Текст книги "Твердый сплав (Повесть)"

Автор книги: Эдуард Талунтис

Соавторы: Евгений Воеводин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Я же плачу, – сказал хозяин машины.

– Крыло частным путем не достать, – спокойно ответил Козинов. По скулам под смуглой кожей у него ходили тяжелые желваки.

– Подумаешь – не достать! Неужели вы не можете у себя…

– Украсть?

– Зачем украсть? Мало ли путей… Можно и договориться.

– Ладно, – решил Козинов, словно не желая дальше спорить.

Они договорились о цене, о том, что через два дня придут менять крыло, и, наконец, очутившись на улице, Козинов крепко выругался:

– Видал? Не знал, должно быть, Иван Дмитрич, к какому заказчику посылал…

– А он и говорил, что не знает… Откуда вы крыло возьмете?

Старик не ответил. Скользя по мостовой, он быстро пошел к трамвайной остановке. В трамвае старик все время молчал, занятый своими мыслями. Напарник осторожно тронул его за рукав:

– Дядя Матвей, мы куда?

– В автоинспекцию, дурень. Ты что, сам не видишь? Вмятина там – всего-ничего, а ему таких денег не жалко, новое крыло хочет ставить.

– Ну и что?

– Что? – Козинов шептал ему в самое ухо: – А то, что понимать надо: боится он этой самой вмятины, вот что. Скрыть хочет.

…Они подошли к зданию, где возле дверей была надпись: «МВД СССР. Городская милиция. Автоинспекция». Милиционер, дежуривший внизу, показал им, как пройти к оперативному уполномоченному ГАИ.

– Спросите капитана Фролова! – крикнул он им вслед.

Это было в воскресенье днем.

8

В это воскресенье Шилков проснулся рано, за окном едва начинало светлеть. Проснулся – и первым делом повернулся к календарю, словно для того, чтобы убедиться, что действительно уже воскресенье. Шилков быстро вскочил и раз десять присел, вытягивая перед собой руки и сводя их к груди. Потом натянул лыжные брюки, которые заменяли ему домашний костюм, и с чайником побежал в кухню. У себя в комнате Шилков принялся за уборку: отнес и вытряхнул полную пепельницу окурков; плеская из графина, смочил пол в своей комнате и тщательно подмел его изрядно вытертой щеткой, затем старой майкой смахнул с подоконника недельную пыль. Потом он достал свой выходной штатский костюм, повертел его на вешалке, критически осматривая. Из кителя Шилков переложил в карманы костюма расческу, деньги, ручку, затем достал билеты в театр и поглядел на них, раздумывая.

– Константин Алексеевич, а чайник-то ваш уже выкипел! И когда это я вас приучу к порядку? – сказала за дверью хозяйка.

– Ох, забыл! Сейчас, сейчас, мне бриться надо.

Хозяйка громко постучала и приоткрыла дверь. В руках у нее был чайник.

– Нате!.. Что же это вы, изменили своему правилу в парикмахерской бриться?

– Да, сегодня решил сам. Знаете, волосы у меня на подбородке вкривь и вкось растут. Никогда в парикмахерской чисто не выбривают; встал с кресла – хоть снова садись. А у самого, надеюсь, лучше выйдет.

Старушка лукаво прищурила глаза, удивленно покачала головой и ничего не сказала. Да и что было говорить: если молодой человек начинает так заботиться о своем подбородке – ясно, в чем тут дело. Она достаточно пожила на свете, чтобы понять, почему ее постоялец решил бриться сам.

А Шилков, действительно, брился особенно тщательно. Он быстро водил бритвой по подбородку, потом гладил ладонью и снова водил сверху вниз и снизу вверх.

Он, вероятно, долго мучился бы перед зеркалом, если бы не взглянул на часы и не увидел, что уже четверть десятого. Тогда он заторопился, хотел было бежать мыть прибор, но махнул рукой: «А-а, ладно, потом!»

По улице Шилков шел широким, быстрым шагом, то и дело поскальзываясь на обледенелом тротуаре. И только свернув за угол, он подумал: «Может, неудобно сейчас звонить? Наверное, она еще спит. Но нет, надо, а то уйдет еще куда-нибудь».

У будки телефона-автомата никого не было. На его просьбу вызвать Асю Дробышеву кто-то недовольно ответил, что не успел начаться день, а в общежитие уже звонят. Но Ася откликнулась быстро, и Шилков успокоился: значит, она уже встала.

– Это я, Шилков. Извините, что беспокою… Да, да, спасибо, и вас также – с добрым утром… Я вот зачем. Хочу пригласить вас в театр. Не просто так, а это нужно. По делу. Вы не против?

Шилков выпалил сразу все, что приготовил сказать. Получилось так потому, что он все-таки боялся: вдруг она занята или не захочет… Ася засмеялась тихо и как-то хорошо. Но ответила насмешливо:

– А вы разве просто так, без дела, не захотели бы пригласить меня?

Шилков растерялся:

– Я… не думал… Вообще, театр… наверное, у вас… – Он чувствовал, что скажет сейчас какую-нибудь явную нелепицу или глупость. – Так вы, значит, можете? Ну и хорошо! Мне зайти за вами, или мы где-нибудь встретимся? Конечно, мне нетрудно! Так я буду у вас ровно в девятнадцать… ровно в половине восьмого… До свиданья!

Шилков повторил это «до свиданья» несколько раз, хотя трубка уже была повешена. Между двумя этими словами он делал большую паузу, словно впервые постигая их смысл, и потому придирчиво проверял их на слух.

День тянулся мучительно долго, но Шилкову не хотелось ни читать, ни гулять. Пылаев, расставаясь с ним в субботу, сказал:

– Завтра по-настоящему отдыхайте. Делайте, что душе захочется. И не вздумайте опять заниматься домыслами, а то угораздит вас еще звонить мне. Ясно? Вечером в театр сходите. О пьесе я в понедельник первым делом спрошу.

Шилкову на самом деле о работе думалось меньше всего. Он попросту ни о чем не думал, а мысль о театре отгонял. Пусть все идет своим чередом, еще размечтаешься понапрасну. Может, Ася вовсе не потому согласилась идти, что он ее пригласил, а просто ей захотелось в театр, давно не была, билеты трудно достать… Шилков ходил по комнате, курил, останавливался, садился на стул, потом лениво раздумывал о том, что надо будет соорудить полки для книг и вешалку перевесить. Хозяйка звала его обедать – она такой суп с клецками сварила! Но Шилков отказался. В столовую он тоже не пошел, а пообедал, разогрев баночку фасоли со смальцем.

У общежития института Шилков был в начале восьмого. В вестибюль с шутками и смехом входили студенты. Шилкову казалось, что на него, постороннего здесь человека, все оглядываются, и он еще больше смущался от этого. Он хотел было пойти в магазин, позвонить оттуда и сказать Асе, что будет ждать ее на улице.

Сквозь застекленную дверь были видны часы, стрелки показывали уже половину восьмого. Тогда Шилков понял, что медлить нельзя. В конце концов он должен быть уверенным и спокойным: «Ведь мы же по делу идем в театр. Что же это я…»

Дежурный комендант, выписав пропуск, сказал, не поднимая глаз, как найти студентку Дробышеву. На четвертый этаж Шилков поднялся бегом, подражая студентам.

Асю он увидел с порога – она стояла у зеркала, напротив двери, и причесывалась. Она улыбнулась ему в зеркале и с той же улыбкой повернулась к нему:

– Вы уже? Я еще не совсем готова…

– Да… я опоздал на три… (нет, на две минуты… Но это ничего?

Шилков все еще стоял в дверях, не зная, проходить ли ему дальше, где снять галоши. Ася заметила его взгляд и сказала:

– У нас все снимают галоши у двери. Видите, наслежено? Это наши ребята заходили… Присядьте сюда, я сейчас…

И, может, оттого, что Ася тоже смутилась, когда он вошел, но все-таки овладела собой и вот продолжает причесываться, или оттого, что в комнате они были одни и Шилков не ощущал на себе любопытных взглядов, он вдруг почувствовал себя своим человеком здесь, в Асиной комнате. Он уже с нескрываемым любопытством оглядел комнату, рассмотрел картину в простенке. Потом Шилков опять поймал в зеркале лукавую и озорную усмешку девушки и в ответ тоже улыбнулся.

– Ася, вы одевайтесь потеплей, особенно ноги. Подморозило сильно. А туфли я понесу, ладно?

– Ладно… Только у меня сумки нет.

– Так мы в газету их… Вот в эту, вчерашнюю, можно?

Им обоим стало как-то особенно легко и хорошо. Ася все-таки до этой минуты не могла отделаться (да и не стремилась к этому) от мысли, что Шилков – «чекист, человек, в какой-то степени окруженный тайной, занятый чрезвычайно важными делами». А Шилков боялся самого слова «ухаживание» и не хотел, чтобы о нем можно было подумать как, о «женихе». И оба обрадовались, что между ними могут быть очень дружеские, очень простые отношения, ни к чему, собственно, не обязывающие.

Они вышли на улицу, и Шилков шутливо оттопырил согнутую в локте руку. Ася взяла его под руку, и оба засмеялись, глядя друг другу в лицо. Шли они легко, шли так, словно были знакомы очень давно и не было ни мимолетной встречи в автобусе, ни короткого разговора в буфете театра, а была долгая веселая дружба.

В театр они поспели к третьему звонку. Билетерши поторапливали опаздывающих. Как только Шилков и Ася нашли свои места, свет погас.

Едва поднявшийся занавес замер высоко над сценой, в зале раздались аплодисменты. Приветствовали работу художника и осветителей. Шилкову тоже вначале показалось, что перед ним не сцена, а распахнулось огромное окно на Волгу, в этот настоящий сад, где продолжают разговор трое несколько старомодных мужчин. Со сцены повеяло в зал прохладой, и впечатление было такое, что где-то там, за кустами и деревьями, действительно течет большая река.

Ася поежилась. Шилков тихо спросил:

– Холодно?

– Нет, что вы! В театре со мной всегда так.

Будто сама играю, вот и волнуюсь не меньше актеров. Смешно, да?

Шилков промолчал и только улыбнулся – улыбнулся и словам Аси и потому, что на сцене появилась Татаринова: он ее узнал сразу. Ему самому хотелось оценить игру этой талантливой актрисы, и он стал следить за каждым ее движением, за мимикой, отмечая про себя: «Да, это так, пожалуй, похоже, так бывает… и это тоже…» Но потом, забыв обо всем, он просто смотрел и переживал то, как любит и страдает Катерина, уже не думая, что играет ее Татаринова и что о ней говорят как о большом таланте…

Когда в зале вспыхнул свет, Шилков встал. Ася все еще смотрела на сцену, и глаза ее блестели.

Шилков всматривался в публику, разыскивая того, кто ему был нужен. «Он наверняка сидит где-то близко к сцене», – соображал Шилков.

Но сначала Шилков увидел молодого человека, который прошлый раз был с Асей. Шилков наклонился к девушке:

– А ваш знакомый здесь. Смотрите, он мимо нас пройдет.

Ася посмотрела, куда показал Шилков. На ее лице появилась досадливая усмешка:

– А, этот стиляга…

– Зачем же так? Он вам не нравится?

Тут Шилков увидел, что молодой человек не один. Он что-то рассказывал, видимо очень смешное, инженеру Савченко. Шилков побледнел: сейчас произойдет очень для него важное… или ничего не произойдет.

Шилков поднялся и, будто только сейчас случайно заметил их, поздоровался. Молодой человек с явным любопытством посмотрел через плечо на Шилкова. То, что он увидел с ним Асю, видимо его удивило мало. Он только слегка пожал плечами и с наигранной небрежностью сказал:

– Ах, вы не один! И даже с моей знакомой…

Ася подошла к ним. Шилков сделал жест в сторону Савченко:

– Познакомьтесь, инженер…

Савченко кивнул головой:

– Мы уже знакомы. Ася, не так ли?

– Да, я помню тот неудачный вечер, когда вы спешили домой. Вас жена не сильно ругала?

– Ну что вы! Она каждый вечер поздно приходит – я же не сержусь.

Когда началось второе действие, Шилков все еще думал о том, что опыт не удался. Стало быть, его предположение, не Савченко ли получал на почте деньги по паспорту Дробышева, оказалось неверным.

Ася снова, не отрываясь, смотрела на сцену, и Шилков был рад этому: она не заметит, что он уже не следит за действием, а, уставившись в одну точку, напряженно думает.

Несмотря на положительное в основном впечатление, которое сложилось у Шилкова от беседы с Савченко на заводе, он все-таки испытывал пока что необъяснимую неприязнь к инженеру. Ему почему-то хотелось тогда, во время разговора, уловить в рассказе Савченко какое-либо несоответствие, какую-нибудь фальшь. Он понимал, что так нельзя, что ему обязательно надо освободиться от этого предубеждения. Но он ничего не смог с собой поделать.

Удивляло, как Савченко говорил о разыгравшейся в лесу трагедии. Восстанавливая это в памяти, сопоставляя с тем, что говорил Пылаев после встречи с профессором Трояновским, Шилков по-настоящему насторожился. Вчера он попросил Пылаева снова рассказать о беседе с Трояновским. Подполковник рассмеялся. «Ох, до чего же ты дотошный! Я уже и забыл, наверное, все подробности», – но все же стал вспоминать слова профессора:

– В 1943 году, примерно в августе, ко мне домой пришел человек…

– Нет, нет, не то. Помните, вы передавали рассказ профессора о гибели его сына? Мне бы хотелось услышать, как он об этом говорил…

– Это, капитан, труднее вспомнить… Вот так, кажется: «Владимир Викторович шел с нами». Это, конечно, слова Савченко. Профессору они, вероятно, так целиком и запали в память. Что дальше? Да! «Нас настигли эсэсовцы». Не ручаюсь за точность, но примерно…

– А потом: «Он начал жечь все бумаги»?

– Кажется, так. А что?

– И еще: «Но было уже поздно. Я не успел сжечь эту тетрадь…»?

– Да, да, что-то в этом роде. Я теперь сам припоминаю. Именно так. А вы откуда знаете, как говорил профессор?

– Товарищ подполковник, во-первых, вы на «оперативке» докладывали. Тогда вы все помнили лучше. Во-вторых, я беседовал с Савченко. Он мне повторил все слово в слово. Теперь меня это заинтересовало…

– Что именно? Совпадение?

– Да, слишком все сходится: даже слова одни и те же.

Пылаев задумался. Шилков исподлобья смотрел на него.

– Действительно, интересно. Думаешь, заученный рассказ?

– Не то чтобы заученный… Но, сами понимаете, странно… Как думаете: профессор его словами говорил?

– Трояновский, конечно, переживает, когда вспоминает, волнуется. Но здесь… здесь, по-моему, он говорил языком Савченко. Это бывает. Запал человеку рассказ, потряс его душу, и человек уже передает его потом дословно. Впрочем, Трояновский может нам помочь… Но лучше не надо. Лишний раз заводить с профессором разговор о сыне – это жестоко. Не надо, капитан.

– Я об этом и не помышляю. Но проверить бы хотелось… Может быть, прав я…

– Хорошо, предположим, что ты прав. Ну и что? Разве это поможет делу?

– Но мы тогда Савченко из виду не выпустим.

– А вы и сейчас его не выпускайте, – посоветовал Пылаев. – Подозревать не надо, но и терять из виду, забывать о нем не следует.

Вот тогда и мелькнула у Шилкова нелепая – он это понял сейчас – мысль: а что если Савченко и есть тот мнимый Дробышев, которого Ася видела на почте? Пылаев криво усмехнулся:

– Фантазер ты, капитан, не в обиду тебе будет сказано. Смешно, ей-богу. Не станет этот «Дробышев» ходить у нас под носом! Встреча с Асей его напугала, конечно. Он, безусловно, подумал, что она была у нас. Если это разведчик – он уже далеко или сменил и внешность и фамилию. А Савченко… что Савченко? Он ведь давно на заводе.

– Все-таки я хочу познакомить инженера с девушкой.

Пылаев лукаво подмигнул. Шилков покраснел и горячо заспорил:

– Да нет же! Вы не подумайте! Просто неплохо бы…

Пылаев уже хохотал: капитан так и не понял, одобряет он его предложение или нет. Это было вчера…

…И вот сегодня в театре опыт Шилкову не удался. С Асей, оказывается, Савченко знаком, и никакого Дробышева она в нем не признала. Да, не туда ты пошел, капитан, «загнул», мягко выражаясь.

Шилков сидел и злился на себя. Он не заметил, как кончилось второе действие, и очнулся только тогда, когда снова вспыхнул свет. Он видел, что Савченко и молодой его приятель опять поднялись и направились к выходу. Они обязательно пройдут мимо. Шилков наклонился к Асе:

– Может быть, вы хотите подойти к ним?

– Нет. Пойдемте лучше в фойе. Там макеты декораций. Хотите посмотреть?

– Конечно, Ася…

А Савченко, выходя из зала, говорил в это время:

– Борис, здорово все-таки моя-то играет, а?

– Класс! – чмокнул губами Похвиснев.

– Я и не думал, когда женился, что у нее такой талант. Это, веришь ли, меня самого поражает.

– Эх, мне бы!..

– Что тебе? Нос не дорос! Ты за девчонками все бегаешь, стиляешь. Это, брат, не то. Искусство надо любить. Женщина – это тоже искусство, ее понимать надо… Да, знаешь ли, сходим-ка за кулисы.

Но когда они прошли за кулисы, уже прозвучал второй звонок. Савченко хотел вернуться в зал, но Борис тянул его за руку: «Пойдем, время есть, еще успеем». Третий звонок застал их у выхода на сцену. Артисты ждали поднятия занавеса, но Татариновой среди них не было. Борис спохватился:

– Я и забыл, что жене твоей еще нескоро выходить. Она у себя, пошли.

Дверь уборной Татариновой им открыла Жаннет. Савченко спросил:

– Мария здесь?

– Да, да, проходите, – кокетливо пригласила Васильева. Она уже заметила за спиной Савченко молодого человека. – А, злополучный лихач! Вы еще…

Похвиснев мгновенно изменился в лице. Испуганным жестом он поднес палец к губам. Жаннет на секунду замолчала, но потом продолжала тем же тоном:

– Я рада вас видеть. Вы не приходили и не звонили. И мне стало скучно.

Хотя Борис быстро справился с испугом и пауза в словах Васильевой была очень короткой, Савченко заметил все. Но он как ни в чем не бывало разговаривал с женой:

– Напрасно ты волновалась. Твоя Катерина, пожалуй, запомнится так же, как Катерина Тарасовой. Я горжусь тобой, дорогая… Но нам, кажется, пора. Да и вам, Жаннет, тоже скоро выходить.

В коридоре Жаннет насмешливо помахала Похвисневу вслед. Савченко не особенно спешил за приятелем, хотя тот, остановившись в конце коридора, ждал его. Савченко крикнул: «Иди, я сейчас!» – и взял актрису под руку:

– Мне хочется вас кое о чем спросить. Можно к вам?

– О, пожалуйста. Но мне скоро…

– Я только на минутку.

В артистической уборной Савченко плотно прикрыл за собой дверь и повернул ключ. Когда он обернулся, Жаннет увидела его лицо, серьезное и холодное.

– Жаннет, скажите, что вы знаете о Борисе? Почему вы назвали его лихачом? Чего он боится, что скрывает? Скорей!

– Почему… вы… так? Зачем? Я не хочу, чтобы… Я ничего не знаю!

– Знаете! Вы с ним встречаетесь. Я не шучу. Мне нужно, понятно?

– Лева, что за тон? Как вам не стыдно!

– Жаннет, я спрашиваю совершенно серьезно. Все, что вы мне скажете, останется между нами. Но я должен узнать, что он за человек. Вы же понимаете – я инженер, на ответственной работе. Меня ничто не должно компрометировать. А я чувствую, что Борис что-то скрывает.

– Вам кажется. Борис хороший человек. Ну, бывают ошибки, молодость…

– Жаннет, не уходите от ответа. Я все равно узнаю, но тогда… Ну?

– Пустите! Мне на сцену пора!

– Пока вы не скажете, я не пущу вас.

Жаннет испуганно смотрела на Савченко.

– Лева, я не могу! Это ужасно… ваш вопрос. Спросите у него самого!..

– Нет! Мне скажете вы! Или…

– Господи… – Она поднесла пальцы к вискам. – Ну хорошо… Хотя… Лева, зачем это?

– Жаннет, я уже сказал, зачем. Повторяю, я никому не скажу. Ну же!

– Ой, уже зовут! Не держите меня за руки! Мне пора! Что вы делаете? Оставьте!

Актриса суетливо приводила себя в порядок. Савченко не отходил от нее.

– Ладно. Слушайте. Но поклянитесь…

– Да, да, клянусь. Скорей!

– Мы с ним ездили за город… Нет, я не могу. Это страшно!.. На обратном пути Борис сшиб женщину. Она шла по шоссе. И на повороте… Я не успела опомниться. Борис перепугался, и мы даже не остановились…

– Кто-нибудь видел машину?

– Нет же, на шоссе никого не было. Потом мы свернули, потом еще раз… Вернулись в город поздно, совсем другой дорогой.

– Никто не спрашивал Бориса?

– Нет, уже много дней прошло… Мне кажется… Я спрашивала его: все обошлось.

Савченко криво усмехнулся:

– Вот и все. А вы боялись говорить. Конечно, я буду молчать, даже Борису не скажу, что я знаю. Не волнуйтесь, Жаннет. Наверное, все кончилось благополучно… Ну, идите. Желаю вам успеха… Варвара. Пойду к вашему Кудряшу, а то он бог знает что подумает о нас с вами.

И Савченко выпустил Жаннет из уборной.

…Когда спектакль окончился, Шилков с Асей спустились вниз и стали в конец длинной очереди в гардероб. Стояли долго. И Шилков волновался, что Ася замерзнет в холодном коридоре. Он шутливо предлагал ей побегать, всерьез хотел пойти вперед и попросить кого-нибудь взять их номерок. Ася смеялась, притопывала на месте, и вдвоем, среди незнакомых людей, им было хорошо и весело.

Но когда, видимо разыскивая Савченко, по коридору прошел в шубе и пыжиковой шапке Борис Похвиснев, Ася замолчала и отвернулась. Шилков не хотел ни о чем спрашивать, но Ася сама заговорила:

– Какой неприятный этот Борис. Скользкий какой-то, неестественный…

– Вы давно с ним знакомы?

– Не очень.

– А с Савченко? Вот с этим инженером?

– Его фамилия Савченко? Я и не знала… С ним – его зовут Львом Петровичем – меня познакомил Борис в Доме искусств. Один раз только его и видела, да вот сегодня…

– Они что – большие друзья?

– Не думаю. Савченко смеется над ним и даже, по-моему, презирает. Борис жаловался… Не знаю, почему они сегодня вместе.

– С Борисом вы поссорились?

Ася опустила голову, теребя поясок платья:

– Гадкий он… Мне вспоминать неприятно… Не надо…

* * *

Выходя из театра, Борис Похвиснев, запахивая шубу, спросил:

– Где же наши дамы? Все, наверное, уж в ресторане за столом сидят, а мы еще валандаемся…

Но Савченко спросил, в свою очередь:

– Ну что, друг, ваша студентка тю-тю? Теперь другому отдана?

Борис презрительно поморщился:

– Подумаешь, сокровище! Строит из себя недотрогу… Нам таких не надо, списываем таких по акту, как говорят в аптеке. Жаннет – это антик!.. Где они?

Савченко не унимался:

– Конечно! Глупая девчонка. Возни только много, а удовольствия мало… Но, знаешь, она – ничего! Что-то в ней есть азиатское… Глаза особенно. Она не монголка?

Но Похвиснев не замечал издевки. Он выжидающе поглядывал на двери и отвечал механически:

– Да нет, куда там! Русская… И фамилия у нее русская – Дробышева… А ну ее, серенькая студентка…

Савченко быстро переспросил:

– Как ты сказал? Как фамилия?

– Дробышева, говорю… Куда же дамы делись?.. Ах, вот они, наконец!

Борис бросился навстречу Татариновой и Васильевой, затем подозвал такси. Он открыл заднюю дверцу, пропустил Жаннет, затем, извинившись, втиснулся сам:

– Я – между дамами, как верный паж! Садитесь, Мария… В ресторан «Националь»!

Савченко сел рядом с шофером и всю дорогу молчал, хотя сзади много шутили и хохотали.