Текст книги "Паруса в океане"

Автор книги: Эдуард Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

56. Карфагенские встречи

Центральная площадь Карфагена. Крупнейший пунический базар и форум. Неумолчный глухой шум центральной площади слышен был в каждом уголке столицы, во всех предместьях и пригородах.

Только древние могли создавать подобные гигантские базары: мир нуждался в связях, а государство еще не могло их обеспечить. Поэтому народы общались через базары.

– Неужели все они купцы? – удивлялся Анад. Он стоял на груде слоновых бивней, вынесенных для продажи, и разглядывал из-под ладони бурлящую площадь.

– Все они жулики, – угрюмо отозвался Рутуб, подсчитывая барыши, – и когда успели обсчитать, не пойму. Ведь смотрел, как говорится, в оба!

То, что мореходы имели слоновую кость, было заслугой старшины гребцов. После Колесницы Богов они повстречали племя, деревни которого использовали бивни для заборов. Рутуба осенило заменить бивни деревянным частоколом. Ливийцы остались довольны.

Вокруг штабеля бивней вились, как мухи, стайки купцов-греков, этрусков, балеаров и, конечно, финикийцев. Но греков было больше. Оживление греческого мира явно чувствовалось даже здесь, в далеком Карфагене.

– Что говорит эта обезьяна! – разозлился Рутуб.

Саркатр понимал немного по-гречески.

– Рыхлая кость, говорит.

– Плюнь ему в ноздри за это.

– Не буянь, – строго сказал Астарт. Он сидел неподалеку под тростниковым навесом вместе с остальными мореходами. – Самое же лучшее ты припрятал.

Фага торговался с хозяевами продовольственных лавчонок.

– Разве это рыба? – Он с возмущенным видом нюхал жабры свежевыловленного тунца. – Пахнет кислым, слизь на чешуе, брюшко мягкое кто позарится на падаль? Эй, люди, слышите, здесь продают падаль! В последний раз говорю: полталанта серебром за эту маленькую кучку. – Фага указал на огромную груду съестных припасов, все необходимое для дальнейшего плавания.

Предупреждая возмущение торговцев, повар не давал им раскрыть рта:

– Разве это мука? Пахнет полынью, хрустит на зубах и горька, как помет крокодила. А это баранина? Гнилье! В бульоне не отыщешь и капельки жира, одни грязные лохмотья и запах… О боги! Не дайте мне задохнуться, когда я буду есть суп из этого мяса! А посмотрите, какое молоко я беру у вас! Сплошная водичка! О! И синева по краям – конечно, снятое, да еще разбавленное! – Фага ткнул кувшином в гневное лицо торговца, расплескав густое, желтовато-жирное молоко.

Вопли Фаги разгоняли покупателей. Торговцы в конце концов уступили, осыпав повара всеми известными человечеству проклятьями.

Фага сиял.

– Астарт! Что бы вы делали без меня, ума не приложу. Умерли бы, наверное, все до одного с голоду еще в Красном море.

– Не появляйся один на базаре, они запомнили тебя.

Растолкав купцов у штабеля, появились Мекал и Ахтой.

– Удача! – крикнул юноша.

Ахтой, отдуваясь, сел рядом с тирянином.

– Пока я раздумывал, что говорить, Агенор взял на себя смелость и выложил все подробно, как проходило плавание. Жрецы записывали, не веря ни слову. Зато вельможи адмиралтейства, морские знаменитости, смекнули, что это истинная правда.

– Где сейчас Агенор?

– Его вручили лучшим лекарям Карфагена. И еще: царь Магон обещал принять Агенора, когда позволят государственные дела. Магон ведет войну с Сардинией и ливийскими племенами пустыни. Говорят, он хочет подарить кормчему слона, на котором можно ездить, как на муле. Карфагеняне единственный народ в Ливии, приручивший слонов… Ну, а ты был в храме? Видел ее?

– Нет, не был.

– ?!

– Эх, Ахтой. Я ее готов утащить хоть из преисподней, но…

– Что «но»?

– Небо убьет ее, если мы снова будем вместе. Наши одежды море выбросило порознь…

– Какое вам дело до неба и оракулов судьбы? У вас же любовь, любовь редкая среди смертных, – мудрец запнулся, – о таких вещах он предпочитал обычно не говорить, – ради Ларит, лучшей из женщин… Поверь: боги не в силах помешать ни вам, ни другим. Все кары богов – это кары людей или обстоятельств… Кажется, мне известна истина истин…

Астарт с нежностью обнял египтянина.

– Когда-то я думал так же.

– Я знаю. Но вспомни, когда изменились твои мысли.

– Знаешь, у колдунов гремящей радуги я подумал, неплохо бы встретиться еще раз с Эшмуном.

– А сейчас?

– Я понял, что это бесполезно. Я его могу убить прикосновением пальца, как он когда-то. Я его могу изуродовать, издеваться над ним… все что угодно. Но боги от этого не исчезнут, и вера в них – тоже.

– Пойдем к Эшмуну.

Эшмун Карфагенский еще более обрюзг и пожирнел. Весь его облик сытое довольство.

– Кто из вас осмелился клеветать на Пылающее Божество? – живой бог с откровенной неприязнью разглядывал мореходов. – Кто осмелился утверждать, что длина тени может уместиться под ногами, что зенит Светила может перемещаться по небесной тверди?

Астарт подошел к Эшмуну.

– Я осмелился утверждать.

Свита живого бога, вельможи и уродцы, брызнули по углам сумрачного огромного зала, в котором гуляли сквозняки, шевеля тонкие занавеси на стенах и у алтаря.

– Матрос, видишь этих калек и уродов. Их сделало такими мое слово.

– Убить легче, чем родить. Исцелить трудней, чем изуродовать.

Астарт попал в точку: Эшмун мало кого излечил за свою жизнь.

– Слушай меня внимательно, несчастный: Сияющий Хаммон, Пылающий Хаммон, подобный Хаммону, жаркий, как светило Хаммона, медная сковородка на углях, жар, огонь, пламя, дым, пламя, пламя, пламя, раскаленный щит в огне, раскаленный, раскаленный, раскаленный, как Хаммон, и раскаленный гвоздь у меня в руке!

Астарт сам протянул руку. Но прикосновение жирного пальца Нового Эшмуна не породило боли, не оставило ожога, как прежде.

Астарт иронически улыбнулся и поймал за мантию отпрянувшего Эшмуна.

– А теперь попробую я.

Испуганный Рутуб зашептал на ухо Саркатру:

– Бежать надо.

Астарт медленно сдавливал пальцами выщипанный череп жреца. Потрясенная жертва все более возбуждалась, шумно дыша и отвечая нервной дрожью на малейшее движение пальцев Астарта. Наконец взгляд живого бога остекленел, челюсть отвисла.

– Чудо! – шептали мореходы.

– Злой Мот в его пальцах, – шептали вельможи.

– Еще один Эшмун, – шептали уродцы.

– То наследие Ливии, – прозвучал спокойный голос Ахтоя.

57. Башня отшельниц

– Вот здесь, – прошептала танцовщица, – это и есть Башня Святых Отшельниц.

За купами темных пиний полыхали огни храма Танит, слышались возбужденные голоса, музыка, звон цимбал. Астарт запрокинул голову и с трудом различил в звездном небе темную громаду, казалось нависшую над храмовым садом.

"Нужно торопиться, пока не взошла луна…" – подумал он и, вытянув перед собой руку, шагнул вперед. Повеяло теплом нагретого за день камня, пальцы его коснулись шероховатой круглой стены.

– О Баалет, что он хочет делать?! – танцовщица прикрыла ладонью рот, чтобы не закричать.

Финикиец молча ощупывал шаг за шагом стену, пока не нашел то, что искал: деревянную трубу, вделанную в камень.

– Чужеземец, побойся неба, – танцовщица нашла в темноте Астарта и обвила его шею тонкими цепкими руками, – богиня покарает всякого, кто замыслит недоброе против отшельниц, посвятивших себя Великой Матери. Башню размуровывают раз в году – в весенний праздник Танит, – выносят мертвых, впускают новых отшельниц и оставляют на год пищу и воду… Вернемся в храм, там весело, песни и самые красивые женщины, и там твои друзья.

Астарт оттолкнул женщину.

– Замолчи. Ты свое получила, а теперь уходи.

Финикиец вдруг ощутил всем своим существом страх.

"Судьба, что ты готовишь?"

Танцовщице показалось, будто в невидимую доску ударила тупая стрела. Затем еще одна и еще… Странные звуки мерно взбирались в ночное небо, замирая на короткое время.

Танцовщица протянула руки, но… уперлась в камень.

– Баалет! Кары твои молниеносны! – она в ужасе отпрянула и, шатаясь, побрела в сторону храма, откуда несся женский визг и гогот матросов.

Астарт медленно поднимался вверх. Деревянная труба служила для ритуальных возлияний и была довольно искусно вделана в стену. Так, что из камня выступала лишь узкая, не более трех пальцев, полоска дерева. В арсенале матросских забав было лазанье на мачту при помощи двух сапожных шил или остро отточенных кинжалов. Это сейчас пригодилось Астарту.

Звук каждого удара слабым эхом заполнял зажатую в камне пустоту. Иногда острие кинжала било мимо, высекая искры. В таких случаях Астарт обливался холодным потом. Повиснув на одной руке и чувствуя, как под его тяжестью острие со скрипом выползает из дерева, сильным метким ударом загонял в трубу второй кинжал, и этом исправлял положение. Двух подряд промахов исправить уже было бы невозможно.

Астарта окружали плети виноградных лоз и плюща, обвившие башню со всех сторон. Шорох листвы звучал ободряюще: казалось, рядом находится родственное существо, мужественно цепляющееся за малейшую неровность стены.

В храме ударил колокол. И словно с небес прозвучал многоголосый хор: отшельницы пели полуночную молитву Великой Матери.

Наконец финикиец добрался до карниза башни, уцепился за острый край, шумно дыша.

Молитва неслась над ночным Карфагеном, вплетаясь в звуки моря и крики сторожей. В кромешной черноте медленно плыл огонек, толкая перед собой слабый хвост – отражение. То запоздалый кормчий спешил в торговую гавань, выставив на бушприт сигнальные огни.

Молитва кончилась, оглушив внезапной тишиной. Астарт висел, чувствуя, как немеют пальцы и покрывается потом спина. Немного выждав, он подтянулся и заполз на плоский край площадки, венчающей башню. Прислушался и понял, что площадка пуста, все отшельницы спустились в башню.

Финикиец ощупью отыскал квадратный провал, ведущий внутрь башни, каменные ступени.

Снизу неслось сонное бормотание, дыхание множества людей, звуки почесываний и зевков. Отшельницы производили больший шум, чем сотня спящих страдиотов. Спертый воздух, пропахший потом, ладаном, мочой, напомнил казармы Египта.

Астарт остановился. Тусклый свет одинокой лампады терялся в струях фимиама, окутавших бронзовый стан богини. Статуэтка Танит в виде хрупкой женщины с непомерно развитыми бедрами загадочно улыбалась в неглубокой нише, украшенной гирляндами засохших цветов. Десятки костлявых тел, совершенно нагих или в рубищах, лежали на каменном полу. Пораженный, Астарт замер на последней ступени лестницы, вглядываясь в бритые черепа, острые ключицы, провалы щек и глазниц.

Астарт протиснул ногу между спящими, сделал шаг, второй. Огонек лампад тревожно заметался. Финикиец без колебаний протянул руку и крепко сжал пальцами край глиняной плошки. Ароматный дым окутал его, щекоча кожу.

Астарт приблизил светильник к какому-то лицу: запущенная кожа, лысая голова, сухие струпья на темени.

"Боги уродуют человечество. Правители уродуют подданных. Подданный уродует своих рабов и домочадцев… Жизнь принадлежит уродам…"

Следующее лицо было еще ужасней: всю нижнюю челюсть до ноздрей покрывала мокнущая, незаживающая короста, наверняка, предмет зависти и восхищения остальных отшельниц.

…Десятки лиц… Когда перед глазами финикийца поплыли радужные круги, он выпрямился и вдруг застыл: чьи-то глаза внимательно следили за ним из темноты.

Он поднял лампаду над собой. Отшельница сжалась в комок, зажмурив глаза. Лишенная волос голова, старушечье лицо, рельефные бугры суставов. Едва знакомый овал лица заставил сжаться сердце Астарта. Он бросился к ней, рискуя разбудить всю башню. Он схватил ее иссохшую горячую руку.

– Что с тобой сделали! – Астарт, готовый разрыдаться, стиснул ее пальцы.

Потрескавшиеся губы дрогнули:

– Уходи…

– Ларит!..

– Здесь нет Ларит. Уходи… тебя растерзают!

– Ты Ларит, так говорит мое сердце! – Астарт поднес лампаду к самому ее лицу.

Она отпрянула, и он увидел ее глаза, глаза единственной в мире. Но тут он услышал жесткие, как удар хлыста, слова:

– Великой Матерью заклинаю! – Она вырвала из его ладоней руку и истерично толкнула в грудь. – Знать тебя не хочу! Ты как и все! – в полный голос кричала отшельница. – Несешь с собой страдания и смерть. Ты демон проклятого мира. Прочь от меня! Я трижды посвящена богине. Твоим словам не убить моего счастья, ибо только в молитве счастье женщины!..

– Ибо только в молитве счастье женщины, – как эхо повторил Астарт. "Может, и вправду я отнимаю у нее счастье?"

Поднялась голая, как колено, голова. Астарт поспешно сжал фитиль двумя пальцами. Опочивальня отшельниц погрузилась в темноту.

Надтреснутый голос громко запел молитву. Постепенно проснулись все, и гул голосов переполнил тесное помещение. Отсутствие Священного огня у ног богини потрясло отшельниц, и вразброд они выкрикивали молитвы, рыдали, колотились головами о каменные плиты.

– Слушайте, о возлюбленные богиней! – угрюмый голос заставил многих замолчать. – Среди нас демон зла. Вот он, я вижу его! Его лик – лик Мота. Его дыхание – дыхание преисподней. Его глаза – глаза пожирателя мумий.

Астарт нашел в темноте руку Ларит и уловил трепет ее пальцев.

– Не думал я, что смерть моя у твоих ног.

Женщина дико вскрикнула и отдернула руку.

Из люка в полу вынырнула рука с новым светильником. При виде мужчины вопль ужаса потряс башню. По стенам заметались уродливые тени. В Астарта вцепились сотни костлявых пальцев.

Финикийца волокли по ступеням, гнусавя псалмы Танит.

– Стойте! – Астарт узнал голос любимой. – Он пришел ради меня! Отпустите его, я ведь верна богине, как и вы все! Отпустите-е…

Кто-то в ярости прокусил Астарту ухо.

– …Ведь он не в силах навредить богине. Отпустите! Пусть его покарают боги, но не люди!..

– Проглоти язык, негодница, – прозвучал надтреснутый голос, – не оскверняй святые стены звуком поганых слов твоих!

Тени прыгали по бритым черепам, теряясь в мрачных каменных сводах.

– Что делать?! – Ларит сумела пробиться к нему. – Что же делать?!

– Даже маджаи не кусали за уши…

– Ты бредишь… боги помутили твой разум…

– Откажись от богини, и я останусь жив…

Живой поток отбросил Ларит в сторону, пригвоздил к стене.

"Боже, как можно вынести все это?! – женщина прижалась к камню.

Все эти годы она готовилась к решающей минуте, истязала душу и тело молитвами и постами, пытаясь вырвать из прошлого, настоящего, будущего образ любимого. Но одного мгновения оказалось достаточно, чтобы понять все бессилие богини. "Ибо крепка, как смерть, любовь… Стрелы ее – стрелы огненные. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее… Великая богиня! Ты не в силах бороться с любовью смертных!"

Ларит стало страшно от своих мыслей. Она прислушалась. Отшельницы слаженно пели, столпившись на верхней площадке башни. Их голоса мягким эхом метались во всех помещениях святой обители.

Босая ступня нащупала обрывки грубых рубищ.

"И что может быть страшнее смерти? Месть богов? Пытки?"

Ларит взошла на верхнюю площадку, смутно веря словам Астарта.

Давно уже взошла луна. Астарта подтолкнули к краю башни. Он оглянулся, но так и не нашел среди залитых лунным светом мумий свою Ларит. Финикиец перекинул туловище через край, повис над бездной.

Отшельницы зачарованно смотрели на пальцы, вцепившиеся в камень. Но вот исчезли и они. Отшельницы прислушались…

Луна бесшумно бороздила Млечный Путь, едва слышно шелестели листья на виноградных лозах, да редкие удары, похожие на стук стрел в нумидийский щит, удалялись, постепенно замирая.

Отшельница, прослывшая как Видящая-во-тьме, отважилась подойти к краю башни, но не разглядела ничего, кроме виноградных лоз, плюща и камня.

Отшельницы бесшумно разошлись, прославляя про себя великое таинство мести, ибо свершившееся – несомненно месть богини, непостижимая для разума смертных.

Ларит осталась одна, вглядываясь в молчаливую луну, лик отвергнутой богини. И вдруг в душе наперекор всем страхам проснулась старая песня, и уже не было сил держать ее в себе.

Не отступлюсь от милого, хоть бейте!

Хоть продержите целый день в болоте!

Хоть в Сирию меня плетьми гоните…

Слова срывались с уст сами собой. Женщина плакала и пела…

58. Египет. Мореходы в тронном зале

Унирема губернатора «Врат северных стран» достигла Саиса первой, поэтому во дворце их ждали.

– Величество царя Верхнего и Нижнего Египта повелевает приблизиться! – разодетый в дюжину золототканных юбок вельможа ударил церемониальным посохом по мраморной плите дворцового причала и величественно удалился, деревянно шагая по всем правилам столичного этикета.

– Ну, братцы, это последние рифы, – сказал Астарт.

Агенор поправил пояс с мечом и оглядел восторженные чисто вымытые и причесанные физиономии мореходов.

– Астарт и первая смена гребцов останутся на корабле, – негромко произнес он, – парус и весла держать наготове.

Путешественники поднялись по трапу, миновали дворцовые пилоны и затерялись среди густой колоннады.

Пристань опустела. Вымпелы обвивали верхушки высоких красочных столбов. И солнце выдавливало смолу из досок палубы.

Ожидание было пыткой, мукой, достойной всех мук преисподней. Эред и Фага сидели на передней скамье, положив руки на весла. Анад разложил перед собой лук и стрелы. Саркатр приготовил топор, чтоб обрубить швартовый конец. Мореходы ждали царских милостей.

Астарт стоял на площадке кормчего и, прислушиваясь к монотонному гудению ос над покинутыми жаровнями Фаги, не спускал глаз с колоннады, полыхающей жаром позолоты.

Ларит сидела на верхней ступени площадки кормчего.

– Я уже не в силах чего-то ждать! – Многие вздрогнули при звуке ее голоса.

Она прошлась по палубе, не обращая внимания на капельки смолы, обжигающие босые ноги, и остановилась возле Анада. Остро отточенные наконечники разложенных веером перед ним стрел отражали голубое небо.

– Неужели и ты убивал?

Анад почему-то втянул голову в плечи, ничего не ответил.

Саркатр украдкой любовался женщиной: да, не зря о ней столько говорили. Есть ли еще подобные на земле или на небе? О этот взгляд, эти бездонные финикийские глаза… Может быть, на самом деле в этой женщине воплотилась Великая Богиня? Тогда как же Астарт? Не бог, не дух… Велик же человек, покоряющий богов!

Метаморфозы – вечный спутник человека. Каждый из экипажа Агенора стал, по существу, другим человеком после Великого Плавания. Но более других изменился Ахтой. Ларит долго не могла поверить, что матрос с рельефной мускулатурой, горделивой осанкой и чудовищными мозолями – все тот же Ахтой, жрец истины. Куда только делись сутулость и гусиная кожа, эти вечные признаки мудрецов каменных келий?

Мемфисец облокотился на весло и по обыкновению размышлял, подводя итог целой жизни. Истина найдена. Что дальше? Нет труднее этого "что дальше", когда видишь с ясностью увеличивающего сосуда всю тщетность дальнейших усилий. Нести истину мудрецам? Но где мыслители, способные воспринять ее? Есть ли они, умеющие не верить? Даже Астарту не понять всего. Астарту, проткнувшему не единожды небо!.. Неужели одиночество? Вот, оказывается, какова цена наивысшего откровения. Ничто не дается даром… В памяти вдруг возникли старческие в кровавых прожилках глаза: в них боль, желание что-то высказать.

Ахтой вздрогнул – то были глаза хранителя гробницы Санхуниафона.

Астарт позвал Ларит.

– Боишься?

– Да… – она посмотрела в сторону дворца.

Он шепнул:

– Все мои друзья влюблены в тебя.

– Неужели и Ахтой? – она улыбнулась.

– Он сказал однажды: "ради Ларит, лучшей из женщин".

Она прижалась к его плечу.

– Поцелуй меня, пусть видят все. Знаешь, я целыми ночами пела песни о тебе. А старухи думали – молюсь.

– Кто-то бежит, – сказал Саркатр, вглядываясь из-под ладони.

Мореходы напряженно ждали. В бегущем узнали Мекала.

– Поверили! – издали донесся ликующий мальчишеский голос.

Он с разбегу прыгнул на палубу, минуя трап, и упал на руки друзей.

– Агенора и Астарта возвели в адмиралы… уфф, братцы, и страху же мы натерпелись… а всем нам по пятьсот арур земли в Дельте или в Левкосе-Лимене по желанию.

– Лучше бы золотом, – пробубнил Рутуб, пряча в бороде радостную улыбку.

Торжествующий клич мореходов всполошил дворцовую охрану. Астарта и плачущую и смеющуюся Ларит затискали в крепких объятиях.

– Отпустите его, отпустите, – бегал вокруг них Мекал, – фараон требует нового адмирала. Он ждет!

– Подумать только, царь Египта решил подождать, – съязвил Саркатр, настраивая систр.

– Хоть сейчас не задирай владык, – напутствовал Ахтой, – помни, она тебя ждет.

Астарт встретился глазами с сияющей Ларит.

– Эред! Пойдешь со мной.

– Что ты задумал? – ужаснулась женщина.

Недоумевающий Эред шел за другом, придерживая широкий зазубренный меч.

– Смотри! – Астарт кивнул на неподвижную шеренгу медных начищенных доспехов. – Господа страдиоты делают вид, что впервые видят нас.

Гвардейцев сменили шеренги государственных чиновников, иностранных послов, именитых гостей, просителей, жрецов и придворных завсегдатаев.

Агенор с адмиральским жезлом под мышкой почтительно разговаривал с долговязым тощим Петосирисом. Верховный жрец еще больше постарел и приобрел сутулость. Раздобревший и оплывший Навкрат в неизменном киренском панцире и болезненно-бледный принц Псаметик стояли в свите за спинкой трона, сверкающего всеми оттенками кованого золота.

Фараон выглядел больным и беспомощным. Казалось, его вот-вот сломит тяжесть двойной золотой короны, увенчанной золотым же урием. От прежнего Нехо остался лишь голос – властный, твердый, не поддающийся старости. Царь Египта вел неторопливую беседу с чернобородым моложавым греком, который держался с непривычным для простого смертного достоинства и серьезностью.

Шепот восхищения пронесся по тронному залу и утонул в дальних его закоулках: на вопрос фараона о самом мудром судье на свете грек ответил время.

– Где я видел твое лицо, фенеху! – Петосирис наморщил лоб, разглядывая подслеповатыми глазами Астарта.

Тирянин отвесил церемонный кивок и ответил уклончиво:

– Мир велик, мудрейший жрец.

Агенор, пытливо глядя в глаза Астарту, протянул второй жезл и папирус, удостоверяющий, что Астарт из Тира – адмирал Египта милостью царя Египта.

Церемонимейстер подтолкнул Астарта. Тирянин подошел к нижней ступеньке трона и, не замечая несущееся со всех сторон "приложись к туфле", произнес:

– Приветствую тебя, Великий царь, которого весь Ханаан величает "адон малаким" – "господин царей". Приветствую и желаю вечности и всех благ стране, приютившей нас.

На этом церемония окончилась. Астарту полагалось удалиться.

– Великий царь! Я осмелюсь просить… – Фараон с интересом разглядывал бородатого наглеца, Петосирис вытянул шею, церемонимейстер зарыдал в парик.

– Великая честь быть твоим адмиралом, поэтому прикажи заменить в красном папирусе имя «Астарт» на более достойное – «Эред».

Эред растерялся. Он беспомощно смотрел на Астарта, ничего не понимая. Агенор разглядывал изображения богов на потолке.

– Обогнувший Ливию? Разве тот, за кого просишь, был помощником кормчего или кормчий?

– Эред искусный мореход и искусный боец, способный водить флот, не только бирему. Адмирал Агенор тому свидетель.

– Не гнушаешься ли моим даром?

– О нет, Великий царь! Твоя милость должна осчастливить достойного.

– Адмирал Агенор! Достоин ли, как его… Эред, быть тебе равным?

– Во многом он превосходит меня, Великий царь.

– Да будет так. Начальник писцов, исправить папирус! Но скажи, фенеху, что ты требуешь взамен?

– Не оставь в беде, Повелитель, семьи тех, кто повернул вспять.

– Нет! – Фараон топнул, не считая нужным сдерживать свой гнев. – Вы сговорились? Агенор просил о том же. Те люди осмелились нарушить мой приказ. Так пусть будут их семьи нищими.

Фараон резко поднялся. Прием закончился.

Изумлению мореходов не было границ, когда они увидели адмиральский жезл в руках ошалевшего Эреда.

– Слава обоим адмиралам! – крикнул Астарт.

– Слава! – нестройно заорали мореходы, успевшие на радостях накачаться вином.

– Как предчувствовала… – Ларит несколько обиделась. – Не глупо ли это, Астарт?

– Ахтой засмеялся:

– Он вечно останется дерзким мальчишкой. Да разве может Астарт принять милость из рук тех, кого ненавидит?

– Люди заставили поверить Эреда, что он раб и рожден навсегда быть рабом… – сказал Астарт Ахтою. – Вот, может быть, единственный случай, когда люди же заставят его поверить, что он ничем не хуже других, что может быть даже господином.

– Но самый большой раб – это и есть господин, – пробормотал Ахтой, но никому не было дела до его неуместных, навевающих тоску, изречений.

Астарт уселся на борт.

– Так знаете, почему все прошло гладко, почему их не убило то, что Сияющий Ра бегает по небосводу, как свихнувшийся от молитв жрец? Тщеславие тому причиной. Владыка Египта до смерти рад, что Ливия, как предсказывали его ученые советники, омывается со всех сторон морями. Ему выгодно не сомневаться в том, что мы обогнули Ливию. Теперь весь мир будет знать о пророческом даре фараона.

– Всего лишь символическая победа. – Агенор смотрел на пристань, постукивая сверкающим жезлом по борту.

– Почему же? – возразил Ахтой. – Мы указали дорогу в Аден узкоглазым пришельцам и зинджам Красного острова. Проложили Карфагену дорогу на юг, к Колеснице Богов и дальше. Кое-что дали диким ливийцам и кое-что переняли у них. Вырвали у арабов "отметный ветер". Открыли новые земли. А самое главное – опрокинули веру в вечную дорогу солнца.

– В вечную дорогу Ра будут верить, как и прежде, – ответил адмирал, а все остальное лет через пять обратится в дикую легенду, ведь ни один купец Большого Хапи не отважится закрепить наши открытия. Чужих купцов на юг не допустит фараон. Земли открываются для войн и торговли. Но египетский купец не созрел для освоения столь отдаленных берегов.

Приближался момент расставания. Ахтой спешил в Мемфис, новым адмиралам и мореходам было предписано явиться в Левкос-Лимен – там назревала очередная стычка с воинствующими и непокорными набатеями.

Астарт и Ларит решили вернуться в Финикию. Они не могли не вернуться туда: в Азии шла война, вавилоняне взяли Сидон, много городов и поселков побережья, осадили Тир. Во всех корчмах Египта только и говорили о гибнущей Финикии, о грозном царе Навуходоносоре, давшем клятву завладеть Тиром, даже если ему придется простоять у его стен до конца дней своих.[5]5
  Тир будет взят после тринадцатилетней осады


[Закрыть]

– Люди бегут от войны и бед, а они идут им навстречу, – произнес с осуждением Рутуб. – Мало вам прошлого?.. Ну ладно Ларит – она женщина, ей не дано вправлять мозги мужчине, но ты-то, Астарт! Или растерял весь ум свой в Ливии?

Астарт улыбнулся.

– На толпу умников положен хотя бы один дурак. Но я дурак посчастливей вас – я увижу Финикию…

– Почему же меня оставляешь в Египте? – Эред выглядел подавленным.

– Ты же рад своему титулу, дружище. Это же прекрасно – испытывать радость. Смелей, Эред, ты теперь вельможа! Вот мы им натянули нос – этим надутым господам в париках и раззолоченных юбках! Ты сможешь бросить в грязь самого сиятельного болвана, а грязного и вшивого попрошайку сделать начальником пристаней. Это ли не прекрасно?.. Только не сорвись, дружище, никогда не мордуй простого морехода. Помни всегда, кто ты, кто все мы…

– И не будь никогда один, – сказала Эреду Ларит. – Никогда…

Подошел тяжело вздыхающий Ахтой. Он оставался с мореходами: Агенор и слышать не хотел, что жреца истины доставит в Мемфис другое, а не его, судно.

– Вот и расстаемся… – Ахтой помолчал, положил ему на плечо свою сухую смуглую ладонь. – Запомни, Астарт, и совсем не боги вас преследуют. Что может быть страшнее напрасных терзаний и сомнений? Так прибейся же к берегу, к которому идешь всю жизнь…

– Твои истины, Ахтой, испортят многим настроение. Неужели не боишься встречи с мемфисскими жрецами?

Астарт заглянул ему в глаза в последний раз и увидел в них огромную тоску.

Затем пришел черед прощаться с мореходами…

Бирема с людьми, облепившими борта, медленно удалялась против течения и тяжело раскачивалась, похожая на большую старую утку. Светлая речная вода билась об осклизлую обшивку судна и звонкими струями стекала с весел.

– Мы еще встретимся! – кричал Саркатр. – Обязательно встретимся!

Агенор поднял в последнем приветствии узкую ладонь. Мекал, Анад, Фага, Рутуб – буквально все мореходы смотрели на тех двух, отважившихся начать все сначала. Все сначала наперекор судьбе. Ахтой стоял возле Агенора, и его застывший взгляд не отпускал Астарта.

Рулевое весло шевельнулось, направив судно на середину Нила. Заходящее солнце свирепо сияло в развешенных на борту медных и бронзовых щитах, и пурпурный вымпел, прощаясь, полоскался на ветру.

Астарт вдруг ощутил пустоту, которую трудно было заполнить даже Ларит.

"Всегда чего-то не хватает. Пора бы смириться".

– Твои друзья идут в Навкратис только из-за Меред? Хотела бы я ее увидеть.

– Когда-нибудь встретитесь. Знаешь, Агенор выжил лишь только потому, что на свете есть Меред… Он обязательно найдет ее в Навкратисе. Затем отправятся в Копт, а там караваном через пустыню – всего пять дней – и Левкос-Лимен…

– Уважаемые, – послышалось сзади, Астарт и Ларит обернулись и увидели переводчика, того грека, который поразил придворных мудрым ответом на царский вопрос, – мой господин Фалес из Милеты хотел бы побеседовать с мудрецом Ахтоем из Мемфиса, но, к величайшему прискорбию…

– Ахтоя можно найти теперь только в Мемфисе.

– Мой господин так и сделает. Во всем видна воля Зевса. Фалес из Милеты разыщет мудреца Ахтоя даже в Мемфисе. Хотя там, говорят, недолюбливают бороды и иностранцев. Ходят слухи, что мудрому Ахтою ведома величайшая из истин?

– А сможет ли твой господин понять ее? Она ведь так тяжела.

– Уж не знаешь ли и ты эту истину, о финикиец?!

– Нам известны лишь крупицы того, что ведомо Ахтою. Если твой господин так уверен в себе, найдете Ахтоя среди жрецов Имхотепа.

– Спасибо, добрые люди. Пусть боги оберегают ваше счастье.