Текст книги "Час испытаний"

Автор книги: Эдуард Ростовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Часть вторая. ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Галка медленно шла обратно по немощеной пыльной улице, сосредоточенно глядя себе под ноги. Самые невероятные мысли лезли в голову. Не доверяют? Решили обойтись без нее? Одна. Без связи, без задания. Кто же она теперь? Барышня из итальянской комендатуры, девица, продавшая совесть за холуйский паек?..

Молодой человек в франтовском белом костюме и соломенной шляпе, заломленной набекрень, обогнал ее.

– Иди за мной.

Галке показалось, что она ослышалась. Молодой человек шел впереди, небрежно помахивая самшитовой тросточкой. Что-то знакомое было в его твердой, уверенной походке. Галка пошла за ним. Сердце ее прерывисто билось. Казалось, либо оно остановится, либо выпрыгнет из груди. С моря в застоявшуюся липкую духоту вечера ворвался свежий ветер. Он стряхнул пыль с поблекших листьев акаций, загремел рваными листами железа на крыше искалеченного снарядами дома, взлохматил волосы. Ветер принес сырой запах рыбы и тяжелые капли дождя.

Молодой человек в белом костюме ни разу не обернулся. Вот он свернул за угол и перешел через дорогу на другую сторону улицы. Галка не выпускала его из виду. И когда он скрылся в подъезде неказистого двухэтажного дома, она, не раздумывая, последовала за ним.

В полумраке неопрятного, пропахшего сыростью подъезд она сразу споткнулась о какую-то преграду и чуть не упала.

– Осторожно, – услышала она тихий голос. – Тут ступеньки.

Доверясь, она пошла на этот голос дальше – в темноту. Кто-то невидимый взял ее за руку. Через несколько шагов она услышала шорох отодвигаемого засова. Приоткрылась низкая дверь, и в глаза хлынул голубоватый свет угасавшего дня. Сразу за дверью начинался замусоренный, утыканный засохшими кустами бурьяна пустырь.

– Тучи прошли стороной, – как-то обыденно сказал Галкин провожатый. – Опять дождь миновал. А не мешало бы. Все кругом сохнет.

И вдруг Галка узнала его. Это был тот самый парень, который предупредил ее об аресте Зинаиды Григорьевны. Только сейчас в нем не было ничего блатного: вместе с косой челкой с его лица исчезла нагловатая улыбка, а зеленые, чуть прищуренные глаза приветливо смотрели на Галку.

– Растерялась?

Галка хотела обидеться, но неожиданно для себя кивнула головой.

– Нельзя было иначе. Ты могла «хвост» привести. Надо было проверить, не увязался ли кто за тобой. Ну, говори, зачем пришла.

– Я должна видеть кого-нибудь из подпольного комитета. На море у фашистов появилось новое оружие.

– Передай донесение со мной.

– Донесения никакого нет. Это надо рассказать.

– Расскажи мне.

– Ты не запомнишь всего.

Парень помедлил, а затем решительно махнул самшитовой тросточкой.

– Идем.

Они быстро пересекли пустырь, пролезли в дыру какого-то забора и, оглядевшись, вышли на незнакомую Галке улицу. До наступления комендантского часа оставалось двадцать—двадцать пять минут. Они находились в немецком секторе города, где Галкин пропуск был недействителен. Но связной не торопился. Не спросив разрешения, он взял Галку об руку.

Они уже прошли несколько кварталов, когда провожатый неожиданно обнял Галку. Девушка отшатнулась и сильно толкнула парня.

– Тише ты, сумасшедшая. Патруль идет, – шепнул он и, притянув ее к себе, сказал каким-то ужасно глупым голосом: – Стелла, умоляю, не сердись.

Галка услышала за спиной тяжелый стук подкованных сапог. К ним подошли два немецких солдата. Старший – крепыш с пышными вильгельмовскими усами – сказал, четко выговаривая русские слова:

– Вы должны быстро спешить домой. Сейчас не есть время для прогулки.

– Мы уже уходим, господа офицеры, – заверил патрулей Галкин спутник и, воспользовавшись моментом, чмокнул девушку в щеку.

Когда солдаты повернули за угол, Галка дала связному подзатыльник.

– За что? – искренне удивился тот.

– За нахальство.

– Это же в целях конспирации!

– Ну вот что, конспиратор, веди меня, куда ведешь.

– Мы уже пришли. – Он кивнул на парадное большого дома, около которого они стояли.

– Так чего ты мне голову морочишь? – разозлилась Галка.

– А ты хотела, чтобы я при солдатах дорогу показывал?

На темной скрипучей лестнице он вдруг остановился.

– Сам не пойму, чего я тебя привел сюда. Поверил. А разве можно верить женщинам!

– Хватит! – попыталась осадить его Галка.

– Что значит – хватит? Другая оценила бы мой, скажем прямо, благородный поступок. Поцеловала бы…

– Другая и поцелует.

Парень сокрушенно вздохнул.

– Первый раз встречаю такую женщину. Не женщина, а какая-то долговременная огневая точка. – И, помолчав, сказал уже деловито: – Идем.

Он повел ее по бесконечным лестничным переходам, скрипучим верандам, нависшим над черной пропастью двора, узким, загроможденным какими-то ящиками коридорам. Наконец он царапнул ключом замочную скважину и открыл невидимую дверь.

Галка осталась одна в кромешной темноте длинного коридора. Какая-то необычная притаившаяся тишина стыла в ушах. Но ей не было страшно. Исчезло то ужасное, гнетущее чувство одиночества, которое полчаса назад испугало ее. Она снова была среди своих.

– Входи, – услышала Галка знакомый шепот.

Свет двадцатипятисвечевой лампочки показался ей ослепительным. В небольшой комнате, единственное окно которой было завешено камуфлированной накидкой, стояла массивная кровать с многочисленными, сложенными горкой подушками. В углу – и это сразу бросилось в глаза – висела икона с коптящей лампадкой. Стол, массивные стулья, приземистый пухлый комод, покрытый накрахмаленной салфеткой, на стене, слева от входа, рядом с лубочными картинками, – пожелтевшие портреты сытых унтер-офицеров и фельдфебелей царской службы. Вся эта убогая мещанская обстановка никак не вязалась в Галкином представлении с конспиративной квартирой.

– Ох, и попало мне за то, что привел тебя, – шепнул связной, показывая глазами на портьеру, скрывавшую вход в соседнюю комнату. И. тяжело вздохнув, добавил: – Вот так всегда страдаю из-за своего деликатного отношения к интересным женщинам.

В ту же минуту Галка отшатнулась: в комнату вошел немолодой коренастый полицейский с окладистой, седеющей бородой и пышными закрученными усами.

– За чем пожаловали, Галина Алексеевна? – строго глядя на нее из-под густых косматых бровей, спросил он.

Галка растерянно обернулась к связному, но того уже не было в комнате. «Неужели провокация?» – обожгла тревожная мысль.

Под усами полицейского мелькнула и спряталась в бороде до неправдоподобия знакомая усмешка.

– Что же молчишь, синьорина Ортынская? Небось нашла слова, когда парня уговаривала идти сюда.

Глаза под косматыми бровями потеплели и смотрели весело и немного лукаво.

Галка задохнулась.

– Леонид Борисович? Дядя Леня!

– Тихо, ты, подпольщица.

Но Галка уже повисла на шее Гордеева.

– Нет, дядя Леня, это не смертники Хотя, надо сказать, людей они подобрали не робких. Отряд состоит из подразделения самовзрывающихся катеров и группы управляемых торпед. Водители торпед в легководолазных костюмах скрытно ведут свои «майяле» к кораблям, стоящим на рейде. Прикрепив к килю судна зарядное отделение, которое затем освобождается от торпеды, водители на той же торпеде, а иногда вплавь – они все прекрасные пловцы, – возвращаются на «матку». Насколько я понимаю, в отличие от подводной лодки, эти «майяле» невозможно засечь приборами поиска, а в отличие от обычных торпед они не оставляют на воде следа так, как водители по мере надобности могут замедлить ход, погрузиться на глубину и подвсплыть.

– Где их база?

– На Зеленом мысе.

– Вот оно что! – Гордеев даже присвистнул. – Теперь ясно, что это за отряд МАС. Кстати, не знаешь, что обозначает это название?

– Сокращенно от мотоскафо антисоммерджибиле – противолодочные катера.

– Почему только катера? Ты говорила, что там есть и управляемые торпеды. Не путаешь ли?

– Управляемые торпеды в составе отряда появились недавно, – разгорячилась Галка. – Это очень опасное оружие.

Гордеев встал, прошелся по комнате, забрав в кулак бороду, слегка подергал ее.

– Не так страшен черт, как его хотят представить. Управляемые торпеды – капризные штуки. Действовать ими можно только на рейдах, да и то в хорошую погоду. К тому же все это рассчитано на неожиданность. На психику, так сказать, давят – Он усмехнулся. – Ну, теперь мы им этот расчет поломаем.

– Вот видите, значит, не напрасно я разыскивала вас. А вы еще связного отругали.

– Ты смотри, еще одна защитница у него нашлась! – весело рассмеялся Гордеев. – Что, понравился?

– Не очень.

– Да ну?.. А он многим девушкам нравится.

– Я сразу поняла, что – многим.

– Ах, вот ты какая! – не то шутя, не то уже серьезно протянул Леонид Борисович. – Ну хорошо. Однако все же учти на будущее: когда проваливается явочная квартира, все, кто был с ней связан, должны либо переменить документы и местожительство, либо, как говорят подводники, уйти на глубину и отлежаться. Иными словами – прекратить всякую нелегальную работу. Дело не только в том, что ты, сама того не ведая, можешь привести на новую явку гестаповских ищеек, а в том, что, взяв тебя под надзор из-за пустяковых подозрений, гитлеровцы могут затем поймать тебя на каком-нибудь серьезном деле. Поэтому тебе сейчас, как никогда, надо быть осторожной. Ни одного ложного шага, ничего, что бы могло показаться странным в поведении «синьорины» Ортынской. Понятно?

– Понятно. Но вы мне до сих пор не сказали, что произошло с Зинаидой Григорьевной.

Гордеев нахмурился.

– Она поддерживала связь с нашими людьми в порту. Есть подозрение, что ее выдал провокатор. Ее забрали. В ней я уверен – она ничего не скажет, но ухо держать востро не мешает. Вот так-то.

Леонид Борисович потушил трубку, сунул ее в карман, потом надел поверх мундира широкий ремень с кобурой и взялся за фуражку.

– Пошли. Я провожу тебя.

Однако им пришлось задержаться. Кто-то постучал в дверь. Гордеев молча указал Галке на соседнюю комнату. Девушка быстро юркнула за портьеру и притаилась в темноте. Прошло несколько томительных минут. Потом до нее донесся приглушенный разговор. Галка разобрала только отдельные фразы:

– …Он не пришел.

– Ты заходил к нему?

– Он не разрешил мне появляться в кофейне… Что-то там неладно.

– Почему ты решил?

– Последние два дня в кофейню почти никто не заходит. А музыка играет вовсю. Будто полным-полно посетителей.

– Ну, добро. Я проверю сам.

Прошло еще несколько минут, и Гордеев окликнул девушку.

– Пошли. Поздно уже.

Улицы были залиты причудливым серебристым светом. Полная луна неподвижно стояла над городом. В безоблачном ночном небе вспыхивали светлячки звезд. К запаху ночных фиалок примешивалась гарь пожарищ. За Турецким курганом полыхали зарницы.

– Староконстантиновская горит, – скрипнул зубами Гордеев. – Ее еще утром фельджандармы подожгли. За то, что жители раненных красноармейцев укрывали. Большая была деревня. Вон до сих пор полыхает.

Несколько раз их останавливали румынские и немецкие патрули Но вид и документы «старшего полицая» не вызывали подозрений. Был субботний вечер. Чем ближе к центру города, тем больше на пути баров, пивных, кофеен, где веселились подвыпившие немецкие егеря, румынские унтер-офицеры, свободные от дежурств полицаи. Из-за прикрытых светомаскировочными шторами окон на улицу доносились пьяные солдатские песни, надтреснутый хрип патефонов, звон разбитой посуды, повизгивания женщин. Комендантский час для военнослужащих сегодня был отодвинут к полуночи.

– Дядя Леня, – шепотом спросила Галка, – вы не боитесь, что вас узнают в городе?

– Ты же не узнала.

– Борода, усы, прическа вас очень изменили. Но голос тот же.

– Что тебе сказать, девочка? Узнать, конечно, могут. Но что делать? Портовых людей, рыбаков, матросов здешних никто лучше меня не знает. А люди в нашем деле – главное.

На углу Канатной улицы и Соборного переулка Гордеев неожиданно остановился.

– Вот что, Галина, пойдем-ка так. – Он кивнул в сторон, Соборного переулка. – Надо мне кое-что посмотреть. Сейчас кажется, самое подходящее время.

В Соборном переулке их укрыли длинные ночные тени. Гордеев замедлил шаги. Он пристально разглядывал небольшой двухэтажный особняк на противоположной стороне улицы, откуда доносилась веселая тирольская песенка. Серебристый свет падал на разрисованную вывеску, которая приглашала прохожих в кофейню «Веселая пучина». Галка знала этот особняк с причудливым балконом и высокой остроконечной крышей. Особняк был стар, массивен и неуклюж. Когда-то здесь размещалось правление артели «Водник», а теперь обосновался греческий подданный Георгиос, которому – по слухам – этот дом с принадлежал еще до революции. Георгиос открыл кофейню, пользовавшуюся большим успехом у любителей черного кофе и хороших вин. В «Веселой пучине» играл рояль, насвистывала флейта. Кто-то довольно прилично пел под их аккомпанемент.

Гордеев втолкнул Галку в какую-то подворотню, откуда хорошо была видна кофейня.

Девушка уже догадалась, что Гордеева почему-то интересует эта кофейня, что именно о ней, перед их уходом, говорил Леониду Борисовичу неожиданный посетитель. Узкая подворотня была стиснута обгоревшими стенами двух разбитых домов. Здесь за глыбами обрушившегося камня можно было считать себя в надежном укрытии.

Прошло около получаса, но ничего особенного на противоположной стороне Галка не заметила. Немного странным казалось только то, что за это время никто не зашел и не вышел из «Веселой пучины». В других даже менее привлекательных заведениях в этот вечер не закрывались двери.

Но вот со стороны Второй Якорной улицы к кофейне подошли три румынских офицера. При лунном свете, заливавшем противоположную сторону, Галка даже разглядела кавалерийские портупеи и шпоры. Два офицера вошли в дверь, а третий, попыхивая сигарой, рассеянно оглядывался по сторонам. Потом и он, бряцая шпорами, скрылся в кофейне.

– Пустое, – наконец сказал Леонид Борисович.

– А в чем дело?

– В том, что не надо задавать лишних вопросов, – сердито сказал он и взял Галку об руку. – Пошли домой, синьорина.

Но только они вышли из подворотни, как в особняке напротив раздался крик. Этот крик отбросил их назад. Едва они успели спрятаться среди развалин, как в кофейне загремели выстрелы. Гордеев отыскал небольшую пробоину в стене и через нее наблюдал за улицей. Галка осторожно пробралась к нему.

– Уходи, – шепнул ей Леонид Борисович. – В глубине двора есть проход на соседнюю улицу.

Но Галку было нелегко спровадить. В особняке с треском вылетела оконная рама. А потом девушка увидела, как на балкон выбежал человек в форме румынского офицера и, не раздумывая, прыгнул вниз через перила.

– Разбился! – вскрикнула девушка.

Однако беглец не разбился. Он быстро поднялся на ноги и, не целясь, выстрелил вверх – в солдата, выскочившего следом за ним. Гитлеровец упал на перила. Но уже трое других выбежали из дверей кофейни. Румынский офицер быстро отскочил за толстый ствол каштана. Сухо и резко хлопнули пистолетные выстрелы. Еще один немец упал на тротуар. Остальные гитлеровцы, укрывшись за невысокой оградой, открыли огонь из автоматов. Из особняка выскользнули еще несколько фашистов. Галка заметила, как один из них, прячась в тени домов, стороной перебежал дорогу. Спустя несколько секунд девушка совсем близко услышала его крадущиеся шаги. На какое-то мгновение темный силуэт немца показался в проломе стены и тут же исчез.

– Заходит в тыл румыну, – пробормотал Леонид Борисович.

Неожиданно грохот автоматов смолк. «Боятся подстрелить своего», – догадалась Галка и тут же увидела, как из-за каштана метнулся через дорогу румын. Хлопнул запоздалый выстрел, но беглец был уже на противоположной стороне в густой тени, отбрасываемой стеной полусгоревшего дома. Немцы у кафе вероятно, потеряли его из виду, но Галка из своего укрытия видела румына. Остановившись в каких-то двух шагах от пролома, он резко обернулся назад и вытянул руку с пистолетом. Раздался беспомощный металлический щелчок. Кончились патроны. Румын с каким-то остервенением отшвырнул ставшее ненужным оружие, и тут же откуда-то сбоку надвинулся силуэт подкараулившего его гитлеровца.

– Хенде хох! – скомандовал немец.

Румын обернулся и, пятясь, стал медленно поднимать руки. Он как-то сразу обмяк, сгорбился, словно в нем лопнула какая-то пружина. Гитлеровец злорадно хихикнул. Но он рано торжествовал победу. Обманутый покорной позой, он шагнул вперед и чуть опустил ствол автомата. И тогда уже поднятая над головой рука беглеца вдруг описала стремительный полукруг. В воздухе пронесся блестящий предмет. Немец, издав свистящий хрип, выронил автомат и тяжело грохнулся на колени. Еще какое-то мгновение его пальцы судорожно царапали ворот мундира, но вот, дернувшись всем телом, он упал ничком на выщербленные плиты тротуара. Все это произошло настолько быстро, что Галка даже не успела заметить, куда скрылся румынский офицер.

От кофейни через дорогу бежали солдаты. Наткнувшись на труп товарища, они остановились, растерянно потоптались на месте, а потом, разделившись на две группы, бросились на поиски румына.

– Быстро уходить! – сказал Гордеев.

К Галкиному дому они подошли нескоро. Через проходной двор, о существовании которого Галка даже не подозревала, Гордеев вывел ее на какую-то улицу, оттуда – снова через проходные дворы – прямо во двор общежития мореходного училища. Там уже девушка сориентировалась сама: через дыру в забое пролезла в соседний двор. Гордеев не отставал от нее. Не выходя на улицу, они преодолели еще два забора и, наконец, очутились в саду Ортынских.

Галка устало опустилась на скамейку. Происшествие в «Веселой пучине» захватило ее воображение. То, что произошло в кафе, не было похоже на обычную потасовку пьяных офицеров. Слишком уж энергичные средства были пущены в ход: пистолеты, автоматы. Кроме того, румынские кавалеристы не был пьяны. Галка могла бы поручиться за это, хотя видела их мельком и даже не разглядела лиц. Во всяком случае, тот, который прыгнул с балкона, был абсолютно трезв. Не были пьяны и немцы, преследовавшие его. Нет, то была не простая драка. Похоже, что гестаповцы поджидали румын. Засада? Пожалуй, так. Тогда кто, же эти три в румынской форме?

– Вот что, Галина. – Гордеев поймал в кулак бороду и слегка дернул ее. – Если что услышишь о Георгиосе, постарайся запомнить.

– Хорошо.

– Но учти, никто не должен догадываться, что ты интересуешься судьбой хозяина «Веселой пучины». Ты меня поняла?

– Да. Только у меня есть один вопрос.

– Спрашивай.

– Георгиос – партизан?

– Нет.

– А кто же?

Гордеев внимательно посмотрел на нее из-под косматых нависших над глазами бровей. Потом сказал тихо:

– Он выполнял специальное задание нашего командования.

– А те трое в румынской форме?

– Понятия не имею, – пожал плечами Леонид Борисович. – Георгиос не считал нужным информировать нас о своих действиях, а его людей мы вообще не знали. Но все это тебя не касается, – вдруг рассердился он.

Он встал и затянул на мундире ремень.

– Через три—четыре дня я загляну к тебе.

Человек в форме румынского офицера бежал через парк. Он не выбирал дороги. Ветви кустов хлестали его по лицу, торчащие, казалось, отовсюду сучки невидимых в темноте деревьев рвали одежду, шпоры сапог путались в высокой, ни разу не кошенной за лето траве. Человек спотыкался о корни, скользил да настилу прошлогодних листьев и уже дважды падал, рискуя разбить лицо, сломать руку, выколоть глаз, но, поднявшись, снова бежал напролом. Разноголосый лай рвущихся с поводков собак преследовал его. Человек тяжело дышал. Он бежал уже долго, перелезая через какие-то попадавшиеся на пути заборы, ныряя в проломы стен разбитых домов. Несколько раз ему казалось, что он наконец-то оторвался от погони, но не успевал отдышаться, как лай идущих по следу собак настигал его вновь.

Неожиданно деревья расступились, и человек ткнулся в решетку парковой ограды. За оградой была видна широкая улица. Не раздумывая, человек подтянулся на руках, на какое-то мгновение поднялся над острым частоколом решетки и спрыгнул на тротуар. Предательски звякнули шпоры. Человек прижался спиной к ограде и быстро огляделся по сторонам. Несмотря на второй час ночи, на улице было достаточно светло – полная луна стояла над самой головой. На перекрестке в каких-то пятидесяти шагах от себя человек увидел полицейских – двух парней в черных картузах с немецкими автоматами за плечами. Человек тихо выругался. Проклятая луна! Стоит только отойти от ограды, как полицаи заметят его. А собаки уже совсем близко. Человек скрипнул зубами. Если бы у него было хоть какое-нибудь оружие. Он прикинул расстояние, отделяющее его от противоположной стороны улицы. Эх, была не была!

Сердито ворча, мимо проехал восьмитонный «бюссингман», за ним – другой, третий. А что если?.. Человек сжался, как заведенная до отказа пружина и, едва несуразно большой крытый брезентом кузов последнего грузовика поравнялся с ним, метнулся к машине. Подпрыгнув, он ухватился за борт, уперся во что-то ногами, рванул край брезента и, царапая руки, ударяясь о какие-то ящики, протиснулся в кузов. Только он успел это сделать, как грузовик повернул вправо, обращая задний’ борт к стоящим на перекрестке полицейским. Те проводили машину равнодушными взглядами.

Кузов подбрасывало на ухабах, и ящики в высоких штабелях двигались словно живые, грозя обрушиться на голову, но человек в кузове не обращал на это внимания. Он стоял, прислонившись спиной к какому-то брусу и, устало закрыв глаза, чему-то улыбался. А когда колонна неуклюжих «бюссингманов» повернула в узкий, темный переулок, человек отбросил брезент и спрыгнул на дорогу.

Примерно через полчаса в тот же переулок неслышно проскользнула юркая легковая машина. Бросая на мостовую тусклый свет маскировочных фар, машина остановилась у подъезда аляповатого дома с колоннами. Из подъезда к машине, семеня ногами, выбежал высокий худощавый парень с каким-то свертком в руках.

– Получай свой марафет, – просовывая сверток в кабину, развязно сказал он, но тут же, смущенно хихикнув, поздоровался: – Гутен нахт, герр гауптман. Пардон, как говорится, не приметил вас сразу.

– Чего орешь, идиот? – не очень любезно, спросил кто-то из машины.

Разговор перешел на шепот. Впрочем, говорили недолго. Вскоре машина тронулась, а высокий парень, оставшись на тротуаре, с довольной ухмылкой сунул в задний карман толстую пачку денег.

– Ауфвидерзейн вашей маме! – хихикнул он и дурашливо помахал рукой вслед машине.

– Кокаин загнал или опий? – негромко спросил голос за его спиной.

Парень вздрогнул, съежился и не оглядываясь быстро сунул руку в карман.

– Ну, это уж напрасно, – все так же негромко произнес голос. Парень почувствовал, как чьи-то руки сильно сжали его локти, и выронил пистолет. Когда же ему наконец удалось повернуть голову, он увидел позади себя широкоплечего здоровяка в форме румынского офицера.

– А пистолетик-то дрянь, – критически заметил офицер, поднимая оружие. – Разве что слабонервных пугать. Но, но, но! – погрозил он пальцем. – Без фокусов.

– Г-господин офицер, – с трудом выдавил из себя парень, – с чего вы в-взяли, что я торгую марафе, то есть, простите, наркотиками?

– Зайдем в парадное – поговорим, – удерживая его за локоть, сказал офицер.

В подъезде офицер коротко приказал:

– Раздевайся!

Единственная, полностью уцелевшая стена разрушенного дома бросала густую тень на громоздящиеся у ее подножия обломки камня, груды битого кирпича, штукатурки и пепла. Водопроводные трубы мертвыми змеями свисали со стены. Судя по всему, дом был большой – его руины занимали добрую половину квартала.

У каменной полуарки, оказавшейся при ближайшем рассмотрении пролетом рухнувшей лестницы, человек в мундире румынского офицера остановился. Перебросив через уцелевшие перила гражданский костюм, который он до того держал на руке, и достав из-за пазухи полуботинки, человек стал переодеваться. Туфли пришлись ему впору, зато пиджак чуть не лопнул в плечах. Поневоле пришлось сгорбиться. Человек вспомнил заплетающийся лепет бывшего владельца костюма и брезгливо поморщился. Он попытался убедить себя в том, что у него не было другого выхода, но это мало помогло – на душе остался какой-то неприятный осадок.

Человек вытащил из кармана уже отслужившего свое мундира резиновый бумажник, открыл его и наощупь проверил находящиеся в нем документы. Все в порядке. Теперь можно подумать о дальнейшем. Капитана кавалерии Радолеску больше нет. Под каким же именем он выйдет утром отсюда? Документы, которыми его снабдили, позволяют делать выбор. На чем остановиться? Аусвайс немецкого колониста? Но он не очень чисто говорит по-немецки. Итальянским владеет лучше. В бумажнике лежит удостоверение итальянского моряка. Но где раздобыть форму? А может, использовать третий, наиболее надежный, но наименее удобный для действий документ? Надо хорошо подумать. До утра еще много времени.

Он уже успел зарыть в кирпичном мусоре под лестницей атрибуты румынского кавалериста, когда услышал шум отдаленной стрельбы. Человек прислушался. Вскоре он уже различал частую дробь станковых пулеметов, сухой треск автоматов, ухающие взрывы гранат. Звуки ночного боя неслись с противоположного конца города, из района Старых каменоломен. «Партизаны», – догадался человек. Он подумал, что на худой конец можно будет податься в каменоломни, но тут же отогнал эту мысль. Пока еще рано думать об этом. Надо попытаться сделать то, ради чего он пришел в город. Он отдает себе отчет в том, что затевает почти безнадежное дело: его двое товарищей, с которыми он перешел линию фронта, погибли, а он сам едва ушел от погони. Но хуже всего, что немцы узнали о кофейне. И все-таки он не отступит. Он еще не знает, что предпримет, не знает даже, где проведет следующую ночь; но он должен сделать все, что сможет, а может он не так уж мало. Он не верит в предчувствия, но какой-то голос говорит ему, что гестаповцы не докопались до главного, что им ничего не известно о Большом гроте…

Новому секретарю городской управы Крахмалюку понадобилось теплое белье. Не пара и не две, а сразу тысяча двести двадцать пять комплектов – вся партия, прибывшая в адрес итальянского гарнизона. Крахмалюк полагал, что рано или поздно наступит зима и что, по мере понижения температуры, рыночные цены на теплые вещи будут соответственно возрастать. В отличие от него полковник Стадерини не хотел заглядывать так далеко: полковник считал, что к тому времени, когда наступят холода, война окончится и итальянские солдаты вернутся на свою родину, где можно обойтись и без теплого белья. Сделка была заключена после осмотра товара, хранившегося в пакгаузе 15-й пристани. Стороны остались довольны друг другом.

В город возвращались в машине итальянского коменданта, галка сидела впереди – рядом с Луиджи. На заднем сидении Крахмалюк, развалясь и что-то насвистывая, фамильярно похлопывал ухмыляющегося Стадерини по колену.

Луиджи вел машину по Второй Якорной улице вдоль глухой каменной ограды, за которой тянулись портовые склады.

У Луиджи было великолепно развито чувство самосохранения: когда раздались выстрелы, он резко затормозил машину и нырнул под баранку. Галку бросило вперед, и она едва не ударилась о лобовое стекло. Выстрелы гремели где-то совсем рядом, однако она не сразу поняла, откуда стреляют. Но вот Галка увидела, как впереди через пролом в ограде выскочил и, пригибаясь к мостовой, побежал к Баркасному спуску коренастый парень в белой парусиновой робе. Вслед за ним на улицу выпрыгнул солдат с черными бархатными петлицами, перечеркнутыми змейками молний. Эсэсовец, не целясь, дал очередь из автомата. Парень в робе пробежал еще несколько шагов и, будто нечаянно споткнувшись, упал на одно колено. До него было метров пятьдесят, и Галка хорошо видела, как от боли судорожно вздрагивала спина раненого. Через пролом в ограде на улицу выбежали еще два солдата. От Баркасного спуска, стреляя в воздух из карабинов, спешили молодчики из вспомогательной полиции. Автоматчики с одной, а полицаи с другой стороны уже приближались к упавшему парню, когда он вдруг отчаянным рывком поднялся на ноги и повернулся к набегавшим эсэсовцам. Галка едва сдержала крик – она узнала связного, который два дня назад привел ее к Гордееву.

Когда эсэсовцы были уже рядом, а подбегавшие сзади полицаи заносили приклады, парень что-то крикнул, отбросил со лба волосы и… швырнул себе под ноги гранату.

Взрыв подстегнул Луиджи: он вцепился в баранку, и машина, рванувшись с места, юркнула в ближайший переулок. Стадерини, обретя дар речи, ругал шофера последними словами, Крахмалюк испуганно всхлипывал, а Галка, откинувшись на спинку сиденья, неподвижно смотрела вперед. Она думала о разбитном парне – связном. Как его зовут? Она даже имени его не знала, хотя дважды встречалась с ним Кем он был? Матросом? Рыбаком? Курсантом «мореходки»? Или у него была какая-нибудь сухопутная профессия? Но разве это важно? Он был бойцом подполья, молодым, бесстрашным, и это главное. Это то, что останется в памяти тех, кто знал его. Кончится война, и его имя станет известно всему городу, а возможно и всей стране. О нем напишут в газетах, а быть может, даже сложат песню – мужественную и грустную, похожую на песню об Орленке. О его геройской смерти будут говорить с трибун в день Победы; теплыми летними вечерами у ярких пионерских костров прославленные партизаны будут рассказывать притихшим ребятам о его подвиге.

Уже дома, у себя в комнате, Галка расплакалась.

В воскресенье Галка, убирая в своей комнате, увидела на подоконнике письмо из городской управы, о котором совсем забыла. Она еще раз прочла послание бургомистра и возмутилась. Неужели Логунов думает, что она будет петь в его холуйском театре?

Однако на всякий случай она посмотрела на часы. Назначенное ей время «аудиенции» прошло. Тем лучше! Пусть за нее с бургомистром объясняется полковник Стадерини. Галка была уверена, что итальянский комендант не пожелает расстаться со своей единственной переводчицей.

И она не ошиблась. Стадерини и слышать не хотел об ее увольнении. Он даже покраснел от возмущения и стал похож на обиженного борова.

– Сакраменто! – ревел он, потрясая волосатыми кулаками. – Этот идиот – мэр воображает, что может распоряжаться сотрудниками моей комендатуры! Я проучу его. Передайте, что я вытрясу из него душу – если она у него есть – и заставлю его жевать собственные уши! Скажите ему… Нет, остальное я сам ему скажу. Идите работайте, синьорина, и выбросьте из головы эти танцы.

– Пение, – сдерживая улыбку, поправила Галка.

– Все равно! – рявкнул полковник. – Я вас никуда не отпущу.

– Мне очень приятно, синьор, что вы так цените мои услуги. Но я, право, не знаю, как быть. Мэр может обидеться.