Текст книги "Стратегия. Логика войны и мира"

Автор книги: Эдвард Николае Люттвак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Но, если речь идет о подлинном новшестве, а не только о новой модели, и у предлагаемого оборудования вообще нет никаких непосредственных предшественников, как было, например, с телеуправляемыми летательными аппаратами – ТПЛА (Remotely Piloted Vehicles, RPV) или с беспилотными летательными аппаратами – БПЛА (Unmanned Aerial Vehicles, UAV), то для его использования вооруженные силы должны изменить свою структуру. Обычно для этого нужно создать новые подразделения, причем неизбежно за счет ранее сформированных, что вызывает немалые затруднения. Существующие подразделения (скажем, самолетов-истребителей) имеют своих представителей в органах, уполномоченных принимать решения; даже если их члены носят низкое воинское звание (в данном случае это молодые летчики), там непременно будут и офицеры высокого ранга, принадлежащие к данному роду войск и к данной традиции (в этом случае генералы ВВС). Подразделения, которые только еще предстоит сформировать, конечно же, не могут быть представлены людьми, облеченными институциональной властью, у них нет защитников со стороны бюрократии.

В итоге применение новшества будет сильно задержано, даже если потенциально оно может оказаться очень полезным. Но тут все зависит от ситуации: если вооруженные силы как целое растут, в изобилии располагая ресурсами, то они легче приноровятся к нововведениям, потому что существующие подразделения могут потерять только в росте, а не в численном составе, который уже налицо. И, конечно же, в военное время неотложные тактические нужды могут превозмочь бюрократическое сопротивление.

Напротив, если в момент предложения новшества налицо скудость средств, если имеющиеся войска уже испытывают недостаток в ресурсах, а никакой войны нет и даже угроза ее отсутствует, тогда бюрократическое сопротивление будет упорным – и, скорее всего, успешным. С 1990-го по 2000 год появление дешевых, надежных и небольших, но мощных компьютеров привело к сильным структурным переменам во всем мире; различные виды коммерческой деятельности везде были коренным образом перестроены. Однако случилось так, что эти годы совпали с окончанием «холодной войны» и с соответствующим урезыванием оборонных бюджетов, и потому военные силы ничуть не изменились. Они не приспособили свои структуры и методы к тому, чтобы использовать множество потенциальных преимуществ, порождаемых изобилием компьютеров. Они просто добавили компьютеры к своим уже существующим организационным системам.

Новшеству могут благоприятствовать исторические обстоятельства, как это произошло с поразительно быстрым введением огнестрельного оружия в Японии[57]57
  Огнестрельное оружие было впервые доставлено в Японию в 1542 году на португальском корабле. В 1575 году, в битве при Нагасино (провинция Микава), 3 000 отборных аркебузиров из войска Ода Нобунага (тогда у него было уже около 10 000 аркебузиров) полностью уничтожили конное войско Такэда Кацуёри, составлявшее гордость клана Такэда, а вместе с ним – и весь прежний способ ведения войны. См.: Sansom, George. A History of Japan («История Японии»), 1961. Р. 263–264, 281. Подробный, но не снабженный отсылками к научным трудам рассказ о битве при Нагасино содержится в книге: Turnbull, S. R. The Samurai («Самураи»), 1917. Р. 158–160. Хотя самураи быстро снарядили простолюдинов новым оружием, сами они по-прежнему продолжали носить мечи, а не пистолеты, до тех пор пока этот знак привилегии не был отменен вместе со всем их сословием после реставрации Мэйдзи в 1868 году.


[Закрыть]. Но может оно и потерпеть полную неудачу либо из-за социального сопротивления, которое попросту отвергает это новшество[58]58
  Египетские мамлюки, потомки воинов-тюрок, изначально ввозившиеся как военные рабы, настолько упорно сопротивлялись введению огнестрельного оружия, что у них не было даже простолюдинов-мушкетеров, чтобы обеспечивать огневую поддержку, когда мамлюки выезжали на битву.


[Закрыть], либо потому, что не происходит организационной перемены, из-за чего новшеству, возможно, и не сопротивляются вовсе, но применяется оно в корне неверно.

Знаменитый случай отвергнутого новшества – митральеза (mitrailleuse, «картечница»), предшественница пулемета, спешно принятая на вооружение французской армией в 1869 году, в предвосхищении войны с Пруссией. В мире однозарядных ружей с поворотным затвором митральеза могла делать до 300 выстрелов в минуту, с хорошей точностью, на расстоянии как минимум 500 метров. Она была вполне надежной и в бою с пехотой, не готовой к скорострельному огню, могла бы оказать решающее воздействие. Изобретенная в Бельгии, митральеза была в обстановке страшной секретности изготовлена на французских оружейных заводах по приказу Наполеона III, считавшего себя экспертом в артиллерии. Значительное количество митральез уже было готово, когда в 1870 году началась война с Пруссией.

Но обстановка чрезвычайной секретности не позволила произвести полевые испытания и открытые тактические обсуждения оружия. Слишком тяжелая для того, чтобы ее могли передвигать люди, и поэтому устанавливавшаяся на легкой двухколесной тележке митральеза напоминала установку полевой артиллерии. Пехота не была экипирована для того, чтобы снабжать митральезы достаточным количеством боеприпасов: ведь в те времена сотни патронов на одного солдата хватало на целые недели кампании, и в каждом батальоне имелось всего несколько повозок на гужевой тяге, уже и без того груженных палатками, продовольствием и войсковым имуществом. Кроме того, Наполеон III, как уже говорилось, считал себя знатоком артиллерии – и, возможно, в силу всего этого митральеза поступила на вооружение именно в этот вид войск. Когда началась война, французские артиллеристы, разумеется, применяли новое оружие так, как будто это полевое орудие, то есть располагали его в тылу пехоты. Это означало, что митральезы не могли стрелять по своей цели, то есть по немецкой пехоте[59]59
  Low, A. M. Musket to Machine-Gun («От мушкета до пулемета»). Р. 66–67. howard, michael. The Franco-Prussian War («Франко-прусская война»), 1968. P. 36.


[Закрыть]. Было бы напрасно ожидать, что артиллеристы откажутся от своих привычных представлений и разместят митральезы в передних рядах пехоты: это показалось бы отступлением вспять, к методам XVII века. Кроме того, новое оружие нельзя было вручить пехоте, не передав ей заодно и малочисленные повозки для артиллерийских боеприпасов. В битве при Сен-Прива – Гравелоте 18 августа 1870 года прусская пехота выдвинулась вперед достаточно далеко для того, чтобы попасть под обстрел митральез. Выпуская по 25 патронных катриджей (300 выстрелов) в минуту, новое оружие произвело настоящую бойню, убив значительное количество из 20 163 пруссаков, которые погибли в тот день[60]60
  См. интересное обсуждение этого вопроса в книге: McEltwee, William. The Art of War («Искусство войны»), 1974. P. 141–146.


[Закрыть]. Но, если не считать этой битвы, митральезы не оказали никакого воздействия на исход войны. А если бы это новшество не было отвергнуто вследствие организационной неудачи, оно могло бы не допустить катастрофического поражения французов в войне.

Политики-хозяева и технологи

Хотя иные конфликты между инженерами и военными могут разрешиться только посредством институциональных перемен, хроническое разногласие между инженерами и политиками – обычное состояние дел. Политические цели государства обычно представляются инженерам настолько далекими и неясными, что совсем не входят в их расчеты. В некоторых случаях власть просто внезапно вмешивается сверху, отдавая распоряжения. Американский президент может принять решение остановить вполне многообещающую техническую разработку – просто потому, что она оскорбляет его этические чувства или угрожает его публичному имиджу. А другой президент может приказать инженерам разработать некое новое оружие, стоящее за границами нынешних возможностей науки, невзирая на то, что научный прогресс нельзя направить и подстегнуть ни политическим решением, ни дополнительным финансированием. Гитлер или Сталин могли распространить свою диктатуру на лаборатории, приказав создать баллистические ракеты или атомную бомбу, и притом как можно быстрее.

Засвидетельствованы случаи подобного вмешательства и со стороны ученых, притом – не менее впечатляющие. Едва ли не самый значительный из них произошел 11 октября 1939 года, когда влиятельный экономист Александр Сакс передал президенту Рузвельту письмо, подписанное уже ставшим знаменитым Альбертом Эйнштейном. В этом письме содержался меморандум, подписанный другим ученым-беженцем, еще не известным на тот момент Лео Силардом[61]61
  В русскоязычной литературе встречается ошибочное написание этой фамилии – Szilard, то есть Сциллард. – Прим. переводчика.


[Закрыть], которому и принадлежала идея. Оба документа призывали американское правительство рассмотреть возможность запуска цепной реакции распада урана «в рамках военного устройства». Начинание Силарда стало возможным благодаря помощи еще двоих ученых-беженцев, Юджина Вигнера и Эдварда Теллера. Всем им была уготована слава, но тогда их главная роль заключалась в том, чтобы несколько раз привезти Силарда на машине в пляжное бунгало на острове Лонг-Айленд: сам он не имел водительских прав. По воспоминаниям Сакса, на Рузвельта, похоже, не произвело впечатления ни письмо, ни меморандум; лишь на следующее утро, за завтраком Саксу наконец удалось убедить Рузвельта отнестись к этому делу всерьез, рассказав президенту историю о том, как Наполеон отказался финансировать проект военного применения пароходов, предложенный Фултоном[62]62
  См. Jungk, Robert. Brighter than a Thousand Suns («Ярче тысячи солнц. Повествование об ученых-атомниках», сетевой ресурс: http://hirosima.scepsis.ru/library/lib_35.html), 1964. Р. 106–107.


[Закрыть].

Напротив, в нацистской Германии столь же мощные силы воспрепятствовали разработке атомной бомбы. Энтузиазм Гитлера быстро разгорелся, когда наметилась перспектива изготовления ракет, веретенообразных и рокочущих, и его поддержка ракетного дела была и щедрой, и упорной. Но ядерная физика представляла собою область, освоенную, как известно, учеными неарийского происхождения (и Силард, и Теллер, и Вигнер, как и сам Эйнштейн, были евреями); кроме того, она была осуждена нацистскими мыслителями за подрыв устоев. Да и ядерная цепная реакция не нашла в Германии столь же стойкого защитника, каким был Лео Силард.

Таким образом, вопросы колоссальной важности были отброшены с крайней легкомысленностью из-за научного невежества Адольфа Гитлера, который понимал толк в механическом оружии, очень слабо разбирался в электронных приборах и ровно ничего не смыслил в ядерной физике. Конечно, американский проект разработки атомной бомбы рано или поздно был бы запущен, даже если бы и не появилось никакого Силарда. Но задержка могла бы оказаться решающей, если бы вкусы Гитлера были иными.

По завершении Второй мировой войны, в которой было немало драматических эпизодов, и после Аламогордо (Лос-Аламоса), Хиросимы и Нагасаки мысль, что политическим лидерам не следует пренебрегать возможностями, предоставляемыми наукой, стала частью расхожей мудрости. Научные службы расплодились в рамках правительственных и военных структур, научные советники вошли в состав команд президентов, премьер-министров и генеральных секретарей. Однако это мало способствовало устранению разногласий между наукой и политикой. Выяснилось, что есть лишь два рода научных проблем: рутинные вопросы, для решения которых вовсе не требуется никакого политического вмешательства, и спорные вопросы – относительно которых сами ученые склонны пребывать в разногласиях[63]63
  Это, безусловно, верно в отношении «Стратегической оборонной инициативы» (СОИ), провозглашенной президентом Рейганом в марте 1983 года без учета советов авторитетных научных комиссий на правительственном уровне. Кажется, одна только наука ускользает от всех попыток «научного» принятия решений.


[Закрыть]. Политики по-прежнему являются кормчими государственного корабля, а военные – их боевым экипажем, но машинным отделением теперь заведуют ученые и инженеры, и они ведут корабль в неизвестном направлении.

Глава 6
Тактический уровень

Если мы вернемся к примеру времен «холодной войны», где мы рассматривали ситуации потенциального сражения противотанковых ракет с продвигающимися вперед бронетанковыми войсками, и разберем его на следующем, тактическом уровне стратегии, картина перед нашими глазами станет ярче и шире. Шире – потому что мы уже не упрощаем эту ситуацию, не видим в ней простую дуэль: вместо этого мы должны рассмотреть столкновения целых подразделений, в которых, с одной стороны, есть много ракетных расчетов, а с другой – достаточное количество единиц бронетехники. И эта картина будет полнее, потому что мы уже не станем разбирать столкновение противотанковых ракет и бронетехники так, как будто бы это был испытательный эксперимент, с экипажами и расчетами, которые вполне могли бы состоять из роботов. На тактическом уровне мы встречаемся с человеческим измерением войны во всей его полноте.

Но, прежде всего, – есть физическая арена сражения: определенная местность, ее рельеф и растительность. В центральной Германии, где могли бы пролегать линии фронта, нет больших гор, но равнина по большей части окаймлена холмами и впадинами. Любые неровности ландшафта могут оказаться важными для пехоты, так как дают возможность спрятаться. Есть много укрытых проходов, которыми небольшие наступающие колонны советской бронетехники могли бы воспользоваться, чтобы внезапно появиться перед ПТУР на ближней дистанции, тем самым лишив их огромного преимущества в дальнобойности по сравнению с пулеметами. В крайних случаях зримые цели могли бы появиться на столь короткой дистанции, что противотанковой ракетой вообще нельзя было бы воспользоваться: ведь у большинства моделей есть как минимальные, так и максимальные дистанции стрельбы, поскольку после запуска ракету должен поймать и вести механизм наводки на прицельной дальности (у противотанковых ракет тоже есть минимальная дистанция стрельбы, устанавливаемая взрывателем, рассчитанным на определенное время, чтобы защитить от взрыва расчет).

Кроме того, Германия – не пустыня. Повсюду есть растительность, которая могла бы скрыть пехоту с ПТУР, изначально маскирующую свое присутствие. Наряду с минимальным укрытием, обеспечиваемым самой местностью, там можно было бы найти жизненно важную защиту от прямого огня. К тому же ввиду наличия некоторого времени до начала сражения местность и растительность на ней можно было бы не только использовать в естественном виде, но и усилить их полезные свойства укреплениями и минными полями. Бульдозеры и экскаваторы, а еще лучше – специализированные военно-инженерные машины с приспособлениями для рытья траншей и рвов или даже ковшами и пилами могут превратить местность в укрепленную зону. Никакие новые разработки в технологии вооружений не устранили исконного преимущества – сражения под укрытием, защищающим от навесного огня гаубиц и минометов, и ведения боя с огневых позиций, укрепленных окопами, а также из-за противотанковых рвов. А при наличии еще большего времени можно было бы возвести основательные и стационарные преграды для защиты от атак боевой техники, с ДОТами из прочных сортов бетона и прочими сооружениями, вопреки всем предрассудкам, возникшим после неудачи «линии Мажино». Значительно меньше времени потребовалось бы для того, чтобы усилить оборону за счет противотанковых мин. Многое здесь можно сделать вручную, но гораздо быстрее получится, если заложить мины с помощью особых миноукладчиков или даже разбросать посредством ракет прямо перед наступающей бронетехникой. Однако огневые позиции не должны быть слишком заметны на фоне естественного природного или городского ландшафта, иначе они превратятся в очевидные и простые цели для наступающих, а минные поля, не защищенные огнем, могут быть беспрепятственно очищены.

На этом уровне стратегии подобные вещи могут оказаться решающими сами по себе. Поэтому мы должны признать, что на поражение или успех оказывает воздействие совершенно новый фактор: мастерство – не только в механическом обращении с оружием (это уже принималось как данность на техническом уровне), но мастерство гораздо более тонкое, тактическое, необходимое для того, чтобы использовать преимущества местности при передислокации войск. Здесь важен правильный выбор и размещение оружия, направленного против того или иного врага, в то или иное время, в том или ином месте. И вот тогда становятся чрезвычайно важными такие качества, как прирожденные способности, а также военная обученность и тренированность: и экипажей бронемашин, и противостоящих им расчетов противотанковых ракет. Умеют ли они действовать на поле боя таким образом, чтобы защитить самих себя и причинить ущерб врагу? Могут ли их младшие командиры быстро «считывать» местность и непосредственную ситуацию битвы? Смогут ли они интуитивно выбрать лучшие секторы огня или лучшие пути выдвижения?

Лидерство, боевой дух, удача

Мастерство – несомненно, личное качество, но исход сражения решают экипажи бронемашин и ракетные расчеты – то есть группы, сколь бы маленькими они ни были. Поэтому здесь учитывается не личное мастерство, а мастерство, успешно применяемое группами в целом – а оно зависит от компетентности их командиров. Как были отобраны командиры пехотных расчетов с ПТУР: за свои тактические способности или скорее за послушание, чем за одаренность? Являются ли младшие офицеры подразделений бронетехники настоящими лидерами, желающими действовать по собственной инициативе, или же они всего лишь следуют старшим по званию офицерам в цепочке передачи команд?

Но и компетентного лидерства недостаточно без солдат, готовых пойти навстречу опасности. Когда начинается тактическая схватка – с ужасающими артиллерийскими залпами, со зловещим стрекотанием пулеметов, со смертельными взрывами минометных снарядов; когда земля, кажется, вот-вот взметнется ввысь от взрыва и улетит в небо; когда то бронемашина, то соседний танк оказываются подбиты, когда они горят или взрываются; когда пехотинцы ракетных расчетов видят, что их товарищи, минуту назад целые и невредимые, убиты или ранены – то есть как только начинается настоящий бой, мы обнаруживаем, что его исход определяет гораздо больше факторов, чем одно умелое лидерство.

Естественный инстинкт заставляет экипажи атакующих бронемашин задерживаться в любом безопасном убежище, предоставленном им рельефом, а не продолжать продвижение в неизвестную местность, лежащую перед ними, против невидимого врага и его смертельных ракет. И тот же самый могучий инстинкт вынуждает пехотинцев бежать, а не удерживать свои позиции при виде безжалостно надвигающихся на них стальных монстров. И ракетные установки покажутся ничтожно слабыми и ненадежными, в противовес математической определенности того, что через несколько минут защитники будут раздавлены гусеницами надвигающихся танков и боевых машин пехоты, если не удастся их всех поразить, а этих нескольких минут недостаточно для того, чтобы быстро оценить реальное количество атакующих.

Преодолеть инстинкт самосохранения и сделать возможным участие солдат в реальном сражении позволяют три великих «неосязаемых фактора». Эти факторы все армии мира обычно культивируют посредством муштры на плацу (чтобы довести послушание до автоматизма), посредством речей, призывов, песен и флагов (чтобы внушить гордость.), а также посредством наказаний и наград: это личный боевой дух, групповая дисциплина и сплоченность подразделения. Важнейшим из этих решительно важных, но не поддающихся измерению факторов обычно является сплоченность небольшого подразделения, потому что готовность людей сражаться друг за друга выдерживает ужасающее воздействие битвы гораздо лучше, чем все прочие источники боевого духа.

Поэтому на тактическом уровне стратегии такие неосязаемые факторы, как мастерство, лидерство, боевой дух, дисциплина и сплоченность подразделения, образуют единое целое и обычно определяют исход боя. Вот почему оценки военного баланса сил, не заходящие дальше технического уровня, столь систематически оказываются ошибочными: сравнивая списки оружия с той и с другой стороны, они с соблазнительной точностью исключают из этого сравнения наибольшую часть целого.

Есть и еще один фактор, оказывающий сильное влияние в пределах любой тактической стычки: это удача, то есть счастливый случай и вероятность. Одной стороне крупно повезет, если солдаты другой стороны окажутся утомленными недосыпанием, заболевшими от испортившейся пищи, страдающими от истощения вследствие нехватки продовольствия или смертельно испуганными какой-либо прежней битвой. Не забудем и о климате. В Центральной Европе мгла или густой туман – обычное дело в течение многих месяцев в году. Благодаря этому танки и боевые машины пехоты могут внезапно появиться перед обороняющимися, почти не оставив им времени на то, чтобы выпустить хотя бы одну ракету, даже если обороняющиеся сумеют остаться на месте, а не сбегут, будучи деморализованы внезапным приближением невидимых ревущих бронированных машин.

Асимметрия нападения и отступления

Все, что идет в счет на тактическом уровне, имеет свои соответствия и в других видах военных действий: в небе и на море точно так же, как и на суше. Но влияют ли факторы местности, мастерства, лидерства, боевого духа и удачи одинаково на обе стороны? Поняв необходимость учитывать эти факторы, изменим ли мы те категорические суждения, которые делали, ознакомившись с боевыми характеристиками оружия на техническом уровне? Пересмотрим ли мы вывод о том, что пехота, вооруженная ПТУР, способна действовать весьма эффективно против советских бронетанковых войск, защищая Центральную Европу? Ответом на эти вопросы будет решительное «да».

Во-первых, потребности двух сторон неодинаковы. Советским бронетанковым войскам нужно лишь продвигаться вперед, чтобы выполнить свою задачу. Большинству экипажей пришлось бы лишь вести машины и стрелять из своего оружия через прицелы с узким обзором; при этом они были бы защищены от большей части устрашающих сцен и звуков боя бронированными плитами и ревущими двигателями. Чтобы двигаться в верном направлении и с толком использовать местность, необходимо, конечно же, лидерство, и его должны обеспечить младшие офицеры во главе колонн; но от экипажей бронетехники такой инициативы не требуется.

Напротив, находящаяся в обороне пехота с ПТУР не может приглушать свои инстинктивные реакции механическим ограничением поля виденья происходящего вокруг боя, для полноценного участия в бое ей нужно видеть и слышать происходящее. Ее солдаты должны оставаться активными и бдительными, чтобы обнаружить свои цели издалека, несмотря на мглу и туман и возможный дым, естественный или искусственный. Затем они должны спокойно взять цель на прицел и хладнокровно выбрать момент запуска. А это вопрос тонкий. Хотя огонь лучше открывать с самого дальнего расстояния, получается, что, чем длиннее дистанция до цели, тем вероятнее, что в ней появится «мертвое пространство», в котором наступающий танк может скрываться достаточно долго для того, чтобы избежать наведения летящей в него ракеты. После запуска оператор должен держать движущуюся цель на прицеле в течение долгих секунд полета ракеты (первые ракеты, запускаемые по принципу «выстрелил и забыл», начали производиться только сейчас). И в течение всей этой процедуры, от обнаружения до попадания, солдаты, управляющие ракетами, должны исполнять свои нелегкие задачи, в то время как все их чувства подвергаются атаке звуками и сценами битвы, и отвлечься даже на секунду – значит утратить контроль над летящей ракетой.

Если отсутствуют мощные укрепления, возникает огромная асимметрия в физической защищенности. Бронетехника уязвима лишь для ракет, для других танков и мин, но защитники уязвимы для всех видов оружия на поле боя: для пулеметов, минометов, гранатометов, танковых пушек и, что самое главное, для огня артиллерии поддержки, ведущегося впереди продвигающейся бронетехники. Вдобавок к смертям и ранениям, все эти виды огня могут вывести пехоту с ракетами из строя тактически, вынуждая людей искать укрытия, а не поражать цели.

В действительности против защитников работают не только их же собственные чувства, но и мысли. На продвигающееся подразделение бронетехники напирают сзади другие, идущие за ним вслед. Если не считать общего направления атаки, задача бронетанковых подразделений ничем не ограничена, и на решения их командиров и членов экипажа лишь в малой степени влияет структура противостоящей им защиты; о ней они знают очень мало и, конечно же, не могут вести подсчеты. Зато у защищающихся есть полная возможность производить соответствующие расчеты: даже при полной видимости максимальная дальность боя для них не превышает 4000 метров; если вражеская техника продвигается со скоростью всего лишь 15 километров в час, то у пехоты будет только 16 минут на стрельбу, прежде чем танки и боевые машины ее сомнут. А если видимость снижает дымка или, еще больше, туман, то боевое расстояние сокращается, а вместе с ним и время, предназначенное для стрельбы. В Центральной Европе даже показатели 1500 метров и шесть минут можно счесть излишне оптимистичными. Теоретически каждый ракетный расчет мог бы стрелять по новой цели каждую минуту – такое иногда делают на огневых стрельбищах мирного времени. Но в настоящем бою эта последовательность, от обнаружения цели до ее поражения, позволяет сделать максимум один выстрел в две минуты, причем техническая вероятность точного поражения выстрелом составляет 38 процентов, если никакой вражеский огонь не снижает эффективности действий расчета.

Поэтому защитники для того, чтобы решить, смогут они удержать линию обороны или же отступление – единственная альтернатива гибели или плену, должны оценить, сколько танков и боевых машин пехоты на них наступает. Если их больше, чем по одной машине на каждый ракетный расчет, переживший артобстрел и прямой огонь, пехотинцам придется осознать, что они утратят жизнь или свободу в ближайшие несколько минут. Поскольку в нашем условном случае врагом выступала Советская армия, и волею судеб защитники оказались перед ее колоннами, им следует ожидать худшего: танков и боевых машины пехоты в поле видимости может быть и не очень много, но это только начало – вскоре за ними появятся другие машины, и их будет больше. Это изобилие бронетехники – та самая причина, по которой концепция пехоты, вооруженной ПТУР, выдвинутая на первый план, может вылиться только в деморализующую тактическую ситуацию, единственным выходом из которой было бы не стоять на месте и сражаться, а выпустить ракету-другую и быстро отступить.

В силу всех этих причин первоначальный вывод, сделанный на техническом уровне, сильно изменился. Рассматривая столкновение на тактическом уровне, мы видим, что защитники уже не могут надеяться уничтожить танк, стоящий в сто раз дороже одной ракеты, затратив всего 2,56 ракеты, или боевую машину пехоты, стоящую по меньшей мере в 15 раз дороже одной ракеты, затратив всего 1,8 ракеты, и при этом добиться отличного соотношения в 1:39 для танков и в 1:8 для БМП. Часть пехоты вместе с ее ракетными установками, не успев вступить в схватку, гибнет под упреждающим огнем артиллерии и минометов, а также под прямым огнем; другая часть не способна обнаружить и поразить хотя бы одну цель в течение немногих минут боевого времени из-за поднявшегося дыма; третья часть теряет управление ракетами, уже летящими к цели, из-за ударной волны и шока от взрывов вокруг.

Так сколько же ракетных установок потребуется тогда в тактической реальности для того, чтобы уничтожить танк или боевую машину пехоты? Десять или двадцать, как подсказывает опыт Ближнего Востока? Или больше, потому что в Центральной Европе нет такой великолепной видимости? Поскольку различия в стоимости столь велики, стоимостное соотношение, пожалуй, останется благоприятным для ракетных расчетов, но уже не в таких значительных масштабах. Поэтому наш вывод, сделанный на тактическом уровне (пусть и предварительный), таков: концепция пехоты, вооруженной ПТУР, далеко не столь многообещающа, каковой она казалась поначалу на техническом уровне. И теперь мы знаем, что ее успех в чрезвычайно высокой мере будет зависеть от качеств людей, участвующих в битве. Неосязаемые факторы боевого духа, дисциплины и сплоченности всегда важнее в бою, чем факторы материальные, но в данном случае это особенно верно, потому что обороняющиеся должны выдержать куда больший стресс, чем нападающие, – такова знаменательная асимметрия, составляющая ключевой недостаток этой концепции.

Итак, мы обнаруживаем, что достоинства предложения отвести главную роль пехоте, вооруженной ПТУР, на самом деле зависели от того, что раньше могло бы показаться всего лишь административной деталью. Будет ли пехота с ПТУР укомплектована местными подразделениями, состоящими из друзей и соседей, многим друг другу обязанных, прошедших проверку на совместимость и пригодность, и столь серьезную подготовку, насколько это позволит тренировка в свободное от работы время? Или же резервистов, проходивших действительную военную службу много лет назад, призовут со всей страны, и они встретятся друг с другом лишь перед самым началом боя? Или же пехота, вооруженная ПТУР, должна быть элитным корпусом тщательно отобранных молодых людей, подготовленных и управляемых таким образом, чтобы обеспечить их высочайший боевой дух? Но если это так, то какими соображениями должны будут руководствоваться богатые нации НАТО, отбирая своих лучших людей для того, чтобы сражаться дешевым оружием с врагами из стран Варшавского договора, которые куда беднее, но обладают гораздо более тяжелым вооружением?

Таким образом, на тактическом уровне стратегии мы встречаемся со всеми сложностями человеческого измерения боя, ибо он разворачивается в уникальном контексте времени и места. Поскольку погода и прочие обстоятельства изменчивы, даже два войска, одинаково укомплектованные и вооруженные, действующие сходным образом на одной и той же местности, не могут дважды провести в точности одинаковые сражения и добиться в точности того же результата. Правда, шансы взаимно упраздняют друг друга, так что, полагаясь на оценки вероятности, полученные на основе наблюдений множества событий (точность оружия, особенности климата), мы можем достичь более достоверных выводов на тактическом уровне – но даже это возможно лишь для конкретных войск с конкретным вооружением, а также с конкретными характеристиками человеческого потенциала.

Мудрость тактических наставлений в детализированном ремесле войны не может ни заходить слишком далеко, ни существовать слишком долго. Нет ничего, верного или ошибочного, что не зависит от специфического характера противников и специфического действия оружия. Тот или иной способ атаковать аванпост врага, лететь наперехват или нападать на вражеский корабль может быть либо самоубийственно дерзким, либо чрезмерно робким, в зависимости от характеристик противостоящих сил. Поэтому пособия по тактике нужно переписывать всякий раз, когда появляется значительное новое оружие, преображающее то, что считалось необычным, в простую обыденность, а то, что некогда было вполне надежным, – в недопустимо опасное. И сейчас, читая древние тексты по тактике, мы извлекаем оттуда советы непреходящей ценности, но было бы тщетно ожидать, что в них содержится нечто гораздо большее, чем простая самоочевидность. И если мы читаем куда менее интересные тактические пособия времен двух мировых войн, мы обнаруживаем, что они устарели в той же мере. Поэтому тактика – занятие лишь для профессионалов, действующих в данное время, точно так же как любая нормативная «стратегия» (strategics), отстаивающая ту или иную линию поведения для той или иной страны, в лучшем случае имеет лишь временное значение – в отличие от стратегии как таковой, которая ничего не предписывает, а лишь описывает неизменные явления, существующие вне зависимости от того, знаем мы о них или нет.

Пределы тактики

В нашем «фотографическом» взгляде на столкновение между пехотой, вооруженной ракетами, и наступающими бронетанковыми силами мы не допускали никаких изменений в тактике ни с одной, ни с другой стороны. Не было никакой реакции на успех или неудачу, которая могла бы породить дальнейшие реакции с той или другой стороны. Предполагалось попросту, что обе они будут придерживаться простой тактики лобовой атаки и лобовой обороны, пусть даже уделяя должное внимание особенностям местности.