Текст книги "Демидовы"

Автор книги: Эдуард Володарский

Соавторы: Владимир Акимов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Императрица Анна Иоановна, повязанная белым бабьим платком, утирала концами его выступившие от смеха слезы. Бирон стоял рядом, приятно улыбаясь, и чистил шомполом ружье. Разных систем ружья и пистолеты виднелись в стеклянном шкафу у стены, на письменном столе, на ковре у ног императрицы.

– Ты никак с грибами, Демидов! – Бирон лукаво подмигнул императрице, показав на лукошко в руках Акинфия. – Где ж насобирать столько умудрился?

Императрица от приступа смеха даже с кресла сползла.

– Грибы сии произрастают на Урале… – Акинфий с видимым трудом поднял лукошко, грохнул его на стол перед императрицей и сдернул пеструю тряпицу – лукошко было полно новеньких серебряных рублен. Улыбка сползла с лица Бирона. – Душевно рад видеть тебя, матушка-императрица, в добром здравии и в веселом расположении. И позволь поклониться тебе от скудости своей энтими вот рублевиками.

– Про Акинфия Никитича говорят, что он на Урале серебро нашел, да скрыл от тебя, матушка, – сказал Бирои.

Анна Иоановна проворно сошла с кресла, зачерпнула горсть монет.

– А ты знаком с графом Ушаковым, Демидов?

– Видались, матушка, – пожал плечами Акинфий.

– Я лично в это серебро не верю, – подмигнул Акинфию Бирон. – Злые козни завистников.

– Так это твои или мои рублевики? – спросила Анна Иоановна.

– Все мы твои, матушка, – опустил голову Акинфий. – И что есть у нас, все твоей милости принадлежит.

– Хорошо ответил, – с искренним удовольствием сказала императрица. – Вот как надобно отвечать государыне.

– Острым умом своим Акинфий Никитич давно славился, – усмехнулся Бирон. – Все у него есть: железо, медь, каменья драгоценные… Серебра вот только, жаль, нету.

– И серебро есть, светлейший герцог, – неожиданно сказал Акинфий. – И тот рудничок, матушка, не откажи принять в казну государственную.

Бирон скривился.

– А рублевики эти, матушка, – продолжил Акинфий, – на твоем монетном дворе чеканены. Серебро я туда привез на пробу. Хорошее серебро, лучшее в империи.

– И много? – спросила императрица.

– Живи сто лет, матушка, и половины не истратишь.

– Господи! Вот удача-то, из всех долгов выпутаемся! – Потом она грозно взглянула на Бирона: – Если от кого о сем человеке плохое услышу, даже от тебя, герцог, гневом своим так ушибу, своих не узнаете! – Императрица, поманив Бирона к себе, отколола алмазную звезду с камзола герцога: – И ленту сыми, тебе еще будет.

Она надела наклонившемуся Акинфию через плечо муаровую ленту, приколола звезду. Тот жарко приложился к ручке, окинул ее всю осмелевшим мужицким взглядом. Императрица даже зарделась.

– Что просишь, Акинфушка? Проси, что хочешь.

– У меня брат пропал, матушка. Прикажи графу Андрей Иванычу Ушакову отыскать его.

… Бирон вышел проводить Демидова. Прошли через приемную.

– Что ты просил, я отдал, герцог, – тихо проговорил Акинфий. – Брата верни.

– Слышал я про твоего покойного отца россказни, – раскланиваясь во все стороны, проговорил Бирон, – как он английским купцам железо продавал, а цена каждый день была другая.

– Было такое… – настороженно произнес Акинфий.

– Так и у меня с тобой будет. Отдай мне, друг любезный, в аренду половину твоих заводов. С ответом не тороплю. Понимаю, подумать надобно. Прощай. Не забывай нас.

Низкое зимнее солнце светило в спину всадникам, скакавшим широкой дугой по полю. А впереди бежал солдат Фрол Зернов. Подполковник Ульрих скакал на правом фланге, вытянув ноги в стременах.

Зернов скатился кубарем в овраг, выбрался на другой стороне. Но левый фланг всадников вышел наперерез беглецу. Капитан Нефедов поровнялся с Зерновым, нагнувшись, ловко ухватил его за шиворот, остановился:

– Эх, Фрол, Фрол, что ж ты натворил…

– Не могу… – с трудом переводя дыхание, ответил Зернов. – На всю жизнь отечество спокидать не могу!

Кто-то из солдат, спешившись, принес в манерке воды.

– Что ж делать-то, Зернов, – невесело пожал плечами Нефедов. – Ты ведь солдат, и от приказов бегать никак нельзя.

– Понимаю, ваше высокоблагородие, – Зернов поднял на капитана страдающие глаза. – Понимаю… А не могу…

– Вста-ать! – гаркнул подоспевший Ульрих и ногой ударил сидящего на земле Зернова в лицо. – Русиш швайн!

Сгрудившиеся вокруг гвардейцы глухо охнули, будто ударили их самих.

– Не сметь! – дико выкрикнул капитан Нефедов и своим конем толкнул ульриховскую кобылу.

Ульрих с искаженным от гнева лицом повернулся к гвардейцам:

– Зольдаттен! Взять негодяй! – И показал на Нефедова.

Ни один солдат не двинулся с места.

КАПИТАН ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА МИХАИЛ НЕФЕДОВ. ВНУК – СТЕПАН ГАВРИЛОВИЧ НЕФЕДОВ, ГЕНЕРАЛ ОТ КАВАЛЕРИИ; ПРАВНУК – ЮРИЙ СЕМЕНОВИЧ НЕФЕДОВ, ПОЛКОВНИК ДЕНИКИНСКОЙ БЕЛОЙ АРМИИ, ЯРЫЙ ВРАГ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ; ПРАПРАВНУК – ВАЛЕРИЙ ЮРЬЕВИЧ НЕФЕДОВ, ЭМИГРАНТ. УЧАСТНИК АНТИФАШИСТСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ ВО ФРАНЦИИ, КАЗНЕН ГИТЛЕРОВЦАМИ В 1943 ГОДУ.

Зернов внезапно нагнулся, проскочил под брюхом нефедовского коня и бросился к оврагу. На краю он остановился, быстро перекрестился.

– Прощевайте, братцы-и! – И скрылся в овраге.

Следом кинулся второй солдат. Вскоре он вернулся. Один.

– Все… Вечная память…

Все поснимали треуголки. Кроме подполковника Ульриха.

– Бритвой он себя, по горлу… – объяснил солдат. – Веревками надо поднимать, снег там глубокий.

– Вот так… Гвардии ее императорского величества солдат, – с трудом удерживая комок в горле, проговорил капитан Нефедов, – живот свой за отечество положил… Шляпу долой, господин подполковник!

Под ненавидящими взглядами солдат Ульрих медленно стянул треуголку.

– А теперь скачи в Тайную канцелярию, доноси на меня, – процедил Нефедов.

– Ти оскорбиль меня перед зольдаттен! – Ульрих подтянул из ножен шпагу. – Защищайся!

– С нашим удовольствием! – зло улыбнулся Нефедов.

Всадники разъехались, а затем, повернув коней, помчались навстречу друг другу. Сшиблись. Сухой звон стали, отчаянное ржание коней, ругань русская и немецкая, комья земли из-под копыт. Ульрих рассек Нефедову щеку, капитан покалечил ему руку.

– Хоть одного колбасника упокою! – орал Нефедов.

– Грязный корофф! – не оставался в долгу Ульрих. – Кузькина твоя мать!

Совсем рядом запела труба. Сражавшиеся остановились. К ним скакал мальчишка-сержант в сопровождении трубача.

– Господа офицеры! С государыней плохо! Господин полковник приказал всем немедля в полк!

Высокие черные окна глазели с набережной в черную воду Невы. Только два окна во втором этаже были освещены. Сторож у крыльца зябко кутался в длинный плащ.

Подкатила закрытая карета в сопровождении двух всадников. Из кареты выбрался граф Ушаков. Всадники, спешившись, помогли ему взойти на крыльцо.

– Здесь ожидайте, – буркнул Ушаков и открыл дверь.

В кабинете Акинфия горело множество свечей. Хозяин за столом перебирал бумаги, рядом примостился Кулебака.

– Боле дома никого нету? – спросил Ушаков.

– Никого… – обернувшись и чуть помедлив, ответил Акинфий.

– И то хорошо. – Ушаков сел в глубокое кресло. – Лишние уши – лишние хлопоты. – Он глянул на Кулебаку. – Ну-к, молодец, выйди!

Акинфий кивнул, и Кулебяка молча вышел.

– Перво-наперво, по повелению матушки-императрицы, нашел я твоего братца, – скрипуче проговорил Ушаков.

– Все ноги небось оттоптал, покуда искал, – усмехнулся Акинфий.

– Да уж нахлопотался, – вздохнул Ушаков. – И покуда искал, и покуда глаза закрывал…

– Что?! – Акинфий схватил Ушакова за грудки. – Что ты сказал, душегуб?

– Пусти… Сдавил будто медведь… Ты на кого руку подымаешь?!

– Упырь кровавый! – хрипел Акинфий, и слезы кипели в глазах. – Ты казнил его?

– Нет, – твердо отвечал Ушаков.

– Кто? Говори! Или живого отсюда не выпущу!

– Жадность твоя. Гордыня твоя. Коли б ты рудники не укрывал да монету фальшивую не чеканил, жив был бы твой брат.

Долго молчали.

– Ты на меня не гневись, Демидов, такова уж моя служба – блюсти державу Российскую. – Ушаков скорбно вздохнул.

– Схоронили где?

– Спрошу.

– А вторая твоя весть какова? – пересилив себя, спросил Акинфий.

– А вторая моя весть будет похуже первой. Государыня Анна Иоановна волей божьей…

– Когда? – перебил Акинфий.

– Час тому минул, Я прямо из дворца к тебе приехал.

– И кто ж теперь? Неужто?..

– Он самый… А про то, что я был у тебя – никому…

Ушаков неслышно отступил к двери и исчез, будто его и не было.

Ветер качал фонарь. За треснутым, мутным от нагара стеклышком, чадила сальная плошка. Белые мухи летели на мигающий огонек и тут же исчезали – была оттепель, и снег таял, не коснувшись земли.

Из окна кареты было видно, как тускло поблескивал штык часового в неверном свете фонаря. В карете были двое.

– Да не в деньгах дело, Акинфий Никитич, пойми, – говорил капитан Нефедов.

– А в чем?

– В присяге. Год назад императрица в ночь подняла гвардию и повелела присягнуть тому, кого родит ее племянница принцесса Мекленбургская… А теперича малыш императором будет, а регентом при нем – Бирон…

– Неужто вы, русские люди, допустите, чтоб иноземец вашими судьбами вершил?

– Как тут быть, не ведаю. Но гвардия тебе не подмога, Акинфий Никитич…

– Ай, гвардионцы, ай, молодцы! – Акинфий горько рассмеялся. – Правильно, стало быть, Бирон вами, как борзыми щенками, торгует.

– Еще слово, Демидов…

– Я же безоружный, капитан. Ты лучше меня прямо к графу Ушакову доставь или к Бирону, и дело с концом. Покуда Иоанн Антонович в совершеннолетие войдет, светлейший герцог всю Россию по миру пустит. Все, за что Петр Великий жизнь положил, – все прахом пойдет. И вы, гвардейцы петровские, при Полтаве, при Гангуте, под Нарвой на смерть шедшие, – вы теперь Бирону станете помогать Россию зорить?!

Капитан мрачно молчал.

Акинфий приблизился к нему вплотную:

– Вы царю Петру присягали?

– Присягали.

– А что дочь его, петровская кровь, царевна Елизавета Петровна, родительского престола теперь лишена, это как? Этим ваша присяга отцу ее не нарушена ли?

– Помолчи, прошу. – Нефедов опять задумался, брови сошлись к переносице от тяжких мыслей. Мы о царевне всегда помнили. Подумать дай.

– Ну, думай, – устало махнул рукой Акинфий и, помолчав, продолжил: – Нешто гвардия за дочь Петра Великого не вступится? Не верю! Денег? Сколько захотите, только дайте мне Бирона, дайте! Он думает нами, как лошадьми, повелевать: что русскому ни прикажешь, сделает, куда ни пошлешь – пойдет и еще кланяться будет! Ан хрен тебе, выкуси! Знай, капитан: ежели не вы, я тогда сам! Соберу молодцов сотню – и на дворец. Я ему зубами глотку…

– Бирон да Бирон, – угрюмо пробурчал капитан. – Мы Бирону не присягали… – Помолчал и вдруг улыбнулся радостно: – Ведь мы ж ему-то не присягали!.. Как Елизавету Петровну известить? – Рука Нефедова легла на плечо Акинфия Демидова, и тот облегченно вздохнул:

– Троих офицеров к ней пошлите, она ждет…

– Ну что ж… с богом! – Нефедов перекрестился и полез из кареты. – Жди дома, Демидов.

– Постой! На-ка вот, Петра Лексеича память. – Акинфий достал из-за пазухи пистолет «кухенрейтер».

– Хитер ты, Демидов! Говорил: безоружный! – Капитан весело покрутил головой. – Тебя б императором поставить… – И выскочил в снежную круговерть.

В дверях и на дворцовом крыльце было полно измайловцев, а в аллее перед дворцом толпились преображенцы с ружьями наизготовку.

– Мушкеты на карау-ул! – Звонко скомандовал измайловский поручик. – Взводи курки! Стрельба полутонгами!

Сквозь шорох падающего снега слышались резкие щелчки взводимых курков. Ряды преображенцев, напиравших на крыльцо, остановились.

– Не сме-еть! – Капитан Нефедов и еще двое офицеров-преображенцев взбежали на крыльцо.

– Лейб-гвардии Преображенского полка капитан Нефедов! – отсалютовал шпагой капитан.

– Лейб-гвардии Измайловского полка поручик Оболенский! Я вас знаю, господин капитан. А то грешным делом подумал, не бунтовщики ли…

– Нет! – резко осадил его Нефедов. – Это не бунт! Герцог Бирон здесь?

– Герцог здесь… – растерялся поручик Оболенский. – Почивать изволят. Так вы?.. А как же Иоанн Антонович? А как же?.. Ведь присягали, господин капитан…

– Мы присягали Иоанну Антоновичу, а не регенту Бирону.

– Да здравствует Елизавета Петровна! – громыхнул строп преображенцев.

– Я с вами, господин капитан! – Поручик Оболенский отсалютовал шпагой, закричал: – Охрана, слушай команду!

Ранним утром протяжный, тревожный крик пронесся над Невьянском: «Пада-ет! Башня падае-ет!».

Дворец Демидовых отстраивался заново. С зарею начинали работать каменщики. Несли на леса раствор и кирпичи, выкладывали толстые, почти крепостные стены дома. Внизу, возле длинных корыт, где замешивали раствор, белели горки яичной скорлупы.

Всадник с криком проскакал мимо, и каменщики, бросив работу, устремились бегом через поселок к заводу.

Из завода вывалилась большая толпа работных людей, и все, задрав головы, смотрели на башню. Она явственно накренилась.

– Под сваями-то плывун пошел, вот ее и повело, сердешную.

– Ох, не сдобровать Ефиму Корнееву. Демидов шкуру спустит.

А Корнеев метался внутри башни, командовал:

– Прошка, мигом на завод! Пущай мне брусы железные сюды доставят и обручи полосные. Аршинов восемь в длину!

– Куда такие-то?

– Делан, что велено, ирод! И рысью, рысью!

Корнеев и несколько мастеров вышли на площадку второго этажа, откуда хорошо была видна змеевидная трещина, извивающаяся по стене.

– Не додумали, – тяжко вздохнул кряжистый плотинщик.

– А чем думали? – взъярился Корнеев. – Пошто плывун не углядели?

– Так его ж там не было… Да и Акинфий Никитич торопил.

– Он торопил, а нам теперича расхлебывать.

– Гля, братцы, трещина вроде поболе стала.

– Запорет он тебя, Корнеев. До смерти запорет…

– Думаешь, плетей боюсь? – яростью глянул на мастеров Корнеев. – Я… Ежли она упадет… Я же другой такой не построю. Ить всю жизнь мечтал, во сие снилась!

В подвал, где в малом горне выплавляли серебро, неожиданно хлынула вода.

– Детушкин, куда ж серебро-то девать?

– Откель плывун-то взялся?

– Спасаться надо, братцы, подобру-поздорову!

– Эй, малый, отворяй! – Детушкин забарабнил в тяжелую, окованную железом дверь – Вода затопляет!

Никто не отозвался. Детушкин прислушался, тяжело дыша.

– Отлучился куды-то…

– А нам что, подыхать тута? – завизжал один из чеканщиков и сам начал молотить в дверь кулаками. – Отворя-ай!

Стражник не отзывался. Вода прибывала с глухим шумом, и скоро все семеро рабочих стояли в ней по колено.

– Братцы, как горн зальет, рвануть может. Он же весь внутри накаленный! – охнул один из плавильщиков.

Все семеро снова неистово застучали в дверь. Вода в подвале все прибывала, и глаза их полнились смертельным ужасом…

А в башню мужики тащили длинные железные полосы и прутья. На площадке второго этажа Корнеев рисовал куском угля на полу:

– Вот так спробуем: как бочку, обручами обхватим, только изнутри. И балки железные на распор. Они и сжимать башню будут и растягивать. Уразумели? Она сама себя держать станет.

– Хитро придумал Корнеев! Только удержит ли?

– Башня тады вроде кривая будет, братцы!

– Да хрен с ей, лишь бы стояла!

– Небось Демидову-то в Питенбурхе не сладко приходится, ежли евонная башня падать начала.

– Нe бойсь! Башня упадет, а Демидов – ни в жисть!

Евдокия приблизилась к толпе мужиков и баб, судачивших, упадет башня или же Ефим Корнеев все же умудрится спасти ее. Следом за хозяйкой торопились два чубатых стражника.

– Ну что, стоит?

– Да вроде стоит, хозяйка. Ефим Корнеев старается.

Муж покойной Марьи Платон к этому времени выбрался из кабака – драный тулуп нараспашку, борода заиндевела, в руке зажата недопитая бутыль сивухи.

– Пр-равославны-и-я-а! – заорал Платон, остановившись перед толпой. – Демидовы-звери мою жену погубили-и!

– Заткни хайло, морда! – На Платона наехал стражник, полоснул плетью по лицу. Тут же вспух багровый шрам. – Проспись, скот безрогий, не то в колодки забью!

И тут Платон с неожиданным проворством ухватил стражника своей медвежьей лапой, легко сдернул с седла и ахнул об землю. Стражник, охнув, скорчился на земле. Платон выдернул у него из ножен саблю и неловко взобрался в седло.

– Пр-равославны-н-я-а! Демидовы мою жену сгубили-и! – Он рванул поводья и ринулся на Евдокию, размахивая саблей.

Наперерез ему направил лошадь второй стражник, но помочь не успел – Платон полоснул его саблей по голове. Евдокия дико завизжала и бросилась бежать.

– A-а, душегубица! Зверюга демидовская! Круши их, православные! – Платон нагнал Евдокию и два раза рубанул саблей. Толпа ахнула.

Акинфий прохаживался возле дома. На плечах наросли сугробики мокрого снега. В тени большой сосны маячила фигура верного Кулебаки.

– Ежели господь удачу не пошлет и дело сорвется, ты забери сына Прокопия и двигай на Урал, – глухо проговорил Акинфий. – На Урале не выдадут.

– А ты, барын, никак напужался? – усмехнулся Кулебака. – Как тот пьяница: напьется – так до царя гребется, а проспится – свиньи боится.

В глубине аллеи показались широкие сани-розвальни, запряженные тройкой. Гремели бубенцы, слышался женский смех, визги, мужские голоса. Кулебака и Акинфий проворно встали за деревьями. За первыми санями показалась еще тройка. Они остановились напротив дома Демидовых. Чавкала под лошадиными копытами снежная жижа. Из передних саней выпрыгнул Прокопий в распахнутой собольей шубе, пьяный и растрепанный.

– Господа, п-прошу ко мне! – воскликнул он. – Екатерина Андреевна, голубушка… – Прокопий поскользнулся и упал в снежную жижу. В санях раздался дружный смех, немецкая речь мешалась с французской и русской.

– Вам почивать надобно, Прокопий Акинфыч. До завтра! Трогай!

Когда Прокопий с трудом поднялся, обе тройки уже мчались по проспекту. Издалека доносились бубенцы и веселый женский смех.

Прокопий, покачиваясь, поплелся в дом. На крыльце он опять поскользнулся и чуть не упал, но чья-то крепкая рука вовремя ноддержала его. Прокопий обернулся и увидел отца.

В кабинете, не раздеваясь, Прокопий плюхнулся в кресло, вытянул ноги в грязных сапогах.

– Доколе мне ишшо смотреть на все это? – с укоризной спросил Акинфий.

– А что, батюшка? – беспечно улыбнулся Прокопий. – У графини Брюс была асаблея… Все высшее общество… Весело, батюшка… – И Прокопий рассмеялся.

– Государю Петру не на кого было дело оставить. Оттого мучался и страдал. В родном сыне опору и надежду найти не мог… Неужто и меня участь сия ожидает? Неужто дело, которое мы с отцом начали, после смерти моей прахом пойдет.

– Почему так, батюшка? Пошто такие мысли мрачные? – продолжал пьяно улыбаться Прокопий.

– Потому, что сын мой в кабацкого гуляку превратился! – повысил голос Акинфий. – И умом не вышел, и удалью никого не удивил!

– Батюшка… – начал было Прокопий, но Акинфий гневно перебил:

– Замолчь, когда отец говорит! Больно мне видеть, что род наш демидовский кончится. А пуще того – заводы, рудники, дело железное захиреет, прахом пойдет. Для чего тогда жизнь прожита? Для чего всем пожертвовал? Любовью… Радостями земными… – Акинфий бормотал все тише и обреченнее. – Что после меня останется? Сын – самодур да пьяница? Деньги? Неужто для того стоило на свет божий рождаться?

Офицеры – преображенцы и измайловцы – шли по длинной дворцовой анфиладе. Впереди Нефедов и Оболенский, в левой руке капитана подаренный Демидовым пистолет Петра Первого.

Перед небольшой залой их пытались задержать несколько офицеров-измайловцев во главе с братом Бирона.

– Назад! Клятвопреступники! Сложить оружие!

Загремели выстрелы. Пороховой дым окутал анфиладу. Падали люди, в дыму слышались крики и стоны. Зазвенели обнаженные шпаги.

– Вперед, ребята! – кричал капитан Нефедов. – Долой временщика Бирона!

Гулко барабанили по драгоценному паркету солдатские сапоги.

Скончавшаяся императрица Анна Иоановна лежала на столе в большой зале, прикрытая черным парчовым покрывалом. И громадные золоченые люстры были покрыты черным, и окна. Горело множество свечей. Замер почетный караул. Тускло поблескивали стволы ружей, навалом громоздившиеся в углу.

На мгновение офицеры и солдаты задержали шаги. Караул не шевельнулся. Они медленно пересекли залу и вновь побежали, топоча по паркету.

– Вот его спальня! – указал поручик Оболенский, и все остановились у высокой двери. Нефедов подергал ручку.

– Ломай, ребята!

В дверь забухали приклады ружей. Навалились плечами. Хрустнуло, подалось… С грохотом упала дверь и вместе с ней несколько солдат. Раздался дружный смех. Задние напирали на передних, тянули шеи, чтобы увидеть, что там внутри, в спальне.

Бирон стоял у кровати на черном ковре, расшитом золотыми каплями, в длинной рубашке и колпаке и закрывался подушкой.

– Собирайся, герцог! – улыбаясь, проговорил Нефедов. – Досыпать в Сибири будешь! Живо!

А у дверей все еще хохотали солдаты, растянувшиеся на полу. На них показывали пальцами товарищи и заливались громким хохотом.

Акинфий не стал посылать гонца, чтобы известить о своем прибытии в Невьянск. Уже близок конец пути. Возок покачивался, скрипел на ухабистой, скованной морозом дороге. Акинфий сидел, забившись в угол, и все думал невеселую думу. Рядом с возком четыре всадника – охрана, верные демидовские стражники.

Неожиданно впереди послышались крики и выстрелы, потом звон сабель. Акинфий выглянул из возка и увидел, что его четверых стражников окружила толпа конных мужиков, страхолюдных, в драных тулупах, перепоясанных кушаками и сыромятными ремнями. Схватка была короткой. Попадали с седел порубанные стражники. Кучер, пав на колени, молил о пощаде:

– Православные, меня-то за что? Ить я с рождения мухи не обидел!

Акинфий выдернул из-за пояса пистолет, другом рукой вытянул из серебряных ножен кривой татарский нож.

А к возку уже подъезжал не спеша светлобородый всадник в черном полушубке. Улыбался, саблей поигрывал:

– Никак сам Акинфий Никитич попались. Славно, славно…

Акинфий признал в нем Платона, мужа покойной Марьи.

– Ну, вылазь, Акинфий Никитич, чего хорониться-то? Вы, ребята, его не троньте. Нам мало-мало потолковать надобно. Ты брось пистолетишко-то, Акинфий Никитич, бро-ось, ни к чему он тебе теперь. —

Платон усмехнулся, но ухмылка получилась у него страшноватой.

Акинфий бросил на землю нож и пистолет.

А Платон направил лощадь вперед, кивком предложив Акинфию следовать за ним. И Акинфий послушно пошел, опустив голову, чувствуя на спине лютые взгляды мужиков. Наконец Платон остановил лощадь, и Акинфий остановился, взглянув в глаза Платону:

– Разбойничаешь, стало быть? Ну что ж, дорогу каждый сам себе. выбирает. Только знай, Платон, в смерти Марьи на мне вины нет… Я ее сам любил… больше жизни…

Платон только презрительно усмехнулся…

– За Марьюшку мы с тобой посчитались…

– Не понял, – взрогнул от недоброго предчувствия Акинфий.

– Приедешь в Невьянск, поймешь… А за все остальное мы с тобой ишшо сочтемся. Придет время! – нахмурился Платон. – Когда весь люд работный, все сирые и обездоленные супротив бар и душегубов-заводчиков подымутся, – тады за все посчитаемся! – Платон чуть приподнял руку с саблей. – А теперя – бог с тобой, живи. Коли тебя Марья любила, не могу тебя жизни лишить… Живи покудова!

Платон развернул лошадь, ударил ее плашмя саблей по крупу и поскакал по лесной дороге. На скаку что-то крикнул мужикам, и те, развернув коней, устремились за ним. На пустой дороге остались возок, очумевший от радости кучер и Акинфий, стоящий с опущенной головой.

Когда Акинфий подъехал к Невьянску, вновь раздались беспорядочные ружейные выстрелы. Установленные на заводской плотине пушки изрыгнули огонь, и звездные фейерверки затрещали в блеклом утреннем небе.

– Эй, малый, стой! – окликнул Акинфий пробегавшего мимо растрепанного парня. – Чего стряслось-то?

– Тю-у, барин! – обомлел тот, приглядевшись.

– Чего стрельбу подняли, рассукины дети? Ай, беда какая?

– Праздник, Акинфий Никитич! – улыбался во всю рожу парень. – Новая домнушка первую плавку дала! – И он помчался к заводу с криком: – Демидов приехал!

Заводской люд валил на улицу, что-то кричали, подбрасывали вверх шапки, кланялись в пояс. У Акинфия на глазах выступили слезы. Он остановил возок и пошел пешком.

…У заново отстроенного дома-дворца, с кованым железным флюгером над крышей, многочисленные домочадцы кланялись хозяину в пояс, подносили на вышитом рушнике хлеб-соль. Малиново перезванивались колокола в церкви. Акинфий шарил по толпе глазами и не находил Евдокии. Вопросительно глянул на приказчика Крота. Тот заморгал в страхе, вдруг рухнул на колени, стал что-то говорить торопливо, оправдываясь. Померкло, потускнело солнце, омрачилась радость возвращения. Акинфий повернулся, ссутулившись, побрел прочь от дома. Видио, не устала судьба бить его наотмашь, отнимать последнее.

…В сопровождении того же Крота он прискакал к старой, почерневшей часовне на высоком, обрывистом берегу. Выросло, расширилось кладбище за эти годы позади часовни.

«Раба Божiя Евдокiя» – выбиты буквы на черной чугунной доске, а рядом, в двух шагах, еще могила и еще одна тяжелая плита: «Раба Божiя Mapiя…»

Только сейчас Акинфий осознал, что сжимает в руке тяжелую золотую фигурку божка. Как его тогда отговаривал друг Пантелей! Будь оно проклято, кровавое злато-серебро! Акинфий замахнулся, хотел было швырнуть божка с обрыва в реку. За его спиной, словно тень, выросла фигура Крота.

– Я дюжину стражников отрядил, Акинфий Никитич. Его превосходительство Татищева в Екатеринбурге упредил, чтоб отряд солдат выслали…

– Зачем? – перебил Акинфий.

– Как это? Чтоб злодея Платошку с его разбойничками ловить.

– Не надо…

– Что-с, Акинфий Никитич, не расслышал?

– Я сказал, не надо ловить. Мы с ним квиты… – Акинфий еще некоторое время молча, задумчиво смотрел на черно-белый простор, раскинувшийся перед ним, на холмы, гряду гор, затянутых молочным туманом, на иссиня-черные изломы вершин. Потом запахнул шубу и медленно побрел к лошадям.

СО СМЕРТЬЮ АКИНФИЯ ДЕМИДОВА ИМПЕРИЯ ЗНАМЕНИТЫХ ЗАВОДЧИКОВ, ТАК МНОГО СДЕЛАВШИХ ДЛЯ БУДУЩЕГО СВОЕЙ РОДИНЫ, ПОСТЕПЕННО ПРИШЛА В УПАДОК. МНОГИЕ ЗАВОДЫ БЫЛИ РАСПРОДАНЫ ДРУГИМ ХОЗЯЕВАМ, МНОГИЕ ЗАХИРЕЛИ И ПРЕКРАТИЛИ СВОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ.

Перед новым горном толпились плавильщики и подмастерья. Ждали первой плавки.

– Пора! – решительно проговорил Акинфий и, надев рукавицы, взял тяжелый ковш на длинной рукоятке. Он встал сбоку отлетки, заделанной окаменевшим раствором. Рядом с ним встали еще двое горновых с ковшами.

– Давай! – крикнул Акинфий, и бородатый мастер ударил багром в летку. Раз, другой, третий! Брызнули осколки, в подставленные ковши ударила огненная струя, сыпанули искры, заклубился белый дым. Алые отблески играли на сосредоточенном, мокром от пота лице Акинфия. Грохнули мортиры с Невьянской башни.