Текст книги "Костер на горе"

Автор книги: Эдвард Эбби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

5

Прошло что-то около двух недель, и наш скот увезли.

Мы возвращались на ранчо под закат, свет слепил глаза, солнце било прямо в ветровое стекло. В кузове пикапа было на полсотни долларов всякой еды, в основном консервы и фасоль. Старик готовился к долгой осаде. Везли мы и почту: мне – письмо от мамы, дедушке – стопку государственных посланий.

Старик подвыпил, но твердо держал курс, и вот мы на скорости сорок миль дотряслись до въездных ворот. Дед дал тормоз, грузовичок дернулся и резко застыл. Но прежде чем мне вылезти открывать ворота, мы заметили непорядок – ворота были уже настежь.

– Что это они затеяли? – пробормотал старик. Проехал вперед и остановился по ту сторону забора. Я сошел, чтобы закрыть ворота. И увидел новенькие железные таблички, блиставшие на вереях: «Государственная собственность США. Входа нет». В виду имелось наше ранчо. Я постарался оторвать эти штуки голыми руками, да только обломал ноготь. Старик, поняв, чем я занят, вышел из кабины, сжимая гвоздодер. Отодрал таблички и запустил их далеко в кусты. Мы вернулись к пикапу. И застыли.

Огромное облако пыли поднималось над солонцовой долиной, где находятся основные наши погрузочные загоны. По низу пыльной тучи проглядывали силуэты коров, лошадей, людей и автомобилей. Спокойный вечерний воздух доносил к нам легкий шум от движения животных, приглушенный большим расстоянием.

Со стороны загонов к нам спешил по дороге джип, голубой джип ВВС, в нем сверкали белые каски военно-воздушной полиции.

Против обыкновения дед полез в ящик за револьвером. Потом вспомнил про меня и отвел руку.

– Мы пока не завязываем бой, – сказал он, сошурясь. – Пока что.– Уперев руки в колени, стал ждать.

Джип приближался, двигатель стонал от натуги, колеса взрывали густые шлейфы желтой пыли. Остановился он рядом с пикапом. Шофер остался за рулем, а сидевший рядом капитан выбрался наружу и подошел к нам.

– Мистер Воглин? – спросил он, протягивая руку моему дедушке.

Старик уклонился от рукопожатия. Ему поднадоело пожимать руки врагам.

– Я Воглин, – сказал он. – Катитесь с моих владений.

Капитан, приятный молодой человек, чуть побледнел, но не растерял обходительности.

– Глубоко извиняюсь, но это государственные владения.

– Ни черта, – заметил дед. – Это мой дом. Что вы тут выделываете? – он показал на взбитую над долиной пыль.

– Мы ждали вас, мистер Воглин. Потому я и поехал навстречу. Сожалею, что именно мне выпало сообщить, что мы исполняем приказ окружить ваш крупный рогатый скот и лошадей, с тем чтобы удалить их с этих земель.

Наблюдая за стариком вблизи, в надежде на его волю и отвагу, я не замечал никакой перемены в его каменном лице. Разве что оно стало еще каменней. Тверже камня, пожалуй. Выглядел он так, словно у меня на глазах превратился в какой-то металл.

– Этот скот не продается, – медленно произнес дедушка, направив взгляд не на капитана, а на происходящее в долине. – Вы грузите мой скот.

Я напряг зрение и сквозь пыль различил большие грузовики, выстроившиеся у главного погрузчика. Шесть, семь, восемь грузовиков, точно не сочтешь.

– Да, – отвечал капитан, – уже загружены все машины, кроме последней.

– Вы знали, что я в отъезде.

– Знали. Приказано было действовать именно так.

По-прежнему не глядя на капитана, дедушка задал вопрос:

– Довольно подло так действовать, вы согласны?

На сей раз капитан не прикидывался.

– Согласен с вами. Но... – запнулся он.

– Похоже, вашей публики тут перебор, – сказал старик. – Всякий день новое лицо. – И резко изменил ход мыслей. – Что случилось с Элоем? Вам оставалось прикончить его, чтобы это провернуть.

– Вы имеете в виду Элоя Перальту?

– Его.

– Если речь идет об Элое Перальте, вашем наемном работнике,– капитан слизнул пот с губы, – то Перальта, вынужден вам сообщить, арестован. И уже сидит под арестом. Он нам доставил некоторые осложнения этим утром...

– Оставаться бы мне дома, – высказался дедушка. – Лу мог бы привезти... – И громко спросил: – Он цел?

– Кто цел?

– Элой цел?

– Да, мистер Воглин, он не ранен. Никто не ранен, собственно. Мы стараемся, чтоб операция проходила чисто, культурно и учтиво.

Ирония капитана не подействовала на моего деда. Старик не улыбнулся, даже не глянул в его сторону. Глаза по-прежнему отводил в сторону, будто перед ним находилось нечто нечистое. После основательного и подчеркнутого молчания дед обратился ко мне:

– Поехали, Билли.

– Вы ведь не предпримете попытки вмешаться, мистер Воглин?

Вооруженный человек за рулем джипа не сводил с нас своих красноватых глазок, рот был скошен судорожно и раздраженно. Еще один из полиции ВВС поместился на заднем сиденье, тоже следил за нами, его глаза блестели, блестело его потное лицо. Оба они потели, молчали, не шевелились, пистолет в кобуре у каждого на боку, меня от них просто тошнило.

– Нет, – сказал дедушка. Сел в кабину пикапа, и я тоже.

– Должен просить вас не вмешиваться, – с полной серьезностью произнес капитан, вплотную подойдя к грузовичку и положив упредительно руку на приспущенное стекло. – Поймите, мне приказано предотвратить любую форму вмешательства касательно имущества, подлежащего, так сказать, торговой сделке. Вся процедура целиком законна.

– Законный грабеж, – заметил старик. Включил мотор. – Законный грабеж. Нет, – сбавил он тон, – я не буду вмешиваться. Забирайте бедную животину. Всех берите, а то им все одно голодно. Но только не вздумайте присылать мне какие-нибудь деньги. Я от грабителей денег не приму.– Он включил зажигание, мы тронулись. Оглянувшись, я увидел в окно, что капитан резво забрался в джип, чтобы следовать за нами.

 Солнце вмиг закатилось, пока мы были на пути к долине. Первый из больших грузовиков для перевозки скота ехал прямо на нас, светя фарами сквозь пыль и сумерки. За ним тянулись остальные – один, два, три, четыре, пять, шесть. Дедушка свернул с дороги, затормозил, и мы рассматривали проплывающую вереницу. Каждый грузовик вез голов двадцать пять скота, остатки стада нашего ранчо.

Один водитель помахал нам из кабины своего грузовика, проезжая мимо:

– Эгей, Джон!

Дедушка прятал взгляд.

Грузовики тряслись цугом, каждый нагружен живым мясом, за решеткой кузовов мелькали рыжие бока, выкаченные глаза, доносилось мычанье телят.

Следом за грузовиками появился полутонный пикап с двумя лошадьми, не нашими, привязанными к перекладине, впереди пристроились двое незнакомых ковбоев. Они мрачно нас приветствовали. Следом – другой джип ВВС, покрытый пылью, груженный пыльными военными. Те разглядывали нас, мы разглядывали их.

Мы собрались продолжить путь домой, когда объявился давешний джип и капитан вылез из него, чтобы снова с нами пообщаться, хоть никто его о том не просил. Его аккуратное доброжелательное лицо явилось нам в открытом боковом окошке с дедовой стороны.

– Мистер Воглин, – сказал капитан, – я хочу извиниться за то, что участвовал в этой печальной операции. Искренне стыжусь и совсем не желал бы всего случившегося, но... но я не мог уклониться. – Капитан огорченно усмехнулся. – Я на государственной службе. И должен делать то, что прикажут.

– Нет, не должен, – возразил дедушка.

– Вы принимаете мои извинения?

Впервые дел посмотрел на этого человека:

– Не тревожься о том, сынок. Пожалуйста, катись-ка с моего ранчо и никогда не возвращайся.

Лицо капитана исчезло из виду, поскольку старик нажал педаль газа и пикап дернулся вперед. Дед не оборачивался в отличие от меня. Я обернулся, стал высматривать караван грузовиков и джипов, извивающийся в восточном направлении под завесой золотистой пыли, лишая души жизнь моего дедушки.

– Авось не забудут ворота закрыть, – тихо сказал он.

«Зачем?» – подумал я. Ворота нам уже ни к чему. Заборы тоже. Хотелось плакать, трудно было сдержаться, но я принял решение перетерпеть, пока не останусь в одиночестве. Ежели дедушка слезы не льет, так и мне негоже.

Закат разыграл целый спектакль над горами – яркое веселое цирковое представление румяных облаков и лучистого неба. Спектакль вызвал у меня отвращение.

Приехав, мы остановились у самого крыльца, чтобы выгрузить наши военные припасы. Крусита сидела на веранде вместе с пятерыми своими детьми и поджидала нас. Рыдать начала, стоило нам, нагруженным, приблизиться к ней.

– Мистер Воглин, – плакала она, – мистер Воглин! – И дрожала, вытирая фартуком красивую свою физиономию.

Дед потрепал ее по плечам.

– Не плачь, Крусита, все в порядке. Нас пока не вымели. – Она продолжала стенать, припав к нему. – Прошу, не плачь, – ласково проговорил он. – Сооруди нам что-нибудь поесть. Мы проголодались. Мальчик проголодался.

Вот лжец! У меня тоже не было никакого аппетита. Никакого, кроме как к войне и мщению.

Дети, смуглые и грязные, настороженные, словно совы, тихо сидели в ряд и глазели на нас.

– Все готово, – заверила Крусита, – только подогрею маленечко. – Пошла в дом, в кухню, я и дед потащили туда же наши коробки с фронтовым рационом. Дом был сумрачен и прохладен, полон угрюмых теней, в воздухе витали горе и беда.

Дедушка зажег две керосиновые лампы, а Крусита загромоздила газовую плиту фасолью, картошкой, мясом, блинчиками, соусом и кофе.

– Вы сядьте, – сказала она. – Я вас покормлю.

Мы ополоснули над раковиной руки и лица. Вода была теплая после целого дня в цистерне. Сели за стол, Крусита принялась наполнять нам тарелки.

– Мой Элой, – хныкала она, стоя с кастрюлей над нами, – он-то пробовал их удержать. Но это ж сколько их было. Ничего он не смог поделать. Арестовали его, в поселок увезли, в участок небось заперли.

– Знаю, Крусита, – отвечал ей дедушка. – Мы чуть попозже вернемся в город и сегодня же выручим его из-под ареста. – Он ковырялся в тарелке. – Но тебе с Элоем нельзя тут больше оставаться. Надо вам уехать, пока все не утрясется.

Прозвучало это не очень-то твердо. А я уже догадывался, что наверняка сказано в мамином письме: «Через три недели в школу. Возвращайся сейчас же».

Крусита возражала, конечно, приказу старика, клялась, что она и Элой его не покинут, будут сражаться до конца. В ответ дедушка сказал, что, наоборот, лучше ему будет оставить Элоя гнить в окружной кутузке, раз Крусита такое задумала. И распорядился, чтобы укладывала вещи и была готова в дорогу через час. Она отказалась. Старик накричал на нее. Наконец она сдалась и покинула кухню, рыдая и протестуя, пошла в сопровождении детей в свой домик.

– Где Лу? – негромко спросил меня дедушка.

Меня это тоже интересовало. Мы заставили себя затолкать немного пищи в свои противящиеся этому глотки, сложили посуду в раковину (теперь уже не для Круситы) и принесли оставшуюся в пикапе часть наших припасов.

Старик взялся за фортификацию. Мы захлопнули все тяжелые деревянные ставни и закрыли их изнутри на крюк. Заперли на щеколду и на палку кухонную дверь и черный ход, привалили туда матрасы, подперли столами, стульями, каркасами кроватей. Лохань и все ведра, термосы, бутыли из-под рома наполнили водой на случай, если враг решится перерезать водовод от цистерны. Главный ход оставили открытым до поры до времени, поскольку рассчитывали, что до начала осады у нас еще есть несколько часов или даже дней.

Мало что к этим мерам могли мы прибавить на этот час. Старик послал меня в домик Перальтов узнать, готова ли Крусита.

Я был в восторге от военных приготовлений, такими нужными казались они, а вот детское поручение меня не обрадовало. Ковыляя в августовском сумраке под шепчущимися тополями, когда от Саладо долетали крики козодоя, я исполнился решимости совершить нечто значительное и патетическое, вот только не знал, что именно. Для начала выкраду тот револьвер из пикапа, чтобы наверняка уж остался в моих руках. А дальше поглядим.

Шел я мимо кораля. Три лошади поджидали там в надежде, что им зададут корм. Это были Голубчик, Разлапый и дедов жеребец Крепыш. Остальные исчезли.

Дверь к Перальтам стояла настежь, я вошел в душную заставленную комнату, где при свете лампы находилась Крусита и беспорядочно стояли картонные коробки и старомодные саквояжи. Она заполняла чемодан одеждой и домашней утварью. На стенах по-прежнему висели картинки: Иисус с истекающим кровью сердцем; мадонна с ребенком, по типу явно гринго; раскрашенный фотоснимок папы римского в митре и с посохом.

 Крусита еще всхлипывала за работой, но, заметил я, умылась и причесалась, а дети, вертевшиеся в преображенной комнате, выглядели чистыми и аккуратными. Она способна склониться перед неизбежностью, мы с дедушкой – нет.

Любопытно было знать, куда она отправится. Пока я помогал ей затолкать вещи в чемоданы, она сама призналась: с детьми побудет у родственников в Эль-Пасо, покамест мистер Воглин не пришлет за ней; Элой поработает у своего брата, который держит бар и винный магазинчик в Лас-Крусес, всего в двадцати милях от Эль-Пасо. В общем, выкрутятся, устроятся.

Заслышав приближающуюся машину, я, оставив Круситу, выбежал. Это подъезжал Лу в своем большом автомобиле. Фары полоснули по двору, по коралю и горящим глазам лошадей, уткнулись в дедушкин пикап, и машина стала. Фары погасли. Я поспешил приветствовать Лу.

– Надеюсь, Билли, я не очень опоздал, – сказал он, обхватив меня за плечи.

Мы пошли в дом и обнаружили, что дед сидит у камина в гостиной, чистит ружье и карабин при свете керосиновых ламп.

– Похоже, война идет, – устало улыбнулся Лу.

Старик пробурчал что-то в ответ, вытаскивая чистую белую тряпку из дула карабина. При снятом затворе он навел винтовку на свет и вперился в ствол.

– Где был? – спросил он.

– Я-то? Только что узнал, что тут произошло, – объяснил Лу.– Эти вонючки поганые... Джон, хочу тебе сказать, этакого пакостного грязнющего трюка я в жизни не ведал. Подлость и низость. Кое-что в этом роде должно быть напечатано во всех газетах всей страны. Может, так и будет. Может, пресса нас поддержит настолько, что мы отпугнем отсюда ВВС. И поудивительней вещи бывали.

Дед ничего не ответил, лишь согнул углом двустволку.

– Нам пресса не требуется, – влез я заведомо не в свое дело. – Нам требуется оружие. – Я вспомнил о револьвере в пикапе и направился к двери.

– Сиди тут, – сказал старик. – Держи ручонки подальше от револьвера.

Лу, подойдя, хлопнул меня по спине.

– Хороший он парень, Джон. Ты спасибо большое должен сказать, что рядом с тобой такой мальчик.

Сощурясь, старик смотрел на лампу сквозь дула.

– Похоже, самое что надо, – пробормотал он. Но надел новую тряпку на шомпол.

Молча следили мы за его работой. Потом Лу заговорил:

– Вероятно, ты собрался с духом и твердо решил, Я имею в виду – перестрелять их всех из своих ружей.

– Ну... – лукаво ухмыльнулся дед, – по традиции...

– И ты вправду готовишься, вправду ждешь атаки? – Лу кивнул на забаррикадированные окна.

– Скотину мою они повывезли сегодня, очередь за мной. – Дедушка обернулся ко мне.– Крусита готова?

– Да-да. Почти совсем.

Старик обратился к Лу:

– Ты возьмешься немного помочь мне сегодня?

– Для чего же, по-твоему, я здесь? – удивленно воздел руки Лу.

– Я просто спросил. Коль берешься помочь, так не свезешь ли Круситу с ее ребятней в поселок, там надо вызволить из-под ареста Элоя и всех их усадить на автобус до Эль-Пасо. Хотя лучше не так. Свези их всех напрямик в Эль-Пасо. Их – и еще плюс к тому...

Я поднялся во весь рост.

– Сиди, Билли, – сказал дедушка.

Я сел.

– Ясно, – откликнулся Лу. – Все этим вечером?

– Без задержки. Сейчас же.

– А ты остаешься?

– Так точно. Я нынче покидал ранчо в последний раз. Хороший мне урок. Следующий раз я это сделаю в гробу, ногами вперед, ежели только государство не отвяжется.

– Не надейся. – Теперь Лу с неловкостью глянул на меня.– Билли...

– Забирай его, – распоряжался старик. – Усади в поезд и убедись...

– Минуточку, – снова встав, заскулил я.

– Убедись, что он сидит в поезде, когда тот тронется.

– Нет, – плакал я, – нет, не поеду. Я должен остаться. Ну пожалуйста, дедушка.

– Его чемодан в коридоре. Все уложено. Забирай его отсюда, Лу.

– Непременно. Придется тебе ехать домой, Билли.

– Пожалуйста, – кричал я, – пожалуйста, дедушка, не заставляй меня ехать. Не теперь. Я тебе пригожусь. Я хочу помогать. Пожалуйста!

– Бери свой чемодан, Билли.

– Я возьму. – Лу быстро вернулся из коридора с моими вещами в руке. – Там все? – спросил он нас обоих.

– Я чемодан не укладывал, – язвительно отвечал я.

– Все там. Все его добро. Забирай мальчика, Лу. Если нужна тебе веревка, возьми в пикапе.

– Где моя шляпа? – еле выговорил я. Снял свою трепаную и мятую шляпу с оленьих рогов над камином. Но передумал. – Я не еду. Не еду. Ты не заставишь меня, дедушка.

Старик положил двустволку на стол. Упершись руками в подбородок, оглядел меня пристально. Окурок сигары торчал у него во рту.

– Что ты сказал, Билли? Может, сегодня под вечер я стал хуже слышать?

– Айда, Билли, – посоветовал Лу, когда я пялился на дедушку и сочинял в уме защитительную речь. Бог мой, что придумаешь? Я онемел от неожиданности, от расстройства и от беспомощности. – Ты арестован, Билли, – Лу слегка сжал мне локоть. – Айда.

– Жаль, не посидеть нам с тобой вечерок, Лу, – рассуждал дед, – неплохо бы, да надо поскорее эту мамашу и всю ребятню отсюда взять и Элоя из кутузки.

– Он попадал туда сколько уж раз...

– Знаем.

– Что ты подразумеваешь под ребятней? – вспыхнул я. – Я не ребенок. Не называй меня так.

– Он этого не имел в виду, Билли.

– Я подразумевал: мамашу, ребятню и Билли Воглина Старра, – сказал дедушка. – Прости меня.

Лу посильнее сдавил мне локоть и подтолкнул к двери. Я стал клониться вперед, ноги не слушались.

– Хочешь на ручки? – спросил он.

Ноги мои вернулись к жизни.

– Я сам пойду. Давай чемодан. – Взявши у Лу тяжелый свой чемодан, нахлобучив шляпу, побрел я к выходу. Прежде чем распахнуть сетчатую дверь, застыл, чтобы обратиться с последним призывом к старику. Он сидел спиной ко мне, грузный как медведь.– Дедушка... – начал я.

– До свиданья, Билли. – Он и не взглянул на меня.

Тут я выронил чемодан, подбежал, обхватил деда за спину и заскулил. Старик сгреб меня за плечо, поцеловал в лоб и отпихнул к Лу.

– Отправь его домой. Прошу, увези отсюда.

Лу подхватил меня, подхватил мой чемодан, и мы неверными шагами вышли из дома в ночь. Ощупью достигли большого автомобиля, стоявшего под деревьями. Над их листвой висело мерцающее море звезд. Лу втолкнул меня в машину и хлопнул дверцей, Поехали к домику Круситы.

6

Пока вызволяли мы Элоя из-под ареста и проделывали шестьдесят миль до Эль-Пасо, не осталось времени поспеть к ночному поезду. Лу и я через пограничный мост над Рио-Гранде прогулялись в Хуарес, краем глаза проверили его ночную жизнь, вернулись в Эль-Пасо и разместились в гостиничном номере. Мой поезд должен был прибыть в девять двадцать утра.

Не спалось. Несколько раз семенил я в ванную и назад в постель. И подмечал, что Лу непременно следит за мной зорким глазом.

Позавтракали кое-как в кафетерии гостиницы и поехали на Южно-Тихоокеанский вокзал ждать поезда. Сказать друг другу было вроде как нечего. В молчании мы кружили по залу, изучая публику, журналы в киоске и расписание поездов над окошками касс. Вот бы поезд никогда не пришел. Вот бы сошел с рельсов в Тусконе или Деминге, упал бы в реку в Лас-Крусес. Но он прибыл.

В людской гуще Лу повел меня на перрон, вдоль строя вагонов – к тому, в котором мне ехать. Проводник в синей тужурке поджидал на ступеньках тамбура. Лу предъявил мой билет, мы вошли в вагон, я стал на полку и пристроил чемодан в багажной сетке. Обживая купе, заметил, что Лу беседует с проводником и сует ему деньги – несколько зеленых бумажек.

На перроне кондуктор сверился со своим золотым «гамильтоном» на золотой цепочке и завопил:

– Все по местам!

Лу подошел ко мне.

– Пока, Билли. Давай прощаться – до будущего года. – Он улыбнулся мне той теплой милой улыбкой, от которой всегда делалось легко на сердце. Пожали друг другу руки, он шлепнул меня по плечу, удалился по коридору, исчез из поля зрения.

Я стал у окна. Поезд дернулся. Лу стоял на платформе в толпе техасцев и мексиканцев и махал мне шляпой. Вокзал уплывал в невозвратное прошлое. Невозвратное? Как бы не так. Это не для меня.

Кондуктор и проводник беседовали меж собой в дальнем конце коридора. Обо мне, наверное, поскольку поглядывали в мою сторону. Невзирая на это, я поднялся со своего места и пошел в другой конец вагона. Чувствуя, что проводник не сводит с меня глаз, распахнул дверь в мужской туалет. Там, в одиночестве, я выглянул из окошка на чумазые трущобы и пакгаузы Эль-Пасо, остающегося позади. Мы катили все быстрей, на восток, и мне было ясно, что надо скорее спрыгивать с поезда, если я не желаю оказаться в пустынях Западного Техаса.

Обождав минуту-другую, я вышел из туалета. Проводник и кондуктор, хоть и посматривали на меня, занялись какими-то бумагами, стопку которых держал в руке кондуктор. Я проник в тамбур, в гудящий занавешенный проем на стыке вагонов, начал искать рычаг с красной ручкой. Стоп-кран. Сразу нашел его, над ручным тормозом. Вцепился в рукоять, тянул вниз да вниз.

Ничего не произошло. В первый миг. Затем воздушный тормоз сработал, колеса, заклиненные, заверещали как домовой, состав волокся юзом по сухой горячей стали. Я ощущал под ногами толчки сцепки, дрожь всего поезда, расшатанного в борьбе между скоростью и массой. Через стекло в двери коридора было видно: кондуктор торопится ко мне, красный как помидор. Я открыл наружную дверь, рассмотрел, что насыпь и концы шпал подо мной хоть и смещаются, но не то чтобы слишком быстро.

 Я зажмурился и прыгнул. Оглушительно стукнулся об землю, немного прокатился вперед по инерции. Открыв глаза, убедился, что живой, встал и побежал. За спиной раздавались крики. Перескочил рельсы рядом с пришедшей в движение стрелкой, споткнулся и упал, вскочил и побежал дальше, к глухому забору у края пакгаузов.

Достигнув забора, взобрался на него, преодолел три нитки колючей проволоки поверху забора и спрыгнул, оставив за собой клочья куртки и штанов. Слышал свистки железнодорожной охраны, но ничто в таком роде не могло меня остановить. Все так же бегом я кинулся через улицу, по которой мчались грузовики, и нырнул в переулок. Дышать было тяжело, в ребрах ощущалась боль от падения, но я не останавливался. Мимо мусорных ящиков, перескочив уснувшего бездомного, бежал и бежал, добрался до следующей улицы, повернул за угол и перешел на шаг, пыхтя как собака.

Автобус подвернул к остановке за квартал от меня. Попытался я снова побежать, но не смог, и автобус отъехал раньше, чем я успел на остановку. Людей на тротуарах было немного – негры, мексиканцы, похмельные ковбои. Ни один не обратил на меня внимания. Я оглянулся, признаков погони не обнаружил. На углу опять свернул, торопясь удалиться от железной дороги, и начал подыскивать место, где бы спрятаться и передохнуть.

Другой переулок. Когда свернул сюда, стало спокойней на душе от глухих стен, задов ночлежек, забегаловок, пивных и лавчонок. Ступеньки вели вниз, к дверям погреба. Похромал по ступенькам и осел на кучу мусора перед железной дверью, закрыл глаза и притворился невидимкой.

Спустя несколько минут установилось дыхание. Я открыл глаза. Человек в голубом комбинезоне шел мимо поверху, заметил меня, с сомнением оглядел и зашагал себе дальше. И продолжал я оставаться там, пока дверь за спиной не открыли вдруг изнутри, повалив меня набок.

Негр в майке кофейного цвета и в джинсах, с огромной коробкой на плече, уставился на меня.

– Ты мне дорогу загородил, сыночек.

Я отполз в сторону, он переступил через мои ноги, поднялся со своим грузом по ступенькам и удалился.

Встав, я немного взял себя в руки, причесался пятерней, подправил искореженную шляпу, поднялся на тротуар. Но стоял в нерешительности, не зная, куда путь держать. Совершенно потерял ориентировку. Наконец сообразил, что утреннее солнце, пригревающее сквозь городской чад и пыль, бьет мне прямо в лицо. Повернулся спиной к солнцу и направился на запад параллельно железной дороге, которая была теперь за два-три квартала от меня. Откуда мне было знать, где находится автостанция, но пришло на ум, что она должна быть в центре города, где-то рядом с железнодорожным вокзалом.

Шел я весь в синяках, усталый, однако слегка приободрившийся, и не забывал приглядываться, не покажется ли патрульная полицейская машина. Когда таковая объявилась в двух кварталах впереди, я заскочил в бар. Трое мужчин за стойкой выпучились на меня, официантка, тощая, молоденькая, в папильотках, воззрилась недовольно. Но не успела она слова молвить, патрульный автомобиль проехал мимо, и я вновь ступил в яростный предполуденный зной. Окинул взглядом свое отражение в витрине. Возникло опасение, что соломенная ковбойская шляпа может послужить важной приметой для какого-нибудь проницательного полисмена. Я зашвырнул шляпу в мусорный бак, прежде чем двинуться дальше.

Я боялся спрашивать дорогу. Шагал и шагал, держась западного направления, через окраины Эль-Пасо, к острову небоскребов в центре. Машин на улицах тут было больше, на тротуарах теснее. В конце концов я решился выяснить, где автостанция. Обратился к дряхлому старичку, разложившему на уличной тумбе газеты на продажу. Хоть лет ему было под девяносто, ростом он уступал мне. От него я узнал про автобусную станцию и последовал указанию его крючковатого пальца. В два счета показалась в конце улицы неоновая вывеска «Борзая», а там знакомый запах дизельной гари, привычное столпотворение соскучившихся по дому солдат и матросов.

Купил билет в один конец до Пекарского, собрался пообедать. Усевшись на табурет у стойки, заказал два рубленых бифштекса с полным гарниром, молочный коктейль с шоколадом и кусок яблочного пирога плюс мороженое. На дедушкином ранчо я соскучился по этой нежной, сладкой дохлой еде.

Мой автобус, альбукеркский, с остановками в Пекарском, Аламогордо, Карисосо, Сокорро, отправлялся лишь через два часа. Закончив обедать, я решил спрятаться в туалете. Сидел я там долго, запершись в кабинке, и читал газету, чтоб убить время. Устав от чтения, стал детально вспоминать свой побег из поезда и скитания по городу. Интересно, знает ли уже Лу об этом? Лучше бы не знал. А то догадается немедля, куда и каким способом я направляюсь, и следующие ноги, что окажутся видны из-под двери моей кабинки, будут ногами Лу Мэки, обутыми в дорогие коричневые ботинки, а следующий голос, который донесется, будет голосом Лу Мэки: «Билли! Билли Воглин Старр!»

Я мотнул головой, отогнал сон. Следы его проплыли в мозгу и удалились. Раздалось бормотанье репродуктора: «...Аламогордо, Карисосо, Сокорро...» Я вскочил, в тревоге и суете завозился со щеколдой, выбрался из кабинки, пошел с наивозможной скоростью, не переходя на бег, через зал к стоянке номер три, где поджидал мой автобус, серебристая дверь которого была распахнута и шофер пробивал билет последнему в очереди пассажиру. Я припустил к автобусу, шофер всмотрелся в меня, взял мой билет с какой-то, кажется, недоверчивостью.

– Куда едешь, мальчик?

– В Пекарский. Разве из билета не ясно?

– Багажа нет?

– Чего?

– Где твои вещи?

– У меня ничего с собой нет.

– В Пекарский, значит?

– Да-да.

– Ты там живешь?

– Да. Да-да.

Не без колебаний вернул он мне проколотый билет, который с секунду мы дергали тихонько каждый в свою сторону.

– Что ты мог делать в большом городе совсем один? – спросил он, вздохнул, пожал узкими своими плечами. – Сигай на место, сыночек.

Я отыскал себе место в самом хвосте, между солдатами и матросами и женщинами-южанками. Вскорости мы следовали в удобстве и безопасности по забитым машинами улицам на север, в пустыню, к свободе и битвам.

Когда часом позже, уже после полудня, автобус затормозил у Хайдуковой «комбинаций» из почтового отделения, продуктового магазина и автобусной остановки, я еще не придумал, где буду прятаться остаток бесконечного августовского дня. С автобуса сошли двое, я укрылся за их спиной, и коль они зашли к Хайдуку, зашел туда и я. К счастью, обслуживать прибывших оказалось некому, кроме хозяина, а Хайдук был занят сортировкой писем за перегородкой почтового отделения. Двое незнакомцев пошли к нему, а я проскользнул вбок, в уборную. Запер дверь, влез на раковину и выглянул в полуоткрытое оконце.

 Смотреть особо не на что: открытый участок тянется до забора в полумиле отсюда, участок, пересекаемый проселочной дорогой, безлюдной в данный момент. Едва ли выберешься вот этим путем, кто-нибудь да заметит. А как я уяснил себе, надо проникнуть на ранчо незамеченным и далее прятаться, пока не настанет решающий день, когда старик будет во мне нуждаться.

Какой-то покупатель или посетитель попробовал открыть дверь уборной, ругнулся, обнаружив, что она заперта, и удалился. Но ведь вернется или кто-то другой появится. Взглянув на потолок, я сыскал то, на что надеялся: люк. Встав на бачок, я, оказалось, смог достать и открыть этот люк. Но прежде чем забиться в темень чердака, я отодвинул щеколду туалета, сперва убедившись, что с той стороны двери никто не ожидает. Так-то будет лучше. Быстро, пока никто не явился, я подтянулся к потолку, взобрался, крышку люка задвинул на место. Наверху темнота, некуда приткнуться, кроме как на потолочные балки. Их частая решетка – далеко не самое удобное ложе. Подождав, чтоб глаза привыкли, я осмотрелся. В шаге от меня была дверца в соседнее отделение чердака. Я пролез туда и увидел кладовку, которую освещало окно, выходящее на главную улицу Пекарского. Удобств заметно прибавилось. В кладовке был настелен пол, стояла мебель, отслужившая свое. Если не считать удушающей жары, жаловаться особо было не на что. Я сел у окна и, поглазев на почти безлюдную улицу, заснул.

Проснулся перед закатом, немилосердно хотелось пить, желудок урчал, требуя пищи. Спертый горячий воздух был тошнотворен. Я внимательно вслушался, нет ли признаков жизни в магазине и на почте. Ни единого. Наверняка Хайдук уже несколько часов как ушел. Я открыл другой проем, много шире люка над уборной, и спустился по деревянной лестнице, прибитой к стене. Единственная тусклая лампочка светила на почте за перегородкой из ящичков, едва рассеивая сумрак в магазине. Снаружи кто-то протопал, клацая башмаками по бетону.

На четвереньках я подобрался к холодильнику с прохладительными напитками и угостился бутылкой оранжада. Помогло. Выпил еще бутылку, переполз к полкам и съел там шесть шоколадных кексиков, которые вновь разбудили жажду. Так же ползком вернулся к холодильнику и влил в себя еще две бутылки оранжада. Грабеж, конечно. После долгой борьбы с собственной совестью я решил не класть Хайдуку денег в кассу. Не потому, что нечего было – у меня осталось долларов десять, но главным образом потому, что это давало сладостное ощущение подлинного воровства. Поел еще кексов, еще попил воды и стал ждать, пока наступит ночь.