Текст книги "Паруса в океане"

Автор книги: Эдуард Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

30. Союз отверженных

Судно было собственностью адона Агенора. Астарту понравилось все, кроме резной рожи патека на носу.

Особенно поразил его подбор экипажа. Обычно финикийские кормчие стараются завербовать «самых-самых», то есть выделяющихся среди прочих силой или умением. На палубе Астарт увидел несколько матросов, явно не обладающих ни тем, ни другим.

– Анад Охотник, – кормчий указал на жидковатого паренька с длинной шеей и ногами-тростинками.

– Неужели он так удачлив, что его зовут Охотником?

– Наоборот. Звери всегда торжествуют, а его приходится всегда выручать то из ловчей ямы, то из мангрового болота. А чаще просто избивают охотники, которым он портит охоту.

Анад подошел к ним, поздоровался. Ни тени обычного у других подобострастия перед кормчим. Только почтение. Астарта удивило лицо Анада: комичный мясистый нос, огромный, словно чужой, рот, и совсем не юношеские, с грустинкой глаза.

– Это ты отвозил кормчих Альбатроса? – глаза Анада вдруг заискрились улыбкой, и весь он превратился в мальчугана из скоморошьего балагана.

– Ахтой будет рад узнать, что на свете есть более тощие, чем он, улыбнулся в ответ Астарт.

Адон Агенор потрепал Охотника по плечу:

– Говорят, ты глотаешь камни, чтобы ветер не сдул тебя с палубы?

Моряк с кистью в руке поскользнулся на свежевыкрашенной плахе и с шумом шлепнулся.

– Это Саркатр, – сказал адон Агенор, – узнаю по звуку: всегда громко падает.

– Ну если Фага брякнется, зажимай уши, – засмеялся Анад, – пойдет такой треск, что весь Левкос-Лимен помрет со страху.

Саркатр, недовольно хмурясь, разглядывал собственный бок, запачканный в ярко-желтую краску. Это был далеко не молодой плотный финикиец с густой проседью в темных волосах и бороде.

Повар Фага, человек очень подвижной, несмотря на чрезмерную полноту, поздоровался с кормчим и Астартом и, вытащив из ножен устрашающих размеров нож, ни слова не говоря, принялся соскребать с Саркатра густой слой краски.

Еще несколько матросов работали со снастями и обивали медью концы длинного рея. Под лучами солнца на досках пузырилась смола. Астарт подцепил на палец янтарную каплю и удивился:

– Не кедр?!

– Нет, Местная акация. Здесь на берегах Нижнего моря, как зовут северяне, и кедровой щепки не найти.

– У Альбатроса суда тоже из акации?

– Что ты? Альбатрос есть Альбатрос. Его суда из вавилонского кипариса и индийского тика. Из тика – хорошие суда, крепкие, но плавать на них одно проклятье: каждая заноза вызывает нарыв.

– Я слышал, что часто мореходы называют это море Красным. Отчего?

Кормчий пожал плечами.

– Может, оттого, что море окружено пустынями. Пустыни египтяне именую "красными землями". Ты ведь говоришь на их языке? А может, оттого, что весь западный берег заселен племенами с такой же красной кожей, как у египтян.

– Адон Агенор, кто вчера пел, когда…

Кормчий странно посмотрел на Астарта и, перебив его, крикнул матросам, что на сегодня работа закончена: надвигался знойный полдень. Затем все забрались под растянутый на кольях парус. Фага с помощью Анада разложил на циновках жареное мясо, фрукты, пшеничные лепешки. Объемистую амфору с вином выудили из-под днища корабля. Кормчий представил экипажу Астарта, и тот скупо рассказал о себе. Люди слушали его внимательно, и Астарт видел по их лицам, что они догадываются о его недомолвках.

И вдруг его осенило: к нему здесь так внимательны, потому что каждый из них имеет свои счеты с жизнью. И его, Астарта, поступки близки им по духу. Близки и адону Агенору, и грустному скомороху-охотнику, и загадочному Саркатру, чьи изнеженные, нервно подрагивающие пальцы совсем не похожи на пальцы трудяги-морехода, и неуклюжему забавному Фаге, и всем сидящим здесь.

– Ну, все свободны до завтра, – произнес кормчий, поднимаясь с циновки. – Астарт, твое место в трюме, такова воля Альбатроса. Не забудь надеть на руки цепь.

Астарт лежал на голых досках в трюме. В квадрате люка – ослепительный клочок неба. По обшивке шуршали невидимые тараканы. Ему было странно чувствовать в трюме иной запах, не кедровый, знакомый каждому мореходу с детства.

Заскрипели сходни. "Ахтой, наверное", – подумал Астарт. По ступеням осторожно спускалась женщина с рогатым систром в руках.

– Темно как! – по-египетски сказала она, и голос ее показался знакомым.

– Тебя прислал адон Агенор? – равнодушно спросил Астарт.

– Да, но я тебя не вижу.

– Передай ему мою благодарность. Уходи.

– Ты меня принял за рабыню? – Она засмеялась. – Я жена Агенора.

Астарт вмиг очутился на ногах.

– Прости мою грубость, госпожа.

– Теперь ты меня не прогонишь?

– Ты здесь хозяйка. Но зачем понадобилось приходить сюда? В такую жару?

Женщина села на ступеньку. Свет падал на ее львиноподобную прическу, перехваченную золотистым шнурком с кисточкой над переносицей. Узкая полоска белого шелка не скрывала медно-красную округлость плеч. Длинные ресницы прятали в своей тени почти все лицо женщины.

– Мой муж и господин сказал: тебе понравилась моя песня.

– Так это ты пела? Боги… почему по-египетски?!

– Это египетская песня.

– Нет!

– Почему ты кричишь? Стих этот – из древних папирусов, а мелодию сложили совсем недавно, лет десять тому назад в абидосском храме богини Хатор.

Она запела с середины песни:

Хоть в Сирию меня плетьми гоните…

Астарт спустился на пол у самой кромки света. Женщина продолжала петь без слов. И вдруг замолчала.

Тихо шуршали тараканы. Женщина боялась нарушить тишину.

Астарт беззвучно рыдал, опустив голову. Женщина растерялась. Такой мужественный с виду мореход, и вдруг…

Страшное зрелище – мужские слезы. Чужая боль передалась египтянке. Она отбросила систр, прижала голову Астарта к своей груди, готовая тоже разрыдаться.

– Зачем же так? – шептала она, поглаживая, как мать, его волосы, все приходит и уходит, и нельзя оставлять горечь в сердце. Ты ведь молод, и твоя любовь вся в будущем. Любая женщина будет счастлива, если ты ее полюбишь. Ты должен радоваться жизни…

Астарт слышал ее шепот, стук чужого сердца, чувствовал прикосновение ее рук. И вдруг ему захотелось увидеть ее глаза. Он повернул ее к свету.

– Нет. То были совсем другие глаза: овальные, казалось, заполняющие чуть ли не пол-лица, – глаза египетской женщины.

– Спасибо, госпожа. Еще никто на свете, кроме нее, не мог так…

Она постаралась перевести разговор на другое, и Астарт пошел ей навстречу.

– Я видела тебя вчера. И я хочу, чтоб ты любил моего мужа и господина. Он хороший человек, но безрассуден. Его считают первым смельчаком, он дорожит этим.

– Наоборот, адон Агенор показался мне самым хитроумным из кормчих. Ведь никто не догадался надеть корзину на голову.

– Какую корзину?

Астарт рассказал, и женщина долго смеялась.

– Дружи с ним, Астарт, видишь, я знаю твое имя. Думаешь, Альбатрос зря вас свел вместе? Все же видят, кто ты такой.

– Кто же я? – насторожился Астарт.

– Как тебе сказать… с головой на плечах, но бунтарь. Так ведь?

– Это слишком лестно. Ты же меня не знаешь.

– Кто не слышал о первом шофете Тира?

– Но его же боги превратили в мышь?

Женщина улыбнулась.

– Говорят, ему и боги нипочем.

Астарт вновь помрачнел.

– Они рассчитались со мной сполна. Они и щадят меня до сих пор, чтобы голос моего сына вечно терзал мой слух.

– И ты здесь…

– Да! Ливия бесконечна, может, найдется другой мир, где можно будет укрыться от всевидящего неба. Бегу от прошлого и такого же будущего, бегу от людей, которые терпят великие бедствия, но прославляют свой заколдованный круг страданий. И попробуй открыть им глаза…

– Каждый из людей, обласканных моим мужем и господином, – тоже беглец от жизни. Редко у кого из них есть семья, а друзей они обрели лишь здесь, среди таких, как сами. Вот Саркатр. Он поэт и музыкант. Но с сединой обрел мужество и не захотел прославлять сильных, которым служил. Поэтому покинул Финикию. Старшина гребцов, Рутуб, долго скитался по тюрьмам Карфагена, Гадеса и Тартеса, был пиратом…

– А твой муж?

– Он из очень богатой семьи. Царь Итобаал подарил ему в день совершеннолетия пурпур со своего плеча. Он связал жизнь с человеком, которого полюбил, хотя все были против. Агенора лишили наследства, придворной должности, сана. Вот тогда-то он окончательно стал кормчим.

– Тот человек – это ты, госпожа? Как твое имя?

– Меред.

– Теперь вы счастливы? – тихо спросил он.

– Я преступила закон, – ответила она, – моим мужем стал чужеземец, фенеху. Поэтому мои боги хотят лишить нас радости: у нас нет детей.

"Даже эти люди несчастны. О злое небо, я проткну тебя!"

Жар пустыни все больше чувствовался и здесь, в трюме. Дышать стало трудно.

Песчинки с тихим шорохом сыпались сверху – словно невидимые существа шептались в темноте.

Астарт поцеловал руки египтянки. Она провела ладонью по его лицу и коснулась губами его глаз.

– Я буду молиться за вас обоих. Люби моего мужа, он стоит того. Только мужская любовь еще чего-то стоит в этом мире. Он поверил тебе в тот миг, когда ты услышал мою песню…

– Меред, я буду ему другом.

31. Дурное знаменье

После многодневного неистовства знойный хамсин заметно начал слабеть, предвещая день отплытия.

Корабли, вытащенные на берег, стоически переносили песчаные атаки пришельца из далекой Сахары. Но люди уже не прятались по домам. Оживление царило в Левкосе-Лимене, египетских воротах на Красном море. Огромные караваны из Копта и Фив навезли горы товаров для торговли с Пунтом и Южной Аравией. Египетские солдаты разместились походными лагерями вокруг городских стен в ожидании выхода в море. Египетский купец не отваживался оставаться один на один с арабами и финикийцами. На палубах египетских унирем часто можно было видеть воинские значки и бунчуки.

Но особенно было оживленно в последние дни хамсина в финикийских кварталах. Многодневное сидение в городе сгладило боль предстоящих разлук, матросы пили вино, готовили снаряжение и с нетерпением ждали северного ветра. Все разговоры сводились к одному: море, Ливия, Великое Плавание. Одних манила неизвестность, других – награда фараона, третьих возможность торговать там, где еще никто не торговал изделиями обетованных земель.

Наконец Альбатрос объявил день жертвоприношений Мелькарту. Финикиец, отправляясь в путь, был обязан ублажить своего вампира.

Экипажи собрались у кораблей. Из трюмов вынесли бронзовые жертвенники и разожгли огонь. Местные жрецы лили в пламя ароматные масла и пели молитву Пылающему.

Астарт, зная обряд, отделился от толпы матросов и направился в сторону города. Он не хотел видеть, как кормчие начнут кромсать жертвенных рабов. Пробираясь сквозь густую стену зевак, он вдруг увидел, что к жертвенникам подводят быков. Быки вместо людей – несомненного влияние на культ хананеев чужих обычаев. Астарт удивился столь необычному нарушению традиций Ханаана.

– Ты почему не с ними? – услышал Астарт.

Меред стояла в пестрой кучке своих служанок, кутаясь в темное покрывало. Отсюда, с небольшого холма, хорошо было видно все зрелище жертвоприношений.

– Не хочу раздражать быков, – ответил он, подходя ближе. – Неужели Альбатрос тоже возьмется за нож?

– Он первый это сделает.

Ветер рванул тяжелое покрывало, и Астарт увидел ослепительно белый шелк, плотно облегающий тело. "А она даже очень хороша, – с теплотой подумал он. И тут он вспомнил, откуда знает ее имя.

Лет пять-шесть назад купцы разнесли по всему свету весть, потрясшую саисский Египет: красавица Меред из свиты "супруги бога Амона" Шепенопет Второй оставила в фиванском храме одежды девственницы и взошла на финикийский корабль. Ее мужем стал Агенор, к тому времени полунищий кормчий, с позором изгнанный из Финикии. Меред потрясла всех еще и тем, что она была признана второй «дочерью» "супруги бога". Первой дочерью" являлась престарелая сестра фараона, носящая имя богини – Нейтикерт.

Финикияне запели торжественный гимн. Альбатрос в развевающихся одеждах подошел к жертвеннику. Жрец подал ему освященный нож и поспешно отбежал в сторону. Два матроса сняли цепь с рогов большого черного быка. Издали казалось, что бык высечен из скалы.

Старец твердым шагом подошел к самой бычьей голове. Животное было настроено миролюбиво, и грозные рога смотрели вверх. Альбатрос медлил.

– Читает молитву, – сказал Астарт.

И вдруг старый кормчий выбросил вперед руку. Бык взревел, рванулся, но удар был точен. Громадная туша рухнула, едва не придавив старика.

Меред не вскрикнула, не охнула, как ее служанки. В этот миг глаза ее были суровы. Впрочем, она смотрела поверх матросских голов куда-то, где белесая лазурь моря переходит в такое же белесое, выцветшее небо.

– Госпожа видела, как хананеи режут у себя на родине в дань Мелькарту?

– Да. Я ведь была и в Тире, и в Сидоне.

Кормчие последовали примеру старца. Саркатр и Рутуб вцепились в рога животного, такого же крупного и черного. Агенор выбрался из общей массы мореходов и, взяв из рук жреца нож, легко и непринужденно подошел к быку. Маленькая фигура кормчего казалась хрупкой и беспомощной перед черной громадой.

Агенор читал молитву, касаясь грудью настороженной бычьей морды. Тянучая слюна с мягких губ животного приклеилась к его одежде. И в этот момент другой кормчий всадил нож в загривок своего быка и тут же повис на рогах. Обезумевшее от боли животное швырнуло его через себя, по счастливой случайности не распоров живот. Хор смешался. Матросы бросились к постройкам, давя друг друга.

– Позор! – кричал Альбатрос, потрясая кулаками.

Раненый бык полосонул рогами подвернувшегося на его пути быка Агенора, происходящее всполошило остальных животных.

Астарт увидел мчащуюся прямо на него черную фыркающую громаду. Поддев на рога запутавшуюся в юбках женщину, бык резко остановился и тут же рывком сорвался в стремительную атаку.

Астарт ждал с мечом в руках. За его спиной оцепенели Меред и ее служанки.

– Мой муж… – услышал он и бросил быстрый взгляд в сторону. Агенор был в самой гуще.

Какой-то смельчак несся верхом на коротконогом быке, с крупными бело-черными пятнами, словно намалеванными на его боках. "Анад!" Был делал дичайшие прыжки, и матрос чудом держался, вцепившись в бурый от крови загривок.

Черный бык, мчавшийся на Астарта, вдруг переменил направление и сбил пятнистого с ног ударом рогов в мясистый круп. Анад взвился в воздух.

И тут Астарт опять увидел Агенора: тот хладнокровно подпирал ногой древко копья, острие которого все глубже проникало в тело наседающего, хрипевшего в предсмертной ярости животного.

Меред была уже спокойна. На холме осталось всего несколько человек. Остальные укрылись за стенами, как от набега кочевников. "Она, наверное, гордится им", – Астарт опять отыскал Агенора. Кормчий неторопливо шагал, что-то объясняя помятому трясущемуся жрецу. Последний бык упал на колени, пронзенный чьим-то копьем. Весь песчаный пляж перед кораблями был усеян головными уборами, праздничными лентами, обрывками юбок и туник.

Около десятка раненых мореходов дополняли картину.

– Плохое предзнаменование, – сказал Агенор, взобравшись на холм.

– Даже бык не желает быть жертвой. – Астарт обнаружил у себя в руке меч и, не глядя, бросил его в ножны.

Сильно хромая, подошел Анад, и даже уши его заалели от восторга.

– Настоящая битва!

– После этого ни один жрец-фенеху не выйдет с вами в море, – сказала вдруг Меред, следя по лицам, как они воспримут ее слова.

– Лучшего и не надо, – пробормотал Астарт.

Мимо проковылял подавленный гневный Альбатрос, повторяя:

– Позор! Боги смеются над нами…

– Как же без жрецов? – испугался Анад.

– Будет у нас жрец, – успокоил кормчий. – Альбатрос ждет кого-то с последним караваном из Таниса.

– Перед отплытием прошу всех в дом моего мужа и господина! – сказала Меред с легким поклоном обществу.

32. Эред в Бубастисе

Не баловала судьба Эреда, привык он к трудностям и лишениям. Однако, оставшись один на ливийском берегу, он почувствовал: так трудно ему еще не было. Он сильно страдал он незнания языков, из-за своей застенчивости и замкнутости. И еще не давали покоя мысли об Агари.

Он бродил из города в город, из поселка в поселок, хмурый, потерянный, вечно попадая в сложные переплеты, натыкаясь на людей злобных или нечестных. Он зарабатывал на пропитание тем, что рыл колодцы в селениях киренских греков, стерег овец у князька насамонов – богатого североафриканского племени, смолил лодки и плел канаты на верфях пунийцев и египтян. Побывал в богатом оазисе Сива, где жили набожные и суровые аммонии, чуть было не ушел вместе с ватагой разноплеменных авантюристов искать таинственный город эфиопов Магий, слушал в корчмах россказни мореходов и бродяг Сахары о племенах неведомых атлантов, полудиких эгипатов, блеммийцев, гамфасантов, сатиров, гимантоподов… Сахара еще не была пустыней, хотя со стороны Египта постепенно надвигались пески, и могла прокормить множество племен и народов.

Прошло много времени, прежде чем финикиец опять увидел мутные воды Нила, взбухшие в паводковом оживлении, несущие вывороченные с корнями деревья, горы мусора и болотную зелень. Когда-то, расставаясь, Астарт посоветовал ему идти в Левкос-Лимен: там живут хананеи и там он, Эред, будет в безопасности – не достанут ни тиряне, ни карфагеняне. Но что ему делать в неведомом Левкосе-Лимене без Агари, без Астарта, без Ахтоя?

На пути в Левкос-Лимен он не смог не заглянуть в ненавистный для него Бубастис: Бубастисский невольничий рынок был одним из крупнейших в Египте.

Город встретил Эреда прохладой садов, журчанием вод в многочисленных каналах, воплями мусорщиков и мелких торговцев.

Невольничий рынок раскинулся на берегу канала среди старых желтеющих пальм и кряжистых ив, полоскающих свои ветви, похожие на женские локоны, в мутных водах.

Пришедших на рынок вначале встречали орды цирюльников, массажистов, уличных лекарей, розничных торговцев, которых в Египте называли шунами. Они пронзительными гортанными криками зазывали клиентов и расхваливали товар.

Старый, тощий, обожженный солнцем жрец низшего разряда в одной набедренной повязке сидел у глинобитного забора и продавал стеклянные флакончики с маслом клещевины – слабительным средством. В Египте считали, что все болезни происходят от переедания, и поэтому регулярно, на третий день каждого месяца прибегали к слабительному.

На циновке у суетливого цирюльника сидел воин-наемник неопределенной национальности; у ног его была брошена груда доспехов и оружия. Цирюльник брил ему голову бронзовой бритвой, наемник сидел терпеливо, вслушиваясь в тонкий звон бронзы, прикрыв глаза. Тут же неподалеку другой мастер бритвы и помазка совершал обрезание визжащему от боли и страха мальчугану. Слепая старуха продавала глиняные кувшинчики с целебным финиковым вином.

Чернобородый неказистый грек, одетый, как египтянин или ливиец, в короткую юбочку, восседал на пирамиде промасленных и залитых гипсом бочек и на всех языках Средиземноморья предлагал чужестранцам и "правоверным подданным величества царя Верхнего и Нижнего Египта" купить сыр, которым питаются боги на Олимпе: сыр соленый и несоленый, с вином и медом, твердый и мягкий, сыр копченый и сыр, высушенный на солнце…

Привлеченные криками, к нему подходили египтяне и иностранцы, живущие в Египте, толпились у раскрытых бочек, выбирая сыры по вкусу, их обслуживали молодые подручные грека.

Заметив в толпе внушительную фигуру Эреда, чернобородый прихлебнул из огромного сосуда, стоявшего на самой вершине пирамиды, и крикнул ему, путая финикийские и еще какие-то слова, никогда не слышанные Эредом.

– О храбрый муж, слава богам, прибой судьбы выбросил тебя к моим бочкам, но не сыр тебе нужен, я сразу вижу, и не кикеон – напиток богов… Я знаю, что тебе нужно, подойди ближе, и ты всю жизнь будешь целовать мои ноги, возносить хвалу богам. Заинтригованный Эред приблизился. Грек соскользнул на землю и из висевшей на дереве сумы извлек груду кореньев.

– Нет, и это тебе не нужно – сладкий корень от кашля. А вот белена и дурман, собранные в Вавилонии. Нет, нет, ты послушай, собирают их ночью, высушивают в тени, выдерживают в хранилище, двери и окна которого выходят на север… Неужели не купишь?

– Хорошей тебе торговли, купец, но белена мне не нужна. Скажи мне лучше…

– Да видят боги, для такого могучего мужа мне не жалко… – Он опять запустил руку в суму, поискал и вытащил на свет глиняный сосуд, заткнутый деревянной пробкой, – мне не жалко вот этого чуда из чудес – средство от облысения!..

– Не нужно мне… – сопротивлялся Эред.

– Не тебе, так твоим друзьям, родственникам, родственникам друзей и друзьям родственников!

– Скажи мне, купец…

– О видят боги, все скажу, только купи это чудо, замешенное на жире льва, гиппопотама, змеи, кошки и каменного барана! Стоит только втереть в кожу головы… Это тебе не какая-то касторка, которой мажутся бедняки…

Эред было уступил, чтобы расположить к себе этого пройдоху; ему нужен был посредник для разговора с работорговцами, но чернобородый загнул непомерную цену. На эти деньги можно было бы купить добротную египетскую унирему или стадо баранов.

Видя, что с Эреда нечего взять, грек произнес что-то по-египетски, и цирюльники, лекари, их клиенты, торговцы, нищие – все засмеялись, разглядывая Эреда.

Эред вздрогнул, как от пощечины, по лицу забегали желваки. Он неожиданно прыгнул и поймал шустрого грека за шею.

– Ну-ка, уважаемый, переведи мне, что ты сказал?

Их обступила толпа. Молодые приказчики купца побежали звать на помощь – тут же появился страж порядка, полуголый измученный маджай в старых, стоптанных сандалиях. Откуда-то набежали вездесущие мальчишки. Толпа была в восторге от того, что два чужеземца сцепились и вот-вот в ход пойдут ножи.

Но грек сдался.

– Ты хотел что-то спросить у меня, финикиец? – проговорил он с натугой, тщетно пытаясь разжать железные пальцы Эреда.

– Пойдем со мной, – сказал Эред.

– С большой радостью, только не дави мне шею, она и так у меня тонкая. Хочешь, мы будем пить с тобой кикион, напиток богов?

Эред выбрался из толпы и пошел по невольничьему рынку, обняв за плечи грека, словно тот был его лучшим другом. Маджай потерял к ним интерес, сел на берегу и, не снимая сандалий, спустил ноги в воду.

Рабы стояли на солнцепеке связками по пять-десять человек. Каждый пятачок тени был занят работорговцами и их клиентами: они беседовали, пили вино и пиво, спорили или считали слитки серебра. И только для самого ценного товара – искусных мастеров и юных девушек – нашлось место в тени у хозяйских помостов.

Рабы стояли утомленные, понурые. Не привыкший к африканскому солнцу белокожий сабинянин неожиданно пошатнулся и упал. На него набросились надсмотрщики, потом, видя, что побои не помогают, оттащили к каналу и принялись отливать водой.

Среди рабов, выставленных на продажу, были только чужеземцы – рослые и рыжеволосые арамеи, кривоногие, мускулистые мидяне, привыкшие к бешеным конским скачкам без седла, тяжеловесные, огромные ассирийцы, которых продавали по самой низкой цене – в Египте их не любили, стройные черноволосые филистимляне и низкорослые крепыши сирийцы, потомки знаменитых хеттов, память о которых хранилась в Египте со времен великих походов Рамсеса…

Измученная солнцем женщина с ребенком на руках – по облику и выговору ассириянка – отгоняла от ребенка мух пучком ивовых ветвей и умоляла прохожих:

– Купите нас, мусри.[3]3
  мусри (ассирийское) – египтяне


[Закрыть] Купите нас…

Для Эреда было тяжкой мукой бывать на невольничьих рынках: прошлое еще жило в нем.

– Ты заметил, финикиец, они своих совсем мало продают, – болтал без умолку грек. – У них чтут старые законы, особенно законы Хуфу и Бакнеренфа. Фараон Бакнеренф, сказывал мне один начитанный шун, еще полтора столетия назад запретил частным лицам обращать в рабство должников-египтян.

– Хороший закон, – вздохнул Эред и рассказал купцу, что ищет финикиянку по имени Агарь, затем попросил его поговорить с работорговцами, может, кто-нибудь подскажет, где она.

– И ты думаешь на самом деле отыскать ее? – изумился грек.

– Ищу…

– Таких дурней на свете больше не сыщешь. Вон сколько девушек и женщин, а подавай ему Агарь. Воистину боги наделяют умом, или силой. Если тебе не поможет старуха Ноферхонх, значит, в подлунном мире никто тебе больше не поможет.