Текст книги "Удивительное путешествие Помпония Флата"

Автор книги: Эдуардо Мендоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Глава XVI

Судьба наша, о Фабий, сделалась и вовсе непредсказуемой, ведь чернь, столкнувшись с силой, решительностью и твердостью, всегда ведет себя покорно и даже униженно, но, едва учуяв признаки колебаний, раздоров или слабости, сразу превращается в наглую и страшную, и достаточно каким-нибудь людям, затесавшимся в толпу, пустить нужный слух, начать разжигать страсти либо намекнуть, что есть надежда на поживу, чтобы из самых спокойных вод родилась буря, способная все снести на своем пути.

Именно так случилось на этот раз, и пока мы, находясь на крепостной стене, общими усилиями пытались спасти первосвященника, снизу раздались крики и призывы идти на штурм Храма – то ли ради освобождения Мессии, то ли чтобы устроить бойню и утолить жажду крови.

Распаленные призывами к бою, задние ринулись вперед, зная, что от тех, кто держит оборону, их защитит плотная толпа, а передние, которых уже прижали к самой стене, готовы были карабкаться вверх, чтобы только не быть раздавленными. Именно так всегда и брались города, если, конечно, в распоряжении атакующих не имелось ни оксибелов, ни баллист, ни гелеполисов, ни других осадных машин.

Апий Пульхр, сильно побледнев, спросил, есть ли в Храме греческий огонь или кипящее масло, чтобы лить сверху на бунтовщиков, а услышав, что ничего подобного нет, предложил начать переговоры о почетной капитуляции.

– Слишком поздно, – отозвался уже пришедший в себя первосвященник. – Переговоры вести не с кем, поскольку ими теперь никто не руководит, а в том состоянии, в какое они пришли, трудно заставить их отказаться от штурма с помощью уговоров и разумных доводов.

– Что же нам в таком случае делать? – спросил трибун.

– Вам – ничего, – ответил первосвященник. – А я намерен отправиться к жертвенному алтарю и принести тельца в жертву Яхве. Расправившись с вами, они найдут меня в прямом сношении со Всемогущим и не посмеют тронуть даже волоска из моей бороды. Я раздам куски мяса первым из них, и снова воцарятся мир и спокойствие. А теперь оставлю вас. Мне нужно привести в порядок мою одежду и надеть ефод.

И он удалился, бросив нас на милость разбушевавшейся толпы. Апий Пульхр провел смотр тех, на кого можно положиться, и обнаружил, что стражники синедриона, посчитав, что это сражение не их забота, поспешили укрыться в казармах. Римских солдат было восемь человек, включая сюда ауксилариев, самого Апия Пульхра и меня, поскольку я решил, что, если мне придется разделить судьбу соотечественников, лучше встретить смерть с оружием в руках. Так что и мне тоже вручили меч и огромное копье, каковые я едва мог удержать. Вдобавок, как и всегда, попав в переделку, я вдруг почувствовал резкую боль и бурление в кишках, а вполне предсказуемый результат подобного приступа отнюдь не способствует поднятию морального духа бойцов. Апий Пульхр предложил Иосифу и двум другим узникам присоединиться к нам, обещая, что в случае нашей победы отменит приговор, вынесенный судом, но они, взвесив обстоятельства дела, сочли предложение невыгодным для себя и вернулись во двор, где каждый снова взвалил на плечи свой крест.

Между тем нападающие уже приставили лестницы к стене и стали карабкаться вверх, потрясая оружием. Наши лучники натянули луки, готовясь выпустить стрелы в первые ряды бунтовщиков, однако Апий Пульхр остановил их, посчитав, что, если они даже и убьют немногих, это не повлияет на исход сражения, зато еще больше озлобит чернь. По его мнению, лучше сдаться без боя и молить о милосердии. Солдаты же, приученные к мысли, что должны погибнуть с честью, отказались ему подчиниться и даже готовы были лишить его жизни.

И тут, когда все, казалось бы, шло к трагической развязке, где-то совсем рядом протрубили трубы, заглушая вопли мятежников, и тотчас послышался грозный звон мечей, ударяющих о щиты, по которому сразу можно узнать о приближении римского легиона, наступающего в тесном строю. Сперва воцарилась тишина, затем раздались испуганные крики. Мы выглянули вниз и увидели, что к Храму с поднятыми вверх орлами и штандартами приближается когорта Двенадцатого легиона Фульмината под командованием самого Ливиана Малия, который в самом начале этой повести взял меня под свою опеку, когда я странствовал с караваном набатеев. При виде так неожиданно явившейся подмоги те, кто уже успел вскарабкаться вверх по лестницам, стали падать на головы нижних, воцарились растерянность и суматоха, поднялась туча пыли, а когда пыль осела на землю или ее развеял легкий ветерок, на склоне холма уже не было видно никого, кроме римской когорты, выстроенной в образцовом боевом порядке.

Римляне открыли ворота Храма, когорта быстро заняла все помещения, и в стратегических пунктах были расставлены часовые. Затем Ливиан Малий отправил свободных солдат отдыхать и наконец присоединился к нам. После того как все обменялись приветствиями, мы спросили, каким образом он узнал о нашем бедственном положении и как ему удалось после получения тревожной вести успеть явиться нам на подмогу, на что он ответил:

– Вчера вечером, направляясь в Антиохию, после того как мы выполнили задание правителя Сирии, когорта стала лагерем в семи милях отсюда, и тут у засеки возник некий человек и сказал, что он доставил важное послание. Его без промедления провели в мою палатку, и я увидел юношу необычайной красоты, который сообщил, что он грек по имени Филипп и до вчерашнего дня обитал в Назарете. По его словам, небольшой отряд римских солдат под командованием трибуна попал в серьезную переделку, так как в Назарете начался бунт. Если мы поспешим, удастся избежать кровопролития; в противном же случае вся страна окажется ввергнута в хаос, и вспыхнет междоусобица. Он так на этом настаивал, что я решил отправиться в Назарет, как только Аврора покинет свой сверкающий трон. Перед походом я хотел снова увидеть Филиппа, но он исчез, и никто не мог сказать мне, когда и каким образом он это сделал. Однако грек оставил письмо, велев передать первосвященнику Анану. Я не придал особого значения исчезновению грека, но совета его послушался. И, клянусь Геркулесом, Филипп сказал правду.

– Но остальное при этом выглядит необъяснимым, – заметил я, когда Ливиан Малий завершил свой рассказ. – Скажи, как мог Филипп знать вчера вечером то, что случится сегодня?

– У греков хорошо развито чутье на неприятности, – отозвался Апий Пульхр. – Кроме того, какое нам дело до подоплеки, коль скоро все разрешилось благополучно. Посмотрим же, что содержится в адресованном тебе послании.

– Филипп настаивал, что оно предназначено для первосвященника, – возразил славный Ливиан Малий.

– К нему оно и попадет, после того как я ознакомлюсь с его содержанием. Там могут быть сведения, жизненно важные для интересов Рима.

Ливиан Малий порылся в складках своего плаща и наконец извлек свиток папируса, перевязанный красной лентой. Апий Пульхр выхватил его у того из рук, развязал узел и принялся разворачивать свиток, но тотчас снова свернул, в гневе воскликнув:

– Вероломный грек! Послание написано на его варварском языке!

Первосвященник Анан наконец появился после совершения жертвоприношения, и ему поведали историю Ливиана Малия и вручили свиток с просьбой прочесть послание вслух. Первосвященник пробежал глазами по первым строкам, побледнел и сказал дрожащим голосом:

– Господь – пастырь мой! Это вовсе не рука Филиппа, а рука покойного Эпулона, и, насколько мне дано судить, речь идет о подлинной исповеди.

– В таком случае, Анан, донеси до нас ее содержание и не опускай подробностей.

– Так я и сделаю, если вы не будете строго судить мой перевод. Вот что гласит послание: «Эпулон приветствует Анана. Я рад, если ты находишься в добром здравии, я здоров. И после этой формулы вежливости начну свою исповедь, ибо должен ты знать, что имя мое вовсе не Эпулон, сын Агара, и не купец я по роду занятий, а на самом деле зовусь Тео Баласом. Я тот самый беспощадный разбойник, что много лет держал в страхе всю страну. Я похитил много денег и убил многих невинных людей. Несколько лет тому назад, собрав несметные богатства – плод моих преступлений – и устав от полной опасностей жизни, которую приходилось вести под открытым небом, страдая от ненастья, я решил обосноваться в месте, где никто бы меня не знал, и начать новую жизнь под чужим именем. Я завел семью, женившись на молодой вдове, построил надежный дом, ладил с властями, делал щедрые подношения в Храм и помогал бедным. Сделавшись честным гражданином и завоевав благосклонность священников, я занимался дозволенными торговыми делами, которые увеличили мое богатство. Казалось, все шло в согласии с моими желаниями.

Однако несколько недель тому назад произошел со мной случай, вроде бы ничтожный, но внесший разлад в мою жизнь. Дело было ночью, и все домашние спали – все, кроме меня. А я остался в библиотеке, чтобы придирчиво поразмыслить над условиями одной сделки. Вдруг меня оторвал от работы стук в дверь, я пошел отворить, но за дверью никого не было. Я подумал, что шум произвел ветер или домашнее животное либо он родился в моем воображении. В самом скором времени снова раздался стук, и опять за дверью никого не оказалось. Скорее рассерженный, чем встревоженный, я запер дверь, дважды повернул ключ в замке и забрал его с собой. Когда в третий раз раздался стук, я решил оставаться на месте. Но тут заскрипели дверные петли, я поднял глаза и увидел, что дверь, несмотря на то что ключ лежит на столе справа от меня, сама собой медленно открывается и на пороге возникает человеческая фигура. Потом незваный гость приблизился ко мне, и я понял, что это покойник, успевший основательно разложиться. Он заговорил: „Тео Балас, несколько лет тому назад ты отрезал мне два пальца на руке, чтобы снять перстни, а потом отрубил голову, и теперь я пришел и прошу отдать мне мое“. Сильно напугавшись, я тем не менее нашелся с ответом и объяснил, что перстней у меня уже нет, но я с радостью возмещу их стоимость в золотых монетах. Призрак расхохотался, обнажив острые зубы, и ответил: „Горе мне! Там, где я теперь пребываю, от золота проку мало; нет, я пришел за своими пальцами“. И без лишних слов он схватил мою руку и со страшной силой потянул себе в рот. Я пробудился от собственного крика. В библиотеке никого не было, дверь оставалась закрытой, а ключ лежал рядом со мной на столе.

Не прошло и нескольких дней, как мне приснился похожий сон. На сей раз покойник сказал, что я выколол ему глаза, чтобы он признался, где спрятал сокровища, а может, и просто ради удовольствия, и теперь он, как и тот, предыдущий, явился потребовать то, что ему принадлежит. Я проснулся, когда его когти были готовы выцарапать мне глаза. Мертвец из третьего сна пришел, чтобы получить назад свою печень. И каждый раз видения были столь жизненными, что, проснувшись, я не только не чувствовал облегчения, а, наоборот, погружался в еще большую тревогу.

По слухам, в Назарете жила женщина, обладавшая даром толковать сны. Я отправился к ней и все рассказал, прежде взяв с нее клятву, что она никому не откроет правды, поскольку из моих сновидений легко заключить, кто я такой и кем был прежде. Она обещала хранить тайну, а потом велела мне не бояться ночных гостей. Мертвые, сказала она, занимаются только другими мертвецами. И над тобой, без сомнения, подшутили проказливые духи. Напрасно ты, Тео Балас, отворил дверь, когда в нее постучали в первый раз, потому что стоит отворить им дверь, они будут проникать через нее, когда им заблагорассудится, пока снова не закроешь для них этот путь. Так вот, чтобы избавиться от ночных посещений, тебе надобно всего лишь поменять замок в двери библиотеки. А что касается вещих знаков, то ничего не бойся. В городе тебя никто не может узнать, никто, кроме меня, а от меня твоя тайна никогда не уйдет. Я щедро заплатил ей за совет, при этом отказался от других услуг, которые она тоже мне предложила, и спешно вернулся домой. А на следующее утро послал своего домоправителя за здешним плотником, чтобы тот поменял замок в двери библиотеки. Когда пришел Иосиф, я понял, что на самом деле сны все-таки несли в себе вещий знак, а Зара-самаритянка не сумела верно угадать их смысл. Иосиф тоже узнал меня, сильно при этом изумившись и напугавшись. Мы обменялись резкими словами, и это слышал кое-кто из домашних. В конце концов плотник дал слово не выдавать меня. Тем не менее жизнь моя отныне была в опасности, потому как со всей очевидностью следовало ожидать, что либо он, либо Зара проговорятся, ведь власти, как римские, так и иудейские, назначили за мою голову большую награду. Я задумал план бегства, решив при этом еще и погубить Иосифа, для чего потихоньку вытащил у него из ящика с инструментами стамеску и подсунул туда один из новых ключей. Чтобы осуществить мой план, мне нужна была помощь Зары и ее дочки, чей малый рост позволял проникнуть в библиотеку через узкое окно. Короче говоря, они помогли мне добыть кровь животного и нужное снадобье, а также избавиться от ключа. Меня сочли мертвым и похоронили. На третий день я выбрался из погребальной пещеры. Потом без промедления направился в дом гетеры и убил как ее, так и девчонку, поскольку обе знали, что я задумал и как задуманное осуществил, а также знали, кто я такой на самом деле. Затем я покинул город в уверенности, что Иосифа обвинят в убийстве и казнят и что, вздумай он в доказательство своей невиновности открыть мое имя, ему никто не поверит. Если эта исповедь еще застанет его в живых, с него следует снять все обвинения, ибо не существует на свете человека честнее и праведнее. А я снова возьмусь за старое, и от этой судьбы мне, видно, никогда не уйти. Добавлю, что с ходом времени такое убеждение будет делать меня еще более жестоким. И, начиная новый этап своей жизни, решил я переменить имя и отныне называться Баррабасом, самым страшным из разбойников».

Первосвященник закончил читать эту исповедь злодея, свернул свиток и воскликнул:

– Мне знакомы почерк и печать Эпулона, и я не сомневаюсь в подлинности сего документа и в правдивости того, о чем там рассказано. И я не могу отделаться от вопроса: что заставило столь бессовестного человека постараться снять обвинение с приговоренного к распятию плотника, после того как он преуспел, добившись его осуждения. Но какими бы ни были мотивы, им двигавшие, нам не остается ничего другого, как оправдать Иосифа и двух юнцов. А чтобы справедливость шла рука об руку с милосердием, я предлагаю освободить от наказания и несчастную Беренику, ведь если намерения ее и были преступными и она совершила худший из грехов, отрекшись от истинной веры, проступки эти не возымели последствий, и, как мне кажется, рассудок несчастной пребывает в расстройстве. Ее мать, брат и она сама владеют теперь огромными богатствами, которыми могли бы воспользоваться, если отрекутся от фальшивых богов и вернутся на путь истинный – в лоно веры Авраама, Иакова, Моисея и пророков и докажут свое раскаяние, принеся щедрые дары Храму.

Обе женщины торжественно поклялись сделать все так, как им велят. Матфей же, юноша дерзко-решительный, публично отказался от своего достояния, ибо на плечи его свалилось двойное горе: смерть любимой женщины и то жестокое обстоятельство, что убийца – его собственный отец, поэтому он объявил, что уйдет от людей и будет дожидаться пришествия Мессии, за которым последует и на службу которому отдаст познания, приобретенные в Греции, подробно описывая его жизнь, наставления, а также чудеса, им творимые.

Выслушав все это, синедрион одобрил предложенные решения, после чего объявил заседание закрытым – к удовлетворению присутствующих, если не считать Апия Пульхра, который излил свою жалобу в следующих словах:

– Клянусь Юпитером! Сколько трудов пропало впустую! Но пусть будет так: я доложу прокуратору, что отважно погасил мятеж, поднятый чернью в Галилее. Мои люди ничего лишнего не скажут, поскольку знают свою выгоду, будет молчать и Помпоний – в знак благодарности за мои многочисленные одолжения. В конце-то концов, он ведь единственный, кто в этой истории добился своего. Но вот и солнце садится. Пора ужинать и отдыхать, а завтра, как только Аврора раскинет свой алый плащ, мы тронемся в обратный путь, в Кесарию, и будем гордиться тем, что благодаря нам воссиял свет истины и справедливости. Хотя мне хотелось бы узнать, как все же сумел Тео Балас, или как там его зовут, сдвинуть, находясь внутри пещеры и без посторонней помощи, камень, что закрывал вход.

Глава XVII

Ни на территории Храма, ни в его окрестностях я не встретил ни одной знакомой души, когда по завершении описанных в предыдущей главе событий решил вернуться в свое гнусное пристанище, чтобы пораньше улечься спать и восстановить силы перед намеченным на завтрашний день путешествием. Однако не прошел я и половины пути, как услышал свое имя и увидел Иисуса, который, выйдя из тени, взял меня за руку и сказал:

– Нынче вечером мы собираемся отпраздновать у нас дома счастливое разрешение злополучных событий, и я хотел бы, чтобы ты разделил с нами радость, поскольку в немалой степени именно тебе мы ею обязаны.

– Мне? Ничего подобного, я сделал слишком мало, да и то малое сделал плохо, – ответил я. – Все разрешилось удачно лишь благодаря цепочке счастливых случайностей. Само собой разумеется, вы должны отпраздновать избавление от бед, но без меня; я здесь чужак; для вас – язычник, а для своих – безбожный философ.

– Не говори так, Помпоний, – отозвался Иисус, – я уважаю тебя и благодарен тебе, и не только за то, чего ты добился, но и за то, что для меня куда более ценно, ведь я был сильно удручен, а ты утешил меня, я нуждался в совете, и ты дал мне его, я был в опасности, и ты спас меня, я искал того, кто взялся бы за расследование на свой страх и риск, и ты согласился.

Когда мы пришли в дом Иосифа и Марии, там уже было много народа, и нас встретили с любовью и ликованием. Мы увидели Захарию, Елисавету, Иоанна и юношу атлетического сложения, который был приговорен к смерти вместе с Иоанном и чье появление на крепостной стене произвело такую суматоху. Во время ужина он сообщил, что полное имя его – Иуда Бен-Гур, что он не имеет ничего общего с бунтовщиками и единственная его страсть – гонки квадриг. Между тем неуемного Иоанна – вернее, его убеждения – заточение и приговор словно бы переменили. Вернувшись нежданно для себя в мир живых, он задумал удалиться в пустыню, где будет прикрывать наготу одеждой из верблюжьего волоса, питаться акридами и диким медом и откажется от вина. А мы выпили за успехи обоих юношей на избранном тем и другим пути, и вечер прошел в добром веселье, которым, как говорят, умеют наслаждаться лишь в бедных семействах.

По завершении трапезы я воспользовался случаем и попросил Иосифа прояснить для меня кое-какие детали той истории, в которую мы оба были вовлечены, поскольку, хотя дело и разрешилось самым благоприятным из всех возможных образом, я как философ не мог смириться с тем, что мне придется уехать, так и не узнав последних подробностей, на что плотник ответил так:

– По правде сказать, Помпоний, ты заслужил разъяснения, ибо проявил себя человеком скромным и верным. Выйдем же во двор, и там я постараюсь приподнять завесу над некоторыми тайнами, хотя и должен предупредить тебя, что не в моей власти ни раскрыть их во всей полноте, ни поведать об истинной причине моего упорного молчания.

Мы вышли вдвоем во двор и устроились на каменной скамье под звездным небом нежной ночи. И тогда Иосиф сказал:

– Несколько дней спустя после того, как Иисус родился в яслях, в том же неприглядном месте нас навестили три благородных мужа в богатых одеждах, сказавших, что явились они с Востока. У одного была совсем седая борода, у второго – белокурая, а третий был черен лицом и безбород. Они оставались с нами лишь короткое время и отбыли, принеся в дар младенцу золото, ладан и мирру. Вскоре пришел час возвращаться в Назарет, но я – по причинам, коих не желаю касаться, – изменил свое первоначальное намерение и решил отправиться вместе с семьей в Египет. Однажды, когда солнце уже катилось к закату, на пустынной дороге нас догнал разбойник, за которым шла ужасная слава. Он прознал, что мы везем с собой в мешках на осле золото, и несся за нами от самого Вифлеема. Он отнял наше золото, а потом, как было у него заведено, хотел убить нас. Я стал молить его не делать этого, и он со злобным смехом спросил: «Неужто есть у тебя какой-нибудь способ помешать мне, ведь ты всего лишь дряхлый старик, а сопровождают тебя слабая женщина, новорожденный младенец и осел?» На что я ответил: «Я не могу убедить тебя посредством силы, но могу предложить то, что окажется куда выгоднее, нежели тройное убийство». Душегуб глянул на меня с любопытством и спросил, что же такое я готов дать ему в обмен на наши жизни. Я ответил: «Твою жизнь. Если ты отпустишь нас, не причинив вреда, я обещаю тебе безнаказанность». Его жестокое сердце не дрогнуло, но в уме разбойника мелькнул слабый луч света – он принял договор и отпустил нас.

Мы обосновались в Египте, земле тучнообильной и гостеприимной. Лишившись золота, я вынужден был искать заработок, чтобы нам было на что жить. К счастью, у нас осталась мирра, а она, благодаря своим сохраняющим свойствам, очень высоко ценится среди тех, кто занимается изготовлением мумий. Продавая мирру, я завел знакомство со строителями склепов, а так как я умел, опытен, честен и трудолюбив, они дали мне работу. Таким образом я добился вполне обеспеченного существования для себя и своей семьи.

По прошествии нескольких лет отпала причина, державшая нас в изгнании, и мы возвратились в Назарет. Благодаря тому, что я скопил в Египте, мне удалось вновь наладить свою старую мастерскую, ко мне вернулись заказчики, а затем постепенно угасли и сплетни, гулявшие вокруг нашей семьи. Тем временем Иисус рос и мужал, набираясь ума и обретая Божью благодать. Так все и шло до того дня, пока не явились за мной, чтобы я выполнил мелкую починку в доме богатого человека по имени Эпулон. Увидав его, я тотчас понял, что передо мной стоит тот самый разбойник, который отобрал у нас золото волхвов, когда мы бежали в Египет. Эпулон тоже узнал меня и сильно испугался, потому как теперь он зависел от меня, а не наоборот, но тотчас напомнил мне наш уговор. И я ответил, что, будучи человеком слова, не намерен предавать его. Эпулон вроде бы успокоился, вполне положившись на меня, однако, как он сам мне рассказал, недавно ему приснились тревожные сны – их, как и мое неожиданное появление в его доме, он посчитал знамением. Поэтому Эпулон задумал бежать, но для осуществления плана ему понадобилась моя помощь. За годы, проведенные в Египте, я изучил тонкости тамошних погребальных обрядов; а надо сказать, что знатные египтяне, и в особенности фараон, самыми хитрыми способами стараются защитить захоронения от грабителей, ведь если погребенных лишат тех сокровищ, которые ставятся рядом с телами, они будут навечно обречены на нужду. Воспользовавшись своими познаниями, я придумал и построил гидравлический механизм, способный отодвинуть камень от входа в пещеру через три дня после погребения. Когда меня схватили и обвинили в убийстве, я догадался о хитрой уловке, замысленной мнимым Эпулоном, и тем не менее не мог никому рассказать о его злодействах, не нарушив данного слова. Остальное ты уже знаешь сам.

– Это и вправду необычная мысль, – признал я, – три дня провести в пещере, а потом воскреснуть. Разве кто-нибудь способен в такое поверить? В любом случае твои разъяснения, Иосиф, проливают свет на кое-какие вопросы, но в равной мере затемняют другие. Во-первых, мне непонятно, как мог ты пообещать разбойнику Тео Баласу, что он всю свою жизнь проживет безнаказанным, если в силу известных особенностей его ремесла он подвергался постоянным опасностям? И почему он принял договор, хотя в те времена тот должен был представляться ему столь же нелепым, каким сегодня кажется мне?

– Этого я не могу тебе сказать, – вздохнул Иосиф. – Наверное, ты должен просто поверить.

– Нет, – возразил я, – что угодно, но только не вера. Вера не входит в мою методологию. Доверчивость – сколько угодно. Право на ошибку – тоже, потому что ошибки неизбежны, а их осознание является прямой дорогой к истине и поводом для всякого размышления. Но только не вера. Тут мы с тобой занимаем непримиримые позиции. Мало того, я даже не могу уважать твою позицию, хотя ради нее ты и готов был принести в жертву собственную жизнь. Но не бойся, доказывать свою правоту я не стану. Кроме того, уже поздно, и мне пора идти.

– Сперва и ты ответь на один мой вопрос, – сказал Иосиф. – Как ты сумел догадаться, что саркофаг пуст? Гордыня относится к числу смертных грехов, но моя гордость, гордость плотника, все же задета.

– С удовольствием отвечу тебе. Посетив в последний раз дом Зары-самаритянки, уже после ее смерти, я случайно нашел там ключ, который сперва посчитал ключом от тамошней двери, но он не подошел к замку. Так как ключ был новым, я предположил, что он от библиотеки Эпулона, и это тот самый ключ, который исчез с места преступления. Но какой смысл был бы убийце нести его в дом Зары, а не избавиться от него тотчас же без следа, скажем, закопав в землю или бросив в глубокий колодец? Все просто: Лалита унесла ключ с собой, покидая библиотеку через окошко, после того как Эпулон заперся изнутри. Когда я понял это, выводы стали вытекать один из другого. Понимаешь?

– Не до конца, – ответил Иосиф, – но и с более странными вещами мне доводилось мириться за свою долгую жизнь.

На этом мы закончили нашу беседу и собирались вернуться в дом. Поднимаясь со скамьи, я заметил три креста, что стояли в углу двора. Поскольку на изготовление крестов Иосиф затратил свой труд и свои материалы, отныне они по закону принадлежали ему. Я спросил, намерен ли он пустить эти доски в дело, на что он ответил:

– Пока нет. Кресты будут ежечасно напоминать мне о бренности человеческого существования. А со временем посмотрим, как их можно употребить.

Когда мы снова вошли в дом, Мария приблизилась ко мне и сказала, что Иисус отправился спать, поскольку сильно устал за этот день, в течение которого случилось столько всяческих происшествий.

– Он просил меня кое-что передать тебе, – добавила она, вручая мне кошель.

Я открыл кошель и убедился, что там лежат двадцать денариев, обещанных мне за расследование этого дела. Я вернул кошель Марии со словами:

– Спрячь эти деньги и ничего не говори Иисусу. А когда он немного подрастет, потрать их на его обучение. Сумма небольшая, но наверняка ему пригодится. Он умный мальчик и мог бы изучать риторику, или физиологию, или еще что-нибудь, лишь бы это не было связано с религией.

В то же время, что и я, уходить собрались Захария, Елисавета и Иоанн. Я присоединился к ним. Когда мы прошли часть пути, я отозвал Захарию в сторону и спросил:

– Скажи мне правду, почтенный Захария, это ты устроил так, что толпа бросилась на штурм Храма, ты пустил слух, будто там находится Мессия?

– Ты правильно угадал, – ответил он. – Но ведь не было иного способа спасти Иосифа и моего собственного сына от незаслуженной кары. В тот вечер, когда я увидел тебя впервые, мы с Елисаветой как раз и явились к Иосифу, чтобы предложить подобный план. Но он наотрез отказался: предпочел умереть, но не допустить кровопролития.

– К тому же он помнил о запрете произносить имя Яхве всуе, – добавил я, вспомнив слова, сказанные Иосифом на крепостной стене.

– Вижу, ты очень хорошо знаешь Писание, Помпоний, – отозвался Захария, едва сдерживая гнев, – а раз так, ты должен помнить и другие слова: «Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра. Услышав сие, Илия закрыл лицо свое милотью своею, и вышел, и стал у входа в пещеру. И был к нему голос, и сказал ему: что ты здесь, Илия?»

– Разъясни мне их смысл, ибо я не понимаю.

– Слово Божие дано понять лишь тому, кто имеет веру, а у тебя ее нет. И тем не менее поверь хотя бы в то, что я не солгал, сказав, что Мессия находится ближе, чем полагают многие.

– Ладно, – ответил я, – не стану оспаривать твою веру. Но тогда и ты не насмехайся надо мной, если я начну рассказывать про реку, воды которой делают коров белыми.

Мы дошли до места, где наши пути расходились, и дружески попрощались, а вскорости я вновь оказался в своем жалком прибежище.

Я умирал от усталости, однако долго не мог заснуть, и как только Аврора показала свой золоченый трон, поднялся и, не имея при себе ни вещей, ни денег, покинул приютивший меня сарай с намерением ускользнуть, ничего не заплатив за столь убогий кров и столь скаредное гостеприимство. Еще раз прошел я по безлюдным улицам, пока не оказался у дома Зары-самаритянки, единственной, кто за долгие годы моих странствий по миру в поисках мудрости, дал мне, хоть я ее о том и не просил, нечто более ценное, нежели знание. Неужели пресловутый источник, что дарует мудрость, в обмен укорачивая жизнь, это лишь поэтическая форма описания любви?

Все оставалось таким же, как в последний раз. У Зары не было ни родственников, ни друзей, поэтому никто не позаботился навести здесь порядок или уберечь скудное имущество от разграбления, на что оно будет обречено с той самой минуты, как только пронесется слух о его существовании и как только развеется дух страха и смерти, все еще здесь витающий. Чуть позже дом захватит какой-нибудь нищий-попрошайка, или бродяга, или преступник и станет жить в нем, пока ненастья и людская беспечность не превратят его в груду обломков. Подобные размышления ввергли меня в печаль и тоску, и очнулся я, услышав шум, который доносился от двери. Я посмотрел в ту сторону и увидел, как дверь сама собой открывается, словно ее толкнула невидимая рука. Я вспомнил сновидения, рассказанные разбойником Тео Баласом в его исповеди, и почувствовал страх. Несколько мгновений спустя в дверном проеме вычертился силуэт человека в ореоле ярчайшего света, словно ослепительное солнце стояло прямо у него за спиной. Я не сомневался, что мне явилось божество, и, закрыв лицо руками, спросил:

– Кто ты такой и почему решил вырвать меня из плена горчайших мыслей? Может, ты и есть Мессия, о котором я слышал столько разговоров в последнее время?

На что окруженный сиянием пришелец ответил:

– Мессия? Ты совсем спятил, Помпоний, и не способен узнать своих собственных богов.