Текст книги "Эдатрон. Том I"

Автор книги: Эдуард Неллин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

После сытного обеда отнес кости нахлебнице, которая даже не удостоила его взглядом. Видимо уже привыкла к его присутствию. Посидел с ней рядом, поговорил о том и сем, не обращая внимание на полное безразличие с ее стороны, и пошел отдыхать. Все-таки кусок грудинки был великоват для детского желудка. Подбросил в костер сучья потолще и спокойно вырубился, понадеявшись на звериное чутье соседки. Хоть она и двигалась еле-еле, но рычала вполне сносно и уж она-то точно не позволить приблизиться хоть кому незаметно.

Лапник был мягким, от костра пыхало теплом, стража на месте, так что выспаться удалось со всем удовольствием. Проснулся, когда день уже склонился к завершению. Умылся снегом, отчего прошли последние остатки сна. Проверил, как там соседка. Росомаха только повернулась на другой бок, видно рана уже не так ее беспокоила, но с места не сдвинулась. Мяса возле нее еще было достаточно. Делать было нечего, поэтому он опять занялся тренировками. Он и сам заметил, что эти занятия уже стали необходимой потребностью для его организма и это радовало его безмерно. Тело уже само требовало физической нагрузки и если не получало ежедневной порции, то он весь последующий день чувствовал какое-то ощущение неудовлетворенности и раздражения. И если в той жизни он только мечтал, что вот если бы, да кабы, то в этой ипостаси, сохранив все теоретические знания и получив бездну времени, он занялся этим с пугающей его самого исступленностью. Но, впрочем, его это не напрягало, все, что бог не делает – все к лучшему. Он не забывал о том, что он теперь в средневековье и возможность стать рабом никуда не делась. При условии, если он не сможет отстоять свое право на свободу.

Отзанимавшись с немалым удовольствием, которое с недавних пор стал получать от физических упражнений, утерся снегом, не забыв отметить, что пора бы как-нибудь организовать помывку. Полежал, отдыхая, и затем принялся за приготовление ужина, который опять состоял из куска мяса. Честно говоря, жаренная на углях оленина уже стала ему надоедать, хотелось супчика с куском хлеба, но до ближайшего места, где можно было разжиться кастрюлей, надо было прежде добраться до своего жилища. Там-то ждал на печке своего хозяина кривобокий горшок, а хлеб… А хлеб вообще был мечтой пока недостижимой. Так что в подступавшей со всех сторон темноте поужинал очередным хорошо поджаренным куском оленины, отнес росомахе порцию, все равно для него мяса было много и все было не утащить, ну и для того, чтобы не забывала о его существованье, так как волчатиной она была завалена еще дня на три, разжег одну нодью и улегся на лапник.

Ночка выдалась ясной и немного морозной и поначалу обстановка вокруг его стоянки казалась мирной и спокойной. Но то, что произошло потом, когда глаза его уже слипались, он понял, что как же хорошо, что он выспался днем, так как ночка выдалась еще та. Не успела вокруг деревьев сгуститься тьма, как между стволов замелькали парные светлячки чьих-то глаз. Их было не то, чтобы много, но где-то штук пять или шесть пар мальчишка насчитал. Зрачки, в которых отражался огонь двух костров, мелькали на высоте с рост взрослой собаки и с невероятной быстротой. Самих зверей он разглядеть не мог, но несомненно это были не мирные вегетарианцы, а ночные хищники-падальщики, может лисы, может какие-нибудь дикие собаки, так хорошо местную фауну он еще не знал, пришедшие на запах крови. Мальчишка, еще удивлялся, что они не заявились вчера. Причем он их даже не услышал, а насторожило его тихое, но грозное рычание соседки. Уж кто-кто, а она-то знала местную живность, как облупленную.

Сердце на какой-то миг остановилось, а потом забилось с удвоенной скоростью и силой. Как-то в последнее время он уже позабыл о тех опасениях, которые обуревали его в начале его робинзонады. Расслабился от тихой и спокойной жизни. И сейчас от появления неожиданной опасности растерялся, поочередно хватая то лук со стрелами, то копье, то выдергивая из ножен свой нож-переросток. Паника все нарастала и не известно, чем бы кончились его беспорядочные и бесцельные метания, если бы на открытое место перед нодьей не вышло вживую то самое воплощение его ночных кошмаров и не издало угрожающее рычание. То, что вызывало у мальчишки ужас, пока оно скрывалось в безвестности за ночной пеленой, оказалось самой обыкновенной собакой, причем не самой большой. Он бы назвал это существо шакалом, но, насколько он помнил, в тайге шакалы не водились. Но видимо тут, в этом мире, они, или подобные им, как-то нашли свою нишу и в лесных условиях.

Большеухий, головастый, с непропорционально маленьким, но жилистым и поджарым, телом, поросшим рыжевато-коричневой шерстью, падальщик стоял в мигающем свете огня и рычал, пугая, но явно неуверенный в своих силах. Все-таки мальчишка был повыше и, благодаря одежде, казался мощнее, чем на самом деле. Так что этот таежный падальщик не знал, чего ожидать от этого странного двуногого существа, поэтому стоял на границе светового круга, отбрасываемого нодьей, и рычал, показывая внушительный набор клыков. Как ни странно, когда мальчишка увидел врага, на него вдруг снизошло спокойствие и на смену растерянности и страху вдруг явилась злость. Как ни странно, но сейчас он понимал росомаху, да и чувства собственности, оставшиеся еще от прежней жизни, никуда не делись, а наоборот ожили с неведомой силой. Мое должно быть моим и точка, и неважно, о чем идет речь, о конкурирующем заводе или о трех шкурах. И вот эта помесь лисы и шакала смеет разевать свою вонючую пасть на его добычу? Видно он мало знакомо с человеком и с огнем в его руках, ну так сейчас самое время для более близкого знакомства. Мальчишка прекратил суетиться и не отрывая глаз от зверя, потянулся к костру. До шакала еще не дошло, или он просто не знал, чем может кончиться для него это движение, поэтому даже с некоторым любопытством, склонив голову набок, как делают некоторые собака, когда им интересно, наблюдал за этой двуногой смешной жертвой. Казалось все вокруг замерло в ожидании чего-то непонятного, а затем вдруг завертелось в быстром круговороте смены событий.

От места, где базировалась росомаха с кучей мяса раздался звук, похожий на тявканье, глухое рычание и затем по небольшой поляне разнесся тоскливый визг, полный боли и неизбывного ужаса. Там пять или шесть собакообразных кружили вокруг неподвижно замершей росомахи и, пока одни отвлекали ее спереди, пара лохматых разбойников подбиралась к ней сзади. Она же, будто их и не замечая, только беззвучно скалила клыки, сама, оставаясь неподвижной. Видно рана, нанесенная волками, давала о себе знать, и ей было больно шевелиться, но глаза ее и подвижный нос тщательно отслеживали обстановку. Передние нападающие поняли, что с ней что-то не так и обнаглели, подскакивая к ней короткими рывками и тут же отбегая. Отвлекали, видно было, что они привыкли работать в стае. Для них это было рутиной, и они привычно делали свою работу, не очень-то и стараясь. И вдруг росомаха, которую мальчишка считал до сих пор обездвиженной, молниеносно ринулась в атаку, причем на тех, которые подкрадывались сзади и никак не ожидали нападения, и в неуловимом движении, в своей излюбленной манере вцепилась в морду самой нахальной шавки, приблизившейся на опасное расстояние и сразу же отпрянула назад. Мельком кинув взгляд в их сторону, мальчишка понял, что как минимум один из напавших на них хищников осталось без глаз, а затем ему самому стало уже не до них. Дикая собака, которая стояла напротив него, видно решила воспользоваться моментом и пока он, как она посчитала, был отвлечен инцидентом с росомахой, кинулась на него самого. Но он был начеку, и его рука как раз ухватила толстую головню. Летящий в прыжке на мальчишку пес просто не ожидал, что прямо в его широко оскаленную пасть уткнется ярко горящая головня. Ни отвернуть в сторону, ни остановиться в полете он уже просто не мог, а мальчишка, удерживая из-за всех сил сук с повисшим на нем телом, еще и провернул горящую деревяшку прямо в горле своей жертвы. Наверно еще никогда этот зверь не чувствовал такого быстрого превращения из охотника в дичь. Из-за деревяшки в своем горле, впрочем, сразу потухшей, но еще очень даже дымящейся, он не то, что зарычать, даже заскулить толком не мог. В панике, полу-ослепший от ткнутого прямо в оскаленную пасть огня, с обгоревшей мордой, он, вместе с торчащей между челюстей дымящейся головешкой, вывернулся из слабых рук противника и с безумным хрипом понесся прочь. Мальчишка был уверен, что из-за сильной и неожиданной боли зверь даже не видел куда бежит, так как он тут же с разбега головой уткнулся в бок своего товарища, который никак не ожидал от него такой подлости и потому вовремя не отскочил в сторону. Тот взвизгнул от неожиданности, заражаясь паникой и кинулся в бега. А кто бы не кинулся, когда тебе в бок изо всех сил тыкается вроде бы старый знакомый, но с куском чего-то непонятного в пасти, из которой, вдобавок ко всему, идет дым и летят искры, а сам он издает какие-то непонятные панические хрипы? Уж точно такой картины этот шакал еще не видел. Тем более что из-за невысокой стены огня выскочил этот, поначалу казавшийся смешным и безобидным, двуногий и с дикими криками и свистом стала кидаться в стаю огненными головнями. Они летели, крутясь в воздухе, разбрасывая страшные искры и по-змеиному шипели, когда падали в снег. Пара горящих веток попала по назначению, что не добавила лесной братии бодрости. Оказалось, что попавший в морду или бок огонь – это больно, а если его кусать, то еще больнее.

Вскоре на поляне не осталось ни одной дикой собаки. Росомаха, где стояла, там и завалилась прямо на мягкий снежок. Причем было видно, что она не упала, а именно легла, оберегая свой бок. Мальчишка еще некоторое время поводил злыми глазами по поляне, держа в руках очередную горящую ветку, но противника поблизости не оказалось. Ярость, от которой его прямо-таки распирало, вдруг схлынула и он обессилено опустился на пятую точку, не обращая внимания на то, что росомаха оказалась в шагах трех от него. Впрочем, и она тоже не казалась этим обеспокоенной этим фактом, а старательно вылизывала свой бок.

– Уф, устал как… Я думал – обосрусь от страха. – произнес мальчишка хриплым голосом, обращаясь к ней. – Ох, и соседи тут у тебя.

Росомаха невозмутимо посмотрела на говорящего и, протянув лапу, зацепила когтем кусок мороженной волчатины и, подтянув к себе, начала грызть мороженное мясо. Видно ей было не впервой разбираться со стаей этих таежный гиен. Тут мальчишка, увидев, как внушительные клыки дробят кости, осознал, насколько близко он к ней находится и стараясь не слишком дергаться, стал подниматься.

– Ну ладно, пойду-ка я потихоньку. И это… приятного аппетита. И спокойной ночи. Приятно было поговорить… – неся очередную чепуху, он медленно отходил к горящей нодье. Все. Хватит с него этих лесных страстей. Пора возвращаться к дому. Росомаха-то судя по всему уже оклемалась, вон как вскочила, когда ее прижало. И куда только вся ее немощь делась, притворщица. Да и после такого концерта, который он тут устроил, навряд ли в ближайшее время появится еще кто-нибудь, желающий проверить ее на «слабо». А что она отнюдь не вымирающая от ран, а очень даже наоборот, он уже убедился. Вон мясо какими порциями жрет, проглотка, больные так не жрут, а что же будет, когда она окончательно встанет на ноги? Не хотелось бы тут оказаться, когда она войдет в полную силу. Так что прямо с утра надо собираться, хорошо хоть санки с грузом увязаны, не надо будет долго готовиться к переходу. Наверно от переживаний или интенсивных движений, сдобренных доброй долей нервного напряжения его пробило на голод, а может пример росомахи оказался заразителен, но он со скрипом отрезал очередной большой кусок от замерзшей оленьей грудинки, подсолил и положил его на остатки углей, которые остались от костра. Спалось плохо. Но не от воспоминаний о прошедшей драке, она у него пошла, как проходной эпизод его нынешней жизни, а от того, что маялся желудком от переедания.

Утром подтащил к росомахе все остатки мяса, которых было больше, чем он забирал с собой. Зверюга лежала на здоровом боку и только лениво подняла голову, когда он притащил и плюхнул недалеко от нее первый кусок. Мальчишка вообще подозревал, что она лежит не из-за полученных ран, а из-за лени. А что ей? Мяса валом, чуть ли не с доставкой в постель, охрана в его лице присутствует, отчего бы и не насладиться ничегоделаньем, пока есть такие лохи, как он? Так мальчишка ворчал, пока не перетаскал все мясо. Последним он перекатил мерзлую голову оленя, естественно без рогов. Такую полезную вещь, как рога, он оставить никак не мог. Усевшись на вышеупомянутую голову передохнуть и вытереть трудовой пот, все-таки для мальчишки перетаскать около ста пятидесяти килограмм мороженного мяса – это труд воистину эпический, он не удержался, что не высказать росомахе на прощанье пару слов.

– Даже не знаю, что тебе и сказать на прощание. Приятно было познакомиться. И это… Ты бы не задевала больше волков… Самой же может дороже обойтись. Хотя кому я говорю. – мальчишка махнул рукой. – Ладно, счастливо оставаться. Пойду я.

По внешнему виду или по тону речи росомаха видно почувствовала, что он подходил не просто перемолвиться парой слов, поэтому не отворачивалась лениво, а внимательно следила как он одевает свои короткие лыжи, впрягается в санки и медленно, словно не хотя, трогается в путь. Так и проводила пристальным взглядом его маленькую фигурку, как она скрывается между деревьев.

А он торопился, даже утреннюю разминку не стал проводить. Хотел за световой день дойти до своей землянки. И это ему удалось, хотя к заветной дверце он подходил чуть ли не на ощупь. Будь это летом, то добежал бы за полдня, но зимой, да еще с грузом… Сил хватило только разжечь огонь в печи, заложить дверь засовом и обессиленно бухнуться на ложе, даже не сняв верхнюю одежду. Так и заснул, свернувшись калачиком.

За ночь печь раскочегарилась, в землянке стало тепло, а для одетого в шкуры мальчишки, даже жарко. К утру, как не хотелось понежиться в постели, духота достигла высот неимоверных, поэтому пришлось вставать, раздеваться и хоть немного проветрить помещение. А там уже и сон пропал, да и дел надо было провернуть немало. Первым делом конечно – разобраться с вчерашней поклажей, а то, как дошел, так и бросил. Непорядок. Затем утренняя разминка и тренировка, он не забывал, что за дверцей его ждет неизведанный толком мир со своими тревогами и опасностями, в которых он успел убедиться, и он насколько это возможно должен быть к ним готов. Затем завтрак и обед сразу, так как весь день он собирался посвятить делам, не отвлекаясь на еду, поэтому готовил сразу много и надолго. Во всяком случае грибного супчика с добрым куском оленины, с корешками и сушеными листьями молодой крапивы должно было хватить и на ужин. Составив распорядок дня на сегодня, взялся за разбор всего того, что притащил с собой.

Мясо оттащил в погребок, лыжи и санки развесил по стенам, не забыв смазать их жиром, рога подвесил под потолок, потом подумает, что из них можно сделать и только после всего этого приступил к шкурам.

То, что, как очень многое в этом мире, он делал что-то впервые, имея очень приблизительные понятия о том, что делает, во многом опираясь на смутные воспоминания и прочитанное из книг, его не смущало. Так было и с обработкой шкур. Честно говоря, скорняк из него был никудышный. Что-то кусками помнил из виденного по интернету, что-то осталось в памяти из золотого детства, а что-то почерпнул из прочитанных книг. Но он и не ставил перед собой задачи стать мастером по выделке шкур, ему не нужна была шикарная волчья доха или шуба, ему нужна было простая и незатейливая зимняя одежда, чтобы спокойно перезимовать. И он думал, что уж как-нибудь обработать две волчьи шкуры, спасибо росомахе, и сшить что-нибудь вроде парки у чукчей он сможет. А ведь у него еще была и оленья шкура, но что с ней делать, он пока не придумал, но решил, что будет выделывать и ее. А там что-нибудь и придумается.

Все, что он хорошо помнил, это то, что вначале надо снять мездру, а потом подержать в соляном растворе. Дальнейшее он помнил довольно смутно, но решил, что в процессе вспомнится. Время у него было, терпение и старательность тоже имелось, соли было даже в избытке, а одежда, годная именно для зимы, требовалась. Так что он принялся за работу.

Глава 4

Парка или кухлянка, он не помнил точно, как называлась подобная одежда на земле, у него получилась на загляденье, во всяком случае с его точки зрения. Навряд ли он сделал все по технологии северных народов, но ему понравилось. Насколько он помнил из книг, парка представляла собой этакий колокол, надеваемый через голову. Воздух внутри такой одежды, нагреваемый телом, не имел выхода наружу и потому оставался внутри, а вместе с ним и тепло. Говорят, что чукчи в таких парках даже не носили нижней одежды. Но не смотря на вся простоту этой одежды, он не хотел бы повторить ту эпопею, которая предшествовала готовому изделию.

Когда с грехом пополам через две недели он критическим взглядом оглядел готовые шкуры, то решил, что сойдет, других все равно не было, а ему… пять-шесть месяцев зимы выдержит и уже хорошо. Просто больше того, что сделал, ничего из своей памяти насчет выделки шкур он выжать не мог. Как только он над ними не издевался: и жиром пополам с оленьей печенью мазал, и в растворе золы держал и даже замачивал в своей моче, кажется где-то он о таком читал, разве, что собственным дерьмом не мазал, хотя были и такие порывы, и в конце концов получил то, что счел готовым для шитья. Как только шкуры от такого обращения не облезли, а получились достаточно мягкими и крепкими, во всяком случае он счел их достаточно годными для его задумок. В любом случае фантазия его была истощена до предела и как еще над ними по изгаляться, он уже придумать не мог.

Перед тем, как приступить к изготовлению одежды, он сел и хорошо подумал. Запас шкур был не бесконечным и попыток у него было не так уж и много. Портной из него был еще хуже, чем скорняк. Если про выделку шкур он хоть что-то слышал или читал, то про выкройки и шитье имел только самое общее представление. Первый его опыт знакомства с иголкой был в армии, когда им, еще толком не понявшим службу салабонам, но уж очень хотевшим выглядеть бывалыми солдатами, выдали новенькое х/б. И первое, что они сделали, это принялись ушивать свое обмундирование, эти бесформенные, мешковатые мундиры, которые на старослужащих сидели как влитые, и молодежь, сразу после карантина естественно озаботилась своим внешним видом. Первый признак, который и отличал новобранца от старослужащего.

Тогда-то он и узнал единственный шов, не считая операционного, следы которого во время службы оставил на его теле военный хирург, который и пригодился ему всего лишь пару раз в жизни. Этот самый шов был прост и надежен, как советский солдат. И если обходиться без вычурности и изысков заказных моделей, то он мог крепко и без затей сшить два любых куска материи.

Но ведь требовалось не просто ушить уже готовое изделие, ему нужно было создать что-то новое, а это уже спецзнания, которые люди получают после профессионального обучения. Кем он только не был за всю свою бурную прошлую жизнь, но вот работа портного была для него «Терра инкогнито». Все, что он по этому поводу надумал в конце концов вылилось в треногу, связанную из тонких жердин и которую он использовал в качестве манекена. Она была с него ростом, так как он не страдал самомнением и имел непредвзятое мнение о своих габаритах, и на высоте плеч имела небольшую перекладину. Оставалось облечь ее в шубу.

Говорят, что раньше, до революции, о шитье мундиров или костюмов говорили «построил». Так вот, это же слово можно было смело отнести и к мальчишке, ибо он свою кухлянку именно построил. Неизвестно, что так повлияло на мальчишку, может воспетое еще Джеком Лондоном Белое Безмолвие зимнего леса, а может так повлияло затянувшееся одиночество, но «постройка» костюма оказалась увлекательным делом. Он по-всякому развешивал на своем трехногом манекене волчьи шкуры, прикидывая, где и как будут проходить швы, мерял длину предполагаемой парки, рассчитывая какой длины она должна быть, чтобы не запутаться в ней при быстром беге или ходьбе и в то же время, чтобы сохраняла тепло, пришивать к ней капюшон или так обойдется… Проблем ему новая одежда доставила много, но он был этому рад – было чем заняться, кроме тренировок.

Парку он все-таки себе сшил и использовал для этого оленью шкуру, где после всех расчетов и примерок пришлось делать только три разреза и один шов на спине. Пришлось вспомнить и простой и прямой как штык тот самый солдатский шов. А от волчьих шкур взял только хвосты, из которых сшил себе шикарный малахай, во всяком случае так он назвал свой головной убор. Оленьей шкуры хватило на парку с лихвой, еще осталось на рукавицы, а из шкуры с ног, где шерсть была короткой и жесткой, сделал подбой для лыж. В какой-то книге он читал что так делали то ли какие-то народы севера, то ли таежные охотники, но в книге говорилось, что так они лучше стояли и скользили по снегу и не давали откатываться назад, если приходилось бежать в горку. Он убедился, что и художественные книги иногда говорят правду. Этой же шкуры хватило и на торбаса. Опять же он не знал, как они шьются, как выглядят и вообще не помнил про них ничего, кроме названия, но уж если пошла северная тематика и у него была кухлянка, так почему не обозвать получившиеся меховые сапоги торбасами. Во всяком случае воду и снег они держали отлично и ноги не мерзли. Ну а волчьи шкуры пошли ему на постель, благо в каждую из них он мог укутаться с головой.

На первом опробовании новой замечательной обуви его ожидал сюрприз. Когда он, одев обновку, вылез из своей норы на свежий воздух, то первым, кого он увидел недалеко от входа был медведь. Первым его порывом было покрепче ухватиться за древко копья, благо без него он на улицу не выходил, вторым было осознание, что больно этот медведь маловат, да и вообще в чем-то необычен, ну и в-третьих, пусть и не сразу, он узнал свою старую знакомую – росомаху. Она стояла в шагах двадцати от входа в землянку и водила подвижным носом по воздуху.

– Блин! – в сердцах воскликнул мальчишка, когда сердце после паузы опять забилось в груди. – Подруга! Нельзя же так! Я же чуть не обосрался! Да я чуть заикой не стал!

Росомаха насмешливо, как показалось мальчишке, фыркнула и уткнувшись мордой в снег вытащила на поверхность здоровенного тетерева. Опять понюхала воздух, вытянув нос в его сторону и видимо убедившись, что не ошиблась адресом, снова фыркнула и не торопясь, как будто скользя поверх недавно выпавшего снега, скрылась между деревьев, оставив птицу.

– Не понял. – озадачился мальчишка. – Это что? Это мне что ли? Ну спасибо, давненько я свежачка не пробовал.

«Свежачка» он не пробовал уже с месяц, с тех пор, как увлекся выделкой шкур и пошивом одежды, так что свежая дичь была ко времени и к месту. Так что вечером у него был тетерев, запеченный в собственном соку. Для таких случаев он специально держал у себя в землянке немного хорошей белой глины, заготовленной еще осенью. Лесной птиц весил, как хороший домашний гусь, поэтому мальчишка, честно отделив половину добытчику, все остальное постарался осилить за ужином, но как ни старался, за один раз у него ничего не получилось. Размер его аппетита явно не соответствовал его возможностям. Великовата оказалась даже половинка птички для детского желудка. Росомаха, кстати, так и не появилась и ему пришлось питаться здоровой и диетической пищей из лесной дичи еще четыре дня.

На пятый день наконец выбрался на охоту. Не то, чтобы он голодал, кладовая была полнехонька, но старался лишний раз не трогать свои запасы. Только изредка он отгребал в сторону кучу снега, которым каждый раз заваливал вход в погреб, чтобы достать грибов или ягод с орехами. На одном мясе может и можно было прожить, но растительная пища тоже нужна. Цинга ему не была нужна ни каком виде. Черт его знает, сколько времени продлится здесь зима и ему придется ждать появления зелени.

Но пока проблем с пропитанием не было. С местным изобилием лесной дичи трудно было остаться голодным. Зайцы и глухари с тетеревами исправно попадались в силки, а в мордушки, которые он, проломив лед топором, поставил на речке, шла рыба. Не то, чтобы очень большая, но ему на ушицу или даже на жареху раз в неделю хватало. Много ли надо десяти-одиннадцатилетнему пацану, пусть он даже круглые сутки тренируется. По сути дела, ему, после того как он справил себе обновку, ему и делать-то больше нечего было, как изредка ходить на охоту да тренироваться.

От нечего делать он занялся рукоделием, изготовлением всяких безделушек из оленьего рога, но обуреваемый опасениями за свою жизнь все, что выходило из его рук имело какое-нибудь прикладное значение. Как в анекдоте про русского умельца, который чтобы не делал, все равно автомат Калашникова получается. Так сделал себе явару в виде амулета-дракона, украшенного примитивным узором, насколько хватило мастерства и владения ножом. Никто бы и не догадался, глядя на это изделие, что это не украшение, а своеобразное оружие. Ну висит на кожаном ремешке у мальчишки на шее какой-то оберег, ведь это еще надо догадаться, что этой резной костяной палочкой можно ткнуть человека куда-нибудь, например, в глаз, висок или даже просто в мышцу. Вырезал себе несколько костяных наконечников для стрел и даже из одного длинного рогового отростка сделал наконечник для дротика.

А потом настал момент, когда оказалось, что делать ну совершенно нечего. Первое время спасали тренировки, когда, окончив одну, он, не зная, чем себя занять, принимался за следующую. Но нельзя заниматься вечно одним и тем же вечно и его мозг, привыкший к большим объемам информации и решению сразу нескольких дел одномоментно, забуксовал. Ему просто нечем было себя занять.

Особенно это стало понятно, когда однажды целых двенадцать дней шел обильный снегопад и крутила свою карусель поднявшаяся метель. Сидеть взаперти почти две недели, и при этом ничего не делая, оказалось еще тем испытанием. Его нынешнее снежное сидение мало чем отличалось от содержания в камере. Разве что сидел он добровольно-принудительно и не было вокруг и шумов, говорящих о том, что рядом есть жизнь. Только натужно скрипели деревья принимая на свои плечи давящий груз непрекращающегося снегопада. Через пять дней заточенья он во весь голос орал песни, уже не боясь, что привлечет чье-нибудь внимание. Ему казалось, что во всем мире есть только он и снежное безмолвие за занесенной снегом дверцей. Он перепел все, что помнил и о чем имел только смутные воспоминания, своими словами восполняя давно забытые строки, вслух пересказал несколько книг и лишний раз убедился, что память у него хорошая, но, когда сам себе стал рассказывать анекдоты и сам же над ними смеяться, понял, что пора что-то менять.

Он стал чистить снег от входа в землянку до отхожего места, которое на этот раз определил для себя в десяти метрах от своего жилища. Отходить дальше он не решался, помня всякие слухи о том, как люди замерзали насмерть, потерявшись в двух шагах от жилища и не в силах его найти. В такой снегопад это было бы неудивительно. Правда сама зима была на удивление теплой. Мороз был градусов десять-пятнадцать, но при тихой и снежной погоде совсем не ощущался. Он сам понимал всю бесполезность такой работы, когда очищенную от снега тропку к утру опять заваливало снегом, да так, что и следов не оставалось от его прежних усилий. Но это имело хоть какой-то смысл, и он каждый день упорно выбирался наружи и разбрасывал в стороны снежные сугробы.

В один из таких выходов к нему в гости опять пришла старая знакомая. Когда он, спустя полчаса тряски дверью, чтобы освободить ее от навалившего снаружи снега, выбрался наконец наружу, запыхавшийся от вполне ожидаемого, но от этого не ставшего милым труда, первым кого он встретил была росомаха. И потом он хоть кому мог поклясться, что ее морда в тот момент выражала ехидство и насмешку. Весь злой от долгого сидения в снежном плену, от окружающего белого безмолвия и сопутствующей этому тоски, он вызверился на первое же живое существо, встретившееся ему, в то же время радуясь, что можно хоть кому-то высказать все, что копилось в нем долгими зимними вечерами.

– Что радуешься, морда ты звериная?! Ты, блин! Где-то гуляешь, а я тут как пень сижу и ни с места! Иди, гуляй дальше… – от какого-то детского чувства обиды ему не хватало слов и он, не зная, что еще сказать от избытка чувств ухватил в охапку снега, сколько смог загрести, и швырнул ее в росомаху. Та одним слитным движением отскочила в сторону и недоуменно и с интересом уставилась на этого странного мелкого двуногого. А странный двуногий разбушевался. В досаде, что не смог в нее попасть, он хватал новые и новые порции пушистого невесомого снега и швырял в нее с невнятными криками. Вреда он причинить никак не мог и ей было непонятны все эти телодвижения, но потом до нее дошло: с ней играют! Она игриво закрутилась вокруг мальчишки, поднимая широкими лапами снежную взвесь, пару раз кувыркнулась, а затем припала к земле, как бы приглашая его нападать. Мальчишка не заставил себя ждать и с воплями бросился на нее. Росомаха не казалась такой уж большой, хотя была крупнее своих земных собратьев, и с первого взгляда показалось, что он быстро с ней справится. Во всяком случае, даже несмотря на свой детский возраст, он был килограмм на пять тяжелее зверя и прошлое дзюдоиста и постоянные тренировки давало ему хоть какое-то преимущество. Это он так думал. Но первое же столкновение доказало всю глубину его заблуждений. Из-за некоторой косолапости и пушистого меха она производила впечатление плюшевой игрушки, мягкой и податливой, но под шикарной шубой оказались стальные мускулы и гибкое жилистое тело. Она легко увернулась из его рук и легонько куснула его за плечо. Он бросил ей в морду снега и, пока она смешно отфыркивалась, все-таки умудрился обхватить ее руками. С таким же успехом он мог обхватить кусок бревна, такое же твердое и неподатливое. Вместе они катались в глубоком снегу, поднимая своей возней облака снежной пыли. Накатила вдруг безудержная веселая храбрость и мальчишка, позабыв, что имеет дело с опасным лесным хищником, чья свирепость у северных народов Земли вызывала мистическое чувство, без всякого страха хватал зверюгу за морду, хвост, за все, что попадало под руку, стараясь оказаться сверху. Потом он и сам не помнил, что орал высоким мальчишеским голосом, но в голосе его был восторг и радость, что наконец он не один в этом сказочном лесу. В какой-то момент его рука оказалась в пасти росомахи, она сжала свои страшные клыки и тут до него вдруг дошло, с кем он затеял эти дурацкие игры. Стоило ей посильнее сжать свои челюсти и от его такой тонкой и хрупкой кисти останется только одно воспоминание. О силе укуса росомахи он и раньше читал, и видел воочию в ее схватке с волками. Страх запоздало коснулся разума, но мальчишка тут же отбросил его прочь.