Текст книги "Паруса в океане"

Автор книги: Эдуард Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

40. Страна Зинджей

Неистово ревели африканские пингвины, рокотал прибой. Низкое, тяжелое небо грозило обрушить на землю потоки теплого ливня. Лодка разведчиков Агенора пробиралась вдоль грозных скал, купаясь в брызгах прибоя.

– Можно подумать, что Шартар-Дубина прячется в скалах, – сказал Анад, поражаясь тому, что в Ливии пингвины кричат ослиными голосами.

В лодке сидело человек десять добровольцев. Астарт правил кормовым веслом.

– Навались! – крикнул он и направил лодку в узкий проход, открывшийся в скалах.

Среди скал появились купы раскидистых деревьев – мохнатые стволы, густой подлесок из кустарников и низкорослых деревцев с огромными перистыми листьями.

Мореходы пересекли спокойную бухту (океанский вечный прибой остался за грядой скал) и вышли на берег. Рутуб и два матроса остались в лодке, остальные полезли по крутому откосу.

С высоты утеса финикиянам открылась лесистая долина. Необозримое море зелени прерывалось зеркалами озер. Несколько травяных конусов приютилось на опушке пальмовой рощицы совсем неподалеку.

– Должно быть, хижины, – сказал Астарт.

– Слава богам, наконец-то люди! – воскликнул растроганный Фага. – Я было решил, что в стране зинджей нет ни одной живой души.

Разведчикам предстояло подыскать удобное место для двух-трехдневного отдыха всех экипажей.

Астарт поднял на конце копья яркий клочок ткани – сигнал флотилии, стоявшей под защитой каменистого островка, о том, что видит деревню. Несмотря на довольно большое расстояние, до них донеслись крики радости: деревня – это свежие овощи, фрукты, пальмовое вино, питьевая вода, мясо.

Запомнив направление, Астарт и его спутники углубились в царство зелени и сразу же наткнулись на широкую тропу.

Раскаты грома потрясли небо, хлынул яростный ливень. Лес наполнился густым неумолчным гулом. Хананеи упрямо шли вперед по щиколотку в воде, используя щиты вместо зонтов.

Вскоре тропа исчезла – перед мореходами разлилось обширное болото, оказавшееся деревенской площадью. Несколько хижин смутно выделялось в сером плотном потоке струй. Мореходы бросились к ближайшей, но Фага вдруг вскрикнул и, наклонившись, стало что-то искать в мутной воде. Он медленно разогнулся, подняв со дна за руку неподвижное тело.

– Женщина, – прошептал он и боязливо оглянулся.

Труп был сильно порчен червями и сыростью, но все же можно было разглядеть груди и сильно вытянутые мочки ушей с раковинками вместо серег.

Астарт заглянул в черный проем, одновременно служивший дверью и окном в туземной хижине: и здесь были трупы.

Разведчики обыскали все селение, но не нашли ни одного живого человека. В последней, наполовину сгоревшей хижине наткнулись на свору объевшихся мертвечиной вислоухих красношерстных собак. Не в силах подняться, собаки скалили клыки и глухо рычали.

Эред выудил в воде надломленную рогатку с длинным черенком и обрывком волосяной веревки.

– Да, – подтвердил Астарт его догадку, – арабы. Египтяне надевают на рабов колодки, сабеи – вот такие рогатки на шеи, а руки привязывают к черенку.

Ливень кончился внезапно, и солнце заискрилось в каплях, гирляндами повисших на листьях и рваных краях травяных крыш.

Разведчики увидели остатки заброшенного размытого огорода и развалины каких-то сооружений.

– Похожи на медеплавильные печи, – заметил кто-то.

Вода медленно убывала, обнажая трупы, разбросанные сосуды из глины и заиленные долбленые колоды, неизвестно для чего предназначенные.

– Чего тут еще ждать, – голос Анада вывел тирянина из задумчивости.

– Да, конечно, – Астарт окинул последним взглядом невеселую картину, и солнечный, ослепительный блеск показался неуместным, – нужно возвращаться.

После нескольких дней плавания вдоль обезлюдевшего побережья хананеи высадились в устье небольшой реки. Над манграми взвилась узкая лента белого дыма.

– Люди! – заорал Анад. – Сигнальный дым!

Разведчики брели по грудь в жидком иле, спеша, моля богов, чтобы путеводный дымок не исчез. Вокруг – островки из переплетений воздушных корней, деревья будто поднялись на ходулях, спасаясь от грязи. Пучеглазые рыбешки шлепались в тонкий слой воды над илом при приближении людей.

Наконец выбрались на твердую почву и, оставляя в траве грязевые дорожки, устремились вперед, навстречу неизвестности.

Зловещие звуки африканских тамтамов прогнали всю радость. Разведчики остановились, тревожно прислушиваясь. "А вдруг они примут нас за сабеев?" – пришло на ум многим из них. Грозная музыка джунглей надвигалась со всех сторон. Мекал увидел прямо перед собой сидящего на дереве чернокожего воина со страшно расписанным лицом.

– А-а! – закричал юноша.

Негр метнул копье. Кто-то из разведчиков упал. Со всех сторон появились дикие маски, расписанные белыми, красными и синими полосами. Хананеи, сбившись в кучу, отступали к манграм, прикрываясь щитами. Неожиданно Анад провалился в яму, не успев даже крикнуть. На дне ямы был вбит острый короткий кол, обмазанный чем-то липким и дурно пахнущим. Анад начал поспешно рыть ступеньки в стене, чтобы вылезти. Он панически боялся рассерженных ливийцев и благодарил богов, что не напоролся на кол. Выбравшись из ямы, он тут же провалился в другую, еще более глубокую и с кольями на дне, покрытыми водой. При падении он сильно повредил ногу. "Не выбраться!" – пронзила ужасная мысль. Анад похолодел: ведь никто не видел, куда он исчез.

Боевой клич вырвался из сотен глоток. Хлюпающие, чавкающие звуки удалялись. Разведчики скрылись в мангровых зарослях. Над ямой склонился чернокожий воин в боевой раскраске. Негр и финикиец долгое мгновение разглядывали друг друга. "Ударит копьем", – подумал Анад, покрываясь холодным потом. Но ливиец подал руку. Анад растерялся. Когда финикиец выбрался из ямы, его обступило множество раскрашенных воинов.

– Я не сабей, – сказал финикиец.

Один из воинов, высокий и мускулистый, с ожерельем из змеиных голов на груди, что-то громко произнес и показал пальцем на пленника.

"Убьют!" Анад решил дорого отдать жизнь. Он вырвался из кольца, встал в боевую стойку, прикрыв левый бок щитом, выставив вперед меч.

Тот же воин указал копьем в сторону мангров и долго что-то говорил Анаду. Тот в конце концов понял, что путь для бегства открыт, и припустил во весь дух. Вдогонку ему не кричали и не свистели, как бы обязательно поступили цивилизованные хананеи.

Узнав о приключении Анада, Астарт глубокомысленно заметил, что поступок ливийцев говорит о их разумности и доброте.

41. Медуза

Несколько дней и ночей плыли вдоль скалистых рифов, не рискуя приблизиться к берегу. Но издерганные, полуголодные люди требовали отдыха, и адмирал в конце концов согласился устроить лагерь на небольшом островке, поросшем буйным леском.

Корабли пристали к берегу, утопив носы с патэками в густой прибрежной зелени, опутанной лианами и расцвеченной охапками и гроздьями ярких цветов. Настороженные, готовые ко всему, ступили на остров мореходы, обыскали его. И мирной, желанной музыкой зазвучали топоры, загудело пламя в кострах.

Темнота стремительно окутывала море и берег, усиливая страх финикиян перед неизвестностью. Адмирал распорядился от каждого экипажа выделить часовых и расставить их по береговой линии острова, чтобы беда не могла нагрянуть нежданно.

Астарт, Эред, Агенор и мореходы сидели у костра, стреляющего в небо искрами, с недоверием смотрели на котел, в котором варилось мясо морской черепахи. Фага нашел ее на отмели полуразложившейся, но уверял, что доведет до съедобного состояния. Правда, на кораблях еще оставалось зерно и вяленая рыба. Но рыба за многодневное плавание осточертела, да и от сырости в ней завелись черви. Зерно предназначалось для сева, и Альбатрос пообещал оторвать голову тому, кто посягнет не неприкосновенный запас. К их костру подошел злой, взвинченный Медуза, которому выпала доля быть старшим среди дозорных.

– Кого вы послали в дозор? – едва сдерживаясь, проговорил он. – Кого?

– Анада, – сказал Агенор. – У него острый глаз и охотничий слух.

– Клянусь небом, вы послали жалкого, глупого мальчишку, чтобы самим не идти!

Он уставился на Астарта.

– Я пойду, – произнес Эред, почуяв неладное, и начал собираться.

– Медуза меня ловит на крючок, – насмешливо заговорил Астарт. Покажи-ка нам, Медуза, свои сандалии.

– Может, тебе что другое показать? – взорвался Медуза, сжимая устрашающих размеров кулаки. – Кто ты такой, тирянин? Не много ли на себя берешь?

– Не перестанешь орать… – Астарт встал перед налившимся кровью Медузой, широко расставив ноги, – я тебя заткну – век не откупорят. Думаешь, не знаю, что ты попросил Ораза написать мое имя на подметках твоих сандалий? Я знаю этот египетский обычай – ты хочешь попрать мой дух и наслать на меня беды.

Медуза начал топать, отпечатывая на влажном песке рисунок подошвы, приговаривая:

– На! Еще на! И еще…

И пошел, оглядываясь с победным пламенем в глазах.

– Я пойду вместо Анада, – сказал Эред, останавливая за руку Астарта, и повторил твердо и хмуро: – Я пойду!

– Они подумают – я струсил! – воскликнул Астарт в сердцах.

– Пойдет Эред, – подал голос Агенор.

– Принесу пожевать, когда будет готово! – крикнул вслед Эреду румяный и озабоченный Фага. – Если Медузой к тому времени не закусишь…

Мореходы рассмеялись, не подозревая, как близок Фага к истине.

Эред догнал Медузу уже в зарослях – сквозь стену листвы с трудом пробивались отсветы костров – и схватил его за руку.

– Ты!.. Ты!.. – рассвирепел тот. – На кормчего! Да видят боги.

Эред сдавил руку Медузы, приговаривая сквозь зубы:

– Я всегда молчал. Я всегда был покорен и покладист. Но сегодня… сегодня ты сожрешь свои сандалии вместе с ремешками и грязью на подметках. И поклянешься Ваалом, что никогда… никогда не причинишь зла Астарту.

Медуза рычал, повизгивал, бранился, затем вспомнил о ноже и выхватил его свободной рукой. Но Эред с такой силой тряхнул его за шиворот, что кормчий потерял всякую способность сопротивляться.

– Ладно, – прохрипел он, – пусти, я согласен… Больно! Да отпусти ты мою руку. Клянусь Ваалом, я все сделаю!..

– И сандалии съешь?

– Да! И сандалии!..

Эред оттолкнул его.

– Ешь.

Медуза лежал в траве без движения.

– Ты поплатишься, Эред, – прошептал он не шевелясь. – Видят боги…

Эред наклонился, нашел его ноги, рывком содрал сандалии, порвав при этом ремешки. Медуза охнул и проворно пополз на четвереньках на свет костров.

Эред засмеялся и забросил сандалии в море.

Отыскав Анада, он отправил его в лагерь и принялся осваиваться на своем сторожевом посту – огромном поваленном дереве, крона которого терялась где-то в темноте. Он расхаживал по стволу, поражаясь его размерам, нашел дупло: ткнул в темень мечом – оттуда вырвалась с жуткими воплями стайка каких-то зверюшек и рассыпалась по ветвям. Дупло походило на пещеру. Эред прикинул: здесь может спрятаться от дождя добрая половина экипажа биремы.

Устроившись на трухлявом своде дупла, он весь обратился в слух. С трудом пробивались сквозь зеленую стену леса голоса мореходов у лагерных костров. Более отчетливым был звук точильного камня о меч: кто-то с остервенением выправлял зазубрины на лезвии, получив, видимо, нагоняй за плохое состояние оружия от кормчего или от самого Альбатроса. Громко квакали лягушки. Кто-то постанывал и вздыхал в листве над головой Эреда. Кто-то плескался в темной заводи. Откуда-то из глубины леса прилетел протяжный угрюмый вой. Ночная птица? Слаженно пели неугомонные цикады. Во влажном остывающем воздухе носились крупные светляки, словно запутавшиеся в листве звезды. Пахло морем, гниющей древесиной, свежей травой, цветами. Малейшее дуновение бриза меняло запахи, приносило с острова новые, перемешивало их, насыщая ими липкую, тяжелую темень. Звуками и запахами ливийской ночи можно было любоваться, как красками моря на закате, как песнями Саркатра…

И вдруг сквозь восторг ливийской ночи пробилось острое чувство тоски. Эред вспомнил Финикию – и не закованные в камень пристани Тира, не сень храмов и не базарную толпу, а почему-то убранные поля ячменя, холмы, аккуратно разлинованные террасами полей, крестьянскую хижину на вершине холма, с увитыми виноградными лозами стенами и крышей. А рядом с хижиной старую, звенящую на ветру перистыми листьями, финиковую пальму, в тени которой такая же старая, усыпанная плодами, яблоня. Вдали – зубчатая гряда гор, разорвавшая синюю ткань неба… Эта волшебная картина, увиденная им в далеком детстве в окрестностях Тира, грезилась ему и в саманном жилище скифа, и в Бубастисской тюрьме, и в море… Эред тяжко вздохнул, глаза его повлажнели. Вдруг словно молния пронзила его мозг: а как же Агарь? Он о ней и не вспомнил?! И почувствовал себя прескверно. Попытался представить ее лицо и не смог…

Затрещали ветви, послышались грубые голоса – из лесу вырвалась дюжина факельных огней, осветив погруженный в воду ствол дерева, лесной мусор на поверхности лагуны, носившихся с тревожным писком пичуг.

– Дохлая большая рыбина! – услышал Эред усталый и злобный голос Медузы. – Мы знаем, ты здесь, и от нас тебе не скрыться. Хоть сдохни, хоть вползи морским червем в ил, хоть набей свое брюхо камнями и уйди на самое дно океана…

Эред понял, что пришли его последние мгновения: Медуза не остановится ни перед чем. И страх захлестнул его. Но тут же его бросило в жар: Астарт! Они могут убить спящего Астарта! Они обязательно убьют спящего Астарта, после того как расправятся с ним, с Эредом!

Он спрыгнул с трухлявого свода дупла-пещеры и неожиданно появился перед опешившим замолкшим тотчас Медузой.

– Не успев дать клятву, ты ее нарушил, – с ненавистью проговорил Эред, – ты поклялся Ваалом. И будь я проклят, если Ваал тебя не покарает!

Медуза, опомнившись, выхватил из чьих-то рук копье, но Эред опередил его. Страшной мощи удар обрушился на Медузу, мореходы услышали хруст шейных позвонков. Тело медленно сползло с древесного ствола и плюхнулось в заколыхавшиеся небесные звезды и лесной мусор…

42. Курс на преисподнюю

Дождливый сезон подходил к концу. Ливни все реже полоскали палубы, все чаще сияло жаркое солнце. Муссон превратился в потерянно рыскающий слабеющий ветер. Адмирал торопил гребцов. Ему не нравились берега страны зинджей. Здесь нельзя спокойно вырастить урожай: чернокожие озлоблены сабейскими работорговцами, и он стремился дальше на юг. К тому же адмирал боялся встречи с флотом сабеев. Судя по опустошенным селениям, у сабеев в этих водах было много кораблей и солдат.

Однажды в предрассветном тумане корабли хананеев едва не столкнулись с флотом работорговцев. Потребовалось все искусство старого кормчего, чтобы незаметно провести огромную трирему между коралловой глыбой рифа и сабейским парусником, стоявшим на якоре. Укрывшись за скалистым мысом, Альбатрос вызвал Астарта и Агенора.

– Мне нужен арабский кормчий, – сказал он.

– И ты принесешь его в жертву? – спросил Агенор, глядя себе под ноги.

– Это мое дело, – нахмурился старик.

– Тогда пусть Ораз и Скорпион совершают подвиги! – произнес Астарт.

– Не дерзи! – прикрикнул Альбатрос. – Не уважаешь мое звание, так уважай седины.

Астарт промолчал.

– Хорошо, обещаю отдать его вам, когда он мне будет не нужен, согласился после долгой паузы старец.

Агенор и Астарт сели в двухместную лодку.

– Адон, ты бы остался, – Астарту неудобно было говорить эти слова, он боялся обидеть друга, – да и лодка на троих не рассчитана. Кому-то придется лезть в воду, а вдруг акулы и косатки?

– Не хитри, – улыбнулся кормчий, – сам же прекрасно знаешь, что вдвоем нам проще это сделать.

У самой воды туман был настолько плотен, что сабейский парусник обнаружили, когда нос лодки ударился о кормовое весло.

Астарт бесшумно взобрался на площадку кормчего. Полупалуба не доходила и до первой мачты. Судно было до отказа заполнено невольниками, прикованными целыми связками к скобам в бортах. Мужчины, женщины, дети. Многие спали. Некоторые молча смотрели на Астарта. Молодая женщина, поразительно похожая на Меду, одну из чернокожих наложниц фараона, загремела цепью, пытаясь переменить неудобную позу. В густом молоке тумана уже были видны верхушки мачт, обитые позеленевшей от сырости медью. Над судном пронеслась молчаливая тень какой-то птицы.

Астарт свесился к воде и шепотом сказал Агенору, чтобы тот подплыл к якорному канату на носу. Потом, балансируя по кромке борта, он достиг середины судна и по доске над головами невольников пробрался к каюте кормчего. На старой, облезлой овчине спали двое. "А вдруг кормчего нет?!" Астарт бросил взгляд на носовую часть судна: на пальмовых циновках спало еще несколько сабеев. Остальные, видимо, были на берегу.

На стене каюты висели кинжалы и два тюрбана, прошитые серебряной проволокой (чтобы не рассыпалась хитроумная их архитектура). Астарт приготовил меч. Затем тронул рукой заскорузлую ступню одного, затем другого. Так обычно будят кормчих на сабейских парусниках.

Тот, который сразу проснулся и сделал попытку встать, был тут же оглушен. Второй сабей и не думал просыпаться, но Астарт на всякий случай связал и его, заткнув ему рот.

Невольники все как один следили за Астартом. Он, сгибаясь под тяжестью ноши, пробрался на нос, спустил в лодку не подававшее признаков жизни тело. В глазах пленников засветилась надежда. Забренчали цепи. Астарт приложил ладонь к своим губам. Невольники поняли и затихли. И когда один из малышей, проснувшись, чуть было не заревел, чернокожий парень прижал его к себе и успокоил, шепча что-то в самое ухо.

Астарт разыскал Меду, как он ее назвал, и осмотрел цепь. Нет, невозможно их освободить, нужно расковывать кузнечным молотом. Он прикоснулся ладонью к ее щеке и ласково погладил. Она поняла. И вдруг протянула закованную кисть и показала глазами на меч – Астарт содрогнулся. Он без колебаний оставил ей меч, принес из каюты кинжалы и раздал ливийцам.

Что он мог еще сделать для зинджей? В этот момент один сабей проснулся и, привлеченный стуком лодки о судно, свесил голову. Агенор ударил его веслом.

Спускаясь по канату, Астарт увидел, как Меда, стиснув зубы, завороженным взглядом смотрела на закованное запястье, неумело держа в другой руке финикийский меч…

Альбатрос отругал обоих за то, что оставили меч на судне: явная улика против хананеев! Астарт и сам понимал это.

– Ты бы видел их глаза, адон Альбатрос, – сказал он.

– Ты меня поражаешь, Астарт. Твои руки не отмоет и святая вода столько на них крови, но ты умудрился сохранить такое слезливое сердце… Но знай же, негодяй, ты мне люб. Я думаю поставить тебя кормчим вместо Шаркара-Дубины.

– Я не хочу покидать судно адона Агенора.

– Я тебе завидую, кормчий, – адмирал дружески положил руку на плечо Агенора, – таких друзей пожелал бы иметь сам Мелькарт, когда плавал в Иберию кормчим.

На этот раз сабей оказался на редкость словоохотливым. Он сообщил, что здесь стоят сразу два флота под командованием двух адмиралов Адена и что хананеи находятся у южной оконечности побережья, названного сабеями Страной зинджей. Севернее простиралась Земля неарабов. Там тоже несколько флотов. Сабеи со дня на день ожидали приказал адмиралов выйти в океан.

Одно, пожалуй, самое важное известие заставило Альбатроса задуматься. Сабей сообщил: южнее того места, где они находятся, начинается сильное течение, которое, по словам бывалых кормчих Сокотры, не что иное, как река преисподней. Поэтому сабеи никогда не рисковали спуститься южнее Страны зинджей. Впрочем, это не помешало окрестить неоткрытые земли южнее Страны зинджей Землей побережий – Барр ассавахил.

– Преисподняя, – бормотал адмирал, расхаживая по палубе.

Наконец, решившись, приказал поднимать паруса. Сабей затрясся, когда догадался о намерении хананеев.

Астарт смотрел на близкий берег, стройные пальмы, мокрые скалы. Какие тайны скрывает эта земля невольников, Страна зинджей? И познают ли их когда-нибудь хананеи?

С корабля, где раньше был кормчим Медуза, донесся ослиный смех Шаркара-Дубины. Он не подозревал, что флотилия взяла курс на преисподнюю.

43. Сезон лихорадки

Беда подкатила нежданно. Рутуб вдруг закапризничал: начал ко всем придираться, обругал друзей и вывалил за борт котел с ухой, показавшейся ему невкусной. Потом налетел с кулаками на повара. Фага отчаянно защищался крышкой котла.

Астарт поймал Рутуба за руку.

– Да ты болен! – воскликнул он, заметив, что у Рутуба странные водянистые глаза. – Неужели лихорадка?

Сабей, которого Агенор взял на свое судно, подтвердил догадку Астарта. По его словам, начался обратный мавсим, а значит, целых шестьдесят дней в этих местах будут свирепствовать демоны трясучей болезни.

Сильная слабость и сонливость свалили Рутуба на закате солнца, но в полночь он отыскал спящего на палубе Ахтоя, перешедшего на корабль Агенора с согласия адмирала, и попросил слабительного. Утром Рутуб уже не пытался встать. Он никак не мог согреться, хотя на него накидали гору одеял и шерстяных плащей.

Вскоре слабительное потребовалось еще сотне с лишним хананеев. Лихорадка поразила всех кормчих, их помощников, а также поваров, Ораза, сабейского морехода и Ахтоя.

Неожиданно Астарт остался единственным, кто мог руководить флотилией. Альбатрос не приходил в сознание. Агенор таял на глазах и покрывался мертвенной желтизной. Только Агенор да Ахтой, единственные из всех больных, держали себя в руках. Остальные капризничали, требовали воды, вина, хорошей пищи. Просочился слух о преисподней: Ораз выболтал в бреду. Заговорили о каре богов. Мореходы начали требовать возвращения в Красное море. На последней биреме вспыхнул бунт. Больной кормчий по прозвищу Плут пытался образумить свой экипаж. Его выбросили за борт.

Астарт действовал решительно. Пока бирема разворачивалась на обратный курс, он и взял мятежников на абордаж.

В это время на флагманском судне, на самой триреме, старшина гребцов Сагути взял на себя командование и объявил матросам о возвращении. Экипаж Агенора не смог бы справиться с многочисленной командой триремы. Но тут в события властно вмешался Ораз. Неожиданно для всех, сотрясаемый сильным ознобом, еле держась на ногах, он выбрался из трюма и одним взмахом меча зарубил старшину гребцов и объявил, что Мелькарт покарает каждого, кто задумает повернуть судно на север. Бунт был подавлен.

Стремительное течение несло флотилию мимо рифов, островков. Почти встречный ветер не мог уменьшить скорости. Когда показался большой остров с пышной растительностью, ни один корабль финикиян не смог задержаться у берега: течение неудержимо влекло на юг. По сути дела суда оказались неуправляемы. Грести некому, парус бесполезен – Астарт пришел в ужас от своей беспомощности. Ахтой слабым голосом подозвал Астарта.

– Знаешь, я понял, почему все кормчие поддались демонам болезни… Болеют те, кто слаб телом и кто не садился за весла, – продолжал мудрец, превозмогая головную боль, – морякам-то должно быть давно известно, встречались не раз с лихорадкой.

– Да, это так, – подтвердил Астарт, – те, которые ведут неподвижную жизнь на корабле, погибают в первую очередь: жрецы, лекари, купцы и пленники, если их не выпускают из трюмов.

– Заставь всех, больных и здоровых, сесть за весла.

– Думаешь, больному поможет весло?

– Я первый сяду, вот только помоги мне выбраться из трюма.

Астарт, не долго раздумывая, принял решение, на которое не отважился бы даже Альбатрос, будь он на его месте. Экипаж триремы разместил на всех биремах, а само флагманское судно сжег. Впервые за много дней заскрипели уключины. Флотилия, взбодрившись, словно живое существо, двинулась на поиски исчезнувшего берега.

Альбатрос и Ораз находились теперь на корабле Агенора. Первым оправился от болезни жрец Ораз. Астарт объяснил это огромным запасом нахальства, перед которым пасуют и люди и демоны человеческих недугов. К удивлению всех, неожиданно поднялся на ноги Агенор. Помаленьку начал возиться у жаровни Фага. От его знаменитого брюха остались одни воспоминания да кушак, который Фага хранил как реликвию.

Но ежедневно приходилось хоронить в волнах умерших, и Ораз дни и ночи напролет бубнил заупокойные молитвы.

Адмирал поправлялся медленно: сказывался возраст. Судорога навсегда свела мускулы его лица. Жуткое впечатление производила застывшая гримаса на некогда благородном и волевом лице. Альбатрос прежде всего отругал тирянина за сожженную трирему. Однако одобрил все прочие действия Астарта, одобрил, сказав, что, если если бы в разгар лихорадки высадились на безлунный берег, трупов на кораблях оказалось бы гораздо больше. Особенно ему понравилось то, что у Астарта и мысли не было повернуть назад.

– Теперь нам проще приплыть в Египет через столпы Мелькарта, а не Красным морем. Нам ни за что не одолеть сильного течения этих вод.

На горизонте медленно вырастал темный низкий берег. Океанская вода из зеленой превратилась в буро-мутную. Муть не смешивалась с морскими волнами, образуя резкий контраст. Встречалось много речного мусора: хворост, листья, кости каракатиц, почерневшие от времени и пребывания в воде коряги и целые древесные стволы.

– Это хорошо, – адмирал глядел на берег, поддерживаемый под руки матросами, – река лучшая гавань. Не достанет ни океанский прибой, ни мертвая зыбь, ни одиночная волна вроде той, что накрыла нас в открытом океане. На берегу реки проще отыскать землю для посевов. И на реках всегда больше людей. Без местных жителей нам придется туго: не знаем ни здешних обычаев, ни плодов, ни зверей.

Вскоре умер арабский кормчий. Его убила не столько болезнь, сколько тоска по соплеменникам.

Мрачные мангровые болота по берегам не внушали радости.

Нужно отыскать русло реки и подняться вверх по течению, – сказал адмирал, и его слова поняли все как приказ. – Уже нет времени искать лучшие земли: не успеем вырастить посев до дождей.

Среди плотных зарослей из деревцев на уродливых конях-ходулях попадались изредка песчаные пляжи, поросшие травой, низкорослыми пальмами и ползучими растениями. Все мореходы облепили борта и вглядывались в проплывавшие мимо берега.

– Вижу устье! – крикнул кто-то.

– Река! – закричало сразу несколько человек.

Открылось сразу несколько рукавов устья. Астарт резко развернул бирему, направив всю флотилию в ближайшую протоку.

Течение реки было довольно сильное, но так как корабли изменили курс почти на девяносто градусов, муссон мог теперь наполнить паруса, и гребцы убрали весла.

Вскоре людей облепили тучи коричневых москитов, и на кораблях разложили дымные костры.

С заходом солнца вновь давала знать о себе лихорадка. Альбатроса увели в каюту кормчего. Агенор еще был очень слаб, поэтому флотилию продолжал вести Астарт.

У самой воды порхали зимородки, изредка мелькали в мутных волнах бревнообразные тела крокодилов. Несколько цапель поднялись в воздух при приближении каравана и, отлетев немного, вновь принялись ловить рыбу на мелководье. При звуке человеческих голосов с резкими криками поднялись стайки глянцевитых ибисов.

Ночью плыли при свете корабельных огней. Рутуб, впервые после болезни, сменил Астарта у рулевого весла. Перед утром мангры кончились. Потянулись равнины, закутанные в туманы. В полдень увидели десяток плетеных хижин на высоких сваях. Чернокожие жители при виде парусов попадали прямо со свай в свои остроносые пироги и помчались навстречу хананеям.

– Здесь не стоит причаливать, – сказал Альбатрос, впервые самостоятельно добравшись до площадки кормчего, – берег низок, паводки будут беспокоить.

– И трава высотой с деревья, – добавил Астарт, – охотиться трудно, а кто захочет напасть, – легко подберется к лагерю.

Почти день еще плыли вдоль низких сырых берегов, миновав устья нескольких прозрачных речушек.

Наконец, увидев на берегу большое стадо коров, свернули в один из светлых притоков. Пастухи, стройные молодые парни с копьями и длинными бичами, с любопытством смотрели, как пришельцы вытаскивали на берег корабли и раскладывали костры.

Адмирал со свитой приблизился к африканцам. По спокойствию пастухов было ясно, что они не слышали о работорговле, сабеях, жертвоприношениях Ваалу и прочих порождениях высокой культуры.

Пастухи быстро поняли, что от них требуется, и послали одного из негров в деревню, хижины которой возвышались конусами на опушке близкого леса. Вскоре хананеев окружили жители деревни. Чернокожие охотники притащили свежую тушу бегемота, женщины – кувшины молока, густого пива, корзины неведомых плодов.

Хананеи обезумели от обилия пищи.

Мореходы обратили внимание, что зинджи не выглядят страдающими от лихорадки. Это был красивый народ с приятным коричневым цветом кожи и длинными курчавыми локонами, очень темными, у некоторых с проседью. Черты лица – типично африканские: толстые, но аккуратные губы, слегка приплюснутый нос, красиво выступающие скулы, большие, похожие на финикийские, глаза. Мужчины носили кожаные передники, браслеты на руках, причем в небольшом числе. В мочках ушей – куски полированного красного дерева, яркие перья попугаев, медные, грубо отлитые серьги из камня, меди, железного дерева. Опытные в торговле хананеи сразу отметили, что ни золота, ни серебра зинджи не имеют, это несказанно огорчило многих из них.

Со стороны леса неожиданно появился многочисленный отряд чернокожих воинов в леопардовых шкурах. Они были вооружены копьями и большими прямоугольными щитами, выглядели вблизи довольно внушительно – как на подбор высокорослые, мускулистые. У многих руки от плеч до кистей были покрыты ужасными рубцами – татуировкой с выворачиванием надрезанных тканей.

– А это, видимо, истинные хозяева реки, – сказал адмирал и не ошибся.

"Леопарды" бесцеремонно растолкали жителей деревни и гортанными голосами стали что-то требовать от финикиян. Пастухи с пустыми корзинами и кувшинами отошли в сторону.

Альбатрос понимал, что измученнные и полубольные мореходы не смогут одолеть «леопардов», и решил удовлетворит их притязания. «Леопарды» требовали, как выяснилось, в качестве дани, контрибуции, налога, пошлины (и кто их знает, как они называли это на самом деле) мечи, паруса и жаровни финикиян. Увидев бронзовое изваяние рогатого Мелькарта, один из «леопардов» указал и на него. Ораз показал ему кулак. Понятный всем народам жест так оскорбил «леопарда», что он тут же забыл о бронзовом идоле и схватился за копье. Адмирал поспешил предотвратить схватку, отдав из все, что требовали, кроме парусов. Тяжело нагруженные «леопарды» удалились с видом победителей.

– Мы найдем способ забрать все назад, – уверенно обещал адмирал, и никто не сомневался в его словах. Еще не было случая, чтобы хананей остался в убытке.

Вскоре на берегу светлой речушки выросла бревенчатая крепость финикиян, окруженная частоколом и глубокой канавой, наполнить которую предоставили ливням.