Текст книги "Песенник"

Автор книги: Эдуард Успенский

Соавторы: Борис Пастернак,Сергей Есенин,Владимир Высоцкий,Владимир Войнович,Николай Некрасов,Булат Окуджава,Роберт Рождественский,Андрей Макаревич,Михаил Исаковский,Евгений Евтушенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Сабля вострая моя.

Калена стрела венчала

Нас средь битвы роковой.

Вижу, смерть моя приходит,

Черный ворон, весь я твой.

Что ж ты когти распускаешь

Над моею головой,

Иль добычу себе чаешь,

Черный ворон, весь я твой».

И. Кондратьев

По диким степям Забайкалья

По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах.

Идёт он густою тайгою,

Где пташки одни лишь поют,

Котёл его сбоку тревожит,

Сухие коты ноги бьют.

На нём рубашонка худая,

И множество разных заплат,

Шапчонка на нём арестанта

И рваный тюремный халат.

Бежал из тюрьмы тёмной ночью,

В тюрьме он за правду страдал.

Идти дальше нет уже мочи —

Пред ним расстилался Байкал.

Бродяга к Байкалу подходит,

Рыбацкую лодку берёт

И грустную песню заводит,

Про Родину что-то поёт.

«Оставил жену молодую

И малых оставил детей,

Теперь я иду наудачу,

Бог знает, увижусь ли с ней!»

Бродяга Байкал переехал,

Навстречу – родимая мать.

«Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша,

Здоров ли отец мой да брат?»

«Отец твой давно уж в могиле,

Сырою землёю зарыт,

А брат твой давно уж в Сибири,

Давно кандалами гремит».

«Пойдём же, пойдём, мой сыночек,

Пойдём же в курень наш родной,

Жена там по мужу скучает,

И плачут детишки гурьбой».

А. Мерзляков

Среди долины ровныя

Среди долины ровныя,

На гладкой высоте

Цветет, растет высокий дуб

В могучей красоте.

Высокий дуб, развесистый,

Один у всех в глазах;

Один, один, бедняжечка,

Как рекрут на часах.

Взойдет ли красно солнышко, —

Кого под тень принять?

Ударит ли погодушка, —

Кто будет защищать?

Ни сосенки кудрявыя,

Ни ивки вкруг него;

Ни кустики зеленые

Не вьются вкруг него.

Ах, скучно одинокому

И дереву расти!

Ах, горько, горько молодцу

Без милой жизнь вести!

Есть много сребра, золота:

Кому их подарить?

Есть много славы, почестей:

Но с кем их разделить?

Встречаюсь ли с знакомыми:

Поклон – да был таков;

Встречаюсь ли с пригожими:

Поклон – да пара слов.

Одних я сам чуждаюся,

Другой бежит меня.

Все други, все приятели

До черного лишь дня!

Где ж сердцем отдохнуть могу,

Когда гроза взойдет?

Друг нежный спит в сырой земле,

На помощь не придет.

Ни роду нет, ни племени

В чужой мне стороне;

Не ластится любезная

Подруженька ко мне!

Не плачется от радости

Старик, глядя на нас,

Не вьются вкруг малюточки,

Тихохонько резвясь.

Возьмите же все золото,

Все почести назад, —

Мне Родину, мне милую,

Мне милой дайте взгляд!

А. Навроцкий

Утес Стеньки Разина

Есть на Волге утес, диким мохом оброс

Он с вершины до самого края;

И стоит сотни лет, только мохом одет,

Ни нужды, ни заботы не зная.

На вершине его не растет ничего,

Только ветер свободный гуляет,

Да могучий орел свой притон там завел

И на нем свои жертвы терзает.

Из людей лишь один на утесе том был,

Лишь один до вершины добрался,

И утес человека того не забыл,

И с тех пор его именем звался.

И хотя каждый год по церквам на Руси

Человека того проклинают,

Но приволжский народ о нем песни поет

И с почетом его вспоминает.

Раз, ночною порой, возвращаясь домой,

Он один на утес тот взобрался

И в полуночной мгле на высокой скале

Там всю ночь до зари оставался.

Много дум в голове родилось у него,

Много дум он в ту ночь передумал.

И под говор волны, средь ночной тишины

Он великое дело задумал.

Но свершить не успел он того, что хотел,

И не то ему пало на долю;

И расправой крутой да кровавой рукой

Не помог он народному горю.

Не владыкою был он в Москву привезен,

Не почетным пожаловал гостем,

И не ратным вождем, на коне и с мечом,

Он сложил свои буйные кости…

И Степан, будто знал, никому не сказал,

Никому своих дум не поведал,

Лишь утесу тому, где он был, одному

Он те думы хранить заповедал.

И поныне стоит тот утес и хранит

Он заветные думы Степана;

И лишь с Волгой одной вспоминает порой

Удалое житье атамана.

Но зато, если есть на Руси хоть один,

Кто с корыстью житейской не знался,

Кто свободу, как мать дорогую, любил

И во имя её подвизался, —

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет,

Чутким ухом к вершине приляжет,

И утес-великан всё, что думал Степан,

Все тому смельчаку перескажет.

Н. Некрасов

Коробейники

Ой, полным-полна коробушка,

Есть и ситцы и парча,

Пожалей, душа моя, зазнобушка,

Молодецкого плеча.

Выйди, выйди в рожь высокую,

Там до ночки да погожу,

А завижу черноокую,

Все товары да разложу.

Цены сам платил немалые,

Не торгуйся, не скупись,

Подставляй-ка губки алые,

Ближе к милому садись.

Вот и пала ночь туманная,

Ждёт удалый молодец,

Чу, идёт, пришла моя желанная,

Продаёт товар купец.

Катя бережно торгуется,

Всё боится передать,

Парень с девицей целуется,

Просит цену да набавлять.

Знает только ночь глубокая,

Как поладили они.

Распрямись ты, рожь высокая,

Тайну свято сохрани.

К. Рылеев

Смерть Ермака

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии летали,

И бесперерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали…

Ко славе страстию дыша,

В стране суровой и угрюмой,

На диком бреге Иртыша

Сидел Ермак, объятый думой.

Товарищи его трудов,

Побед и громозвучной славы,

Среди раскинутых шатров

Беспечно спали близ дубравы.

«О, спите, спите, – мнил герой,—

Друзья, под бурею ревущей;

С рассветом глас раздастся мой,

На славу иль на смерть зовущий!

Вам нужен отдых; сладкий сон

И в бурю храбрых успокоит;

В мечтах напомнит славу он

И силы ратников удвоит.

Кто жизни не щадил своей

Опасность в сечах презирая,

Тот думать будет ли о ней,

За Русь святую погибая?

Своей и вражьей кровью смыв

Все преступленья буйной жизни

И за победы заслужив

Благословения отчизны,—

Нам смерть не может быть страшна

Своё мы дело совершили:

Сибирь царю покорена,

И мы – не праздно в мире жили!»

Но роковой его удел

Уже сидел с героем рядом

И с сожалением глядел

На жертву любопытным взглядом.

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии летали,

И бесперерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали.

Иртыш кипел в крутых брегах,

Вздымалися седые волны,

И рассыпались с ревом в прах,

Бия о брег, козачьи челны.

С вождем покой в объятьях сна

Дружина храбрая вкушала;

С Кучумом буря лишь одна

На их погибель не дремала!

Страшась вступить с героем в бой,

Кучум к шатрам, как тать презренный,

Прокрался тайною тропой,

Татар толпами окруженный.

Мечи сверкнули в их руках —

И окровавилась долина,

И пала грозная в боях,

Не обнажив мечей, дружина…

Ермак воспрянул ото сна

И, гибель зря, стремится в волны,

Душа отвагою полна,

Но далеко от брега челны!

Иртыш волнуется сильней —

Ермак все силы напрягает

И мощною рукой своей

Валы седые рассекает…

Плывет… уж близко челнока —

Но сила року уступила,

И, закипев страшней, река

Героя с шумом поглотила.

Лишивши сил богатыря

Бороться с ярою волною,

Тяжелый панцирь – дар царя

Стал гибели его виною.

Ревела буря… вдруг луной

Иртыш кипящий серебрился,

И труп, извергнутый волной,

В броне медяной озарился.

Носились тучи, дождь шумел,

И молнии ещё сверкали,

И гром вдали ещё гремел,

И ветры в дебрях бушевали.

1821

Д. Садовников

Из-за острова на стрежень

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны

Выплывают расписные

Острогрудые челны.

На переднем Стенька Разин,

Обнявшись, сидит с княжной,

Свадьбу новую справляет

Он, веселый и хмельной.

А она, потупив очи,

Ни жива и ни мертва,

Молча слушает хмельные

Атмановы слова.

Позади их слышен ропот:

«Нас на бабу променял,

Только ночь с ней провозжался,

Сам на утро бабой стал».

Этот ропот и насмешки

Слышит грозный атаман,

И могучею рукою

Обнял персиянки стан.

Брови черные сошлися,

Надвигается гроза.

Буйной кровью налилися

Атамановы глаза.

«Ничего не пожалею,

Буйну голову отдам!» —

Раздается голос властный

По окрестным берегам.

«Волга, Волга, мать родная,

Волга – русская река,

Не видала ты подарка

От донского казака!

Чтобы не было раздора

Между вольными людьми,

Волга, Волга, мать родная,

На, красавицу прими!»

Мощным взмахом поднимает

Он красавицу княжну

И за борт её бросает

В набежавшую волну.

«Что ж вы, братцы, приуныли?

Эй ты, Филька, черт, пляши!

Грянем песню удалую

На помин её души!..»

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны

Выплывают расписные

Острогрудые челны.

Цыганские народные песни

Автор неизвестен

Бродяга

Ой расскажи, расскажи бродяга,

Чей ты родом, откуда ты?

Ах, да я не помню, ах, да я не знаю,

Ромалэ.

Ах, меня солнушко пригрело,

Я уснул глубоким сном.

Ах, да я не помню, ах, да я не знаю,

Ромалэ.

Ой, дак расскажи, расскажи бродяга,

Чей ты родом, откуда ты?

Ах, да я не помню, ах, да я не знаю,

Ромалэ.

Мато

Ай, мэ мато́, мато́, мато́ ли мэ,

Ай, мэ сарэ́ндыр, рома́лэ, матыды́р,

Ай, мэ сарэ́ндыр, рома́лэ, матыды́р, нэ,

Пиём брави́нта сарэ́ндыр бутыды́р!^[1]

Да не такие шали рвали,

Ай, рвали полушалочки,

Да не таких мужей бросали,

Да это ноль без палочки!

А у нас так не делают,

Да окна бить не бегают.

Ай, потихоньку, ромалэ, подойдут,

Да рамы выставят – пойдут.

Ох, да ты, червонный туз,

Да кудри вьются, ромалэ, на картуз,

Да кудри вьются, ромалэ, в три кольца,

У молодого молодца.

Ай, мэ мато́, мато́, мато́ ли мэ,

Ай, мэ сарэ́ндыр, рома́лэ, матыды́р,

Ай, мэ сарэ́ндыр, рома́лэ, матыды́р, нэ,

Пиём брави́нта сарэнды́р бутыды́р.

Ручеек

Ай, ручеечек ручеек,

Ай, брал я воду на чаек.

Ромалэ, лэ ли та чавалэ лэй.

Ай, брал я воду на чаек,

А сам смотрелся в ручеек.

Ромалэ, лэ ли та чавалэ лэй.

Ай, вода замутилася,

Ай, с милой разлучился я.

Ромалэ, лэ ли та чавалэ лэй.

Ай, через речку быструю

А я мосточек выстрою.

Ромалэ, лэ ли та чавалэ лэй.

Ай, по мосточку я пройду,

Ай, свою милую найду.

Ромалэ, лэ ли та чавалэ лэй.

Ай, ручеечек ручеек,

Ай, брал я воду на чаек.

Ромалэ, лэ ли та чавалэ лэй.

Песни бардов

Е. Агранович

Я в весеннем лесу…

Я в весеннем лесу пил березовый сок,

С ненаглядной певуньей в стогу ночевал…

Что имел – потерял, что любил – не сберег.

Был я смел и удачлив, а счастья не знал.

И носило меня, как осенний листок.

Я менял города и менял имена.

Надышался я пылью заморских дорог,

Где не пахли цветы, не блестела луна.

И окурки я за борт бросал в океан.

Проклинал красоту островов и морей,

И бразильских болот малярийный туман,

И вино кабаков, и тоску лагерей.

Зачеркнуть бы всю жизнь и сначала начать,

Прилететь к ненаглядной певунье моей…

Да вот только узнает ли Родина-мать

Одного из пропавших своих сыновей?

Я в весеннем лесу пил березовый сок,

С ненаглядной певуньей в стогу ночевал…

Что имел – потерял, что любил – не сберег.

Был я смел и удачлив, а счастья не знал.

1956

Ю. Аделунг

Мы с тобой давно уже не те

Мы с тобой давно уже не те,

Мы не живем делами грешными:

Спим в тепле, не верим темноте,

А шпаги на стену повешены.

     В нашей шхуне сделали кафе,

     На тумбу пушку исковеркали,

     Истрачен порох фейерверками,

     На катафалк пошел лафет.

Мы с тобой давно уже не те,

И нас опасности не балуют.

Кэп попал в какой-то комитет,

А боцман служит вышибалою.

     Нас теперь не трогает роса,

     На парусах уж не разляжешься —

     Пустил трактирщик разгулявшийся

     На транспаранты паруса.

Мы с тобой не те уже совсем, —

И все дороги нам заказаны:

Спим в тепле на средней полосе,

Избрали город вечной базою.

     Знаю – нам не пережить зимы,

     А шхуна – словно пес на привязи,

     Кривая никуда не вывезет —

     Ведь море ждет нас, черт возьми!

Море ждет, а мы совсем не там, —

Такую жизнь пошлем мы к лешему.

Боцман – я, ты будешь капитан.

Нацепим шпаги потускневшие.

     Мы с тобой пройдем по кабакам,

     Команду старую разыщем мы…

     А здесь, а здесь мы просто лишние,

     Давай, командуй, капитан!

1974

С. Баканов

Первокурсница

На лекцию ты вошла

И сразу меня пленила.

Я понял тогда, что ты навсегда

Вдруг сердце мое разбила.

И сразу же в первый день

Забыл я про все на свете

И только тебя, безумно любя,

Я видел на всей планете.

     То косы твои, то бантики,

     То прядь золотых волос,

     На блузке витые кантики,

     Да милый курносый нос.

Я видел тебя во сне.

И даже такое дело —

Ты молча, без слов с чертежных листов.

Со стен на меня глядела.

А в сущности только раз

Твой взор на меня склонился,

Когда в поздний час, в чертежке у нас

Твой лист мне к ногам свалился.

     Ах, косы твои! Ах, бантики!

     Ах, прядь золотых волос!

     На блузке витые кантики

     Да милый курносый нос.

Но вскоре пришла весна,

С поличным ты мне попалась —

Нежна и мила с дипломником шла

И только ему улыбалась.

Вся жизнь колесом пошла,

На сессии плавал как губка,

А знаешь ли ты, что эти хвосты

Ты мне подарила, голубка?!

     Все косы твои! Все бантики!

     Все прядь золотых волос!

     На блузке витые кантики

     Да милый курносый нос.

В. Баранов

По диким степям Аризоны…

По диким степям Аризоны,

Где золото роют в горах,

Ковбой, убежавший из зоны,

Тащился на тощих ногах.

Бежал от шерифа он ночью

И в прериях прятался он,

Бежать больше не было мочи,

Пред ним простирался каньон.

Ковбой до каньона подходит,

Индейскую лодку берет.

Унылую песню заводит,

На берег далекий гребет.

Навстречу ему Клементина,

Как ангел, чиста и нежна:

«Ай, где ж ты таскался, скотина!

Жена я тебе, не жена?»

По диким степям Аризоны,

Где золото роют в горах,

Ковбой, убежавший из зоны,

Тащился на тощих ногах.

Б. Вахнюк

Глаза

Я понимаю, как смешно

В глазах искать ответ,

В глазах, которым все равно, —

Я рядом или нет.

     Глаза то лукаво блестят,

     То смотрят сердито,

     То тихонько грустят

     О ком-то незабытом…

Пускай остались мы вдвоем,

Пусть рядом нет ребят,

Во взгляде ласковом твоем

Я вижу не себя.

     Глаза то лукаво блестят,

     То смотрят сердито,

     То тихонько грустят

     О ком-то незабытом…

Но я дождусь иного дня —

И вера в то крепка, —

Ты жить не сможешь без меня,

Не сможешь! А пока…

     Глаза то лукаво блестят,

     То смотрят сердито,

     То тихонько грустят

     О ком-то незабытом…

П. Вегин

Уходя, оставьте свет

Уходя, оставлю свет

В комнатушке обветшалой,

Невзирая на запрет

Правил противопожарных.

     Уходя, оставлю свет,

     Уходя, оставлю свет,

     Невзирая на запрет

     Правил противопожарных.

У любви гарантий нет —

Это очень скверно, братцы,

Но, уходя, оставьте свет

В тех, с кем выпадет расстаться!

     Уходя, оставьте свет,

     Уходя, оставьте свет,

     Уходя, оставьте свет

     В тех, с кем выпадет расстаться!

Жаль, что неизбежна смерть,

Но возможна сатисфакция:

Уходя, оставить свет —

Это больше, чем остаться.

     Уходя, оставить свет,

     Уходя, оставить свет,

     Уходя, оставить свет —

     Это больше, чем остаться.

А. Величанский

Под музыку Вивальди^[2]

Под музыку Вивальди,

Вивальди, Вивальди,

Под музыку Вивальди,

Под вьюгу за окном

Печалиться давайте,

Давайте, давайте,

Печалиться давайте

Об этом и о том…

Вы слышите, как жалко,

Как жалко, как жалко,

Вы слышите, как жалко,

И безнадежно как

Заплакали синьоры,

Их жены и служанки,

Собаки на лежанках

И дети на руках!..

И стало нам так ясно,

Так ясно, так ясно,

Что на дворе ненастно,

Как на сердце у нас,

Что жили не напрасно,

Что жизнь была прекрасна,

Что все мы будем счастливы

Когда-нибудь, Бог даст.

И только ты молчала,

Молчала… молчала

И головой качала

Любви печальной в такт.

А после говорила:

– Поставьте все сначала!

Мы все начнем сначала,

Любимый мой… Итак,

Под музыку Вивальди,

Вивальди, Вивальди,

Под музыку Вивальди,

Под славный клавесин,

Под скрипок переливы,

Под завыванье вьюги

Условимся друг друга

Любить что было сил.

1972

Ю. Визбор

Вставайте, граф

Вставайте, граф! Рассвет уже полощется,

Из-за озерной выглянув воды.

И, кстати, та вчерашняя молочница

Уже поднялась, полная беды.

     Она была робка и молчалива,

     Но, ваша честь, от вас не утаю:

     Вы, несомненно, сделали счастливой

     Ее саму и всю ее семью.

Вставайте, граф! Уже друзья с мультуками

Коней седлают около крыльца,

Уж горожане радостными звуками

Готовы в вас приветствовать отца.

     Не хмурьте лоб! Коль было согрешение,

     То будет время обо всем забыть.

     Вставайте! Мир ждет вашего решения:

     Быть иль не быть, любить иль не любить.

И граф встает. Ладонью бьет будильник,

Берет гантели, смотрит на дома

И безнадежно лезет в холодильник,

А там зима, пустынная зима.

     Он выйдет в город, вспомнит вечер давешний:

     Где был, что ел, кто доставал питье.

     У перекрестка встретит он товарища,

     У остановки подождет ее.

Она придет и глянет мимоходом,

Что было ночью – будто трын-трава.

«Привет!» – «Привет! Хорошая погода!..

Тебе в метро? А мне ведь на трамвай!..»

     И продают на перекрестках сливы,

     И обтекает постовых народ…

     Шагает граф. Он хочет быть счастливым,

     И он не хочет, чтоб наоборот.

1962

Милая моя

Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,

Тих и печален ручей у янтарной сосны.

Пеплом несмелым подернулись угли костра —

Вот и окончилось все, расставаться пора.

     Милая моя,

     Солнышко лесное,

     Где, в каких краях

     Встретишься со мною?

Крылья сложили палатки – их кончен полет.

Крылья расправил искатель разлук – самолет,

И потихонечку пятится трап от крыла —

Вот уж, действительно, пропасть меж нами легла.

     Милая моя,

     Солнышко лесное,

     Где, в каких краях

     Встретишься со мною?

Не утешайте меня, мне слова не нужны —

Мне б отыскать тот ручей у янтарной сосны,

Вдруг там в тумане краснеет кусочек огня,

А у огня ожидают, представьте, меня.

     Милая моя,

     Солнышко лесное,

     Где, в каких краях

     Встретишься со мною?

1973

Рассказ ветерана

Мы это дело разом увидали,

Как роты две поднялись из земли,

И рукава по локоть закатали,

И к нам с Виталий Палычем пошли.

     А солнце жарит, чтоб оно пропало,

     Но нет уже судьбы у нас другой,

     И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,

     Постой, подпустим ближе, дорогой».

И тихо в мире, только временами

Травиночка в прицеле задрожит,

Кусочек леса редкого за нами,

А дальше – поле, Родина лежит,

     И солнце жарит, чтоб оно пропало,

     Но нет уже судьбы у нас другой,

     И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,

     Постой, подпустим ближе, дорогой».

Окопчик наш – последняя квартира,

Другой не будет, видно, нам дано.

И черные проклятые мундиры

Подходят, как в замедленном Кино.

     И солнце жарит, чтоб оно пропало,

     Но нет уже судьбы у нас другой,

     И я кричу: «Давай, Виталий Палыч!

     Давай на всю катушку, дорогой!»

…Мои года, как поезда, проходят,

Но прихожу туда хоть раз в году,

Где пахота заботливо обходит

Печальную фанерную звезду,

     Где солнце жарит, чтоб оно пропало,

     Где не было судьбы у нас другой.

     И я шепчу: «Прости, Виталий Палыч,

     Прости мне, что я выжил дорогой».

Рассказ технолога Петухова о своей встрече с делегатом форума

Сижу я как-то, братцы, с африканцем,

А он, мерзавец, мне и говорит:

«В России, дескать, холодно купаться,

Поэтому здесь не приглядный вид!»

     «Зато, – говорю, – Мы делаем ракеты

     И перекрыли Енисей,

     А также в области балета

     Мы впереди, – говорю, – планеты всей,

     Мы впереди планеты всей!»

Потом мы с ним ударили по триста,

А он, представьте, мне и говорит:

«В российских селах не танцуют твиста,

Поэтому здесь не приглядный вид!»

     «Зато, – говорю, – Мы делаем ракеты

     И перекрыли Енисей,

     А также в области балета

     Мы впереди, – говорю, – планеты всей,

     Мы впереди планеты всей!»

Потом залили это все шампанским,

Он говорит: «Вообще ты кто таков?»

«Я, – говорит – Наследник африканский!»

«А я, – говорю – Технолог Петухов!

     Вот я, – говорю, – И делаю ракеты

     Перекрываю Енисей,

     А также в области балета

     Я впереди, – говорю, – планеты всей,

     Я впереди планеты всей!»

«Проникся, – говорит он, – лучшим чувством,

Открой, – говорит, – весь главный ваш секрет!»

«Пожалуйста, – говорю, – советское искусство

В наш век, – говорю, – сильнее всех ракет.

     Но все ж, – говорю, – мы делаем ракеты

     И перекрыли Енисей,

     А также в области балета

     Мы впереди, – говорю, – планеты всей,

     Мы впереди планеты всей!»

1964

Серёга Санин

С моим Серегой мы шагаем по Петровке,

По самой бровке, по самой бровке.

Жуем мороженое мы без остановки

В тайге мороженого нам не подают.

     То взлет, то посадка,

     То снег, то дожди

     Сырая палатка

     И почты не жди.

     Идет молчаливо

     В распадок рассвет.

     Уходишь – счастливо!

     Приходишь – привет!

Идет на взлет по полосе мой друг Серега,

Мой друг Серега, Серега Санин.

Сереге Санину легко под небесами,

Другого парня в пекло не пошлют.

     То взлет, то посадка,

     То снег, то дожди

     Сырая палатка

     И почты не жди.

     Идет молчаливо

     В распадок рассвет.

     Уходишь – счастливо!

     Приходишь – привет!

Два дня искали мы в тайге капот и крылья,

Два дня искали мы Серегу.

А он чуть-чуть не долетел, совсем немного

Не дотянул он до посадочных огней.

     То взлет, то посадка,

     То снег, то дожди

     Сырая палатка

     И почты не жди.

     Идет молчаливо

     В распадок рассвет.

     Уходишь – счастливо!

     Приходишь – привет!

И вот с надеждою мы ждем его прилета,

Его прилета скоростного.

Но не слыхать в эфире голоса родного,

Родного голоса, знакомого так всем:

     «Иду на посадку,

     Включите огни.

     Я вижу палатку

     И сосны вдали.»

     Бредет молчаливо

     В распадок рассвет.

     Уходишь – счастливо!

     Приходишь – привет!

Ты у меня одна

Ты у меня одна,

Словно в ночи луна,

Словно в году весна,

Словно в степи сосна.

Нету другой такой

Ни за какой рекой,

Нет за туманами,

Дальними странами.

В инее провода,

В сумерках города.

Вот и взошла звезда,

Чтобы светить всегда,

Чтобы гореть в метель,

Чтобы стелить постель,

Чтобы качать всю ночь

У колыбели дочь.

Вот поворот какой

Делается с рекой.

Можешь отнять покой,

Можешь махнуть рукой,

Можешь отдать долги,

Можешь любить других,

Можешь совсем уйти,

Только свети, свети!

1964

Хала-Бала^[3]

Заблестели купола,

Глядь – страна Хала-Бала.

Отворяют ворота,

Выплывают три кита,

А на них Хала-Бала.

У страны Халы-Балы,

Невеселые делы,

Ни прописки, ни угла,

Ни рекламного села,

Лишь одна Хала-Бала.

В той стране Хале-Бале

Сорок восемь королей,

С ними всеми весела

Королева там жила,

Да и та – Хала-Бала.

Зато мужики там молодцы —

Все они хала-бальцы,

Начищают купола

Да звонят в колокола,

Вот и все у них дела.

К ночи стаяла заря,

Я, как «Три богатыря»,

Все стою перед скалой,

Перед этою Халой,

Перед этою Балой.

Раздается тут звонок:

Вызывает лично Бог.

Говорит он: «Всем хвала

За хорошие дела!»

Все кричат: «Хала-Бала!»

1964

Ю. Визбор, Я. Смеляков

Если я заболею…^[4]

Если я заболею,

К врачам обращаться не стану.

Обращусь я к друзьям

(не сочтите, что это в бреду):

Постелите мне степь,

Занавесьте мне окна туманом,

В изголовье поставьте

Упавшую с неба звезду.

Я ходил напролом.

Никогда я не слыл недотрогой.

Если ранят меня

В справедливых, жестоких боях,

Забинтуйте мне голову

Русской степною дорогой

И укройте меня

Одеялом в осенних цветах.

От морей и от гор

Веет свежестью, веет простором.

Как посмотришь – почувствуешь:

Вечно, ребята, живем.

Не больничным от вас

Ухожу я, друзья, коридором,

Ухожу я, товарищи,

Сказочным Млечным путем.

1949

В. Высоцкий

Большой Каретный

     – Где твои семнадцать лет?

     – На Большом Каретном.

     – Где твои семнадцать бед?

     – На Большом Каретном.

     – Где твой чёрный пистолет?

     – На Большом Каретном.

     – А где тебя сегодня нет?

     – На Большом Каретном.

Помнишь ли, товарищ,

этот дом?

Нет, не забываешь

ты о нем.

Я скажу, что тот полжизни потерял,

Кто в Большом Каретном не бывал.

Ешё б, ведь:

     – Где твои семнадцать лет?

     – На Большом Каретном.

     – Где твои семнадцать бед?

     – На Большом Каретном.

     – Где твой чёрный пистолет?

     – На Большом Каретном.

     – А где тебя сегодня нет?

     – На Большом Каретном.

Переименован

он теперь,

Стало всё по-новой,

верь не верь.

И всё же где б ты ни был, где ты ни бредёшь,

Нет-нет да по Каретному пройдёшь.

Ешё б, ведь:

     – Где твои семнадцать лет?

     – На Большом Каретном.

     – Где твои семнадцать бед?

     – На Большом Каретном.

     – Где твой чёрный пистолет?

     – На Большом Каретном.

     – А где тебя сегодня нет?

     – На Большом Каретном.

Дуэт разлученных^[5]

Дорога, дорога – счета нет столбам,

И не знаешь, где конец пути, —

По дороге мы идем по разным сторонам

И не можем ее перейти.

     Но на других не гляди – не надо.

     Улыбнись только мне, ведь я рядом.

     Надо б нам поговорить, ведь наш путь еще далек,

     Перейди, если мне невдомек.

Шагаю, шагаю – кто мне запретит! —

И лишь столбы отсчитывают путь.

За тобой готов до бесконечности идти —

Только ты не сверни куда-нибудь.

     Но на других не гляди – не надо!

     Улыбнись только мне, ведь я рядом.

     Надо б нам поговорить, ведь наш путь еще далек,

     Перейди, если мне невдомек.

Улыбка, улыбка – для кого она?

А вдруг тому, что впереди идет?

Я замер и глаза закрыл, но снова – ты одна,

А я опять прозевал переход!

     Нет, на других не гляди – не надо.

     Улыбнись только мне, ведь я рядом.

     Надо б нам поговорить, ведь наш путь еще далек,

     Перейди, если мне невдомек.

Лирическая

Здесь лапы у елей дрожат на весу,

Здесь птицы щебечут тревожно.

Живешь в заколдованном диком лесу,

Откуда уйти невозможно.

     Пусть черемухи сохнут бельем на ветру,

     Пусть дождем опадают сирени,

     Все равно я отсюда тебя заберу

     Во дворец, где играют свирели.

Твой мир колдунами на тысячи лет

Укрыт от меня и от света.

И думаешь ты, что прекраснее нет,

Чем лес заколдованный этот.

     Пусть на листьях не будет росы поутру,

     Пусть луна с небом пасмурным в ссоре,

     Все равно я отсюда тебя заберу

     В светлый терем с балконом на море.

В какой день недели, в котором часу

Ты выйдешь ко мне осторожно?..

Когда я тебя на руках унесу

Туда, где найти невозможно?..

     Украду, если кража тебе по душе,—

     Зря ли я столько сил разбазарил?

     Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,

     Если терем с дворцом кто-то занял!

Песня о друге

Если друг оказался вдруг

И не друг, и не враг, а так,

Если сразу не разберёшь

Плох он или хорош,

     Парня в горы тяни, рискни,

     Не бросай одного его,

     Пусть он в связке одной с тобой,

     Там поймешь кто такой.

Если парень в горах не ах,

Если сразу раскис и вниз,

Шаг ступил на ледник и сник,

Оступился и в крик,

     Значит, рядом с тобой чужой,

     Ты его не брани – гони,

     Вверх таких не берут и тут

     Про таких не поют.

Если он не скулил не ныл,

Пусть он хмур был и зол, но шёл,

А когда ты упал со скал

Он стонал, но держал.

     Если шёл он с тобой, как в бой,

     На вершине стоял хмельной,

     Значит, как на себя самого,

     Положись на него.

А. Галич

Право на отдых, или Баллада о том, как я навещал своего брата, находящегося на излечении в психбольнице в Белых Столбах

Первача я взял ноль-восемь, взял халвы,

Пару рижского и керченскую сельдь,

И отправился я в Белые Столбы

На братана да на психов поглядеть.

     Ах, у психов жизнь —

     Так бы жил любой:

     Хочешь – спать ложись,

     Хочешь – песни пой!

     Предоставлено

     Им вроде литера —

     Кому от Сталина,

     Кому от Гитлера!

А братан уже встречает в проходной,

Он меня за опоздание корит.

Говорит: – Давай скорее по одной,

Тихий час сейчас у психов, – говорит.

     Шизофреники —

     Вяжут веники,

     А параноики

     Рисуют нолики,

     А которые

     Просто нервные —

     Те спокойным сном

     Спят, наверное.

А как приняли по первой первача,

Тут братана прямо бросило в тоску.

Говорит, что он зарежет главврача,

Что тот, сука, не пустил его в Москву!

     А ему ж в Москву

     Не за песнями,

     Ему выправить

     Надо пенсию,

     У него в Москве

     Есть законная…

     И ещё одна есть —

     Знакомая.

Мы пивком переложили, съели сельдь,

Закусили это дело косхалвой,

Тут братан и говорит мне: – Сень, а Сень,

Ты побудь здесь за меня денёк-другой!

     И по выходке,

     И по роже мы

     Завсегда с тобой

     Были схожими,

     Тебе ж нет в Москве

     Вздоха-продыха,

     Поживи здесь, как

     В доме отдыха!..

Тут братан снимает тапки и халат,

Он мне волосы легонько ворошит,

А халат на мне – ну, прямо в аккурат,

Прямо вроде на меня халат пошит!

     А братан – в пиджак

     Да и к поезду,

     А я булавочкой

     Деньги к поясу

     И иду себе

     На виду у всех…

     А и вправду мне

     Отдохнуть не грех!

Тишина на белом свете, тишина!

Я иду и размышляю не спеша:

То ли стать мне президентом США,

То ли взять да и окончить ВПШ^[6]!..

     Ах, у психов жизнь —

     Так бы жил любой:

     Хочешь – спать ложись,

     Хочешь – песни пой!

     Предоставлено

     Нам – вроде литера —

     Кому от Сталина,

     Кому от Гитлера!..

1964

Про маляров, истопника и теорию относительности

…Чуйствуем с напарником: ну и ну!

Ноги словно ватные, все в дыму.

Чуйствуем, нуждаемся в отдыхе —

Что-то непонятное в воздухе.

Взяли «Жигулевского» и «Дубняка»,

Третьим пригласили истопника,

Приняли, добавили, еще раза, —

Тут нам истопник и открыл глаза.

     На ужасную историю

     Про Москву и про Париж,

     Как наши физики проспорили

     Ихним физикам пари!

Все теперь на шарике вкось и вкось,

Шиворот-навыворот, набекрень,

И что мы с вами думаем день – ночь!

И что мы с вами думаем ночь – день!

И рубают финики лопари,

А в Сахаре снегу – невпроворот!

Эти гады-физики на пари

Раскрутили шарик наоборот.

     Там где полюс был – там тропики,

     А где Нью-Йорк – Нахичевань.

     А что мы люди, а не бобики,

     Им на это начихать!

Рассказал нам всё это истопник,

Вижу – мой напарник ну прямо сник!

Раз такое дело, – гори огнём —

Больше мы малярничать не пойдём!

Взяли в поликлинике бюллетень,

Нам башку работою не морочь!

И что ж тут за работа, если ночью – день,

А потом обратно не день, а ночь?!

     И при всей квалификации

     Тут возможен перекос:

     Это всё ж таки радиация,

     А не просто купорос!

Пятую неделю я хожу больной,

Пятую неделю я не сплю с женой,

Тоже и напарник мой плачется:

Дескать, он отравленный начисто.

И лечусь «Столичною» лично я,

Чтобы мне с ума не стронуться:

Истопник сказал, что «Столичная»

Очень хороша от стронция!

     И то я верю, а то не верится,

     Что минует та беда…

     А шарик вертится и вертится,

     И всё время – не туда!

1961

А. Городницкий

Атланты

Когда на сердце тяжесть

И холодно в груди,

К ступеням Эрмитажа

Ты в сумерки приди,

Где без питья и хлеба,

Забытые в веках,

Атланты держат небо

На каменных руках.

Держать его махину

Не мёд со стороны.

Напряжены их спины,

Колени сведены.

Их тяжкая работа

Важней иных работ:

Из них ослабни кто-то —

И небо упадёт.

Во тьме заплачут вдовы,

Повыгорят поля,

И встанет гриб лиловый,

И кончится Земля.

А небо год от года

Всё давит тяжелей,