Текст книги "Твердый сплав (Повесть)"

Автор книги: Эдуард Талунтис

Соавторы: Евгений Воеводин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

14

Итак, в деле Похвиснева наметился поворот.

Правда, Пылаев вначале отнесся к доводам Фролова несколько скептически:

– Почему же вы все-таки предполагаете, что убийцей был Похвиснев? Только потому, что он проезжал в тот день по Северному шоссе и почему-то скрывает это? Согласитесь, для обвинения маловато.

Не спорю, Похвиснева следовало задержать, и прокурор мог дать на это разрешение. Но что же дальше? Предположим даже, преступник во всем сознается – как известно, этою еще недостаточно. Вы предложили бы уличную операцию – выезд с преступником на место, где совершено преступление? Да, конечно, если он в присутствии понятых расскажет, как все случилось, это будет серьезной уликой. А свидетели? Они ведь тоже нужны. Васильева? Подождите. Она ездила с ним? Она была в машине? И она видела, как машина сбила женщину? Так это другое дело.

– Товарищ капитан, вы сейчас не заняты? Поедемте вместе к Васильевой. Как раз время – в полдень она, наверное, еще дома.

…Действительно, актриса была дома. Видимо, она только недавно встала: в кухне кипел чайник, и на середину комнаты была сметена кучка мусора. Пылаев и Фролов извинились за неожиданный приход.

– Нет, что вы! Это я сама виновата, что поздно встаю, – жеманно улыбнулась Васильева и пригласила их сесть на диван возле окна.

Вспомнив и узнав Фролова, она шутливо обратилась к нему:

– Надеюсь, что вы еще не расстались со своей машиной?

Но Пылаев не дал Фролову ответить и начал прямо, без обиняков:

– Мы пришли, чтобы расспросить вас о Похвисневе. Вы хорошо с ним знакомы? – И он протянул актрисе свое удостоверение.

Васильева взглянула, повела бровями, словно бы недоумевая.

– Ах, вот что? Но мы с ним не виделись в последние дни. Он вдруг перестал приходить в театр, – пытаясь скрыть растерянность, начала она.

– Это неважно. Нас интересуют не последние дни, а гораздо больший срок. Чем он живет?

– Гм-м… Где-то, кажется, работает. Иногда приходит ко мне… Должна сказать, что он за мной ухаживает. Но ведь он холост, а я давно не живу со своим мужем. Так что…

– Нет, я не о том. У него есть долги, он нуждается в деньгах? – спросил Пылаев.

– Что вы, я никогда не задавала ему таких вопросов!

– Ну, а ваше мнение?

– Не думаю. Я этого ни разу не чувствовала.

Пылаев, попросив разрешения, закурил. К Васильевой обратился Фролов:

– Вы знаете, что у него есть автомашина?

– Конечно. Он изредка катал меня по городу.

– А за город вы тоже ездили? – продолжал он.

Васильева заметно насторожилась – это не ускользнуло от Пылаева и Фролова. Она ответила не сразу:

– Но это очень редко. Обычно летом, в хорошую погоду.

– Хорошая погода бывает не только летом, – рассмеялся Фролов.

– Уж не хотите ли вы пригласить меня на прогулку? – кокетливо заметила Васильева, пытаясь отделаться шуткой.

Но Пылаев нахмурился и подчеркнуто серьезно сказал:

– Мне хочется, чтобы вы рассказали нам о Похвисневе. Это не личный интерес, это государственное дело. Так вот… вы теперь, зимой, за город с ним не ездили? Прошу говорить правду.

Васильева нерешительно ответила:

– Нет, что-то не помню.

– И в воскресенье, в начале прошлого месяца, тоже не ездили?

– Да нет же…

– А вы как следует подумайте. Не торопитесь.

Актриса сморщила лоб, потерла его ладонью.

– Это было так давно. Столько событий! Премьера, новая роль…

– А чем в то воскресенье был занят ваш знакомый?

– Простите, я не обязана этого знать! – вспылила Васильева. – Что это – допрос?

– Прошу вас, подумайте получше. – Фролов предпочел уклониться от прямого ответа. Он не сводил с Васильевой взгляда. – Вы ездили с Похвисневым в то воскресенье за город.

Васильева медленно откинулась на спинку кресла. Прошло несколько минут, но Фролов не дождался ответа. Тогда он продолжал:

– Вы ужинали в тот день в сельской чайной и поехали в город по Северному шоссе.

Актриса закрыла лицо руками и спросила:

– Вы арестовали Бориса? Вы подозреваете его… – Она замолчала, словно не решаясь закончить фразу.

– В убийстве? – подсказал Фролов. – Да, я этого не хочу скрывать. Я уверен, что ваш знакомый сбил на шоссе женщину. И рядом с ним в машине сидели вы. Это так.

Васильева молчала. Фролов наклонился к ней.

– Не упрямьтесь. Вы и так виноваты в том, что пытались скрыть преступление. Не стоит усугублять свою вину.

Васильева вздрогнула, отняв от лица руки:

– Скажите, разве та женщина умерла?

– Да, она умерла… Но ее можно было спасти, если бы вы отвезли ее в больницу.

– Как это ужасно! А он… он обманул меня! Борис на другой день сказал, что узнавал, справлялся. Женщина, сказал он, жива, у нее перелом руки. Он просил никому не говорить…

И, постепенно приходя в себя, Васильева рассказала все. Как гнал Похвиснев машину по обледеневшему шоссе, как из-за поворота показалась женщина и он не мог свернуть в сторону, как они потом петляли, заметая следы. Она очень испугалась тогда за Бориса.

Рядом с Фроловым и Пылаевым теперь сидела словно другая женщина – поникшая, съежившаяся, подавленная. Пылаев нарушил тягостное молчание:

– Никто, кроме вас, не знал об убийстве?

Васильева покачала головой. По ее щеке медленно скатилась слеза. Смотрела она в какую-то одну точку и, казалось, едва расслышала вопрос. Пылаев снова спросил ее о том же.

– Нет, я никому не рассказывала. Только вам.

– Жанна Петровна, а сам Похвиснев – он тоже никому не мог рассказать?

– Нет, не мог. Мне так кажется. Он все время напоминал мне, чтобы я молчала. Борис страшно боялся, что кто-нибудь узнает…

– Значит, вы утверждаете, что никогда никому не говорили о преступлении Похвиснева? Вспомните, пожалуйста. Может, случайно, а?

Васильева будто поняла, наконец, о чем ее спрашивают:

– Говорила ли? Да, говорила. Мужу актрисы Татариновой.

– Когда это произошло?

– Я уже точно не помню… Хотя, подождите, сейчас… Да, это было в день премьеры. Они, Лева и Борис, прошли к нам за кулисы… Знаете, это меня поразило. Лева, возвращаясь в зал, вдруг вошел в мою уборную и стал выпытывать, что натворил Борис. Я не хотела говорить, я опаздывала, но он не отпустил меня, пока я не сказала, что мы сшибли машиной женщину.

– А потом что?

– Вот и все. Я сказала, и он ушел.

Фролов поднялся и потянулся к пепельнице, чтобы бросить окурок. Пылаев тоже встал.

– Спасибо, товарищ Васильева… Нам пора, – обратился он уже к Фролову.

Капитан кивнул.

– Попрошу вас познакомиться с этой бумагой, – сухо сказал он Васильевой. – Подписка о невыезде. Прочтите и распишитесь. Нам придется еще встретиться. Понимаю, как вам трудно, но…

Фролов попробовал улыбнуться на прощанье, но улыбка вышла кривой, невеселой.

* * *

Раненое плечо было туго забинтовано, и Шилков часто сгибал и разгибал пальцы, чтобы рука не занемела. Когда он пробовал повернуться на бок, в плече остро кололо и на лбу выступала испарина.

Но больше всего Шилков страдал от безделья. Лежал он в отдельной палате – поместили его сюда сразу, как привезли, еще в беспамятстве, и так и не перевели в общую. Разговаривать было не с кем. Лечащий врач оказался человеком замкнутым и, даже ощупывая плечо, не спрашивал, как обычно: «больно? не больно?» Сестра, правда, была хохотушкой, но норовила поскорее убежать к соседям, видимо, там кто-то из больных интересовал ее больше.

Читать Шилкову не разрешали. Писать – тоже. Он только продиктовал коротенькую записку хозяйке квартиры, сообщил, что уехал в командировку и скоро приедет. Единственное, что оставалось, – это слушать радио.

И Шилков часами слушал музыку, лекции, литературные передачи, даже уроки гимнастики.

Он как раз слушал радио, когда за матовой стеклянной дверью раздался знакомый голос:

– Здесь, да?

Пылаев был в белом халате и оттого показался Шилкову ниже ростом. В руке подполковник держал «авоську» с какими-то пакетиками, и вид у него был смешной. Шилков улыбнулся, подумав, что Пылаев вовсе не был похож сейчас на подполковника и что, конечно, снабдила его этой «авоськой» Нина Георгиевна. Шилков хотел приподняться, но Пылаев испуганно зашептал:

– Ты лежи, я найду, где присесть.

Он пододвинул к кровати стул и сел, натягивая на колени халат. Сестра сложила пакетики в тумбочку и вышла.

– Ну, как ты здесь? Не обижают?

– Не-ет. Скучаю, правда.

– Брось ты мне эти жалобы. За свое здоровье ты знаешь как сейчас отвечаешь? То-то… Кормят ничего? Я даже не знаю, чего мои прислали тут…

Шилков лукаво усмехнулся: знаю я тебя, Сергей Андреевич. Небось, сам смотрел, что женщины заворачивают, советы давал да напоследок в магазин бегал. Не обманешь! Но уличать подполковника Шилков не стал.

– Это все ерунда, Сергей Андреевич. Лучше вы объясните, что со мной тогда сталось. Я ведь словно в яму какую провалился.

– Ты о чем это? Вот выздоровеешь – тогда скажу. – Но, оглянувшись на дверь, он все-таки добавил: – Обыкновенное дело. Кожаная перчатка, к пальцам выведены обнаженные провода. В кармане батарея и катушка-усилитель. Коснулся он твоей щеки – ну, тебя и ударил сильный разряд. Немудрено сознание потерять. А в плечо простым ножом стукнул… Знаешь ли, кто это был?

– Разглядеть-то мне не удалось. Но…

– В том-то и дело, что «но»… – Пылаев говорил уже почти шепотом: – Похвиснев, фотолаборант.

– Похвиснев? – Шилков удивленно открыл рот. – Но…

– Что «но»? Я с этим «но» уже второй день бегаю, – вдруг передразнил его Пылаев. Он, забывшись, достал портсигар, размял папиросу, потом, опомнившись, сунул ее обратно. – Ясно, что он не по своей инициативе пошел на такое дело.

Пылаев говорил так, словно они находились сейчас в служебном кабинете и Шилков был здоров.

– Но Похвиснев с кем-то виделся? Ну так, значит, надо…

– Надо-то надо, да как? Похвиснев не знает, с кем, и где, и когда он должен был встретиться. Впрочем, он, может быть, еще далеко не все сказал. Но… ты знаешь, у меня мыслишка одна есть. А что – если тут замешан…

– Савченко? – выпалил Шилков.

– Да, он…

И Пылаев коротко рассказал о беседе с Васильевой. Когда он кончил, оба помолчали раздумывая.

– К Савченко ведет еще один след, – сказал Пылаев. – Кто мог достать слепок с ключа? Только тот, кто вхож к Трояновскому. Перебрал я примерно всех – и снова столкнулся с Савченко…

Дверь в палату открылась, и Пылаев замолчал. Сестра подала Шилкову конверт и укоризненно взглянула на подполковника:

– До чего же несознательный народ. Стоит мне задержаться, как вы готовы здесь весь день просидеть. Время посещения вышло!

– Да, да, верно. – Пылаев встал.

– Ведь, наверное, сами хотите, чтобы ваш друг скорее поправился, а сидите…

– Ничего, это тоже помогает – когда товарищ приходит. Да и вы, кажется, сейчас ему замечательное лекарство принесли! – Пылаев подмигнул Шилкову: – От нее? – и перевел глаза на конверт.

Шилков покраснел.

– Читай, читай. А я пойду. И в самом деле – засиделся.

– Сергей Андреевич, когда же еще?

– Заскочу как-нибудь. Ты свое дело делай – поправляйся. Нам еще с тобой придется поработать.

По дороге на службу Пылаев всячески «честил» себя: вот, угораздило его столько наговорить Шилкову, парень теперь будет тоже беспокоиться. Чего доброго, рана нескоро заживет, ведь недаром говорят, что главное – нервная система. Эх, начальник, не сумел сдержать себя! Зачем-то о Савченко сказал…

На «оперативке» у генерала Черкашина было решено разрешить Трояновскому приступить к выплавке твердого сплава в заводских условиях, чекистам начать интенсивные поиски вербовщика, за Савченко установить наблюдение. Вернувшись к себе, Пылаев вызвал на допрос Похвиснева, обвинявшегося теперь еще и в убийстве.

15

Для инженера Савченко эти последние дни были полны тревоги. Он старался быть прежним: приветливым, деловым и скромным на работе и, что плохо удавалось, – ласковым и внимательным дома, потому что его вторая жизнь была как никогда деятельной и беспокойной.

Савченко быстро понял, что самый легкий путь к секрету твердого сплава оказался и самым неудачным. Стоило Савченко позвонить родителям Бориса, как он по плачущему голосу его матери – «Бори нет дома» – сразу догадался, что Похвиснев долго не придет домой, если вообще-то придет. На вопрос матери: «А кто спрашивает?» – он не ответил, просто повесил трубку.

За себя Савченко был спокоен. Похвиснев никак не мог заподозрить, что его «друг» связан с «добрым художником», толкнувшим фотолаборанта на роковой шаг. Нет, он, Савченко, в полной безопасности, он опять-таки в тени.

Вот Чердынцев оказался в незавидном положении. Как бы осторожно он ни провел вербовку, все-таки след был оставлен: внешние приметы, специальность художника, наконец личная машина, зарегистрированная в ГАИ. Все это, считал Савченко, давало чекистам немало нитей.

Вместе с тем он чувствовал, что «твердый сплав» с каждым днем окружает все более плотная стена защиты. Он уже давно понял, что работники государственной безопасности догадываются о том, что к сплаву проявляется большой интерес со стороны иностранной разведки. Случай в институте окончательно убедил их в этом.

Однако Савченко не считал свое дело проигранным. Пусть Похвиснев не сумел выполнить задание – это, может быть, даже к лучшему. Они сейчас будут заняты институтом. А Савченко опять остался в стороне от всей этой опасной истории.

Трояновский закончил исследования в лаборатории. Теперь настало время от теории и опытов переходить к производству. Часть литейного цеха завода стала называться экспериментальной, здесь будут проводить первые плавки.

Надо было спешить. Именно теперь, когда сплав только еще рождался, следовало нанести удар, окончательный и молниеносный.

Несмотря на опасность, Савченко решил встретиться с Тотером. Утром, еще до работы, он позвонил ему из автомата, сказал о том, что им необходимо увидеться сегодня же, и попросил захватить с собой две пачки сигарет.

В этот день Савченко отпросился у начальника цеха с работы на полчаса раньше.

– Хочу хоккей посмотреть. Обидно, если билет пропадет.

Савченко и в самом деле поехал на стадион. Он прыгал с трамвая на трамвай, соскакивал и бежал на автобус, успевая последним вскочить в уже закрывавшиеся двери. Только перед самым стадионом инженер успокоился и одну остановку прошел пешком.

У ворот стояла толпа болельщиков, которым не удалось купить в кассе билет. Они спрашивали обычное: «Нет лишнего?..» К Савченко тоже кинулось несколько человек, но он, не отвечая, проталкивался к турникету, и уже у самого контроля кто-то похлопал Савченко по плечу:

– Товарищ, может у вас еще один найдется?

Савченко скользнул взглядом по говорившему, посмотрел на часы и незаметно огляделся.

– Да, пожалуй, жена не придет.

Сзади уже толкали, недовольно кричали:

– Чего вы, гражданин, застряли, проходите, не задерживайте!

Савченко успел положить в чью-то руку билет и заспешил к трибунам.

Рядом с Савченко кто-то грузно опустился на свободное место. Но инженер не посмотрел на соседа: он знал, что это Чердынцев, и, как и все остальные на стадионе, пристально следил за хоккеистами – игра с первых секунд пошла в стремительном темпе.

Особенно рьяные болельщики свистели, кричали, подбадривали «своих» игроков. Савченко тоже, засунув в рот пальцы, оглушительно свистнул и выкрикнул только что услышанное имя. Ветер мел мелкую поземку, стучали клюшки, скрежетал лед. Оба вратаря присели в воротах, словно нахохлившиеся хищные птицы, расставив неуклюжие руки.

Вдруг зрители все как один поднялись со своих мест. Оглушительный крик прокатился по трибунам и унесся в темную даль. Гол!

Савченко неистовствовал. Он вскакивал, что-то кричал, сорвав с головы шапку, садился, толкал обоих соседей локтями. Казалось, Савченко сейчас прыгнет вниз и сам начнет гонять, подкидывать этот маленький мяч. И никто, конечно, в суматохе не заметил, как сосед Савченко справа именно в этот момент положил ему в карман два небольших пакета, завернутых в черную бумагу.

В перерыве, как водится, зрители взволнованно обсуждали игру, спорили, перечисляли шансы команд на выигрыш.

Савченко и Чердынцев тоже горячились и спорили, доказывая свою правоту. Вокруг них образовалась небольшая толпа. Опытные завсегдатаи посмеивались – эти двое говорят об игре вовсе не спортивным языком; видно, они в хоккее разбираются плохо.

А Савченко и Чердынцев думали об игре меньше всего. Рассуждая и даже втягивая в свой спор окружающих, они говорили совсем о другом, употребляя своеобразный код. Савченко сказал, что Похвиснев, видимо, арестован («Вот у меня один друг есть, Борис, он заболел, – так он бы точно рассудил, правильный это удар или нет»). Чердынцев ответил, что он уже об этом знает. Хорошо, что Савченко сегодня позвонил: ночью он уезжает, надо менять город, а то Похвиснев может кое-что выболтать. Савченко, стало быть, остается один. Пусть действует по своему усмотрению, «сигареты» он ему передал. Через некоторое время Чердынцев сам его найдет.

Когда состязание окончилось, Савченко поднялся и стал пробираться к выходу. Вдруг его что-то кольнуло. Какой-то гражданин, как ему показалось, пристально посмотрел на него, потом на Чердынцева и снова на него. На его лице не было следов пережитого волнения, он глядел спокойно и даже равнодушно. У Савченко мгновенно похолодело где-то в животе. Он согнулся, втиснулся в толпу и, ужом проскальзывая между людьми, сперва вбежал на самый верх амфитеатра, а оттуда засеменил по лестнице вниз…

Отдышавшись на площадке трамвая, Савченко стал соображать спокойнее: «Меня видели с Тотером. Кто из нас привел за собой чекиста – неважно. Факт, что меня видели с ним. Значит, если Чердынцев уже известен контрразведчикам и оставлен пока на свободе в виде „живца“, то я… тоже попался. Вся эта комедия, разыгранная нами, чекиста не обманет. Страшно, если Чердынцев попадет к ним живым… Да… остается… остается… только одно. Это меня спасет хотя бы на время».

* * *

– Итак, вы утверждаете, что фамилия того, кто передал вам ключи от кабинета и сейфа, снабдил оружием и, главное, дал задание выкрасть документы, вам неизвестна? – Пылаев смотрел на Похвиснева с нескрываемой иронией. – Согласитесь, молодой человек, что я не имею оснований вам верить. На первых допросах вы скрывали, что вас завербовали, угрожая сообщить о совершенном вами убийстве. Выдумали историю с большими долгами и так далее. Я понимаю: вам не хотелось, чтобы к этому обвинению прибавилось еще убийство. Вы надеялись, что совершенное вами государственное преступление будет принято за простую кражу. Не вышло, правда?

Похвиснев молчал, пытаясь сохранить самообладание, но растерянный взгляд выдавал его. Он был похож на зверька, еще очень молодого, но уже зубастого.

– Наконец, вы сказали, что вербовщик был владельцем автомашины, что он сам пришел к вам. Внешность его вы описали, назвали предполагаемую специальность, но где он работает – вы не знаете. Теперь же, может быть, вы вспомните если не номер машины, то хотя бы ее марку, приметы, особенности?

Похвиснев потер колено и устало сказал:

– Машина «оппель», маленькая, вроде «москвича». Подержанная. Номера я не помню.

Пылаев набросал несколько слов. Зазвонил внутренний телефон. Говорил дежурный. В бюро пропусков пришел один гражданин, инженер металлургического завода, по фамилии Савченко. Очень хочет пройти к Шилкову, но, сами понимаете… Так, может, к вам?

Пылаев ответил «да» и осекся: от удивления он чуть не переспросил фамилию. Положив трубку, он секунду молчал, потом сказал Похвисневу:

– Вы еще на досуге подумайте. Это очень важно. А сейчас идите… Товарищ сержант, проводите арестованного.

Савченко вошел в кабинет быстрыми шагами и сразу же взволнованно заговорил:

– Я, товарищ подполковник, хотел пройти к капитану Шилкову – мы с ним немного знакомы. Но его нет… Разрешите?

– Да, да, пожалуйста, я вас слушаю.

– Дело у меня к вам чрезвычайное и, надо сказать, отвратительное. Я сейчас был на стадионе, смотрел хоккей. Рядом со мной оказался человек вполне обыкновенной наружности. Сначала он заговорил со мной об игре, затем сказал мне, что знает меня, что я инженер, работаю на металлургическом заводе. А после этого предложил мне совершить на моем заводе диверсию. Я обомлел. Он тут же добавил, что кое-что про меня знает, в частности – что я недостойно вел себя во время войны…

Пылаев вопросительно повел бровями.

– Да, я должен признаться в своем проступке. Во время войны я был в партизанском отряде. И вот в одном из боев, когда нас крепко прижали, я бежал из отряда. Сознаюсь, струсил. Каюсь, но не скрываю от вас своего позора. Что поделаешь? Факт есть факт – струсил. Но вину свою я потом искупил, честно работал в тылу… Так вот, он припугнул меня этим. Я сделал вид, что согласился. И тогда он передал мне вот это.

Савченко положил перед Пылаевым черный пакет. Подполковник взял, прикинул на вес и стал разворачивать бумагу.

– Я не смотрел, что в пакете. Но он сказал, что это сильное взрывчатое вещество… Я, товарищ подполковник, решил разузнать, кто он, где живет. Я сказал, что хотел бы услышать подробнее, куда класть пакет, что взрывать. Тогда он ответил, что ночью он уезжает, и дал телефон 4-52-10.

– Ничего, я выясню… Вы говорите, попросил взорвать… А что?

– Мы еще не договорились.

– Что он обещал за это?

– Деньги, конечно.

– Когда же он обещал заплатить?

– После взрыва.

– Ну что ж… Если вы нам понадобитесь, попрошу явиться. Хорошо?.. Спасибо. Желаю вам всего наилучшего.

Савченко крепко сжал и потряс руку подполковника, повторяя:

– Я очень рад помочь вам. Буду счастлив, если действительно помогу обезвредить врага.

Когда дверь за ним захлопнулась, Пылаев усмехнулся и взял папиросу.

Затем он позвонил генералу и попросил разрешения срочно к нему прийти.

После короткого разговора с Черкашиным было решено произвести обыск в квартире, где находился указанный Савченко телефон, и, если удастся, арестовать владельца. Увидев взрывчатку и познакомившись с записью рассказа Савченко, прокурор дал на это санкцию. Пылаев рассуждал так: если Савченко сказал правду, что, впрочем, мало вероятно, то неизвестного вербовщика необходимо сейчас же арестовать, тем более что ночью он собирается скрыться. Если же это только маневр инженера, то… обыск и арест опять-таки необходимы. Почему? Во-первых, шпион уезжает. Во-вторых, если его оставить на свободе и держать под надзором, то все равно он вряд ли куда-нибудь приведет – ведь Савченко не зря ставит его под удар, – видимо, вербовщик уже выдохся, какой-либо ценности для разведки не представляет. На допросе же он может дать ценные показания. Что же касается Савченко, он по-прежнему остается за Мызниковым.

…Машина, тихо урча, мчалась по вечернему городу и вскоре остановилась у трехэтажного дома. Пылаев напомнил товарищам:

– Брать надо осторожно. Сходите за дворником, он будет звонить.

Дверь долго не открывалась. Наконец звякнула цепочка, и глуховатый голос спросил:

– Кого надо?

– Тимофея Александровича.

– Пожалуйста, он, кажется, дома.

Женщина отперла дверь и, не обращая внимания на вошедших, скрылась в своей комнате. Дворник прошел в коридор и ткнул пальцем: «Здесь». Пылаев постучал. За дверью было тихо. Пылаев постучал вторично, а потом кивнул дворнику – входите!

Хозяин комнаты полулежал на диване возле настольной лампы и читал газету. Он взглянул на дворника и протянул:

– A-а, Сидорыч, зачем пожало…

Тут человек увидел, что дворник не один. Он вскочил и, бросив газету, громко спросил:

– Вы – кто?

Пылаев протянул ему ордер; одновременно схватив его за руку, скользнувшую в задний карман брюк. Человек кинулся под ноги подполковнику. Пылаев рванул его за воротник. Но было уже поздно. Человек успел сунуть конец воротника рубашки себе в рот и сжать зубы. Слабо треснуло стекло, тело судорожно вздрогнуло и обмякло.

Пылаев потряс за плечо бездыханное тело и выпрямился:

– Все. Отравился. Вот этого я и боялся… Ну что ж, приступим к обыску.

Обыск кое-что дал. В тайнике за батареей парового отопления нашли много взрывчатки, замаскированной под куски каменного угля, кирпич и даже под коробки с пельменями, несколько паспортов на разные фамилии. В кармане пиджака, висевшего на стуле, лежали паспорт на имя Чердынцева, договор с издательством на иллюстрирование небольшой детской книжки, железнодорожный билет до Москвы – поезд действительно отходил через четыре часа.

Пылаев внимательно осмотрел труп, потом заглянул в шкаф, отыскал пальто. Подозвав одного из сотрудников, он приказал:

– Поезжайте в общежитие института. Привезите сюда студентку Асю Дробышеву.

Присев на стул, Пылаев перебрал все, что было найдено при обыске, задумался. Да, совершенно ясно, кем был хозяин комнаты. И машина «оппель» – его, вот водительские права, паспорт автомобиля. Это он вербовал Похвиснева. Но что же дальше? Дальше идти опять некуда. Да, Савченко, ты как будто бы ловко сыграл. Ты, конечно, знал, что этот живым не дастся. Знал, что ничего компрометирующего тебя мы здесь не найдем. И ты надеялся, что мы поверим тебе. Но Шилков давно тебе не верил. Это ты навел Чердынцева на Похвиснева. Что ж, поборемся…

Асю подполковник встретил в коридоре. Он положил ей руки на плечи и тихо, словно извиняясь, сказал:

– Мне неприятно, что пришлось звать вас сюда. Но это необходимо.

Ася осторожно вошла в комнату. Она невольно отшатнулась: на диване лежал труп с посиневшим лицом и открытыми глазами. Пылаев встал рядом.

– Вы посмотрите получше. Мне кажется, что вы уже однажды его видели.

Ася не узнавала. Тогда Пылаев показал на раскрытый шкаф.

– Он был в этом пальто?..

Ася вскрикнула, зажала рот и через секунду сказала:

– Да, это он.

– Он носил фамилию Дробышева, Сергея Игнатьевича. Но у него были еще и другие фамилии. Это враг, Ася.

– А как же отец мой? – чуть слышно спросила девушка.

– Я многого не знаю, Ася. Но обещаю вам: если узнаю, то все расскажу вам о вашем отце. Или я, или Шилков, – тихо ответил подполковник.