на улицу, и направился в известное на всю Москву круглосуточное туристическое агентство “Все четыре стороны”, намереваясь немедленно приобрести путевку на остров Бали, то есть на тот самый остров, где не так давно отыскался пропавший банкир. Но двери агентства оказались… нет, не закрытыми. Они оказались заколоченными.

Как ни странно, этот факт полковника не только не удивил, но даже и не огорчил. Потому что его вдруг озарила новая идея: Соловки! Вот куда надо ехать. Непременно на Соловки. На остров Анзерский! В монастырь!

Почему ему пришла в голову идея отправиться на Соловки, да еще и на остров Анзерский, причем именно в монастырь, полковник сам себе объяснить бы не смог. Но идея показалась ему настолько удачной, что хитрый Иванов, не рискуя больше связываться с агентствами, отправился прямиком на Ярославский вокзал брать билет до Архангельска.

XVIII. Во чреве калейдоскопа

Когда с верхушек деревьев ближайшего леса вдруг слетел ураган и промчался по земле, показалось, что мой сад исчез. Еще минуту назад все было на месте – дом, бочка с дождевой водой, яблоки. А теперь все успевшие опасть листья вдруг взмыли вверх, смешавшись с невесть откуда взявшейся гарью и крупными хлопьями снега. В воздухе летало все, что еще недавно прочно занимало свое место на земле – листья, трава, пыль, цветы, снег, лай собак, обрывки событий и все-все потаенные мысли и проблемы, оказавшиеся такими пустыми и никчемными. Это был самый настоящий калейдоскоп. Кто-то повернул трубочку, и все стеклышки смешались. Все смешалось. И я успел сообразить, что хаос – это не беспорядок, нет. Хаос и есть порядок. Порядок между двумя порядками – прошлым и будущим. Порядок на все грядущие века. Истинный порядок. Та самая клубящаяся Пустота, из которой все и рождается. И для того, чтобы возникла новая гармония, нужно было только слегка повернуть трубочку калейдоскопа. Но я не мог этого сделать. Я был внутри. Я был стеклышком. И у меня не было выбора.

Хотя, конечно, о Пустоте я догадывался давно. Мы с моим другом Эрихом Канном, тем самым, что столь опрометчиво поставил в своем немецком дворе монгольскую юрту, догадывались, что все рождается только из хаоса, из Пустоты. И даже пришли в какой-то момент к мысли, что ее, Пустоту, надо бы получше изучить. И решили открыть институт. Виртуальный такой институт Пустоты, если говорить по-современному. Институт идей и прозрений.

Первым откликнулся один литературовед, в прошлом занимавшийся исключительно творчеством Достоевского в его социально-историческом разрезе. Он сразу предложил преобразовать институт в политическую партию и даже представил предвыборную программу под лозунгом “Пустота спасет мир”.

Следующий доброволец, бывший преподаватель педагогического техникума, выдвинул свои предложения по структуре. По его мнению, в институте должно было быть как минимум пять факультетов. Потому что институт, где меньше пяти факультетов – это не институт. И предложил свои варианты названий, среди которых были весьма любопытные. А именно: факультет “пустых пород”, факультет “торричеллиевой пустоты”, факультет “пустого времяпрепровождения”, факультет “пустых стаканов” и даже факультет “из пустого в порожнее”.

Приходили и другие желающие. Но первым делом требовали должность не ниже заведующего кафедрой и зарплату не хуже, чем в Сорбонне или, на худой конец, в Кембридже.

В общем, пришлось от идеи отказаться.

Выбора у меня не было, потому что я был внутри, я был стеклышком и никак не мог повлиять на события. А тем временем трубочку уже кто-то повернул, и все завертелось именно с калейдоскопической быстротой, окончательно смешав события, времена года и само время.

Из отпуска я вернулся усталым, подавленным и каким-то напряженным. Словно предчувствовал недоброе. В воздухе что-то витало. Что именно – понять мне было не дано. Но что-то определенно витало.

По Москве блуждали слухи один другого невероятнее. И ладно бы только слухи. А то ведь и реальность была почище слухов. Ни с того ни с сего падали вековые здания. Исчезали с лица земли кладбища, на месте которых возникали современные коттеджи и гостиницы. Потом и они проваливались под землю. Пропадали люди. Родители продавали детей. Взрывались самолеты и поезда метрополитена. Город окутывал дым от пожаров. Священники заклинали. Церковные праздники заканчивались бесконечным и поголовным пьянством. Дети, рискуя быть сбитыми насмерть, мыли окна машин прямо на проезжей части. За деньги. Новая религия окончательно захватила умы – религия денег и потребления. Потребляли все, что можно потребить. А то, что потребить не могли, не умели или не хотели, выбрасывали на помойку истории.

На очередном сборище пророков, адептов и апостолов новой религии, проходившем в зале Манежа, было оглашено то, что давно уже должно было быть оглашено. На импровизированную сцену вальяжно вышел высокий человек в сверкающем сером костюме, числящийся главным пророком. Хищно улыбаясь, он поднял руку, и зал затих.

– Деньги вывели тебя из нищеты и сделали властителем жизни! – заявил человек. – Да не будет у тебя других богов, кроме денег!

Зал взорвался овацией.

А дальше он продолжил по пунктам:

обогащайся;

бери столько, сколько сможешь;

помни, что собственность – это святое;

чти собственность, как отца и мать;

деньги решают все;

надо убить – убей;

надо украсть – укради;

желай иметь все, что есть у ближнего твоего;

время – деньги;

деньги делают свободным.

Заповедей, таким образом, оказалось даже не десять, а целых одиннадцать. Присутствующие в зале на несколько секунд замерли и склонили головы. После чего снова разразились бурной овацией. Откуда-то появились музыканты. Столы ломились.

Говорят, помимо известных светских особ, телевизионных персон и отдельных воротил, на мероприятии присутствовали представители всех религий.

Потом Манеж сгорел.

В цирк возвращаться категорически не хотелось. Не хотелось и все тут. Да и не ждал я ничего хорошего от работы в новом сезоне. Все то же самое. А если уж начистоту, то и с Сонькой не хотелось встречаться. Тем не менее я пришел.

Все уже давно были в сборе и вовсю репетировали, по очереди выходя на манеж. Предстояли гастроли в Московском цирке на Воробьевых горах. А это для циркового артиста – не просто гастроли. Это самый настоящий экзамен. Это залог будущих контрактов и будущих успехов.

– Прибыл? – встретил меня Костиков. – Давай, включайся. Послезавтра начинаем.

Включаться особо было некуда, потому что все наши с Антошкой репризы давно были отшлифованы и прокатаны летом. Ничего нового мы пока не планировали. Разве что какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства вынудят к экспромтам. Поэтому, не дожидаясь случайной встречи с Сонькой, я отправился бродить по Москве, собираясь появиться только через день.

А через день произошло то, что произошло.

Сначала я согласился на просьбу Антошки заполнить паузу и залезть под купол, потому что меня вдруг высверлили огромные Сонькины глаза. После меня тащили вверх на веревке, как бадью из колодца. Затем – выступление несчастного Ипсиланти. И, напоследок, – Сонька, со счастливой улыбкой на загримированном лице ушедшая в ящик с зеркалами.

Впрочем, обо всем этом я уже рассказывал.

Нет, прежде чем уйти от мира и окончательно скрыться в своем раю, я еще чуть не целый месяц метался по городу, среди злобной мишуры, обжорства и человеческих масок, среди певцов утробы, словно надеялся найти хоть кого-то из исчезнувших. Хоть кого-то. Но я никого не находил. Исчезли все. Вы мне можете не поверить, но я даже пытался встретиться с полковником Ивановым. С ним по крайней мере было бы о чем поговорить. Но следователь тоже куда-то пропал.

Цирк не работал. Следствие, как я понял, тоже свернулось. Делать было нечего. Меня постоянно тянуло куда-нибудь уехать. К морю или в пустыню, в горы или в леса. Все равно куда. Главное – спрятаться. Я успел съездить в Тверь, Нижний Новгород, Курск и даже в Мытищи. Калейдоскоп вертелся, как динамо-машина, безостановочно и бестолково. И тут очень кстати позвонил мой давний приятель, сибарит, болтун и отставной философ Даниэль, уже давно проживавший на берегах Средиземного моря. Проницательный Даниэль по интонации моего голоса сразу сообразил: со мной что-то происходит.

– И что? – спросил он в своей манере, – опять поиски смысла жизни?

– Поиски закончились, – ответил я, – ввиду отсутствия смысла.

– Тогда тем более плюнь на все и прилетай. Жду тебя в кафе. В порту. Ты помнишь, где.

Через день мы с Даниэлем действительно сидели в кафе у старого заброшенного порта на берегу Средиземного моря. Порт, кстати, только назывался портом. На самом деле, никакого порта не было. Был памятник несбывшимся намерениям. Лет шестьдесят назад, когда побережье к югу и северу от того места, где мы сидели, было заблокировано, здесь временно сгружали морские грузы. Но порта так и не получилось. Вереницы магазинчиков и кафе – да, получились. Пляжи – тоже. Но не порт.

Так вот, мы сидели в кафе на берегу Средиземного моря и как-то неожиданно заговорили о Мессии. Впрочем, ничего неожиданного в этом не было. О чем еще можно говорить с отставным еврейским философом на берегу Средиземного моря? Только о Мессии. О Мессии, который воскресит праведников, покарает грешников, и уже, в конце концов, установится царствие небесное на земле. Аминь.

И тут совершенно неожиданно меня поразила странная мысль.

– А что будет, если Мессия придет, но его не узнают?

– Не узнают, так и слава богу, что не узнают, – заявил Даниэль. – Потому что, если узнают, так обязательно убьют.

– Убьют?

– А как же! Всегда убивали. Сам подумай, как же его можно не убить? Если его не убить, так все рухнет!

– И без Мессии все рухнет.

– Рухнет, – согласился Даниэль. – Но не сразу, не сегодня. А люди живут сегодня. Завтра они не живут. Поэтому давай выпьем за их здоровье и за то, чтобы у них всегда было что выпить и чем закусить.

Мы выпили, дружно крякнули и одновременно потянулись кусками питы к жирному хумусу.

– Но они и сегодня не живут, – не унимался я. – Разве это жизнь?

– Может быть, не жизнь, – рассудил Даниэль, – а может быть, все-таки жизнь. Кто знает? Ты знаешь? Нет. И я не знаю. Но что будет, если он таки да придет, я догадываюсь. Во-первых, заранее уберут всех лишних. То есть люди начнут пропадать. Потому что, хотя суд и должен быть раньше казни, но бывает и наоборот. Даже мне кажется, что будет именно наоборот.

– Даже уже есть наоборот, – согласился я, невольно копируя интонацию собеседника. – Люди пропадают без следа. Так пропадают, что ни один следователь найти не может.

– Вот видишь? А я что говорю? Теперь подумай своей головой. – Даниэль характерно постучал себя пальцем по лбу, – и представь, что будет потом. Он придет и воскресит всех праведников или всех, кого захочет.

– А кто будет решать вопрос о праведниках? Кто? Как будут отличать праведников от неправедников?

– Точно не мы с тобой. Можешь даже не волноваться. Это такой вопрос, что можно голову сломать. Если даже Моисей оказался им в Израиле лишним, так что говорить? Как захотят, так и решат. В конце концов, Мессия тоже не все может. Его пришлют с готовыми списками. Теперь представь, что будет дальше. С неба или из-под земли, уже как получится, на землю свалится куча людей. Сразу возникнет проблема перенаселения. Всем надо найти работу, а рабочие места уже заняты. И что? Платить им пенсию? И какой бюджет это выдержит, я тебя спрашиваю? Это раз. Среди воскрешенных найдется немало знатоков своего дела. А как же! Их же воскресили, значит, они – лучшие! Они все знают. А что делать остальным? Что делать остальным, я тебя спрашиваю? Тем, кто жил себе тихо, работал и почти не грешил? Они же не захотят подвинуться. Значит, те, что свалятся нам на голову, останутся без работы. И что им делать? Опять умирать? Это только два. А есть еще три, четыре, пять и так далее. Со священниками – вообще катастрофа. Церковь сразу развалится. Кто они такие, эти священники, рядом с Мессией? Никто! Поэтому они первые его убьют, распнут, четвертуют и отрубят голову. Или спрячут в Соловки, что еще не так плохо.

– Ну и картину ты нарисовал, Даниель. Жить не хочется.

– Что значит, хочется или не хочется? Это от нас зависит? И кто мы вообще такие, чтобы от нас что-то зависело? Можно подумать!

– Ну, хорошо. От нас не зависит. Но есть же более влиятельные люди – президенты, миллионеры.

– Ты совсем сошел с ума в своем цирке! – воскликнул Даниэль. – Какие миллионеры? Мессия взяток не берет. Поэтому его убьют. Такое уже было. И не раз. Вот, смотри сюда: европейские варвары распяли Христа и потом обвинили в этом евреев, потому что еврейскому Синедриону Христос тоже был не нужен. Синедрион жил себе неплохо. Плохо жили рыбаки из Капернаума. И знаешь почему?