Текст книги "Костер на горе"

Автор книги: Эдвард Эбби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Убирайтесь с дороги! – Шофер отпустил тормоз, и джип медленно двинулся, передок оказался почти уже под мордой коня Лу, и тогда водитель все-таки остановил машину. – Я сказал, убирайтесь к черту с дороги. – Радиатор издавал шипение.

– Само собой, – выговорил Лу. – Как только ответите на мой вопрос.

– Мы тут не для того, чтоб на вопросы отвечать, – произнес хозяин винтовки с оптическим прицелом. – Мы сюда выбрались пострелять того-сего. – И осклабился, с силой сжав кулак. Винтовка лежала у него поперек колен, ни на кого не нацелена, но правая рука была на цевье, а палец – в спусковой скобе.

– Вот так-то, большой ковбой, – добавил хозяин двустволки. И привскинул ружье, направил оба длинных голубых дула в грудь Лу. – А теперь отгони-ка свою лошадь куда в сторонку и дай нам проехать.

– Нет! – заорал я, решив, что он собрался убить Лу. Тут я поднял над головой пику и пустил ее прямо в лицо тому человеку. Сбитый с толку моим восклицанием, он полуобернулся ко мне, защищаясь руками и ружьем. Одновременно Лу, быстрей, чем я успел заметить, соскользнул с коня, рванулся вперед, вцепился в ружье и выкрутил его из рук хозяина. Потом отступил на пару шагов, не сводя глаз с трех военных, с ружьем наизготовку.

– Ты эту штучку на людей не наставляй! – Лу дышал чаще, чем обычно. Лошадь его, встревоженная схваткой, дернулась, застучала копытами по камням, волоча поводья. – Держи моего, Билли.

Хотелось ничего не пропустить, я остался на месте.

– А теперь, – сказал Лу, – ты, на заднем сиденье, передай-ка винтовку тем же порядком. Прикладом вперед.

Тот поднял винтовку дулом к небу, а в левой руке по-прежнему держал бутылку. Не сводя глаз с Лу, искал надежное место, куда бы эту бутылку поставить.

– Возьми ж бутылку, – сказал он и сунул ее водителю, не отрывая взгляда от Лу.

– Бутылку оставь себе, – промолвил Лу, водя двустволкой так, чтоб охватить всех троих. – Мне только винтовку передай.

– Не видишь, не в себе он! – заключил шофер. – Отдай ему свое ружье.

Однако задний колебался, с гримасой ненависти пялясь на Лу.

– А твое заряжено? – рыкнул он другому.

– Ей-богу, заряжено. Отдай свою винтовку.

– Мне бы убить его надо.

– Ради всех святых, отдай.

Но тот опять засомневался.

– Мне бы убить его, – сказал он, прежде чем подать винтовку прикладом вперед, через плечо ближнего к нам. Тот сунул ее Лу, который с оглядкой протянул левую руку, взял оружие и вновь отступил на шаг.

– Теперь вернемся к нашей теме, – заявил Лу, отложив винтовку, но не выпуская двустволку. – Вы нашу лошадь видели?

– Никакой мы лошади не видали, – промямлил водитель.

– Не врешь ли ты?.. – вперился в него Лу.

– Не видали мы вашу лошадь.

– Ладно, – не сразу отозвался Лу, – Вы, друзья-приятели, можете рулить домой.

– Отдай нам ружья.

– Не думаю, чтоб стоило. Не думаю, что вы достаточно большие для игры в такие игрушки. Мне бы размолотить их об скалу и обломки под гору зашвырнуть. – Лу сделал паузу. – Но я вам окажу любезность. Оставлю ружья в конторе шерифа в Аламогордо. Извольте их там получить. А теперь убирайтесь. Что-то есть в вас такое, что меня с души воротит.

Шофер опять нажал на стартер и на педаль газа.

– Минутку, – сказал Лу. – Снимите койота с решетки. Оставьте его тут.

– Погоди-ка, – раздалось с заднего сиденья, – койот мой. Я лично убил его. И он мой.

– Нет, не твой он, а здешний. – Лу вынул складной нож, раскрыл. Не сводя с них двустволки, приблизился, перерезал веревку, которая держала койота на крыле. Мертвое тело соскользнуло, упало на обочину. – Вот теперь можете ехать. – И Лу посторонился, освобождая путь.

Я тоже посторонился, прижал Голубчика к утесу. Лошадь Лу стояла в нескольких шагах, наблюдая за происходящим.

Водитель утопил стартер, стал качать педаль газа. Карбюратор снова стал страдать от перебора горючего.

– Разрешите дать совет, – проговорил Лу. – Не жмите на газ, коли перебрали горючего. Хуже будет.

– Заткнись! – взвыл шофер. – Как-нибудь сам управлюсь, – Он отпустил тормоз, и джип помаленьку покатился мимо нас.

– Прощай, – крикнул вслед Лу. – Веди аккуратней.

Они катили вниз по дороге, не отзываясь, не оглядываясь, а мотор вздыхал и кашлял, давясь бензином. Через минуту скрылись с глаз долой. Я подъехал за лошадью Лу, поймал повод и подвел ее к Лу, который, сидя на камне, отирал пот платком и обмахивался шляпой.

– Благодарствую, Билли. Бог ты мой, жарко-то как.

Меня трясло. Такая слабость напала, что с лошади не мог спрыгнуть.

– Ну и денек, – Лу улыбнулся мне. – Что за проделки, однако?

– Я подумал, он собрался стрелять в тебя.

– И тогда ты метнул свое копье? – Теперь оно лежало рядом с койотом. – А это я зачем? – Лу медленно встал, надел шляпу, ухватил койота за шкирку, приволок к краю обрыва и пустил катиться в нижний лес. Затем вернулся в тень под утесом и опять присел,

– А ружья куда?

– Ружья, ага. Припрячем их в камнях, заберу на обратном пути, завтра. – Он вздохнул, слегка устало, потом бодро сказал мне: – Билли, будь любезен, загляни в мой седельный мешок. Там фляжка с водой, да и перекусить найдется.

– Вон как! – я нескладно, но слез с лошади.

– Билли!

– Что?

– Знаешь, сглупил я. Нас обоих могли и пристрелить. Но эти люди... люди страсть как меня обозлили. Совершенно не умеют себя вести.

– Точно, – подтвердил я, роясь в седельном мешке. – Совершенно не умеют себя вести.

Он сидел в задумчивости, шляпа на затылке.

– Интересно, офицеры они или рядовые?

– Наверняка не джентльмены.

– Сам я был офицером. Оттого мне трудно сказать наверняка, В любом случае, надеюсь, они благополучно спустились с горки,

– Я надеюсь, что наоборот.

– Твоего дедушки, хорошо, тут не было. Он бы этих людишек убил. Задушил бы голыми руками. – Лу взял у меня фляжку и бутерброд в пергаментной бумаге. – И вот еще что, Билли...

– Что? – Я разворачивал свой бутерброд.

– Лучше не рассказывать ему про это приключение.

– Почему же?

– Боюсь, старик что-нибудь выкинет в ответ. Зайдет слишком далеко. Лучше не рассказывать.

– Согласен, Лу, если ты так считаешь.

Лошади, привязанные к ближайшей сосне, зачастили копытами, когда мы собрались поесть. Лу посмотрел в их сторону.

– Эй вы оба, не слыхали разве, лев поблизости бродит.

Кони внимательно глядели на Лу.

– Не кто-нибудь, – он сказал. – Лев.

Оба коня стояли не шевелясь. Лу улыбнулся мне:

– Теперь и поесть можно.

Отдохнув с часок в полуденную жару, мы снова сели верхом и продолжили подъем в гору. Остаток дня провели в поисках рыжей лошадки, сворачивали на разные тропки, обследовали заросли дубняка и чащи можжевельника. Достигнув того места, где в проселок вливалась старая старательская тропа, осмотрели и ее, проехали по следам джипа несколько миль на север и уткнулись в испытательный центр на Белых песках. Железные ворота были на засове, а железный забор тянулся на восток сколько хватало глаз, вниз по холмам и сквозь равнинную пустыню, с западной же стороны уходил по склону к прогалу меж Ворьей горой и началом хребта Сан-Андрес. В восьмидесяти милях от точки, где мы стояли, развлекаясь надписями «Не подходи – опасно!», находился пункт, в котором был произведен взрыв первой атомной бомбы.

Возвращаясь этим путем, мы заглядывали на ответвляющиеся оленьи и коровьи тропы. Там, наверху, неразличимые отсюда, находились неиссякаемый источник, кораль и старая деревянная хижина, в которой нам предстояло ночевать. А над той хижиной, над линией леса врезался в синь неба голый зазубренный пик.

– Что там? – показал я на вершину. – Ведь что-то должно быть.

– Чего ты там ждешь?

– Не знаю. А ты был, Лу, на вершине?

– Взобрался однажды. На своих двоих. Конь туда не доставит.

– И что удалось тебе там обнаружить? Что именно?

– Боже мой, ну и приставучий, – с улыбкой сказал Лу. – Я заранее сочувствую женщине, которая за тебя выйдет.

– Я жениться не собираюсь. Мне больше по душе кони.

– Ну уж и загнул.

– И все-таки, – терпеливо продолжал я, – что ты там увидел? Конечно, не считая камней.

– Кроме камня? Ну, травку. Чуток. Странная такая, но зеленая. И меленькие цветочки, крохотные, не больше снежинки. Шарики от диких овец. Гнездо орла.

– Еще что?

– В общем, ничего более.

Дальше мы ехали молча, через прогалы между малорослыми соснами.

– Смотри, – Лу указал на отпечатки острых копыт, пересекавших тропу, – олень с двумя важенками прошествовал, пяти минут не прошло. Видал, кто-то из них писнул? Пяти минут нет. Нам бы полагалось их заметить. Похоже, старею.

– А сколько тебе, Лу?

– В прошлом году тридцать три было. Самое время для распятия. Вместо того я женился. На следующий год будет тридцать пять. Можно выставлять себя на выборах президента.

– Ты собираешься выставиться на президента?

– Есть над чем подумать. В Гвадалупском округе. поддержка будет. Поживем, увидим.

Солнце уже висело над самым оплечьем горы, но с силою било пока с безоблачного неба, когда мы с Лу вернулись на старый проселок и отмерили несколько его последних зигзагов перед ровной площадкой, где помещались кораль и хижина. Гнедой жеребец, расседланный и лоснящийся, пасся близ кораля. Дымок вился над трубой печки, стоявшей в клетушке, а в дверях, заслышав наших лошадей, появился дедушка.

– Добрый вечер, – сказал он. – Так я и думал, сейчас мои парни появятся. Три банки фасоли и сковородку солонины я поставил на огонь.

– Для начала сойдет, – откликнулся Лу.

Мы спешились, расседлали коней. От усталости мне показалось, когда я нес седло к изгороди кораля, что весит оно добрых пять сотен фунтов.

– Голубчика можешь, Билли, не привязывать, – распорядился дедушка. – Он будет держаться Крепыша. Только почисти слегка.

Лу привязал к изгороди своего коня. Мы вычесали лошадей ветками можжевельника и пошли в хижину, навстречу запаху еды. В каморке, чистой и прибранной, помещались железная койка, стол и стулья, шкафчик, полный консервов, керосиновая лампа и прочее, в том числе мешок зерна, подвешенный за проволоку к одной из балок, чтобы осложнить жизнь мышам и белкам. Кофейник грелся на плите.

– Пахнет отлично, – заметил Лу.

– Еще не совсем готово, – сказал дед, вилкой помешивая мясо. Мне он протянул пустое ведро. – Не наберешь ли, Билли? Мы примемся за ужин, как ты вернешься.

– Да-да. – Я проглотил свое неудовольствие, взял ведро и направился к роднику в лощине, тропинка вилась под скалой, меж крупными камнями, стройными высокими желтоствольными соснами, и выводила к щели, к пещерке в глубокой складке на горе. Воздух здесь был прохладный, свет зеленоватый, рассеянный. Подумалось о льве.

Я опустился на колени у песчаного ложа источника и напился с ладоней, прежде чем набрать ведро. В щели стояла особенная тишина: не доносились сюда ни ветер, ни птичьи крики, ни иные звуки, лишь нежное журчание воды, сбегающей по замшелым камням и теряющейся в заросшем болотце чуть пониже родника.

Я возвратился в хижину, ведро воды оттягивало руку. Дедушка раскладывал ужин в металлические тарелки и разливал по кружкам кофе. Лу стоял у кораля, задавал корм лошадям.

– Приступить! – скомандовал дед. А мне добавил: – Воду поставь на печку и выходи с тарелкой на воздух. Слишком здесь жарко.

Мы втроем уселись на траве под стенкой клетушки, в тени, лицом к залитому солнцем простору. Какое-то время не разговаривали, слишком были заняты, чтобы любоваться открывающимся пейзажем, ели вкуснейшее, наверное, в мире блюдо. Потом, после добавки, сытые и удовлетворенные, отставили свои тарелки, стали беседовать и рассматривать окрестность.

– Как это я сигары забыл!

– Возьми набивную. – Лу предложил дедушке сигарету.

– Говорят, женщины обожают эти штучки, – тот вертел ее в пальцах.

– Верно, – ответил Лу, – а я обожаю женщин.

Они закурили, а я вытянул стебелек из травы и стал его жевать. И смотреть. Было на что посмотреть отсюда. Имея огромную гору за спиной, можно было видеть вширь к северу, востоку и западу – пол-мира. Четыре горных кряжа, не считай того, что под нами, огни двух больших городов и семь тысяч квадратных миль пустыни окрест.

 Солнце шло к закату. Вот тень Ворьей горы поползла по равнине к ранчо деда Воглина, к Пекарскому поселку, к Гвадалупским горам, поползла встречным курсом к темной завесе, подступавшей к нам с востока.

– Дедушка!

– Что?

– Ты на эту гору когда-нибудь взбирался?

– Какую гору?

– Эту самую, над нами. Ворью.

– Нет, не сказал бы. И не собираюсь. Эта моя клетушка по мне достаточно высоко. Настолько близко к небу, как мне и хотелось, Можете меня похоронить тут.

– Для такого дела понадобится динамит, – сказал Лу.

– «Здесь покоится Джон Воглин: на сорок лет опоздал родиться, на сорок лет поспешил умереть», – произнес дедушка.

– Почему на сорок лет поспешил?

– Я так прикинул, через сорок лет цивилизация опадет и все вернется в норму. Хотелось бы дожить до того.

– Зачем? Окажешься там, откуда начинал.

– А мне оно нравится. В такой жизни кончаться. Мне семьдесят лет понадобилось, чтоб додуматься до этого. А кто напоит лошадей?

Ответа не последовало. Я внимательно смотрел, как сближаются свет и мрак. Лу и дед внимательно смотрели на меня.

– Ну-с, – сказал старик, – попробуем спросить иначе: кто будет мыть посуду?

– Я напою лошадей, – вызвался я.

– Отменно. Если возьмешься без промедления, еще сбережешь время помыть посуду.

– Я тебе лампу зажгу, – добавил Лу, – когда ты кончишь коней поить. Чтоб не пришлось тебе мыть посуду в темноте.

– Спасибо, – отвечал я, – но мы, настоящие ковбои, свою посуду всегда моем песком.

Лу ничего не возразил.

– Ты, Лу, проиграл, – заявил дедушка. – Тебе мыть посуду. Мальчишка обставил тебя. Билли, второе ведро, старое, в корале возьмешь.

– А почему бы мне не отвести лошадей к роднику?

– Мальчик любит задавать вопросы, – откликнулся Лу.

– Но почему нельзя? Я только об этом спрашиваю. Разве не проще доставить лошадей к роднику, чем тащить родник сюда к ним?

– Ведро легче коня, – заметил Лу.

– Конь умеет ходить, – возразил я.

– Ты прав, Билли, – улыбаясь, старик хлопнул меня по колену,– будет проще поступить по-твоему. Но лошадям там, внизу, не понравится. И тропинка слишком узкая, чтоб им втроем враз пройти, тебе придется несладко. Кроме того, представь, что натворят три взрослых коня, переполненных водой, травой и зерном, с единственным нашим маленьким родником, в который едва можно ведро окунуть. А мы тоже из этого источника пьем.

– Пожалуй, ты прав, дедушка. Мне бы самому сообразить. – Я встал, завернул в кораль, обнаружил ведро и пошел тропинкой к роднику. Лу и старик тоже встали, потягиваясь.

– Мы придем к тебе на помощь, Билли, – вслед мне сказал старик, – как только наведем тут порядок.

– Да-да.

Сумерки наступали. Идти приходилось со всем вниманием, в глубокой тени утеса тропка еле-еле просматривалась. Когда я подходил уже к роднику, заговорили древесные лягушки, а ведь их противные звуки – верный знак наступления ночи. Других звуков не было, лишь шепот бегущей воды. Несколько светляков мигали в неясно видимых травах.

 Долгий день под солнцем пустыни отнял у моего тела много влаги. Опять хотелось пить. Я присел на корточки, набрал в ладони воды, испил. Побрызгал на себя, умыл лицо.

Когда теньканье стекающих капель больше не слышалось, внезапно пала мертвая тишина. Лягушки замерли, и ручеек бежал спокойней, чем прежде. Даже светляки исчезли. Я, послушав немного эту тишь, осторожно потянулся за ведром и опустил его в воду как можно тише, стараясь не наделать шуму. Озираясь, я ничего не разглядел вокруг, кроме влажных трав, ровного отвеса скалы, мощных ветвей сосны, глухого сумрака леса. Потом глянул вверх.

Зря я глянул вверх. На краю уступа выше родника увидел я пару желтых глаз, сверкающих на крупной морде, увидел очертания сильного, казавшегося громадным зверя, напружинившегося словно перед прыжком. Я не мог пошевелиться, не мог издать ни звука. Все смотрел на льва, а лев все смотрел вниз на меня. Как парализованный, я сидел на корточках над водой, вцепившись в ручку ведра, не чуя боли в мышцах, и ждал, что на меня обрушится смерть.

Издали, от хижины, которая была не видна отсюда и недостижима, донесся сквозь сумрак дедушкин оклик:

– Билли!

Я попытался ответить, но горло не повиновалось. Лев следил за мной.

– Билли, где ты? – снова позвал дедушка.

На сей раз лев повернул свою массивную голову и стал рассматривать тропинку бесстрастными желтыми глазами, в которых не было ни любопытства, ни страха.

Все ближе становилось шарканье ботинок старика о камни, и, наконец, большая кошка распрямилась и пропала – вмиг, внезапно, с волшебным изяществом и спокойствием – в ночном лесу.

Приблизившись, дедушка окликнул в третий раз, и тут я уж постарался ответить.

– Здесь, здесь я, – проквакал, смог-таки подняться с тяжелым ведром, словно примерзшим к руке, сделал несколько нетвердых шагов навстречу.

– Что с тобой случилось? – Он вглядывался в мое лицо.

Я рассказал.

Обхватив меня за дрожащие плечи, другой рукой он один за одним отодрал мои пальцы от ручки ведра. Воду понес сам, помогая мне обходить камни по пути к хибаре, где ждал Лу и приветливо светила лампа.

– Беда какая? – вытирая большим платком металлическую тарелку, спросил Лу.

– Он видал его,

– Кого?

– Льва.

– Вон как, – Лу ласково глянул на меня, – везет же парню.

Немного позже мы все втроем вернулись к источнику с обоими

ведрами и осмотрели то место. Лу даже взобрался на уступ, но уже слишком стемнело, чтобы различить следы. Пошли обратно, напоили лошадей, сложили тихий костерок меж хижиной и коралем, вытащили хранившиеся за койкой спальные мешки. Посидели у огонька, обсудили льва, исчезнувшую лошадь, заботы завтрашнего дня; Лу с сожалением сообщил, что не сможет в них участвовать, с утра расстается с нами. Однако обещал вернуться на ранчо через два-три дня.

– А какой голос у горного льва? – спросил я.

– Ну, похож на женский, – ответил дедушка. – Словно женщина вопит. Ты как, Лу, опишешь?

– Эге, друзья, голос у льва словно у женщины, – подумав, отвечал тот. – У женщины-вампира, зазывающей своего возлюбленного демона.

– Мы пойдем охотиться на льва, дедушка?

– Нет, оставим его в покое за милую душу. Не станем мы на него охотиться, с чего тогда и ему на нас охотиться. Кроме того, в округе он один-одинёшенек остался. Я и не подумаю его лишаться.

– Сейчас вот, по-твоему, он следит за нами?

– Если да, то ничего удивительного. – Дедушка потянулся и зевнул. – Не знаю, как вы, мужчины, а я устал. Кто-нибудь желает ночевать на койке в помещении?

– Хватит ли койки на троих? – ухмыльнулся Лу,

– Если и меня в серединку не класть, все одно не получится,

– Так давайте все спать снаружи.

– У костра, – добавил я.

– Вы, ребята, так и поступайте, – ответил дедушка, – а кому-то надо и койку использовать. Я на земле сплю уж семьдесят лет или около того.

– Пора привыкнуть, – заметил Лу.

– Привыкнуть привык, но удовольствия никогда не получал.– И пошел в клетушку. – Спокойной ночи, джентльмены.

– Спокойной ночи, – отозвались мы.

Потом, вытряхнув скорпионов и пауков, расстелили спальные мешки поблизости от костра и, сняв обувь и шляпы, забрались вовнутрь. Седла вместо подушек не подкладывали. В седле и сидеть-то жестко.

Я лежал и смотрел на звезды. Чудесные звезды. Чудесный день. Звезды будто затуманились, поплыли вдаль. Я заснул. Снились мне пропавший конь, светляки и пара желтых глаз...

– Билли!

Открываю глаза. Темнота.

– Просыпайся, Билли.

Я высвободил голову из спального мешка и поначалу подумал, что вовсе не спал. Потом заметил голубые полоски рассвета и пепел на месте костерка. В клетушке старик уже хлопотал, накрывал на стол. Доносился оттуда аромат ветчины и кофе. Дедушка снова выглянул из двери и крикнул:

– Подъем! За стол!

Я выпростался на прохладный утренний горный воздух. Дрожа, обулся в холодные, затверделые сапоги, отыскал шляпу, поднялся. Лу подводил лошадей. Я заковылял навстречу, помог привязать их возле хижины.

Старик стал бить большой ложкой в сковородку.

– Заходи, а не то сойкам выкину.

После завтрака кормили и седлали коней. Опять кому-то надо было идти за водой, вызвался я. Кое-что хотел проверить. Дважды сходил к роднику, на второй раз взобрался по скале на то место, где прежде таился лев. Никаких следов не замечалось, но обнаружил я, что пахло по-особому – семейством кошачьих. Нет, по-иному – озоном, летней молнией.

Заперли хижину, сели верхом и пустились вниз по старинному проселку в направлении холмов. Мы с дедом наметили исследовать территорию между старательской тропой и ветряком. Лу доедет с нами лишь до развилки.

С радостью в сердце и с приятными мыслями двигался я рядом со своими спутниками и рассматривал стаи зеленовато-желтых облаков, разбросанных, как пылающие острова в небесном море.

– Сегодня жди дождя, – дедушка прищурился, глядя на небо сквозь свои стальные очки. – Маленько, понятное дело, всего-то гроза ударит. Одна шестьдесят четвертая дюйма воды, а грома с молнией сколько душе угодно.

– Когда?– спросил Лу.

– А в полвторого. Скажем, в тринадцать сорок пять.

– Сверю я твое пророчество с бюро погоды. Если ты ошибся, это тебе обойдется в бутыль бакарди в оплетке.

– Это ты затеял, приятель. Ладно, давай на спор. – И протянул ему руку.

Козодои с криками метались в отблесках зари, чуя приближение солнца. Ворон сатанински прокаркал с сухостойной сосны, напоминая козодоям, что их время истекает. Объявились сороки, голодные птицы в академических черно-белых нарядах, загалдели и загоготали, будто спорщики-богословы на диспуте. Подобно бульканью воды запел проснувшийся королек.

– Чем небеса лучше этих мест? – спросил я.

– Здесь климат чуток лучше, – ответил дед.

– Менее влажный, – пояснил Лу.

Еще три длинных зигзага с кручи, сквозь лес, и мы там, где соединяются пути и разделяется наше содружество.

– Обидно мне откалываться, – сказал Лу. – Пожелаю вам удачи. Чтоб нашли эту лошадь-невидимку. Увидимся через пару дней.

Грустно было смотреть, как он удаляется. Очарование, которое охватывало меня в этой экспедиции, словно уплывало вместе с ним.

Я вспоминал нашу вчерашнюю блистательную победу, неизвестно, выпадет ли нам подобная когда-нибудь еще. Сегодня нет на то надежды. Лу Мэки помахал рукой на прощанье и исчез за поворотом.

– Тронули, Билли.

Рядом с дедом ехал я тем же путем, что с Лу. Старик явно разделял мое настроение, долго молчал.

– Гляжу, у нас тут джип побывал недавно, – заговорил он наконец.—В одну сторону проехал. Понятно, откуда закатили, непонятно, как и где выбрались.

Я ни слова не произнес.

– Авось нашли путь отсюда благополучно. То есть на нашу животину не наскочили. Этим обожателям пальбы, друзьям с той стороны ограды, похоже, не всегда удается отличить корову от зайца.

– Точно,– сказал я.

Мы покрыли немалое расстояние в тот день. Съехав со старательской тропы, пробирались сквозь кустарник и заросли кактусов по нижележащим холмам, коровьими тропами, оленьими дорожками и полным бездорожьем. Работа горячая, потная, и солнце, и влажность все выше, пыль лезла в рот и в глаза, можжевеловые ветки стегали по лицу. Целое утро мы обследовали взгорье, обыскивали каньоны, от горы все ниже, а к полудню спустились на равнину неподалеку от загона, ветряка и большого того чана с холодной зеленоватой водой. И показалось, слаще этой воды мне никогда на свете не выпадало.

Потом мы отдыхали в полосатой жидкой тени ветряка, жевали вяленое мясо, которое дедушка вынул из седельного мешка. Было знойно и безветренно, ветряк не крутился, хотя вдали в пустыне виднелись резвые смерчи, пылевые столбы плясали словно привидения над равниной.

Клубились облака, танцевали вихри, но в пустыне воздух оставался недвижен. Как и мы. Старик растянулся на земле и, сбив шляпу на глаза, дремал, слегка похрапывая. Я смотрел в небо; нет, ничего нынешним днем не произойдет. Солнце склонится к горам, тучи налетят и грифы, но ничего не произойдет. Я это знал наверняка. И это казалось мне прекрасным, лучшего не надо. Да не вторгнется в эту пустыню и не нарушит кристальный покой медленно тянущегося дня ни единое непредвиденное событие. К ночи – пускай его. Или назавтра. Но не в этот день.

Тучи неслышно громоздились над голыми горными вершинами, извилистая молния, будто высвеченный нерв, рассекла самую глубь туч. Раскат грома истаял, и ничего более не случилось.

 Я перевернулся и лег на живот, выдернул стебелек, стал жевать его и разглядывать мух, муравьев, жуков, лениво ползавших в травах, затененных чаном с водой. Верткий скорпион соломенного цвета явился из промоины под камнем и начал красться к мухе. Она, не ведая о том, деловито изучала своими передними лапками крупицу коровьей лепешки. Скорпион проскользнул поближе, хвост с ядовитой железой и кривым красным жалом изогнулся над головой, крупные крабьи клешни вытягивались вперед. Муха улетела. Я убил скорпиона. Не за то, что скорпион, а за то, что невезучий.

Дед заворчал, сдвинул шляпу с лица и открыл свои красноватые веки. Поднялся. Мне слышен был скрип в его старых суставах.

– По коням, Билли. Сделаем еще попытку отыскать этого рыжего.

Голубчик стоял, свесив шею и закрыв глаза, в той же скудной тени ветряка, гоняя хвостом вялых мух. Я заседлал его и сел верхом. С некоторой неохотой позволил мне конь следовать за дедушкой – не к дому, а снова в предгорье.

На этот раз мы выбрали другую дорогу, подальше на север, и не такую крутую, она вела к прогалу между Ворьей горой и Сан-Андре-сом. Не спеша ехали вверх, все шире открывались Белые пески, море барханов молочного цвета, простирающихся на полсотни миль посреди гладкой пустыни. А посреди этих песков торчали новые устройства испытательного центра.

Грозовые облака становились все ближе, а дорога вела нас в горы. Снова росчерк молнии проник сквозь груды туч, и после долгого промежутка я услышал раскат грома. А мы взбирались все выше и выше, пока опять не достигли гребня и пояса сосен и можжевельника.

– Вон где! – выкрикнул старик, указывая на соседний взлобок, в полумиле к северу. – Это он. – Сколько я ни приглядывался, ничего, кроме чернокрылых птиц, парящих в воздухе, не заметил, хоть дед и показывал пальцем: – Видишь, Билли?

Я обвел взглядом холм, его поросший юккой и дубками бок, беспорядочно разбросанные камни, по которым пробегали тени облаков.

– Не вижу.

– Посерединке холма. Желтую жилу каменную видишь? Точно влево, чуть выше. Вот где старикан Лентяй.

Теперь я увидел его, рыжий корпус лошади вытянулся, не шевелясь, по земле.

– Он лег, дедушка.

– Иначе и быть не могло. Он сдох. Не заметил ты разве, пузо все продрано. Оттого и птицы на нем сидят.

Черные грифы ползали, будто мухи, по распростертому телу, а еще три грифа шли на снижение.

– Что с ним произошло?

– Давай разузнаем. – Дедушка послал Крепыша вперед. На уровне мертвого коня мы свернули с дороги, стали пробиваться сквозь можжевельник и чаппараль. Лентяя не видели отсюда, путь нам указывали кружившие над трупом стервятники. И вот уже зрение и обоняние ведут нас к цели. Вонь жуткая, и трудно было узнать коня, так прекрасно знакомого мне, ведь столько на нем проскакал прошлым летом.

Завидев нас, грифы поднялись стаей с лоскутьями гниющего мяса в клювах, и вились над деревьями.

Конь лежал на боку, совершенно выпотрошенный, внутренности раскиданы по камням, шея и бок разорваны, глазницы пусты. Из-за дурного запаха пришлось сделать объезд и приблизиться с подветренной стороны.

– Лев тут побывал,– дедушка показал мне круглый широкий отпечаток львиной лапы на кучке пыли.

– Может, лев его убил?

– Вот уж не думаю. – Старик слез с лошади, поводья на ней подрагивали. Подошел к трупу. Я остался стоять шагах в пяти. Несколько минут рассматривал дедушка останки нашего коня. – А ну, глянь-ка сюда, Билли,– позвал дед меня.

– Мне не совсем хорошо.

– Тошнит?

– Да-да.

Он кивнул, еще с минуту постоял, затем, спотыкаясь высокими каблуками о камни, вернулся к своему жеребцу. И мы тронулись в обратный путь. Я успел разглядеть недоумение и ярость в дедовом взоре, пока старик не оказался ко мне спиной. Боясь задавать вопросы, я следовал за ним в молчании.

Добрались до проселка, устремились к дому; кони заметно оживились. А над головами кипели и густели тучи, застя солнце; громыхало сильнее и сильнее. Стало зябко, я повязал платок на шею, поднял воротник. Капли дождя упали на разогретые камни у дороги, испестрили их темными пятнышками влаги, которые на глазах исчезали бесследно.

Прибавили шагу, гроза подступала. За спиной сверкали молнии, одна так близко, что я вздрогнул, а Голубчик заплясал подо мной словно кольт. Перешли на рысь. Я стоял в стременах и держался рукой за передний торчок седла. Вся боль, которую я ощущал утром, возвратилась ко мне с удвоенной силой. Эх, не оставалось бы еще столько миль до ранчо, до дома!

Неба над нами уже как не бывало, вместо него – низкий потолок из облачной массы, багряной, пухлой, смятенной. Однако на востоке небосвод по-прежнему оставался ясным, и пустыня под ним сверкала от солнечного излучения.

Новый порыв дождя достиг нас, на этот раз капли не исчезали, а множились, сливались одна с другою, пока скалы не заблистали в водяных мундирах. Тут я заметил, что рубаха намокает, и натянул прорезиненное пончо.

Проселком мы спустились к ветряку и коралю, по грязной уже дороге держали путь к дому. Золотистые, ярко освещенные равнины стелились перед нами до Гвадалупских гор, но край этой яркости отступал быстрее нашего продвижения, и вот тучи разверзлись над головой – и хлынул потоп.

Холодный дождь забарабанил по спине, непрерывная струя стекала со шляпы на спину Голубчику. Дорога под его ногами помягчела, раскисла, хлюпала под копытами. Новая моя соломенная шляпа напиталась водой и пропускала ее на голову. Ледяные струйки стекали по шее под рубаху. Чувствовал я себя несчастным – мокрый, озябший, усталый, голодный. Уж ненавистны мне были рокот грома, и молния, ослепительно блещущая над окрестностью, и потемнелая земля.

Но пять минут спустя дождь вмиг прекратился, молнии погасли и гром откатился куда-то в горы. Вновь вышло солнце, паля сквозь прогал в растрепанных облаках. Я снял пончо, повесил шляпу на седельный торчок и стал разминать ее на свой вкус, пока она в таком податливом состоянии.

Близок дом. В миле впереди видны тополя вдоль Саладо, постройки ранчо, красноватые выходы камня за ними. Каждый штрих пейзажа четко смотрелся в косом янтарном предвечернем освещении: я разглядел воронов на деревьях, дедов пикап под навесом, отражение пламенеющего солнца в окнах дома, младших Перальтов, резвящихся под ветряком, собак, отряхивающихся на крыльце, складки и вымоины на глинистом всхолмлении по ту сторону ранчо, сияющие травы – все предметы, поверхности, лики читались строго, и все это венчала триумфальная арка двойной радуги.