Текст книги "Ассистент клоуна"
Автор книги: Ефим Бершин
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Василий прав: граница пройдена. Но что это за граница? И пройдена ли? Что дальше? Все? Конец? Или все только начинается? А если так, то что? И кто знает ответ?
– Не сомневайся, – не умолкал Вася. – Я потомственный извозчик. Мой предок еще Пушкина в этих местах возил.
– Ну, это ты хватил. Меру-то надо знать.
– Зуб даю! Возил! – обиделся Вася. – Сам читал. Об этом в книжке написано. – Перегнувшись через меня, Вася полез в бардачок, достал оттуда книгу и бросил мне на колени. – Читай! Там, где закладка.
Раскрыв книгу в указанном месте, я стал читать:
“Был тут в графской канцелярии Пушкин. Чиновник, что ли. Бывало, больно задолжает, да всегда отдаст с процентами. Возил я его раз на хутор Рено. Следовало пять рублей – говорит: в другой раз отдам. Прошло с неделю. Выходит: вези на хутор Рено!.. Повез опять. Следовало уж десять рублей, а он и в этот раз не отдал. Возил я его и в третий, и опять в долг: нечего было делать; и рад бы не ехать, да нельзя: свиреп был, да и ходил с железной дубинкой. Прошла неделя, другая. Прихожу я к нему на квартиру. Жил он в клубном доме, во втором этаже. Вхожу в комнату: он брился. Я к нему. Ваше благородие, денег пожалуйте, и начал просить. Как ругнет он меня, да как бросится на меня с бритвой! Я бежать, давай, бог, ноги, чуть не зарезал. С той поры я так и бросил. Думаю себе: пропали деньги, и искать нечего, а уже больше не повезу. Только раз утром гляжу, – тут же и наша биржа, – Пушкин растворил окно, зовет всех, кому должен… Прихожу и я: “на вот тебе по шести рублей за каждый раз, да смотри вперед, не совайся!” – Да зачем же ездил он на хутор Рено? – “А бог его знает! Посидит, походит по берегу час, полтора, потом назад”.
И подпись: “Береза”. То ли человек, то ли дерево.
– Забавно. Ну, а ты-то при чем?
– Как это при чем? – возмутился Вася. – Так это и есть мой предок. Береза. Можно сказать, кровь моя. Фамилия у нас такая – Береза. Мы все Березы. Мне эту историю еще бабка покойная рассказывала. Для острастки. Чтобы всегда начеку был. А то вот так-то сговоришься с клиентом, сунешься за деньгами, а он тебя – бритвой. И что тогда? Нет, бабка правильная была. Понимала нашу профессию. Но я, конечно, характером в этого предка. По наследству передалось. Рисковый я. Иной раз на такое нарвешься – и ничего, бог пока бережет. Так что, сам понимаешь: где наша только не пропадала.
Не знаю, что там не пропадало у Васи, но в Одессе напрочь исчезли два вида людей: евреи и матросы. О чем мне сразу же по приезде в город сообщил знакомый журналист Петя из местной “Вечерки”. Вроде как они всей редакцией искали, но ни матросов, ни евреев не нашли. Правда, на бывшей Итальянской, а ныне Пушкинской улице обнаружился обыкновенный дорожный указатель, на котором белым по синему было указано буквально следующее: “Кишинев – 170 км, Тирасполь – 100 км, порт – два квартала ниже, хоральная синагога – 300 м направо”. Первые два пункта вопросов не вызвали. Но зачем нужен порт, если нет матросов? И зачем нужна синагога без евреев?
Свернув направо и проехав ровно триста метров, мы действительно обнаружили синагогу, добрую часть которой занимал вполне уютный ресторан.
– Чтоб ты таки знал, что Петя, то есть я, знает в Одессе всех, включая раввина и главного священника с Преображенской улицы. И если мне надо посоветоваться по вопросам религиозной политики в газете, я могу пойти к обоим.
Оглядев зал, Петя показал на угловой столик и радостно сообщил:
– А вот и они! Причем оба сразу.
В углу, действительно, смачно обедали двое. Один – бородатый, в черной рясе и с тщательно завязанным узелком волос на затылке – сосредоточенно обсасывал куриную кость, бросая презрительный взгляд на собеседника. Другой – тоже бородатый, в строгом черном лапсердаке без галстука, – все время гневно вскидывал лысую голову, на которой красовалась круглая ермолка, и, роняя крошки, что-то страстно втолковывал своему визави.
– Как вам понравится? – переключился на нас раввин, приглашая в свидетели своей правды. – Я ему говорю, что Мессия уже скоро придет. Потому что, если не придет, так уже дальше терпеть невозможно. А он мне что говорит?
– И я говорю, что придет, – откликнулся батюшка. – Волк в овечьей шкуре придет. Потому что Мессия может быть только один. И он уже приходил. Все остальные и ныне, и присно, и во веки веков – самозванцы.
– Если он уже приходил, – не сдавался раввин, – так почему кругом такой бардак? Почему, я спрашиваю? Написано, что Мессия принесет мир и порядок. И где мир? И где порядок? Это уже конец света, а не порядок. Поэтому Мессия придет, всех накажет и спасет.
– Ваш порядок нам не нужен! – страстно заявил батюшка. – Кого хотят, того спасают. А кто неугоден – вечно гори в геенне огненной? Это ваш порядок?
– А у вас один воскрес, а про остальных что-то не слышно. И то, между нами говоря, не у вас, а у нас. И что это за спасение такое? Уже конец света скоро, а вы ничего не делаете.
– А я сызнова втолковываю: кто придет перед концом света и скажет, что он Мессия – тот антихрист! От него только горе и разорение будет. Приходили уже такие.
– Смотри! – всплеснул руками раввин, адресуясь к Пете. – Они уже придумали себе отговорку на все времена. Они уже себе спаслись. Как тебе понравится?
Петя явно не чувствовал необходимости спасаться, потому что, во-первых, не знал от чего спасаться, а, во-вторых, был закоренелым атеистом, хотя и вел в газете религиозную рубрику “За Бога единого”. Поэтому он резко сменил тему дискуссии, пытаясь выяснить, куда подевались евреи.
– Ну, что вам сказать? – вопросом на вопрос ответил раввин, поправляя ермолку. – Евреев всегда нет. И они всегда есть. Ну, что вам сказать?
– Истинно! – поддержал батюшка, обглодав, наконец, косточку. – Никуда не деваются.
– То есть как это нет? Или есть?
– Формально – да, – последовал ответ, – а неформально – нет.
– А матросы?
– Посмотрите на меня внимательно, молодой человек. Разве я похож на капитана дальнего плавания или начальника порта? Когда я буду начальник порта, я вам скажу. Но я не начальник порта. И не капитан дальнего плавания. И уже никогда не буду капитаном дальнего плавания. А знаете почему?
– Почему? – спросил я, уже сообразив, что вразумительного ответа на поставленные вопросы не дождаться.
– Он еще спрашивает, почему? – усмехнулся раввин в густую бороду, призывая одновременно Петю в свидетели моей глупости. – Потому что я уже приплыл. Если меня назначают раввином в город, откуда исчезли евреи, значит, я приплыл.
– Что значит – приплыл? Синагога же есть? Есть. Даже с рестораном. Значит, должны быть евреи.
– Молодой человек, не морочьте мне голову. Теперь в Одессе больше китайцев, чем евреев. В Одессе столько китайцев, сколько нет даже в Китае. И что я должен делать с китайцами? Заставить их ходить в синагогу? У них в Одессе своя религия. Слышали? Называется “бизнес”.
– Истинно глаголите! – опять включился батюшка. – Это и есть дети антихристовы.
– Конечно, если я буду им платить по десять гривен за каждую субботу, – продолжил раввин, – они и в синагогу, может быть, пойдут. Но у меня есть конкуренты.
– Какие конкуренты?
Раввин опять посмотрел на меня как на полного идиота.
– Что значит, какие конкуренты? А костел? А православный собор на Преображенской? – кивнул он на своего оппонента. – Кому не нужен лишний китаец на пасху? И даже матрос им не лишний. Но матросы тоже пропали.
– Понятно, – почесал я в затылке. – Значит, евреи все-таки исчезли?
– И да, и нет, – последовал исчерпывающий ответ. – Часть, конечно, исчезла. А те, что не исчезли, живут, как форменные китайцы: без денег их даже на ланжероновский пляж не заманишь, не то что в синагогу. Но, с другой стороны, может быть, они еще найдутся. Или не найдутся. Все бывает.
Тут батюшка перебил раввина и, видимо, надеясь получить поддержку, обратился ко мне:
– А вы, молодой человек, что думаете по вопросу пророков?
Пророк от лжепророка отличается тем, что не ищет власти на земле.
Пророк, достающий меч из ножен, в ту же секунду перестает быть пророком, даже если он был им. Или хотел им казаться.
XIV. Оборотень
– Ты же философ, Рабинович! – размахивал руками Сеня. – Ты же уже почти Маймонид! Нет, вы слышали? Он хочет маленькое национальное государство, как в Испании. Во-первых, оно не маленькое, а во-вторых, там тоже много чего есть.
– Но люди говорят, – отбивался Рабинович, – что во времена Халифата там было неплохо.
– Какие люди? – схватился за голову Сеня. – Что, еще есть свидетели? Ну, хорошо, пускай так. Но Халифат – тоже империя. А что было после Реконкисты? Что было после Реконкисты, я тебя спрашиваю? Ты философ или я философ? Так я тебе скажу: уже ничего не было. Уже ничего не было, кроме национального государства. Всех выслали, если не убили. А если не убили, тогда обязательно выслали. И уже потом убили. В другом месте.
– Но другие же живут, – не сдавался Рабинович. – Другие живут, а почему мы не можем? Зачем нам так много земли и так много людей. У нас некоторые народы до сих пор едят сырую рыбу, а многие даже читать не умеют. И я должен с ними жить. Ты бы мог кушать сырую рыбу, а, Сеня?
– Зачем мне кушать сырую рыбу, если Кларочка, дай ей бог здоровья, хорошо жарит. Если я буду кушать сырую рыбу с базара или даже прямо с моря, она обидится. Она точно обидится. Она будет думать, что я подумал, что она плохо жарит. Нет, Рабинович, империя – это наше счастье. В империи всегда всем есть место. Кому-то лучше, кому-то хуже, но место есть. Подумаешь, ему там не дадут стать императором! Зачем тебе быть императором, Рабинович? Рабинович не может быть императором. Рабинович может быть тайным советником императора и иметь больше, чем сам император.
После этой фразы, оглянувшись, Сеня издал звук, похожий на звук уходящего из порта сухогруза. Этакое “у-у-у-у-у”, плавно переходящее в “э-э-э-э-э”. Это он заметил, что я стою у раскрытой двери и слушаю.
– У-у-у-у-э-э-э-э! – сказал Сеня. – Какой человек к нам приехал! Какой человек спустился к нам, как с небес!
Сеня был моим старым знакомым или даже другом, что было для него почти одно и то же. Потому что Сеня, не успев с кем-нибудь познакомиться, сразу становился другом. Даже если друг был не друг, а враг, он все равно считал его другом. Только потому, что Сеня уже был с ним знаком. Такой у него был характер. Когда мы гастролировали в Одессе, он сразу после представления каким-то образом пробрался в нашу гримерку и прямо с порога, к изумлению Антошки, заявил буквально следующее:
– Я вижу, что к тебе здесь неправильно относятся. Чтоб ты знал, что Сеня все видит и все понимает. Сеня – это я. Кто не знает, я – это Сеня. И меня тут все знают. – После этого полностью исчерпывающего монолога он достал из авоськи кусок овечьего сыра и бутылку бессарабского вина, терпкого, как недозревшее яблоко.
Надо сказать, что когда-то давным-давно, еще в прошлое время, Сеня в одесском университете изучал историю и философию. Но в истории он быстро разочаровался, посчитав, что никакой истории нет, а если и есть, то она принадлежит тем, кто ее выдумывает. А потому история – не наука, а искусство. Искусство преобразования реальных событий в сказочные мифы. Соответственно, историки – не ученые, а искусствоведы, которые пытаются понять искусство научными методами. А это невозможно.
– Единственная история, – поведал нам Сеня, – это та, что каждый вечер мне устраивает дома Клара. Чтоб она была здорова, конечно. Но такая история – это не профессия, это – счастье. А счастье не может быть профессией. Что касается философии, так в Одессе все философствуют, даже дюк Ришелье, хоть он и памятник.
И Сеня открыл в парке, недалеко от берега моря, собственное дело. Он арендовал маленький домик, развесил по стенам зеркала, искажающие реальность, и устроил таким образом комнату смеха. Правда, это только другие считали, что Сенины зеркала искажают реальность. Сеня так не считал. Он считал ровно наоборот, не без оснований полагая, что реальность уже искажена сама по себе, а его зеркала только восстанавливают справедливость. Надо сказать, что посетителей было немного. Совсем немного. Женщины не приходили, потому что они не любят видеть себя в искаженном виде. А мужчины если и приходили, то только для того, чтобы поговорить с Сеней. Что и происходило как раз перед тем, как я остановился в дверях и Сеня издал свое “у-у-у-э-э-э”.
– У-у-у-э-э-э! – сказал Сеня. – Какой человек к нам приехал! Какой человек спустился к нам, как с небес!
Дома у Сени на обед действительно была жареная рыба. Причем отличная жареная рыба, приправленная лимонным соусом, завитушками лука и свежими помидорами. Кларочка свое дело знала. Как и Сеня: из своих закромов он вытащил припрятанную бутылку любимого бессарабского вина.
– Сейчас такое время, – подмигнул Сеня, – что молдаване продают вино на Привозе почти задаром. Не знаю, как будет завтра, но сегодня мы еще можем выпить за встречу.
И мы выпили.
– Ну, а как твой зеркальный бизнес? – поинтересовался я осторожно. – Есть доход?
– Какой может быть доход с зеркала? Если бы был доход, я бы так жил? – И он взмахнул рукой, приглашая оглядеть его обшарпанную квартирку, состоящую ровно из одной комнатки и микроскопической кухни, на которой Клара умудрялась еще что-то готовить.
– Но дело даже не в этом, – продолжил Сеня. – То есть дело не в том, что люди не хотят идти в комнату смеха. А дело в том, что некоторые еще ходят. И вот тут для меня загадка. Понимаешь, – Сеня поднял указательный палец. – Те, что еще ходят в комнату смеха, не смеются! Загадка! Они молчат или ругаются, некоторые женщины, особенно молодые, даже плачут. Но никто не смеется. Как тебе это нравится? Такое время! Такое время, если оно еще, конечно, есть. Мне иногда кажется, что мы уже живем там, где его нет. Ты заметил, что даже петухи перестали кричать, когда надо? У Рабиновича есть петух. Так этот петух орет, когда хочет кушать, а когда
надо – не орет. И этот старый дурак Рабинович думает, что все дело в национальном государстве. Но какая может быть национальность у петуха, я тебя спрашиваю? И при чем тут вообще петух?
Угнаться за Сениной логикой было непросто. Но одно было ясно совершенно точно: петух тут абсолютно ни при чем.
– Но, может быть, эти люди видят в твоих зеркалах что-то такое, отчего им не смешно? Или даже страшно?
– И что такого они там видят, кроме себя, интересно? Хотя ты таки прав! – согласился Сеня. – Люди всегда боятся своего отражения. Они просто обязаны бояться своего отражения. Поэтому я и повесил им кривые зеркала. И оказалось, что кривых зеркал они боятся даже больше, чем нормальных. О чем это говорит? Это говорит о том, что какими они себя видят, так они о себе и думают. И им страшно, а не смешно. А ты мне тут рассуждаешь про петуха Рабиновича.
Я и не думал рассуждать про петуха Рабиновича. Более того, в данный момент меня петух вообще не интересовал. Как, кстати, и Рабинович. Меня интересовали зеркала. И я вкратце поведал Сене теорию Ипсиланти. Все-таки Сеня был признанным специалистом по зеркалам, а кроме того, имел образование.
Реакция Сени была неожиданной:
– Что, уже у нас воров не осталось, что зеркала будут воровать людей, а не наоборот? Чтобы люди воровали зеркала – я знаю. У меня у самого два зеркала украли. Наверно, приезжие. Наши бы не украли, они меня уважают. Так вот, запомни себе: люди воруют. И много воруют. А чтобы зеркала – не слышал. Тоже мне: зеркала в законе. Как ты говоришь фамилия этого фокусника?
– Ипсиланти.
– А-а-а, так я же его знаю! Настоящий шаромыжник! Ипсиланти! Он такой же Ипсиланти, как я император Фридрих Великий. Это Жорик Гурвиц из соседнего двора. Его тут все знают, потому что он с детства был ненормальный ребенок. Так бывает, когда дети растут без отца. Какой-нибудь отец, конечно, был, но Жорик его никогда не видел. Больше того: во дворе говорили, что тетя Маня, бедная его мама, тоже никогда не видела отца своего ребенка.
– Так бывает?
– Иногда бывает, – засмеялся Сеня, разливая вино. – Чтоб ты знал, что, по некоторым религиозным законам, спать с женщиной можно исключительно в полной темноте и под одеялом, чтобы друг друга не видеть. И это иногда правильный закон. Потому что не всякую женщину хочется видеть. Но перед тем, как погасить свет, она же должна была его хоть как-нибудь разглядеть, я тебя спрашиваю? Или нет? Если бы он пробирался в полной темноте по Маниной комнатке, где даже стоять негде, не то что ходить, он бы точно сломал себе ногу. Или он ей с неба упал? Но тетя Маня всю жизнь утверждает, что никого не видела, не знает и знать не хочет.
– И что?
– Что? – переспросил Сеня. – Я знаю что? Все должны думать, что Жорика надуло ветром с Одесского залива. Кстати, у нас напротив живет один безногий сумасшедший, Степан. Он такой сумасшедший, что лучше бы был без головы, чем без ног. Так вот, когда Маня ходила беременная, этот Степан каждый день поджидал ее на углу и кричал на всю улицу, что он предупреждал. Кого предупреждал? О чем предупреждал? Бедная Маня не знала, куда от него бежать.
– Хорошо! – перебил я Сеню. – А что сам Жорик?
– Жорик сошел с ума прямо с самого детства. Сначала он все время искал папу. Он опросил всех соседей, но никто его папу не видел. Тогда он перестал искать папу и стал читать книжки. И полностью заболел. Бедная Маня водила его по врачам, но что могут наши врачи? Они ничего не могут. Только грелку на голову. А потом Жорик сбежал, где-то там поменял фамилию и стал Ипсиланти. Кларочка, – крикнул
Сеня, – ты помнишь этого шаромыжника Гурвица, который теперь Ипсиланти?
– А кто его не помнит? – отозвалась из кухни Клара. – Люба из нашего двора рассказывала, что он страшный человек. Этот, как его? Да, оборотень. Когда она еще была молодая, так сначала думала, что он мужчина. А он оказался то мужчина, то не мужчина.
– Как это? – не понял Сеня.
– Я же говорю: оборотень.
По причине крайней тесноты, ночевать я отправился на берег моря, в арендованную Сеней комнату смеха, где никто не хотел смеяться. Я отправился в комнату смеха, сопровождаемый Сениным вздохом и неожиданно сочувствующим взглядом.
Море шипело галькой. В наступающих сумерках на ночной лов уходили шаланды. Медленно гасли паруса отдыхающего на рейде знаменитого парусника “Крузенштерн”. Прибрежные кусты шуршали влюбленными. Далеко в стороне, за выступом берега, закрывающего Малофонтанскую дорогу, зажглись огни дачных поселков, среди которых затерялся по сей день скрывающий роковые тайны хутор Рено.
Я стоял на берегу затухающего моря в полной растерянности, словно ожидая от него ответа на главный вопрос: уйти или вернуться? Бог знает, что делает. Но теперь я ждал ответа на вопрос: что делать мне? Но не дождался. С последним лучом солнца море исчезло.
XV. Камера предварительного заключения
Шумиха, поднятая прессой, конечно, стоила Иванову болезненной бледности и выпадения части волос. Их и без того не густо оставалось, а тут, заглянув в утреннее зеркало, он обнаружил прямо по центру головы явную недостачу. И, главное, из-за чего все? Стыдно сказать.
Может, той девицы и в помине не было, – рассуждал Иванов. – А может, ее подменили. Впрочем, нет, глупости. Все эти цирковые придурки клялись и божились, что была. Если ее и впрямь убили, как кричала та заполошная бабка в фойе, то пусть другой отдел занимается, убойный. Но, с другой стороны, как он будет этим заниматься, если нет не только трупа, но даже следов трупа? Похитили? Но кому она нужна? У нее не только денег – крыши над головой не было. Так и жила, как выяснилось, в гримерке. Под зеркальным столиком. Тьфу ты черт! Опять зеркало! Ну, ладно, жила себе и жила. Все равно они, как бродяги, из города в город кочуют. Зачем им квартиры? Да и исчезла она не из-под зеркального столика, а из зеркального ящика. Значит, все-таки исчезла. Тупик. А тут еще и начальство сверху придавило. Сам министр звонил. Как же, посреди Москвы на глазах тысяч свидетелей исчез человек! А в зале, между прочим, и иностранцы были.
В общем, пришлось пойти по второму кругу допросов. А куда деваться? Но, как и ожидалось, это ничего не дало. Вахтерша Клавдия Петровна все валила на дьявола, а электрик Семеныч – на короткое замыкание и качество современных проводов.
– Намедни, – утверждал Семеныч, – соседа по голове так вдарило, что он сознание потерял. Хотя проводов не трогал. И жена говорит, что не вдаряла, только хотела. Вот как схотела только, так его и вдарило. Не иначе замыкание. Но, изрядно напрягшись и понизив голос, вдруг ни с того ни с сего выдавил по слогам: – Вир-ту-аль-но!
Капельмейстер Ясикович, виновато переминаясь, сообщил, что покрывается аллергическими пятнами от плохой музыки. А сосед сверху до поздней ночи крутит всякую современную пошлость, от которой нормальный человек может погибнуть. И поэтому он, Ясикович, считает своим долгом предупредить органы заранее.
– Что касается девицы Савченко, – понизил голос капельмейстер, – то оркестр готов играть на похоронах бесплатно, в качестве благотворительной акции. – И вам, как представителю власти, должен сказать по секрету: Шопен уже не котируется. Пора отправлять старика в архив. Вы меня понимаете? Как раз по случаю я написал новый похоронный марш.
И тут же попытался что-то напеть, после чего немедленно был выставлен за дверь.
Коля Секвойский через ту же вахтершу Клавдию Петровну пригрозил прийти на допрос с тиграми, если ему немедленно не выдадут положенного количества мяса. Потому что тигры без мяса не только не работают, но и не живут долго. И вообще закусывать стало нечем. И не пришел.
Надо сказать, что Иванов не поленился все проверить. И выяснил, что тиграм Секвойского мясо действительно недодают. Причем в немалых количествах. Но это еще не все. Оказывается, дрессировщики каждый месяц подавали заявки на продукты для животных. Заглянув в эти заявки, Иванов был поражен невиданными запросами этих детей саванн, тайги и даже тундры. В заявке для тигров, например, сразу за мясом, уже вторым пунктом шла водка, а слоны и лошади, оказывается, потребляли красную икру, коньяк и сырокопченую колбасу.
Что же касается Ипсиланти, то он на каждом допросе плел про генеральную идею, которая воплотилась в жизнь не совсем так, как он хотел. Как будто подобная мысль содержала какую-то новость. Генеральные идеи, что всем известно, всегда воплощаются не там, не теми и не так. И еще требовал, чтобы его выпустили, потому что стены камеры мешают ему отражаться в мировом зеркальном пространстве.
– Гражданин задержанный, – гипнотизировал его Иванов, используя годами наработанное. – Мы вам верим. Мы вам очень, между нами говоря, доверяем. Как никому другому. И мы вас немедленно выпустим и даже отвезем на машине домой, если вы нам скажете, в каком зеркале в данный момент отражается ваша подопечная София Савченко. И отражается ли она где-нибудь вообще.
– Вообще – да, а так – нет, – доверительно сообщил Ипсиланти, после чего был немедленно сопровожден обратно в камеру.
Тем не менее его пришлось выпустить. Но по причине совершенно иного свойства. Сокамерники стали угрожать Ипсиланти расправой и требовать, чтобы он тут же, в камере, соорудил черный зеркальный ящик. Как доложил сидящий на верхних нарах в этой же камере секретный сотрудник Колодкин, мысль о коллективном побеге давно овладела криминальными умами обитателей камеры предварительного заключения. Отсутствие подсобного материала для изготовления ящика в расчет не принималось. Карманник-рецидивист Ломидзе, сильно потерпевший из-за массового обнищания населения и в результате попавшийся на выкручивании цветных лампочек из светофора, объявил, что способен украсть все, что можно украсть, и открутить в камере все, что можно открутить. Лишь бы соорудить ящик. А если Ипсиланти не согласится вызволить его из заточения, то он и ему все открутит.
Из этой тюрьмы, как известно, никто еще не бегал. А если и бегал, то недалеко. И вот – такая возможность. Тем более что Ипсиланти, надо отдать ему должное, пообещал все сделать как надо. То ли испугался, то ли впрямь чего замыслил. Или совсем с катушек соскочил. Иванову только коллективных побегов не хватало.
А тут еще у парадной двери отдела по борьбе с исчезновениями возник стихийный митинг. Человек на пятьдесят. Откуда появились эти люди, Иванов поначалу так и не понял, хотя и догадался, что они из тех, кто всегда поперек. Что бы ни случилось. И еще опытным взглядом из окна он сразу подметил, что митинг, хотя, с одной стороны, и стихийный, а с другой – не совсем. Из-за спин выглядывал заводила-дирижер с мегафоном, и в этот мегафон орал всякие непристойности, включая требование вернуть богатства недр представителям народа. Фамилии представителей заводила не сообщал. Но Иванов, уже переживший в своей биографии исчезновение банка “Виадук”, и без того догадывался, что кому-то понадобился передел собственности. А для этого можно использовать все и всех – даже сумасшедшего фокусника. Собравшиеся размахивали заранее заготовленными плакатами, среди которых особо выделялись своей категоричностью идеологические призывы следующего содержания: “Свободу Ипсиланти!”, “Цирку – цирк!” и даже “Свободу народной иллюзии!” Пришлось Иванову пойти на диалог с народной массой.
Выйдя на крыльцо, он вежливо попросил изложить все требования письменно. Но в ответ немедленно загремел стройный хор: “Сво-бо-ду! Сво-бо-ду!”
– Какую свободу? – возмутился Иванов. – Вам что, свободы не хватает?
– Немедленно выпустите иллюзиониста! – подскочил к нему заводила с мегафоном. – Он не виноват!
– А кто виноват?
– Виновата антинародная власть!
– А власть тут при чем?
– Власть при всем! – последовал исчерпывающий ответ. – Где наши деньги?
– Доказательства! – потребовал Иванов, привыкший инстинктивно защищать всякую власть.
– А протопопа Аввакума кто в яму засадил? – выступила вперед интеллигентная дама с портретом убиенного императора Николая II в руках. – А Пушкина кто убил? Пушкин всем нам свободы хотел.
Иванов хотел было возразить, сообщив невеждам, что поэта убили французы, но его слова опять покрыл мощный, хорошо отрепетированный хор:
– Сво-бо-ду! Сво-бо-ду!
Пришлось Ипсиланти выпустить. Но не из-за стихийного митинга, а из-за очередного доклада Колодкина, доложившего, что уголовнички уже вовсю спорят, кому первому лезть в ящик, и доходит даже до прямого рукоприкладства. А это уже почти бунт, как говорится, за колючей проволокой. Тем более что в камере тем же Колодкиным под покровом ночи были обнаружены невесть откуда взявшиеся болты, гайки, дверная ручка, а главное, два треснутых зеркала. Поэтому, когда сокамерники наконец договорились, очередь была установлена, а рецидивист Ломидзе угрозами выторговал себе право первым залезть в будущий ящик, Иванов распорядился выпустить Ипсиланти, как говорится, на все четыре стороны. Тем более что начальник отдела по борьбе с исчезновениями все отчетливее понимал: все произошедшее – чушь собачья. Именно что собачья. Чушь. И кто вообще все это может объяснить? Какой отдел? Да нет такого отдела в природе.
Однако же где-то на краю сознания все-таки возникало сомнение: мало ли что бывает? Девка-то исчезла. И на всякий случай распорядился установить за Ипсиланти слежку, для чего был привлечен специально выделенный сержант из муниципального отделения.
Но каково же было удивление следователя, когда через два дня после того, как Ипсиланти был выпущен, у дверей отдела опять собрался митинг. Это были те же люди, тот же заводила с мегафоном, те же лозунги и плакаты и даже та же самая интеллигентная дама с портретом Николая, обвинявшая Иванова в смерти Пушкина и утверждавшая, что Пушкин для всех хотел свободы.
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
Как доложил специально выделенный муниципальный сержант, Ипсиланти свобода впрок не пошла. Уже через день он оказался в районном отделении. Сержант сообщил также отдельным рапортом, что на Тверской улице поднадзорный объект, небритый, с абсолютно безумными глазами, но во фраке и в цилиндре, долго бродил вокруг ларька, в котором продавали мобильные телефоны и жаренных на гриле цыплят. После чего этот же объект нецензурно бранился с двумя манекенами с витрины элитного магазина, где, помимо означенных двух манекенов в модных кальсонах, присутствовало в наличии огромное зеркало. Объект грозился разнести это зеркало вдребезги, если оно не перестанет искажать действительность, отчего прохожие граждане шарахались в стороны.
Сержант поначалу совершенно справедливо сделал вывод, что иллюзионист напился до такого состояния, что не узнал собственного отражения. Но, внимательно принюхавшись, запаха спиртного не обнаружил, а потому сделал другой вывод. Из этого другого вывода следовало, что человек во фраке и в цилиндре, в центре Москвы скандалящий с витриной, не может быть социально здоровым. А полностью наоборот. И вызвал “скорую помощь”. Примчавшиеся санитары, несмотря на буйное сопротивление больного, уложили его на носилки и прямо-таки закатали в машину. А сердобольный сержант сунул убогому на прощание палку реквизированной у злоумышленников сырокопченой колбасы из милицейских запасов.
– От сердца отрываю, – грустно сказал сержант.
“Скорая” стремительно доставила Ипсиланти в урологическое отделение ближайшей больницы. Почему в урологическое – не очень понятно. Ведь, как мы помним из доклада муниципального сержанта, ничего урологического возле витрины иллюзионист не вытворял. И тем не менее. Конечно, можно предположить, что эта больница находилась ближе, чем другие, а указанное отделение – на первом этаже, что тоже гораздо лучше, чем на пятом. Можно еще много чего предположить. Но есть ли в этом смысл? В этом нет никакого смысла. Факт так и остался фактом: его привезли в урологическое в том виде, в каком двумя днями ранее увезли с манежа – в цилиндре и во фраке. К этому, правда, добавилась палка сырокопченой колбасы, оторванной от сердца сердобольного сержанта.
Первым делом Ипсиланти попытались переодеть в больничную одежду. Нянечка Протасова притащила со склада почти ненадеванные кальсоны на завязках, белую ночную рубашку и синий фланелевый халат. Поупрямившись немного, иллюзионист сдал на хранение фрак, переоделся, но отдавать цилиндр категорически отказался, заявив, что в этом цилиндре, дескать, вся его сила. На что не старая еще нянечка Протасова хлопнула Ипсиланти чуть пониже спины и сообщила, что, насколько ей всегда было известно, сила мужчины гнездится совсем в другом месте. Тем не менее цилиндр был оставлен владельцу. Ему же было велено приготовить с вечера анализ в специально выделенную баночку, колбасу поместить в общественный холодильник и ложиться спать. Что и было им исполнено в точности. Включая анализ.