Текст книги "Костер на горе"

Автор книги: Эдвард Эбби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

 ...К тому времени, когда я расседлал, вычесал скребницей и накормил лошадей, солнце село. Ноги у меня гудели, колени дрожали, будто у младенца, пока я шел к дому, навстречу обольстительным запахам ужина. Легко было забыть мертвого коня где-то там на холмах, забыть своего Лентяя, гниющего в нежных сумерках, в тех сумерках поют вкруг него птицы, а красные муравьи, жуки б мясные мухи напали на жалкий зловонный труп.

3

– Да нет! – кричал дедушка. – Застрелили, тебе говорю! Челюсть пробита. Но не наповал убили – бедняга еще несколько часов жил. Старался домой вернуться. Ей-богу, его застрелили! Разрывной пулей, похоже. Там, где она вышла, дыра с мой кулак. – Старик ахнул кулаком по кухонному столу, лампа подпрыгнула, тени очумело забегали по стенам.

Лу не сводил глаз со своей сигареты. Я трудился над письмом родителям – сотворил один абзац и не знал, что бы еще придумать и одновременно не приврать лишку. Поскольку описывать что-либо не хотелось, набросал картинку: я сам на коне, скачу через Белые пески, два грифа вьются надо мной, а над ними зачерненное солнце. Рисовал я без интереса. Больше вслушивался, как гневается дед и как осмотрительно помалкивает Лу Мэки.

– Что они, пробуют спугнуть меня отсюда? – Дедушка жевал погасшую сигару. – Каким надо быть дураком, чтоб надеяться спугнуть меня с моего ранчо, из моего дома!

– Не мечись, Джон, без оглядки,– заговорил осторожно Лу. – Это ты теперь дуришь. Откуда известно, кто убил лошадь. И почему. Может, случайность.

Случайность так случайность, подумалось мне, вот бы и мы этих в джипе прикончили...

– Случайностей кругом избыток,– старик чуть не рычал. – Допустим, случайность, что грузовики сквозь забор ездят. Допустим, лишь случайность, что их ракеты слетают с неба над моей землей и так пугают мою скотину, что потом не сыщешь. Несчастный Элой облазил сегодня весь северо-западный участок и не нашел нигде этих коров.

– На мой взгляд, это случайности,– настаивал Лу. – Подобное с кем только не происходит в наших краях. Кроме того, в армии не бандиты же командуют. Им ни к чему заводить тут врагов себе – им нужно заводить друзей и приобретать авторитет. Де Салиус уже навещал тебя?

Дедушка наклонил бутыль в оплетке, наполнил свой стакан, добавил лед. И угостил тем же Лу.

– Де Салиус? – проворчал старик. – Кто этот Де Салиус?

– Полковник инженерных войск Эверет Стоун Де Салиус. Занимается проблемами недвижимости от имени министерства обороны. – Лу выжал лайм в стакан, бросил туда его корку. – Тебе, Джон, пожалуй, он понравится. Будет приятно с ним встретиться. Ходит в штатском, всегда с портфелем. По правде он юрист, а не инженер. И уж вовсе не похож на военного.

– Я затолкаю ему портфель в глотку, если он явится и будет соваться,– сказал дед. – Ранчо не продается. Да-да, в глотку затолкаю и сверху песку набью.

– Появится он. И понравится тебе. Кстати, сегодня он устраивает неофициальную встречу в здании окружного суда. Конечно, и тебя приглашает. Хочет разъяснить Хагарду, Ризу, Воглину и прочим упрямцам, почему их патриотическим долгом является продать свое имущество за полцены.

– Воглина там не будет. Я знаю про встречу, письмо мне прислали. Но туда не собираюсь.

– Веди себя разумно, Джон.

– Разумно? Это ты называешь – разумно? Слушай, я ни на волос не уступлю этому паскуде.

– Надо бы явиться.

– Не надейся.

– Я схожу. Хочешь, от твоего имени переговорю?

– Давай-давай, если тебе времени не жалко. Скажи им то, что я тебе сказал: ранчо не продается и никогда в продажу не поступит. Раз мой отец отстроил его...

– Отстроил голыми руками. С помощью полудюжины мексиканцев, каждому платя по доллару в день. Пойми, Джон, ты бьешься в каменную стену. Очухайся, с этой публикой лучше иметь дело, пока они настроены дружелюбно. А если устроят отчуждение твоей земли, то не получишь и половины того, что сейчас предлагают.

– Меня это не трогает. Не желаю я этих грязных государственных денег. Желаю лишь, чтоб оставили мое ранчо в покое, дали мне умереть здесь и передать его наследнику.

– Твоему наследнику?

– Моему наследнику.

– Кому же это? – недоуменно вскинулся Лу. – Изабелла в Финиксе, Мариана в Аламогордо, Джулия в Питсбурге. У всех благополучные, насколько мне известно, семьи, у всех дети. Ты прекрасно знаешь, никто из них и не подумает вернуться на этот забытый богом, выжженный, вытоптанный, выеденный, доходов не приносящий клочок в пыли и кактусах. Ты себя обманываешь. Какие там наследники!

– Я найду себе наследника. – Дедушка хмуро уставился на стакан в своей руке. – Позволь мне самому о том позаботиться. И не называй это ранчо выеденным. Мне такие разговоры не по вкусу.

– Разумеется. Но ведь я говорю правду.

– Просто сушь напала,– помолчав, стал цедить дедушка. – Засуха. Совсем скоро перемена погоды будет.

– Эта так называемая сушь уже лет тридцать как напала.

– Тем больше надежды, что долго не продлится.

Лу, вздохнув, улыбнулся, потер глаза.

– Ты, старый коняга, напоминаешь гончую, которую я прежде держал. Этот пес сел на кактус однажды и давай выть. Слез бы! Нет, ни в коем случае. Слишком упрям был. Знал свои права.

Старик, прищурясь, глянул на Лу.

– Иногда, Мэки, ты заставляешь меня сомневаться, чью ты сторону держишь.

– Я на твоей стороне, Джон,– незамедлительно ответил Лу, – и тебе это известно. Потому-то я пытаюсь вдолбить тебе кое-что в голову. Хочу видеть, что ты взял все что мог в грустных этих обстоятельствах. Не хочу, чтоб ты имел неприятности и, того гляди, ни за что потерял все свое достояние.

– Терять я не собираюсь. Сберечь собираюсь. Даже если придется воевать за ранчо, как в прежние времена, как мой отец в семидесятые годы. Ну скажи, ты на чьей стороне?

– Если решишь воевать, я буду воевать за тебя. Незачем и спрашивать. Но надеюсь, твое ослабевшее разумение выправится, прежде чем оба мы кончим в федеральной тюрьме.

Теперь улыбнулся старик. Его золотой зуб сверкнул в лучах лампы.

– Вот это, Лу, мне и надо было от тебя услышать.

– Ты это и раньше слыхал.

Затем дедушка обратился ко мне:

– Билли, дописывай-ка свое письмо и отправляйся спать. Завтра у нас дела.

– Да-да. – Я склонился над письмом, лизнул ручку, заставил себя добавить еще несколько строчек: «Стоит жара. Кто-то убил Лентяя. В это лето я езжу на Голубчике...» Чувствовал, Лу, приятельски ухмыляясь, держит на мне свой взгляд.

 – Позволь мальчонке побыть с нами, – сказал Лу. – Он обещал научить меня вечерком играть в шахматы. А, Билли?

– Да-да.

– Ты вроде говорил – на встречу в суде собираешься, – вставил дед.

– Ага, верно. – Лу посмотрел на часы, серебряный браслет сверкал на загорелом запястье. – Ну, за полчаса надо добраться. И ты б со мной двинулся, Джон.

– Только в день Страшного суда.

– Этот суд будет в один из ближайших дней.

– Пускай будет. Я готов.

Лу пожал плечами, лениво встал со стула и надел шляпу. Сердито посмотрел на старика.

– Воглин, ты осел.

– Может быть, ты прав.

– Ты нарываешься на неприятности. И на разрыв сердца.

– Поживем – увидим.

– Ведешь себя безответственно.

– Это что-то новенькое. Объясни поподробнее.

– В следующий раз. – Лу обернулся ко мне: – Спокойной ночи, Билли. В следующий раз мы с тобой сядем за шахматы. Не прошу, чтоб ты попытался вразумить своего дедушку, поскольку знаю, что ты упрямец и невежа ему под стать.

– Да-да, – отвечал я.

Полковник Эверет Стоун Де Салиус появился через два дня, прибыл на сером служебном автомобиле с надписью крупными буквами на дверце: «Инженерные войска США». Дед, Элой и я обнаружили, что он нас поджидает, когда возвращались с объезда заборов. Элой и я занялись лошадьми, старик пошел к дому знакомиться с гостем, сидевшим на ступеньках крыльца. Торопясь присоединиться к ним, я предоставил Элою заботы по конюшне.

Полковник Де Салиус был в гражданской одежде, как и обещал Лу, – в изящном летнем костюме из серого дакрона, в соломенной шляпе с узкими полями, в белой рубашке и серебристо-голубом галстуке. Крупный он был человек, помощнее деда, с широкой, как у быка, грудью и могучей шеей. Голубые глаза, умильно сиявшие, по цвету соответствовали галстуку, цвет лица своей яркостью извещал: человек этот непрочь поесть. Улыбка, когда он улыбался, а улыбался он непрестанно, заставляла ощутить, что в действительности этот незнакомец – старый друг нашей семьи. Мне бы он понравился, улыбайся он реже.

Завидев деда, он встал ему навстречу. Через силу старик пожал протянутую полковником руку, пригласил сесть на веранде. Потом предложил Де Салиусу сигару, тот ее с явным удовольствием принял. Поскольку воздух в тот день был горячий – все дни в то лето были горячие,– Крусита вынесла воду со льдом.

Я поспел как раз вовремя, чтоб услышать беседу с самого начала.

– Ну-с, – сказал полковник, – вы, полагаю, знаете, почему я здесь.

– Нет, – ответил старик, – не знаю.

Полковник открыл свой объемистый портфель, вытащил оттуда бумагу и вручил дедушке.

– Решил доставить вам собственноручно, мистер Воглин. Это документ, свидетельствующий о передаче права собственности, с приложением ордера на немедленное приведение в исполнение, утвержденного местным судом под председательством судьи Фагергрена. Уж простите за нескладный язык, не так дело страшно, как оно звучит. Дозвольте, я попробую разъяснить. Министр обороны, действуя на основании акта от 1888 года, направил в суд в Альбукерке заявление о передаче права собственности, предполагающее отчуждение принадлежащего в полной мере вам земельного надела. Отсылаю вас к Своду законов США, том пятидесятый, статья двести пятидесятая. В свою очередь направление заявления о передаче права собственности дозволяет министру юстиции немедленно приступить – смотри вновь том пятидесятый, статью двести пятьдесят восьмую «а», – немедленно приступить, следуя постановлению суда, к вступлению во владение вашим достоянием, действуя от имени министерства обороны, бывшего военного министерства, и осуществить его немедленное занятие по причине срочности возникшей потребности, каковая относится к государственной безопасности. – Де Салиус сделал передышку, все улыбаясь старику.

 А старик сказал медленно и твердо:

– Мое ранчо не продается.

– Так, так. – Де Салиус шуршал документами и смачно попыхивал дедовой сигарой. – Да, да. Мы понимаем ваши чувства в этом отношении. Посредники уже извещали меня о вашем несогласии. Именно потому, что вы отказывались от продажи и переговоров, мы поняли, что придется прибегнуть к извещению о передаче права собственности. Ради интересов государственной безопасности ваша земля подлежит отчуждению. Как известно, она требуется для расширения ракетного полигона на Белых песках.

У старика нарастало негодование, но этого никто бы не заметил, кроме меня, знавшего все стадии его гнева. В суровом выражении лица, с каким дед уставился в бумажку, которую держал в руках, я угадывал ярость. Де Салиус словно не чуял, что сидит рядом со львом.

– Юридически, мистер Воглин, ваша собственность уже продана. Согласно извещению о передаче права собственности мы депонировали, через посредство судебного чиновника, чек на ваше имя на сумму шестьдесят пять тысяч долларов, по оценке денежной стоимости вашей земли и ее оборудования.

– Мое ранчо не продается.

– Так. Да, – полковник улыбнулся мне, поскольку заметил, что на старика его улыбка не действует. – Вы можете оспорить сумму компенсации, мистер Воглин. Это ваше неотъемлемое право. А чек можете получить незамедлительно.

– Шестьдесят пять тысяч – слишком много, – свирепо сказал старик.– В целом это место и пятидесяти тысяч не стоит. А я не продаю его, не съезжаю отсюда и не стану заводиться с судом ради прибавки.

Де Салиус улыбнулся. Если и чувствовал он какое-то напряжение, то ничем не выказывал.

– Мистер Воглин, юридически факт поступления извещения о передаче права собственности лишает вас распоряжения ею с момента такого поступления... – Полковник сделал паузу, чтобы сказанное было усвоено, и продолжил: – Как я уже говорил, мы имеем судебный ордер, разрешающий военно-воздушным силам немедленно вступить во владение и получить все вытекающие права. Однако суд предоставляет вам разумный срок, чтобы вывезти ваше движимое имущество и перегнать отсюда скот. Пожалуй, с месяц, но не дольше, пока, как говорили мне, не кончится время отела.

– Я отсюда не уеду до своей смерти. Может, и потом тоже, – произнося это, дедушка тяжело уставился на Де Салиуса, такой взгляд мог остановить и мустанга.

Де Салиус мило улыбнулся:

– Понимаю, что вы чувствуете. Я понимаю, что вы переживаете. Всегда теряешься, когда тебя лишают собственности...

– Это не собственность, – возразил дедушка, – это мой дом. Ранчо– мой дом и моя жизнь. Постарайтесь-ка это понять, полковник Де Салиус.

– О да, да, я полагаю, что понимаю. То есть, конечно же, понимаю. – В первый раз Де Салиус обнаружил некоторую неуверенность. – Да, это тяжелый удар, когда твоя собственность, твой дом вдруг уходит от тебя. Хотя у вас было предостаточно времени, больше года, чтобы приготовить себя к этой... превратности. И вы получаете достойную, вы сами согласны, компенсацию. Кстати сказать, государство оплатит все расходы по перевозке скота и другого имущества.

Старик, ворча, смял в руке официальный документ и швырнул на колени полковнику.

– Заберите эту бумажку и уходите. Я не собираюсь иметь с вами дело.

Де Салиус помолчал, сосредоточив все внимание ка сигаре.

– Попейте вашей воды со льдом, мистер Воглин, вкус у нее замечательный. Отличная тут у вас вода. Колодезная, наверное. – Ответа не последовало. – Слыхал я, трудный вы человек, но надеялся, что захотите прислушаться к разумным доводам.

– Никаких доводов слушать не желаю.

– Как утверждается в рапорте нашего инспекционного комитета по объектам владения, строительство всего полигона для испытания ракет может серьезно задержаться, если нас и далее будут задерживать эти проблемы с земельной собственностью. Мы пытаемся найти общий язык на протяжении года с лишним. Все, кроме вас, пришли к соглашению с нами. Хагард и Риз, ваши соседи, сделали это вчера, да будет вам известно.

Дедушка зарычал от омерзения и направил взгляд на пустыню.

– Мистер Воглин, – продолжал полковник, – вы в одиночестве, вы единственный задерживаете строительство. А строительство этого объекта – существенный компонент нашей государственной оборонной программы. Понимаю ваше отношение к этому месту, но и вы поймите, что интересы обороны страны имеют преимущественный вес над любыми прочими соображениями. Каждый гражданин прежде всего ответственен перед государством, и все права собственности, – полковник сладостно причмокивал, пуская в ход свою риторическую артиллерию, – все права собственности производны и зависимы от суверенности государства. Я отсылаю вас к народному праву, к Гроцию, Блэкстону, Маршаллу...

– Все это я уже слыхал раньше, у меня друг занимается недвижимостью и в придачу политикой. Как и вы. Он мне объяснил. – Дедушка снял очки, стал их протирать выгоревшим платком, по-прежнему яростно глядя на полковника. – Я решение принял. Разговоры без проку. Это мой дом. Я его не покину. Никогда не покину. Здесь я родился, здесь и умереть собираюсь. Какая разница, сколько вы там мне денег предлагаете. Какая разница, сколько судебных ордеров мне забросите. Никуда я не поеду. А попробуете вытолкать меня – стану сопротивляться. Сражаться буду.

Полковник вздохнул, стряхнул пепел с сигары, опять вздохнул – тяжеловато для улыбающегося человека. Наконец с менее широкой улыбкой он сказал:

– Свое сражение вам надлежит перенести в суд. Хотите сражаться, идите в суд. У нас цивилизованная страна, а не джунгли – попробуйте добиться отмены отчуждения. Вы ничего не добьетесь, но всегда можно попытаться, это утихомирит ваши эмоции. И вы можете ходатайствовать о большей компенсации, раз суд, пожалуй, пока еще с симпатией относится к вашим запросам. Да, любой суд присяжных вас выслушает с готовностью. Но если настаивать, как вы это делаете, на угрозе активного сопротивления или на чем-то подобном, ну тогда вы навлечете на себя всевозможные дополнительные осложнения, потеряете, возможно, часть компенсации, если не более того. Обдумайте все хорошенько, мистер Воглин. Убедительно прошу все хорошенько обдумать.

Старик ни слова. Надел очки, подлил себе воды со льдом – рукой напрягшейся, но твердой как скала. И я вновь наполнил свой стакан. Тоже сделал Де Салиус. Все мы чувствовали жажду, и она даже усиливалась из-за одурелого стрекота цикад, в кустарнике под невыносимым солнцем. Пили воду, слушали тихий напев Круситы: она в кухне готовила ужин – естественно, фасоль с соусом из острого красного перца, с яйцами и непременными ломтями жареного мяса.

Замычал теленок, оборотясь к западу, к песчаному руслу Саладо. Посмотрел я туда, но коров там не заметил. Все они попрятались в тень под тополя и тамариски. Изящные тополиные листья поблескивали на солнце, дрожа от прикосновений невидимого и неслышимого ветра. Натужно бряцая, старый ветряк у дома вертелся на своей опоре, чтобы стать лицом и уловить этот ветерок; лопасти при повороте скрипели. А ночью заквакают лягушки, одурелые от луны и от лета.

Де Салиус вытянул ноги, отодвинулся на стуле.

– И правда, нет смысла мне более тревожить вас, мистер Воглин. Я доставил вам то, что хотел доставить, и сказал то, что обязан был сказать. И вам следует осознать: в таком деле, которое министерством обороны сочтено срочной военной необходимостью, у вас нет шансов в дальнейшем владеть своей землей. Нет шансов и не предвидится. Единственный вопрос, который может быть еще предметом обсуждения, – окончательная сумма денежного возмещения, если этот вопрос вы желаете поставить. – Он допил воду и поднялся. – Надеюсь, процедура вам целиком ясна и вы понимаете как необходимость, так и законность осуществляемой операции. Если что-то непонятно, буду рад объяснить, разумеется. Есть вопросы?

Старик по-прежнему смотрел на Де Салиуса:

– Да, есть вопрос. Только один вопрос. Как вы собираетесь выкинуть меня отсюда, коли я того не желаю?

– О, я уверен, ничего подобного не предвидится, – Де Салиус обаятельно рассмеялся. – Вы слишком интеллигентный человек, чтобы вести себя по-дурацки. Но если возникнут-таки трудности, федеральный шериф позаботится о деталях. Это входит в его обязанности. Однако убежден, его услуги не понадобятся. В конце концов, вы гражданин, такой же, как все мы, и способны осознать свои обязанности, равно как и свои права по отношению к земельному законодательству. Ухожу. Очень мило мы с вами поговорили. Большое спасибо за великолепную сигару.– Не дождавшись отклика от деда, полковник обратился ко мне: – И с вами рад был познакомиться, юноша. Между прочим, как вас зовут? Кажется, мы не были друг другу представлены.

– Билли Воглин Старр. – Я постарался быть вежливым.

– Звучит! Мне, юноша, нравится такой выговор – громкий и четкий. Вы горды своим именем, не так ли?

– Да.

– Это хорошо. Так и положено быть. До свидания, Билли. – И он снова адресовался к старику: – Итак, до свидания, рад был встретиться, приятно побеседовал с вами. – Он поклонился, ловко повернулся и ушел с веранды под палящие солнечные лучи и под рябую тень деревьев.

Мы видели его широкую спину, видели, как он удаляется, влезает в свой шикарный служебный автомобиль и отъезжает. Завеса пыли скрыла его, машина покатила по каменистой дороге мимо навесов и кораля, вверх по склону, и пропала из поля зрения. Старик все глядел ка медленно оседающую пыль.

– Что ты скажешь про этого типа, Билли?

– На вид приятен. Я бы не доверял ему ни чуточки.

– Мы с тобой одинаково думаем, Билли. Одинаково, – улыбнулся дед.

4

Значит, катилось себе лето, знойное, сухое, прекрасное, столь прекрасное, что, глядя на него, душу щемило, ибо нельзя ему длиться вечно: этому солнечному сиянию, вибрирующему над пустыней; пунцовым горам, плывущим вдоль горизонта; розовым метелкам тамариска; девственно пустому небу; черным грифам, парящим поверх смерчей; грозовым тучам, громоздящимся почти каждый вечер и пригоняющим завесу дождя, редко достигающего земли; этому послеполуденному покою; зрелищу лошадей, катающихся в пыли, чтобы освободиться от пота и мух; колдовским рассветам, заливающим равнину и взгорье фантастическим, невероятным, священным светом; цереусам, зацветающим и отцветающим всего за одну ночь; луне, проглядывающей в двери моей спальни в бараке; виду и звуку прохладной воды, струящейся из родника, после долгого дня на жаре, – могу перечислить добрую тысячу незабываемых вещей, тысячу чудес и таинств, которые пробуждали в сердце то, что сам я не мог определить.

Мы прожили благополучно июнь и начало июля, не тревожили нас ни погода, ни Де Салиус, ни Соединенные Штаты Америки. Часть коров заболела, объевшись на холмах живокостью, пять из них вздулись и сдохли. Обычное дело. Остальные выкарабкались и, хоть не скажешь чтоб раздобрели, по крайней мере, не потеряли в весе; они стали непослушны, непоседливы и упрямы. Осенью мы сплавим их на Средний Запад, там их быстренько подкормят фуражом и приличной травой, прежде чем отправить на бойню. Такова жизнь мясной коровы.

Лу Мэки навещал нас каждую неделю, отправлялся со мной в долгие верховые прогулки по взгорью. Рассказывал про прежние времена, когда мальчишкой принимал участие в обороне ранчо при последних налетах апачей. Все вранье, конечно, но добротное, полное отваги, романтики, величественности.

Лу был на ранчо в тот день, когда явился шериф. Явился в одиночку, одетый в костюм наподобие агентов ФБР, но без эмблем и без враждебности. Произошло это двенадцатого июля – обозначенного крайним сроком убытия в ордере, подписанном судьей Фагергреном.

Шериф выбрался из автомашины и осмотрелся, особо не возмущаясь открывающимся зрелищем: цыплята гуляют по двору, с обеих сторон лают собаки, младшие Перальты резвятся под деревьями, свежевыстиранное белье висит на веревке, Элой Перальта чинит крышу сеновала, Лу Мэки и я подковываем Разлапого, дедушка ремонтирует стременной ремень на седле.

Мы с Лу собирались прокатиться – с конца дня и на всю ночь. Старик, естественно, не покидал теперь ранчо, разве что быстро съездит в поселок и обратно. Он боялся, что вооруженные силы США конфискуют его дом, лишь стоит отвернуться.

– Итак, – сказал шериф. Больше ничего не сказал на сей раз. Оглядел все с выражением лица совершенно нейтральным и рассеянным, снял шляпу, промокнул носовым платком взмокшие свои брови и вновь надел шляпу. Он не очень-то походил на полицейского чина – низенький, полный, средних лет, несколько кривоногий, лицо гладкое и невинное, как кулич. Однако под мышкой его мешковатого летнего костюма несомненно имелся набитый патронами кольт, а в автомобиле – еще и автомат.

– Итак, – снова сказал он. – Как дела, мистер Воглин? – Так он обратился к Лу.

Тот посмотрел долгим оценивающим взглядом, прежде чем ответить:

– Вон где Воглин.– И указал большим пальцем на деда.

Шериф повернулся к старику, не реагируя на пристальность Лу.

– Добрый вечер, мистер Воглин. – Он сказал «вечер», а было около четырех часов дня. – Я буду Бэрр. Судья послал меня глянуть, как у вас дела.

Услыхав слово «судья», мы все прервали работу, стали смотреть на приезжего.

– Вы шериф? – спросил дедушка, отложив иглу и бросая на него взгляд, отмеченный решимостью. Невзирая на очевидность доводов рассудка, старик, судя по всему, надеялся-таки, что это свидание никогда не произойдет.

 Шериф кивнул. Да, он шериф. Стал нашаривать что-то у себя в пиджаке. Я почувствовал, как сжалась рука Лу у меня на плече, одновременно в голову обоим пришла смехотворная мысль: шериф полез за наручниками.

Но нет, как большинство гостей ранчо в последнее время, он извлек документ.

– Итак, мистер Воглин, привез я тут одну бумагу, ее полагается отдать вам. – И протянул документ деду. Однако тот и не шевельнулся, чтобы взять бумагу. Шериф подал ее ближе. Старик не поднял руки навстречу. После неловкой паузы шериф развернул документ, стал изучать. Изучал долго, ему, очевидно, было трудно понять, что там написано.

– Итак, вот про что бумага, она продлевает срок ордера на убытие. Вам вроде бы известно, что пора покинуть этот участок, и самому, и всей движимости, покинуть до сегодняшнего дня. – Он замолк и ждал ответа.

– А я тут по-прежнему, – отозвался старик.– Не уезжаю. Мы не уезжаем.

– Чего? Итак, – пожал плечами шериф, – судья вроде как предупреждал меня, что я вас тут застану. Бумага эта означает: дают еще две недели, чтобы убыть с участка. Суд продлевает, хоть вы и не просили о продлении. Еще две недели, – промямлил шериф. Вид у него был сонный и скучающий. День стоял знойный. Градусов пятьдесят в тени.

Дедушка ничего не ответил. Шериф подождал, не открывая рта. При этом молчании стало слышно сумасшедшее пение цикад.

– Мне положено отдать вам эту бумагу, – он опять протянул тот солидный документ Джону Воглину, и опять старик не двинулся, чтоб принять его. Бумага повисла в воздухе меж ними двумя, выскользнув из пальцев шерифа.

– Не желаете, – констатировал он.

Дедушка не отвечал. Все мы смотрели на шерифа. Безразличие легло на него, словно тень от деревьев. Глаза были полузакрытыми. Мне показалось, мы имеем дело прямо уж с дураком.

– Итак, коль не желаете, я оставлю ее тут, – шериф огляделся, куда бы поместить листок. Самой удобной ровной поверхностью оказался конец одного из столбов ограды кораля. Туда он и положил бумагу, а неслышный ветерок через несколько мгновений сдул ее со столба в кораль, где она приземлилась в грязи и навозе подле водопойной колоды, спугнув двух желтых бабочек.

Шериф сунул руки в карманы, потоптался на месте, уставясь в землю.

– И еще кое-что положено мне сказать вам, мистер Воглин. – Он моргал и сопел, возможно, от какой-нибудь сенной лихорадки. – Ага. Про скотину. Если сами не удалите, мы за вас это сделаем. За ваш счет. Вот что положено было сказать.

– Спасибо, – процедил старик.

– А придется устроить вот что: свезти их в Эль-Пасо, на аукцион. Что выручим, то вы получите, минус издержки. – На шерифа напала зевота. – У вас какие вопросы есть, мистер Воглин, покамест я не уехал?

– Сколько человек собираетесь прихватить с собой в следующий раз?

Шериф поскреб затылок и потоптался, обдумывая ответ.

– Бог его знает. А сколько, по-вашему, мне понадобится? – Он кинул взгляд вбок, на меня и на Лу, подмигнул нам. А нам было не до веселья. Шериф опять уставился в землю. – Пожалуй, прихвачу, сколько собрать удастся.

– А нужно бы побольше, – сказал дед.

Шериф подавил очередной зевок.

– Может, вы и правы. Да уж наверно правы. Поглядим. Так или иначе, вас, надеюсь, тут не будет... по прошествии двух недель.

– Буду. Ждать вас тут буду. – Дедушка не повысил голоса, но прозвучало это с мрачной силою. – И лучше-ка вам усвоить: я пристрелю первого, кто положит лапу на мой дом. Запомните это. Передайте репортерам, коли охота. Убью первого, кто притронется к моему дому.

Шериф грустно покачал головой.

– Уж не выражайтесь так, мистер Воглин, – говорил он в землю,– это серьезное нарушение – угроза представителю закона. Уж не выражайтесь так.

Старик вдруг вышел из себя:

– Пошел вон! Вон с моих владений! Вы нарушаете границу частной собственности! Вон!

Пальцы Лу больно впились мне в плечо.

– Джон, – мягко произнес он, – полегче...

– Здесь теперь государственная собственность, – сказал шериф. Потом заключил свою мысль. – Это вы нарушаете, мистер Воглин.

– Чего-чего? – вскричал дед. – Что вы сказали?

Лу отпустил мое плечо и подошел к шерифу.

– Вы бы лучше уехали, шериф. Лучше бы без задержки уехали.– Лу смотрел ему в глаза, пока тот не потупился.

– Уезжаю, – выдохнул шериф. Он попятился, томно вскинул руку, едва пошевелил ею в воздухе, это был прощальный жест. – Надеюсь, друзья, свидимся. Впрочем, надеюсь, что нет. Не здесь, то есть. В другом месте, надеюсь. – Он отвернулся и потащился к своей машине, низенький, толстый, кривоногий человечек, а мухи вились вокруг его штанов. Сел за руль, уехал.

– Клоун, – заявил Лу.

– Я его убью, ежели он явится еще раз сюда зудеть и гудеть,– сказал дедушка.

– Вот что я зову хамством. – Лу добавил. – Как он себя вел! Будто клоун. А дело серьезное. Невоспитанность и хамство в худшей форме.

Разлапый начал топтать и фыркать, он все дожидался, когда мы кончим подсовывать его задние копыта. Лу обратил свой гнев на коня:

– Стой смирно, тпру! Тпру! Ах ты несчастный, вислозадый, римский нос, туристский баловень, хвост метлой, баранья шея! Тпру, тебе говорят!

И Разлапый повиновался.

После ужина, после того, как Крусита вымыла посуду и удалилась к своей основной семье, Лу и я засели за мои дорожные шахматы. Он играл невнимательно, больше спорил с дедом на ту же надоевшую бесконечную тему, и я побил его запросто за четырнадцать ходов, когда все у него было съедено, кроме короля, слона, двух коней и нескольких разрозненных пешек.

Стали играть вторую партию. И снова я победил. А он не только партию проиграл, но и спор со стариком. Во всяком случае, спор он не выиграл. Начали третью партию.

– Нет! – громыхнул дед. – Нет, – взрычал он, как уже тысячу раз в течение лета, – ранчо не продается, побожиться мне, не продается! Слишком я стар переезжать. Меня отсюда в гробу вынесут, ей-богу! И слушай, по-твоему, не прихвачу ли я пару-тройку государственных этих чиновников с собой, – то не вопрос был задан, а было сделано заявление.

– Они просто стараются выполнить свой долг, Джон.

– Я тоже. Свой долг.

– Есть точное слово для таких, как ты, – сказал Лу, хитро мне подмигнув.

– Всё одни только слова.

– А это слово – анахронизм.

– Анархизм?

– Приблизительно то же самое.

– Шах, – отчетливо произнес я.

– Слов я не боюсь, – сказал старик. – Можешь называть меня как угодно. Лишь бы вежливо.

– Черт подери, Джон, на это ты можешь рассчитывать,

– Шах, – повторил я. – Твой ход, Лy.

– Я не перестал рассчитывать на тебя, Лу.

– Что ты сказал, Билли?

– Твой король под шахом.

– О, вон он как! Что ж мне с ним делать?

– Вот кто может спасти тебя, Лу, – я терпеливо указал на его ферзя.

– Ах, ферзь... – он поглядел на свои часы. – Поздновато становится.

– И то, – отозвался дедушка.

– Твой ход, Лу.