Текст книги "Удивительное путешествие Помпония Флата"

Автор книги: Эдуардо Мендоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Глава IV

Козы, о Фабий, по назначенному природой взаиморасположению своих частей принадлежат к тому же виду животных, что и овцы, но насколько последние послушны, спокойны, робки и, по словам Аристотеля, тупы, настолько первые неукротимы, капризны и зловредны.

Проснувшись с первыми криками петухов, я тотчас отправился на поиски хозяйки дома и знаками дал ей понять, что меня обуревает голод, а она в ответ, обнажив голые десны в ужасной своей улыбке, указала сперва на ведро и скамеечку, потом на мою собственную персону и наконец на двух коз, которые крутились поблизости, – таким образом она в свою очередь давала мне понять, что я должен их подоить. Я начал было отнекиваться, но старая ведьма стояла на своем, отчего гримаса ее сделалась еще более безобразной, как и кривляния, из коих я вывел, что таким был вчерашний уговор между двумя женщинами – с моего молчаливого согласия. Так как выбора у меня не оставалось, а голод терзал немилосердно, я попытался исполнить то, что она от меня требовала.

На беду, все знания мои о животных почерпнуты из многочисленных и весьма полезных книг, однако на практике мне никак не удавалось справиться с козами, притом что они вздумали еще и кочевряжиться. Я попытался было схватить одну из них, но вторая тотчас наскочила сзади. Я свалился со скамейки, а первая коза, встав на дыбы, сильно ударила меня по лицу своим выменем, и удар, между прочим, получился не хуже кулачного, после чего обе козы с меканьем куда-то умчались, а старая ведьма прогулялась по мне метлой, осыпая проклятьями на непонятном местном наречии. Наконец она утомилась и ушла, я же остался лежать на земле, побитый и униженный.

Так я и валялся во дворе, слишком слабый, чтобы подняться, и слишком огорошенный всем случившимся, чтобы принять какое-нибудь решение, пока не услышал тонкий голосок, говоривший мне на ухо:

– Вставай, Помпоний.

Я с трудом сел и увидел рядом с собой малолетнего мальчика, румяного, толстощекого, лопоухого, с ясными глазами и светлыми кудряшками. Сперва я решил, будто это внук гарпии, и попытался прогнать его, резко взмахнув руками, однако он, не обратив внимания на грозные жесты, сказал:

– Я пришел просить тебя о помощи. Меня зовут Иисус, сын Иосифа. Моего отца без вины приговорили к смерти на кресте и хотят казнить нынче вечером.

– А мне-то что до того! – воскликнул я. – Твой отец совершил убийство, синедрион вынес приговор, теперь римский трибун придал ему законную силу. Разве этого мало?

– Но отец не совершал преступления, в котором его обвиняют, – упорствовал мальчик.

– А ты откуда знаешь?

– Он сам мне сказал, а мой отец никогда не лжет. Кроме того, он никогда в жизни не сделал бы ничего плохого.

– Послушай, Иисус, все дети твоих лет верят, будто их отец не такой, как прочие. Но, к сожалению, они заблуждаются. Когда подрастешь, ты обнаружишь, что в отце твоем нет ничего особенного. А если вернуться к моей персоне, то я не вижу для себя никакой причины вмешиваться в дело, которое ни в малой степени меня не касается.

Иисус порылся в складках своей одежды и достал небольшой кошель.

– Тут двадцать денариев. Не слишком много, я понимаю, но хватит, чтобы ты мог заплатить за постой и еду, и тогда не будет надобности доить коз.

– Предложение твое весьма соблазнительно. Скажи, что я должен сделать. Но хочу честно предупредить тебя: ни Апий Пульхр, ни первосвященник Анан не согласятся даже выслушать просьбу, если она будет исходить от меня.

– Ты не должен ни о чем просить, – сказал Иисус. – Ты должен доказать, что отец мой не убивал этого человека.

– Всего-то! И каким же образом я это сделаю?

– Ты отыщешь настоящего преступника.

– Нет, мне это не по силам. Я совсем ничего не знаю ни о вашем городе, ни о его жителях. Понятия не имею, с чего тут можно хотя бы начать.

– У нас нет выбора. Ведь ни один назарянин даже пальцем не шевельнет, чтобы помочь отцу, если ради его спасения надо будет пойти против воли синедриона. Ты – другое дело, ты – римлянин да к тому же человек ученый. Что-нибудь непременно придет тебе на ум.

– Ты заблуждаешься. Я и вправду всегда прилагал немало усилий в погоне за знаниями, но в остальном…

Ни мои природные способности, ни страстное желание, ни судьба не помогли мне добиться чего-нибудь путного. Только взгляни на меня…

– Но я верю в тебя, – сказал Иисус. – К тому же я могу помочь тебе в расследовании.

– Тоже мне помощник сыскался, клянусь Геркулесом! – воскликнул я, протягивая руку к кошелю с монетами.

Но, прежде чем я успел дотронуться до него, Иисус проворно спрятал деньги в складках хитона и сказал:

– Плату получишь, когда выполнишь работу.

Я скрепя сердце согласился, потом поднялся на ноги, швырнул скамейку в одну из коз, которые вновь прискакали во двор, взял мальчика за руку, и мы вместе вышли на улицу.

– Отведи меня в дом твоего отца, – велел я. – Прежде всего мы должны потолковать с ним самим.

По дороге я спросил, откуда он вообще узнал о моем существовании, и мальчик ответил, что Назарет – город маленький, все новости и слухи разносятся здесь в мгновение ока, поэтому со вчерашнего вечера жители судачат о римлянине, который занедужил, отыскивая чудодейственную воду, и теперь бродит по улице, на ходу пуская ветры. Одни говорят, что римлянин – ученый муж, и называют его рабби или раббони, что на их языке означает «учитель». Другие называют просто-напросто дураком.

– А ты что думаешь? – спросил я.

– Я думаю, – ответил Иисус, – что ты человек справедливый.

– Ну, тут ты как раз ошибаешься. Я вовсе не верю в справедливость. Справедливость – идея Платона. Не уверен, что ты поймешь меня как следует, но это только идея, и не более того. С другой стороны, я хоть и не скрываю своей склонности к философии, но считаю себя всего лишь исследователем законов Природы, а людей вроде меня Аристотель весьма точно назвал физиологами. И если я чему-то научился за свою жизнь, то только одному: как Природа не знает справедливости, так и справедливость не является частью природного мира. В природном мире, к которому все мы принадлежим, более сильный зверь пожирает слабого. Лев, к примеру, когда он голоден, пожирает оленя либо страуса, и никто его за то не упрекнет. Но с течением времени лев, одряхлев, теряет силу, и тогда уже олени либо страусы могли бы пожрать его, если бы, конечно, пожелали. Таким образом они восстановили бы справедливость… Но разве они это делают?

– Нет, – отозвался Иисус, – потому что они травоядные.

– Вот именно. Нет справедливости в природном мире. Ни в естественном порядке, ни в сверхъестественном. Да ведь и боги тоже пожирают друг друга. Хотя, по правде сказать, не часто. Насколько мне известно, только Сатурн пожирает, или пожирал, собственных детей. Но, как тебе известно, и боги не свободны от неравенства. Да, да, разумеется, вы не верите в наших богов. Но пример со львом одинаково годится как для верующих, так и для безбожников. Ты понял?

– Нет, раббони.

– Это неважно. Когда-нибудь поймешь. И не называй меня больше раббони.

Коротая время за подобными беседами, мы дошли до их дома, совсем простого и во всем похожего на соседние, если не считать присутствия двух стражников синедриона, застывших у двери, и звона пилы, по которому можно было догадаться, что здесь же находится и мастерская плотника. Иисус распахнул дверь и пригласил меня войти.

В прохладной полутьме я различил мужчину весьма преклонных лет, лысого, с бородой. Он был занят тем, что распиливал толстую доску. Затем я увидел женщину, годами много моложе его, которая тщательно выметала опилки, стараясь сохранить в доме чистоту. Заметив меня, мужчина прервал работу и сухо бросил:

– Заказы не принимаем.

– Я пришел к тебе вовсе не за тем, чтобы просить сделать что-нибудь из мебели, – ответил я, – а чтобы помочь. Твой сын Иисус нанял меня, поручив доказать твою невиновность. И вот для начала я хотел бы задать тебе несколько вопросов. Скажи мне правду, Иосиф, ты убил этого человека?

– Нет, – ответил он, отложив пилу и вытирая пот с лысины рукавом скромного хитона. – Бог велел: не убий, и я никогда не нарушил бы волю Божию. Да и по характеру своему я мало склонен к насилию. Однажды случилось мне усомниться в беспорочности моей жены, и я был готов прибить ее. Но, к счастью, не поднял на нее руки, и все разъяснилось, не оставив сомнений. С той поры я веду себя с примерной кротостью.

– Но ведь говорят, будто у тебя с убитым случилась размолвка и ты угрожал ему.

– Люди говорят слишком много неправды про меня и мою семью. На самом деле однажды я имел с убитым короткую беседу, и по ходу дела мы не сошлись во мнениях. Однако в конце концов поладили миром. Но и поцелуями на прощание все ж таки не обменялись, ибо я не только кроток, но и целомудрен. Нет, говорю тебе, расстались мы без обид.

– Тогда откуда пошел такой навет? Вот первое, что следует выяснить.

– Но каким образом ты собираешься это сделать?

– Потолкую с людьми.

– И ничего, поверь, не добьешься. Никто не станет отвечать на твои вопросы, а если кто и ответит, то непременно солжет.

Тут в разговор вмешалась его жена и сказала:

– Не отказывайся от помощи, Иосиф.

Плотник бросил на нее невозмутимый взгляд.

– Зачем ты так говоришь, жена? Тебе же хорошо известно, что я должен молчать.

– Должен молчать? – переспросил я. – А может, это как-то связано с размолвкой, случившейся между тобой и убитым?

– Да, есть кое-что, о чем я должен молчать, – повторил Иосиф, – и этим все сказано. Не упорствуй, прошу тебя.

– Но ведь если ты не поможешь мне, я мало что смогу сделать, – бросил я в раздражении.

– Что ж, тогда пусть свершится воля Божия, – изрек плотник.

– О каком боге ты ведешь речь? – решил уточнить я, выведенный из терпения его безвольным фатализмом. – У вас один бог, а у нас их много, и если бы свершалась воля наших богов, мы, смертные, проводили бы жизнь, утоляя свою похоть. Доверься мне, Иосиф, послушай, что говорят тебе жена и сын, и не вмешивай в это дело Бога. Речь идет о твоей жизни, а не о Боговой. Что же касается его воли, то откуда нам знать ее, коли сам он не удосуживается открыть эту самую волю? А вдруг Яхве как раз и желает, чтобы ты был спасен благодаря моему вмешательству?

Столь веские аргументы, казалось, пробили брешь в упорстве, с каким плотник Иосиф держался принятого решения. Он даже открыл было рот, словно собираясь сказать нечто важное. Потом замер, бросил взгляд на жену, пожал плечами и вернулся к прерванному делу. Женщина проводила меня до двери. Когда мы переступили порог, она обратилась ко мне с такими словами:

– Не обижайся на моего мужа и не думай, что он ведет себя так лишь потому, что ты римлянин. Мы ко всем относимся с уважением, исправно платим подати и той и другой власти, соблюдаем праздники и каждый год на Пасху посещаем Иерусалим. Если он упрямится и хранит молчание, значит, тому есть свои, важные для него, причины, и не мне ему перечить.

И, скромно кивнув, она снова вошла в дом и закрыла за собой дверь, оставив нас с Иисусом на улице.

– Ну что? – спросил я. – Теперь ты и сам видел, насколько тщетны все мои усилия. Если тот, кто в первую голову заинтересован в установлении истины, сам же упрямо помогает ее утаить, я ничего не сумею поделать. Давай мне деньги, и оставим все как есть.

– Ни за что, – ответил Иисус. – Ты ведь еще не выполнил свою часть договора. Я нанял тебя, чтобы ты нашел настоящего убийцу, и пока ты его не отыщешь, наше с тобой дело нельзя считать завершенным.

На улице было довольно людно, поэтому я не решился влепить ему пару подзатыльников и отобрать то, что, если рассудить по справедливости, было мною уже заработано. Поразмыслив немного, я сказал:

– Ладно. Все равно надо чем-то занять время. Вот я и примусь за выяснение кое-каких обстоятельств. Главное, надо дознаться, откуда проистекает ложное обвинение, если, конечно, оно и на самом деле ложное, и какова конечная цель навета. А еще не лишним было бы хоть что-нибудь узнать про само убийство. Время поджимает: солнце катит к зениту, скоро полдень, а после захода солнца отца твоего казнят. Хорошо бы нам с тобой разделить работу, чтобы удвоить пользу. Я попытаюсь установить источник злобного навета. А ты выяснишь все, что сумеешь, про убитого: чем он занимался, какими путями обрел такое богатство, кто его родственники и рабы, и особенно – вольноотпущенники. А также все, касающееся его друзей и врагов. Как узнаешь что, беги ко мне. Трудно сказать, где я буду находиться, но коль скоро моя персона пробуждает такое любопытство у черни, ты легко отыщешь меня. Да, давай, пока не разошлись, условимся еще об одной вещи: даже если наши труды не увенчаются успехом и твоего отца казнят, я все равно получу условленную плату.

– По рукам, раббони, – согласился Иисус.

Глава V

Как и в большинстве городов, о Фабий, в Назарете Храм возведен на холме. Это сооружение солидных размеров, ибо предназначено оно не только для поклонения богу и для священников, но одновременно исполняет функцию цитадели, и там же стоит еврейский гарнизон. А еще в Храме заседает синедрион, и туда же стекаются подати, там хранят архивы и всякого рода списки, как и городскую казну. Храм окружен стеной в триста локтей длиною и имеет только один вход, благодаря чему место это практически неприступно, кроме случаев, когда атакующие пускают в ход большие осадные машины. Самая главная часть Храма – храмовый двор, где помещается жертвенник всесожжения, причем жертвы приносятся каждодневно. В мирное время ворота Храма открыты с рассвета и до вечернего часа.

Стражнику, который вышел мне навстречу, я сказал, что хочу видеть Апия Пульхра, а если того нет, то первосвященника Анана. Трибуна и вправду не оказалось на месте, зато Анан согласился принять меня по окончании утренних ритуалов. Запах жареного мяса, которому в это время, по всей видимости, отдавали должное священники, витал повсюду.

Я ждал недолго, и вскоре Анан велел провести меня в комнатку, где он сменял льняной хитон, забрызганный кровью тельца, только что принесенного в жертву Яхве, на чистую одежду. На все мои вопросы он отвечал весьма взвешенно, но без утайки. Если верить Анану, об осужденном плотнике он знает мало, да и то малое – лишь понаслышке. Знает, что зовут его Иосиф, сын Симона, и что он, по словам некоторых, утверждает, будто происходит из именитого рода.

– Ни много ни мало как из Давидова дома, – с насмешкой добавил первосвященник. – Это все равно как если бы римлянин похвалялся тем, что ведет свой род от Энея или Капитолийской волчицы. Вздор!

Помимо этого о поведении плотника нельзя сказать ничего дурного: законам следует неукоснительно, подати платит исправно, дело свое знает, заказы выполняет в срок, цены за работу не заламывает, скромен, замкнут, но и умом, судя по всему, не блещет.

– Хотя в прошлом его, – добавил почтенный старец, понизив голос, – имеется немало весьма темного.

– Не мог бы ты, Анан, поведать мне для примера хотя бы об одном из таких эпизодов, если ты о них знаешь либо слышал от других?

– Бог свидетель! – воскликнул первосвященник, воздев к небесам все еще испачканные кровью руки. – Господь не попустит мне сделаться эхом чужого злословия. Кроме того, я не бываю ни на рынках, ни в харчевнях, ни в других местах, где гуляют сплетни. Но, как ни странно, и до моих ушей однажды дошел-таки упрямый слушок о том, что Иосиф, вдовец преклонных лет, взял себе в жены весьма молодую девицу по имени Мария, каковая в скором времени явила безошибочные признаки беременности, и, хотя в таких делах правду дано знать лишь прямым участникам событий – и разумеется, Яхве с его божественным всеведением, – нашлись люди, которые поспешили примешать сюда и других действующих лиц. Но если бы такое подозрение подтвердилось, это был бы серьезный проступок, по закону за него причитается смерть через избиение камнями, однако тот, кто больше других был заинтересован в установлении истины, не предпринял к тому никаких шагов, обстоятельства же не позволили, чтобы тайна разъяснилась сама собой.

– Но скажи мне, что это за обстоятельства.

– В те времена, – продолжил свой рассказ первосвященник, – правитель Квириний велел произвести в Палестине перепись населения. Под этим предлогом Иосиф отправился в Вифлеем, откуда он родом, и взял с собой Марию, хотя близок был час разрешения от бремени. Много дней прошло, но ни Иосиф, ни Мария с младенцем не возвращались в Назарет. Между тем люди, вернувшиеся из Вифлеема, которых расспрашивали о них, отвечали, что там это семейство тоже не встречали. Возможно, оно не нашло себе в Вифлееме приюта, поэтому им пришлось обосноваться в другом месте. Дни превратились в месяцы, месяцы – в годы, а семья Иосифа все никак не возвращалась в Назарет.

– Скорее всего, они переселились куда-то еще, чтобы укрыться от сплетен, – предположил я.

– Вполне вероятно, но если дело было так, как ты говоришь, они поступили крайне неосмотрительно, оставив в Назарете все свое имущество за исключением того, без чего нельзя обойтись во время короткого путешествия: бросили, например, плотницкую мастерскую со всеми инструментами. Некто по имени Захария, муж Елисаветы, двоюродной сестры Марии, взял на себя труд приглядеть за домом, точно был уверен в том, что родичи непременно вернутся, или имел какие-либо сведения и распоряжения на сей счет. Как бы там ни было, прошло три года со дня их исчезновения, и вдруг они явились – вместе с мальчиком, которого нарекли Иисусом.

– И никак не объяснили причину столь долгого отсутствия?

– Насколько мне известно, нет. Просто отперли снова двери дома и мастерской и зажили, как прежде, словно бы никогда никуда не пропадали. Разумеется, опять пошли гулять слухи и домыслы, но время постепенно делало свое дело, и с годами все позабыли об этой истории, удивительной, но не такой уж и важной.

– И с тех пор Иосиф и его семья не давали нового повода для пересудов?

– Нет, если, конечно, ты не считаешь таким поводом убийство почтенного человека, а также смертный приговор, который будет приведен в исполнение после заката солнца.

– Но скажи, Анан, неужели нет никаких сомнений в виновности плотника?

– Ни малейших, – отрезал первосвященник. – Синедрион изучил все обстоятельства дела, нашел доказательства неопровержимыми и единодушно вынес свой приговор.

– А нельзя ли и мне поинтересоваться характером этих доказательств?

– Пожалуйста. Взвесь хотя бы такой факт: из всех жителей этого города только один Иосиф, выполняя заказ Эпулона, которому вдруг понадобился плотник, побывал в доме и личных покоях убитого. А когда Иосифа схватили, у него обнаружили ключ от библиотеки, где был убит Эпулон. Но теперь я должен расстаться с тобой, ибо меня призывают спешные дела.

Я поблагодарил его за любезное согласие побеседовать со мной и покинул Храм. На улице, прямо под палящим солнцем, меня дожидался Иисус, охваченный страшным нетерпением. От одного из своих двоюродных братьев он узнал, что вся семья покойного сидит, запершись в доме, как повелевает траур, а вот один из слуг, грек по происхождению, не счел себя обязанным исполнять предписания, указанные в книге Левит, и по-прежнему каждодневно в один и тот же час посещает бани. Нельзя упустить такую возможность.

Следом за Иисусом я поспешил по улицам Назарета, и вскоре мы пришли к общественным баням – в точности таким же, какие можно встретить в любом уголке империи, разве что размером поменьше, поскольку евреи со свойственным им упрямством не желают перенимать чужие привычки и в бани не ходят. По дороге я воспользовался случаем, чтобы расспросить Иисуса о том, что рассказал мне первосвященник, – в частности, об исчезновении его семьи, но Иисус, который в упомянутые времена был еще грудным младенцем, сам, естественно, ничего не помнил и никогда не слышал, чтобы его родители поминали причину столь долгого своего отсутствия или же говорили о том, что заставило их вернуться. В итоге я ни на шаг не продвинулся в разрешении этой загадки.

Когда мы приблизились к баням, навстречу нам откуда-то вынырнул оборванный мальчишка, по виду чуть старше Иисуса, с грубыми чертами лица и пылающим взором. По словам Иисуса, это был его двоюродный брат Иоанн, сын того самого Захарии, что приглядывал за имуществом Иосифа во время отлучки семейства. Иоанн, который показался мне неотесанным варваром, сказал, что нужный нам человек явился в бани совсем недавно и мы без труда узнаем его, поскольку теперь внутри, кроме него, других посетителей нет.

Я велел Иисусу ждать меня на улице, но он ни за что не соглашался.

– Ладно, – сказал я, – деньги платишь ты, тебе и решать. Только давай условимся: сам ты ничего не говори и не делай, а предоставь действовать мне. Я-то уж знаю, как надо разговаривать с греком.

Мы заплатили положенное за вход, оставили нашу одежду в аподитериуме, [4]4
  Предбанник (гр.).


[Закрыть]завернулись в простыни и прошли в соседнее помещение через низкую и узкую дверцу.

Сквозь густой пар, заполнявший кальдариум, мы различили одинокую фигуру – какой-то человек сидел на скамье. Мы молча уселись рядом. К тому времени мои глаза привыкли к полумраку, и я увидел перед собой эфеба, чье тело лишь слегка прикрывал узкий кусок полотна, так что нетрудно было оценить всю тонкую прелесть юноши. Любуясь на его безупречное сложение и прекрасное лицо, я тотчас позабыл о цели нашего визита. На нежных щеках его еще не пробился пушок, а свои длинные волосы он заплел в косу. Чуть позже, едва придя в себя от пережитого восторга, я обратился к эфебу с такими словами:

– Не тебя ли, о достойнейший юноша, называют Аврелианом? [5]5
  Имя Аврелиан – от лат. Aureolus– букв, означает «золотой».


[Закрыть]

– Ты ошибаешься, незнакомец, кем бы ты ни был, – ответил он, впившись в меня своим проницательным взглядом, – потому что имя мое – Филипп.

– Так значит, ты тот самый Филипп, что обитает в доме некогда богатого, а ныне покойного Эпулона, мужа беспорочного.

– Да, это я, – подтвердил эфеб.

– Тогда тебе, разумеется, известны обстоятельства злополучного события, из-за которого Эпулону пришлось пересечь реку Слез, направляясь туда, откуда никто не возвращается.

– Если не считать Орфея, – сказал Филипп.

– Да, правда твоя.

– А также Одиссея, хитроумнейшего из мужей, который за время своих долгих странствий посетил также и то место, где обитают умершие. И Алкестиды, которую Геракл сумел освободить из Аида.

– Верно, – пришлось согласиться мне, – нет правил без исключений. Но не станем отвлекаться от предмета моего любопытства, и если, по твоим словам, ты что-то знаешь, возможно, не откажешься поведать как о самих событиях, так и о том, что с ними связано.

– Я с удовольствием сделал бы это, – сказал Филипп, – если бы имел понятие, о чем ты толкуешь.

– О том, что произошло, – не удержавшись, вставил Иисус.

Я щелкнул его по макушке и поспешил извиниться перед Филиппом за это вмешательство, на что он, обнажив белые ровные зубы в обворожительной улыбке, заметил:

– Нет ничего дурного в прямом вопросе, если только за прямотой его не кроется зловредность. Но скажи мне, кто этот милый и бойкий мальчик?

– Мой приемный сын, – поспешил объяснить я, – и звать его Титом. Мое же имя – Помпоний Флат, я римский гражданин из сословия всадников.

– Ах да, я слышал о тебе, – произнес эфеб с едкой улыбкой. – Знаю, что вчера ты прибыл в Назарет вместе с трибуном Апием Пульхром, но понятия не имел, что с тобой был мальчик. Впрочем, ни то, ни другое меня не касается. Что же до вашего интереса к убийству богача Эпулона, то мне вовсе не трудно сполна его удовлетворить, поскольку я находился так близко от места событий, что память моя навсегда сохранит картину случившегося, даже если я проживу столько же лет, сколько несчастный Тифон, которого Зевс по просьбе Эос, богини зари, сделал бессмертным, но, на беду, Эос позабыла попросить для своего возлюбленного еще и дар вечной молодости, и он старел и старел, пока не превратился в настоящую развалину. В отличие от Эндемиона, которого влюбленная Селена погрузила в сон, благодаря чему он остался вечно молодым.

– Да, да, но довольно дидактики – перейдем к аподиктике [6]6
  Аподиктика– дедуктивный метод познания истины.


[Закрыть]и, прошу тебя, вернемся же наконец к интересующей нас теме.

Словоохотливый эфеб замолчал и с изящной старательностью стал мылить себе то место, что находится между ног, а потом приступил к рассказу:

– Вам, должно быть, уже известно, о знатные чужестранцы, что по рождению я грек, хотя и живу теперь здесь. Несколько лет тому назад, обитая в Коринфе, я познакомился с богачом Эпулоном, который взял меня к себе в услужение. Вскоре я сделался его доверенным лицом, то есть тем, что в Риме называется maior domus. В таком качестве я и последовал за ним, когда он со всей семьей решил обосноваться в Назарете. Все то время, что я был при нем, я служил ему верно, и он отблагодарил меня за преданность многочисленными и богатыми дарами и, что для меня особенно ценно, своей любовью, какую может дать лишь настоящий pater familias. [7]7
  Глава семейства (лат.).


[Закрыть]Из моих слов вы легко можете вывести, в какое смятение повергла меня его гибель. И пусть вас не удивляет, что при таких обстоятельствах я посещаю термы, ибо я делаю это, не желая оставаться там, где жил среди удобств и уважения и где теперь вдруг почувствовал себя никому не нужным и покинутым.

Он потер губкой свою крайнюю плоть и продолжил:

– Утром того дня я направился к хозяину непривычно поздно. Эпулон, как правило, просыпался рано, так что Аврора, та, что с перстами пурпурными, всегда заставала его в библиотеке погруженным в изучение какого-нибудь документа, связанного с делами.

– А не могу ли я спросить тебя о характере этих дел? – вставил я.

– Чуть позже отвечу. Сейчас я предпочел бы не прерывать рассказа, потому как не выношу несвоевременных отступлений. Итак, как было сказано, я направлялся в покои хозяина, богача Эпулона, когда увидел идущего мне навстречу первосвященника Анана, который весьма сердитым тоном сообщил: Эпулон призвал его в столь ранний час, и он явился на его зов, но, как выяснилось, напрасно, ибо сколько ни стучал в дверь библиотеки, не получил никакого ответа.

– А не упомянул ли Анан причину столь раннего приглашения?

– Нет, не упомянул. Наверняка речь шла о каком-то деле, касавшемся Храма, которому Эпулон часто приносил щедрые дары. По этой причине, а также из-за личной дружбы, их связывавшей, первосвященник часто посещал наш дом; а так как Анан тоже имел обыкновение вставать рано, чаще всего они с моим хозяином встречались на рассвете, пока на них не обрушились каждодневные хлопоты. Так что необычным тут было лишь поведение Эпулона. Изумленный и слегка встревоженный, я предложил первосвященнику вернуться вместе со мной к библиотеке. Я принялся громко стучать и в конце концов, заподозрив неладное, кликнул двух слуг, и втроем мы сумели справиться с дверью, запертой изнутри. В библиотеке царила темень, потому как ставни тоже были затворены. И тем не менее свет, проникавший в помещение сквозь дверной проем, позволил нам разглядеть бездыханное тело, лежавшее на полу в луже крови. Мы вошли и, приблизившись к нему, убедились, что это хозяин, богач Эпулон. Рядом с трупом валялось орудие убийства – заточенная стамеска, какими обычно пользуются плотники, чтобы делать отверстия в досках. А еще по всему полу были разбросаны стружки.

– Таким образом, нет никаких сомнений, что убийцей был кто-то посторонний, и не надо слишком ломать себе голову, чтобы восстановить ход событий. Некто застал Эпулона в библиотеке одного и убил, а затем удалился, не забыв запереть окно и дверь. Смею предположить, что ключа внутри библиотеки обнаружить не удалось, а раз так, мы имеем дело с удивительным случаем, хотя и нельзя сказать, чтобы неслыханным. Цицерон упоминает подобный, называя его occisus in bibliotheca cum porta conclusa. [8]8
  Погибший в библиотеке с запертой дверью (лат.).


[Закрыть]Загадка, которая кажется неразрешимой.

– Ты хорошо сказал, Помпоний. Едва оправившись от неожиданности, мы обшарили все углы библиотеки в поисках какой-нибудь улики, которая привела бы нас к преступнику, но, сколько ни искали, так и не нашли ключа. Из чего вывели, что убийца запер дверь снаружи и унес ключ с собой.

– Вывод вполне обоснованный, но он не проясняет мотивов преступника, если преступление и вправду было умышленным.

– Вероятно, он запер дверь, чтобы Эпулон, если вдруг оживет, не смог позвать на помощь, а скорее, он действовал бессознательно, ведь любое преступное деяние производит большое смятение в душе того, кто его совершает. И наконец, он мог поступить так, чтобы выиграть время.

– Последний довод выглядит вполне убедительным, но никак не вяжется с характером предполагаемого убийцы, который, как мне сказали, был схвачен на следующий день у себя в мастерской, где он занимался своими обычными делами. Если убийца, как утверждают, Иосиф, то дверь он запер вовсе не ради того, чтобы выиграть время и убежать из города. Либо он поступил так по какой-то иной причине, либо преступление совершил не он, а другой человек. Также не следует отбрасывать и тот вариант, что убийца запер дверь изнутри и покинул библиотеку через окно.

Филипп нанес ароматическое масло на свою золотистую кожу и только потом возразил:

– Окно слишком узко, чтобы в него пролез взрослый человек. Феофраст в своем великом творении упоминает о существовании людей, чей рост не превышает двух футов, но я не склонен отстаивать мысль, что хозяина убил подобный уродец. Кроме того, как я уже сказал, и окно тоже было заперто изнутри.

– Еще одна загадка. Ведь от такой меры виновному было еще меньше проку, чем от запертой двери. Возможно, это сам Эпулон запер окно, прежде чем на него напали.

– По правде говоря, Помпоний, никогда нам не узнать в точности, что там произошло, даже если удастся выслушать рассказ самого преступника. Что касается окна, то Эпулон всегда держал его открытым, отчасти чтобы нежный зефир смягчал жару, отчасти чтобы созерцать тот прекрасный миг, когда Аврора начинает разворачивать свой багряный плащ.

Я повернулся к Иисусу, удивленный его долгим молчанием, и заметил, что из-за сильной жары он сделался бледным, вялым и, казалось, вот-вот лишится сознания. Я извинился перед Филиппом, взял Иисуса на руки и как можно быстрее вынес из кальдариума.