Текст книги "Мститель(сб.)"

Автор книги: Эдуард Борнхёэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Живым никто меня не свяжет! Да падет моя кровь на твою голову, Иво Шенкенберг!

– Не разыгрывай комедию, – холодно сказал Иво. – Никто не жаждет твоей крови, но ты подозрительный человек и за тобой надо следить. Ты останешься в заключении, пока мы не придем в Таллин.

– А потом?

– А потом суд разберет, виновен ли ты в разгроме Куйметса. Если суд решит, что ты не виновен, ты можешь с миром отправляться на поиски своего отца.

– Выслушайте меня! – вдруг воскликнула Агнес. Она приподнялась на постели, глаза ее горели, на бледном лице появилась легкая краска; девушка была изумительно хороша в своем глубоком душевном волнении. Как зачарованный глядел на нее Иво. В шатре все затихло.

– Вам известно, что я – дочь владельца Куйметса, Каспара Фон Мённикхузена? – сказала Агнес твердым голосом.

– Я это знаю, – пробормотал Иво.

– Хорошо. Я свидетельствую и клянусь, что этот человек не виновен в падении Куйметса. Верите вы мо ему свидетельству?

– Я верю, что вы, высокочтимая фрейлейн, этому верите; но, к сожалению, мой долг перед родиной повелевает мне быть недоверчивым., – ответил Иво улыбаясь.

– Вы оскорбите меня и моего отца, если тронете этого человека, – воскликнула Агнес, вспылив. – Рыцарь Мённикхузен могущественен, и он дорожит им.

– Я не боюсь угроз, – холодно ответил Иво.

– Простите, я не угрожаю, я прошу, – пролепетала Агнес; в лице ее опять не осталось ни кровинки.

– Не унижайте себя, фрейлейн фон Мённикхузен, – вмешался Гавриил, хмуря брови.

– Вы сами видите, уважаемая фрейлейн, как упрям этот человек, – сказал Иво, пожимая плечами. – Даю вам честное слово, фрейлейн фон Мённикхузен, что я не жажду его крови. Я не трону и волоска на его голове, если он сам не выведет из терпения меня или моих людей. На нем лежит тяжкое подозрение, и он должен оправдаться перед судом в Таллине.

– Я не боюсь суда, но связать себя не позволю, – твердо сказал Гавриил.

Агнес с отчаянием вглядывалась в лицо Иво; на его упрямом лбу было написано, что уступок здесь ждать бесполезно.

– Гавриил, одно слово! – тихо попросила Агнес. Гавриил наклонился к ней.

– Помни: твоя смерть – это моя смерть, – прошептала ему на ухо Агнес. – Смирись ради меня!

– Ты этого желаешь? – печально шепнул Гавриил в ответ.

Потом он выпрямился, бросил свой меч к ногам Иво и глухо произнес:

– Теперь делай со мной что хочешь!

В одну минуту руки его были связаны за спиной. Еще раз с грустной улыбкой склонил он голову перед Агнес, и люди потащили его вон из шатра. Агнес бессильно опустилась на постель…

С этого дня жизнь в лагере несколько изменилась. Если до сих пор Иво Шенкенберг спешил возвратиться в Таллин, то теперь он действовал так, будто хотел навсегда остаться на берегу реки Ягала. Он строго запретил шуметь около его шатра и никого туда не впускал, кроме опытной женщины, которая в лагере исполняла обязанности врача и слыла чуть ли не колдуньей. Эта старуха днем и ночью сидела у постели девушки, и благодаря ее заботам и лечению рана Агнес вскоре зажила. Часто, когда больная засыпала, Иво навещал ее. Подолгу смотрел он на лицо Агнес, перешептывался со старухой о том, о другом и удалялся на цыпочках, как только больная начинала проявлять признаки беспокойства. Когда Агнес не спала, старуха заводила с ней разговор и всегда умела ловко свести речь на Иво, превознося его до небес и всячески восхваляя; но если Агнес спрашивала о Гаврииле, старуха не находила достаточно слов, чтобы заклеймить этого «предателя родины и шпиона». Агнес вскоре заметила, что и похвалы, и порицания старуха высказывала по заранее обдуманному плану. Поэтому у больной чувство благодарности к сиделке охладело удивительно быстро, Агнес стала суровой и недоверчивой. Она радовалась, слыша, что Гавриил цел и невредим, а все другие речи пропускала мимо ушей.

Спустя десять дней после того, как Агнес была ранена, старуха сообщила Иво, что больная поправилась и хочет встать. Иво приказал старухе подождать во дворе и направился к больной один. Агнес сидела на постели.

– Что делает мой бедный спутник? – был первый ее вопрос.

Иво чуть заметно нахмурился.

– Вы принимаете такое большое участие в этом человеке? – спросил он глухим голосом, жадно глядя на бледное лицо девушки и ее глубоко впавшие глаза, которые в полумраке шатра казались почти черными.

– Он спас меня от смерти и плена, – ответила Агнес тихо, – как же я могу оставаться безучастной к его судьбе?

– Ему было легко освободить вас из рук русских потому, что он сам привел их в Куйметса.

– Это ложь! – с жаром воскликнула Агнес. Иво пожал плечами.

– Это покажет допрос на суде в Таллине.

– Невинного никакой суд не может осудить.

– Кто знает?

– Подождите еще, Иво Шенкенберг! – попросила Агнес. – Не предавайте его суду, пока не явятся подлинные свидетели. Только мой отец может по-настоящему засвидетельствовать, виновен Гавриил или невиновен. Мой отец никогда не допустит, чтобы учинили беззаконие над человеком, спасшим от смерти его единственную дочь.

– Свидетели из Куйметса, разумеется, нужны, и было бы весьма желательно, чтобы рыцарь фон Мённикхузен сам выступил свидетелем против предателя, – мягко сказал Иво. – Но тогда, уважаемая фрейлейн, нам, к сожалению, пришлось бы до конца суда держать вас в плену.

– Почему? – с испугом спросила Агнес.

– Ваши глаза могли бы всякого свидетеля направить по ложному пути, фрейлейн фон Мённикхузен.

– Как так?

– Какой же мужчина мог бы сказать «да», если вы говорите «нет»? Неужели вы так мало сознаете свою силу, прекрасная чародейка? Я увидел вас впервые несколько дней назад и за это короткое время стал другим человеком. До сих пор я считал своего дорогого названого брата злым, хитрым, лживым человеком, а теперь, глядя вам в глаза, я почти готов верить, что он чище ангелов.

Лесть Иво произвела странное впечатление на Агнес; у нее было такое чувство, будто ее слуха коснулось шипение ядовитой змеи. Холодная дрожь пробежала по телу девушки, а в сердце тайный голос прошептал: будь настороже!

– Вы считали своего названого брата… недостойным человеком? – робко спросила она.

– Я не только считал его таким, но я его знаю как недостойного человека, – печально подтвердил Иво. – Удивительно, что вы, уважаемая фрейлейн, с таким воодушевлением защищаете его, в то время как он… но об этом не стоит говорить.

– Говорите!

– Вы приходите в отчаяние и дрожите за жизнь этого негодяя, а он ни разу не осведомился о вас. Он ни о чем не тревожится, пирует с утра до ночи и болтает всякий вздор.

– Как он может это делать, если он связан? – с сомнением произнесла Агнес.

– О, он так просил и ныл, что я из жалости велел его развязать. В благодарность он теперь портит моих людей, спаивает их и восстанавливает против меня.

– Гавриил просил и ныл? – повторила Агнес недоверчиво, и насмешливая улыбка невольно скользнула по ее лицу.

– Беда научит просить, – проворчал Иво, тихо скрипнув зубами. – Вы испугались бы, фрейлейн Мённикхузен, если бы я вам полностью открыл, как низок, как подл этот человек. Я не решаюсь все сказать.

– Все равно – говорите!

– Он, по-видимому, очень хорошо знает, насколько он может на вас рассчитывать. Он тоже ждет спасения от вашего отца, но, к сожалению, на совсем иных основаниях, чем вы, уважаемая фрейлейн.

– Что это значит?

– Вы не поверите, как мне тяжело это объясниить, хотя дело само по себе очень просто. Этому человеку известно, как велико могущество и влияние вашего отца, и в то же время он знает, что рыцарь Каспар фон Мённикхузен скорее умрет, чем допустит хоть малейшее темное пятно на чести своего семейства. Этот негодяй угрожает, если рыцарь Мённикхузен его сразу неосвободит, открыть на суде нечто такое, что сильно задевает честь вашу и вашего отца.

– Я не понимаю смысла ваших слов, – пробормотала Агнес, дрожа всем телом.

– Короче говоря, Гавриил хвастает тем, что Агнесс фон Мённикхузен его любовница.

Агнес выпрямилась, на щеках ее запылали ярко-красные пятна.

– Вы лжете! – крикнула она резко. Единственный глаз Иво сверкнул.

– Вы любите этого человека, – процедил он сквозь стиснутые зубы.

Лицо Агнес залилось краской, которая сразу сменилась смертельной бледностью. Тихим, но твердым голосом она сказала:

– Да, я люблю этого человека, и ничто – слышите, Иво Шенкенберг! – ничто, никакая клевета не в силах поколебать эту любовь!

– Значит, вы верите ему, а меня считаете лгуном, – прохрипел Иво, побледнев от гнева. – Вы забываете, что мне ложь не надобна. Вы забываете, что жизнь Гавриила и… еще кое-что другое – в моих руках.

Агнес осенила догадка, что Иво полюбил ее, и в ту же минуту странная мысль мелькнула в ее голове: «Если этот злой человек меня любит, не разыграть ли мне с ним комедию, пока Гавриил не будет спасен?». Но Агнес сейчас же с презрением отвергла эту мысль: ее честная, правдивая натура не допускала низких уловок.

– Его и моя жизнь – в руках божьих, – сказала она спокойно.

Иво шатаясь вышел из шатра. Во дворе он угрожающе сказал ожидавшей его старухе:

– Я последовал твоему совету. Если дело сорвется – береги свою шкуру!

– Уж я-то девушек знаю! – пробормотала в ответ старуха, оскалив почерневшие обломки зубов.

Иво вскочил на коня и во весь опор помчался из лагеря. Когда он поздно вечером возвратился домой, лошадь его была вся в мыле, а лицо у Иво было такое страшное, что все встречные в ужасе сторонились. Он соскочил с лошади и направился к палатке своего брата Христофа, в которой Гавриила держали под стражей. Перед палаткой у костра сидел Христоф с другими людьми. Иво их прогнал. Все удалились, не говоря ни слова, остался только Христоф. Он посмотрел на брата, покачал головой и сказал:

– Что ты задумал Иво?

– Не твое дело, – вспылив, бросил тот.

– Твое лицо не предвещает ничего доброго. Ты ищешь ссоры с Гавриилом.

– Ты тоже его любишь?

– Люблю или нет, но, сказать по правде, он парень неплохой, и, главное, – он действительно невиновен.

– Убирайся с моих глаз! – заорал Иво, поднимая кулак. – Не то я могу забыть, что ты мой брат!

Христоф, зная бешеный нрав своего брата, отступил назад, пожимая плечами. Иво вошел в палатку, слабо освещенную отблеском горевшего во дворе костра. Гавриил лежал один в углу палатки. Руки и ноги его были закованы в цепи. Оковы его тихо звякнули, когда он повернул голову к вошедшему.

– Вот и прекрасно, что ты сам пришел навестить бедного пленника, – обратился он к Иво. – Долг хозяина – развлекать гостей.

– Тебе, наверное, скучно стало, – процедил Иво сквозь зубы.

– Я этого не отрицаю, – ответил Гавриил, зевая. – Не понимаю, почему ты здесь замешкался. Все удивляются, что ты не продолжаешь свой путь на Таллин: добыча вся собрана, лошади и телеги готовы, поход окончен – чего же ты еще ждешь?

– Тебе не терпится скорее попасть на виселицу.

– Лучше болтаться на виселице, чем быть твоим гостем. Твоя братская забота обо мне заходит слишком уж далеко. Ты держишь меня, точно ребенка в пеленках, боишься, чтобы я раньше времени не сбежал. Неужели ты считаешь меня таким неблагодарным? Неужели ты мне больше не веришь? Ты ведь с давних времен знаешь, что я не мастер лгать. Ты, наверное, еще помнишь: в детстве, хогда нам случалось вместе напроказить и нас собирались сечь, ты всегда умел повернуть дело так, что мы вышли бы сухими из воды, если бы я, по своей великой глупости, в конце концов во всем не признавался; нам задавали добрую порку, и за это-то ты меня больше всего и ненавидел.

Иво слушал, молча скрежеща зубами. Он чувствовал себя бессильным перед этим человеком, чья жизнь была в его руках. О, с какой радостью услышал бы он от Гавриила мольбу, стенания, крики – все то, о чем он сегодня налгал Агнес! А вместо этого он должен был сносить спокойные насмешки Гавриила и убеждаться в том, что упрямого названого брата ничто не может сломить. Каждое слово Гавриила было подобно удару хлыста по самолюбию Иво.

– Да, вот еще о чем я хотел спросить, – продолжал Гавриил, все еще полушутя, но уже гораздо более мягким тоном. – Как поживает фрейлейн фон Мённикхузен?

Иво стиснул зубы и не проронил ни слова; на лбу у него выступил холодный пот. Гавриил сказал с живостью:

– От Христофа я узнал, что больная сегодня встала с постели. Ты действительно по-отечески заботился о ней и во всем проявил себя настоящим рыцарем. За это доброе дело я приношу тебе свою горячую благодарность и безоговорочно отпускаю тебе все прегрешения молодости. Я умру с радостью, если буду знать, что моя бедная спутница пользуется заботливым уходом.

– Ты, кажется, надеешься, что я берегу ее для тебя? – сказал Иво с едкой насмешкой. – Ты легковерен. Может быть, этот лакомый кусочек я берегу для себя!

Цепи звякнули. Гавриил резко приподнялся и сел.

– Что это значит?

– Это значит, что Агнес фон Мённикхузен с сегодняшнего дня – любовница Иво Шенкенберга, – ответил Иво злорадно. Испуг Гавриила его безмерно забавлял.

– Не шути этим, – сказал Гавриил дрожащим от волнения голосом. – Так далеко даже твой произвол заходить не должен. Это не какая-нибудь пастушка, которую ты мог бы оскорблять безнаказанно. Рыцарь фон Мённикхузен – человек могущественный, он может сломить шею и покрепче твоей. Бесчинствуй сколько можешь, но не забывай, что твоему насилию есть предел.

– Кто говорит о насилии? Разве ты применял насилие, когда она бежала с тобой? И ты ведь – ничто, а я – прославленный военачальник, Ганнибал Эстонии! Можешь ли ты хотя бы минуту сомневаться, на чьей стороне сейчас благосклонность прекрасной Агнес? Ха-ха-ха!

С минуту Гавриил действительно сомневался. Как острый меч, пронзила его мозг недобрая мысль: может быть, болезнь и несчастье помрачили разум Агнес и она в самом деле… но нет, этого быть не может, это совершенно невозможно! Агнес неверна ему, Агнес – любовница Иво Шенкенберга? Это просто смешно! Гавриил рассердился на себя самого. Как могло такое низкое подозрение хотя бы на миг прийти ему в голову? Разве он недостаточно хорошо знал Иво как бесстыдного лгуна? Иво хотел его только помучить – это было ясно как день. Гавриил испытывал теперь такое же душевное состояние, как Агнес утром, но, к сожалению, у Гавриила было еще меньше хитрости, еще меньше терпения.

– Ты лжешь, Иво, – сказал он с холодным презрением.

Хотя бы он разозлился, вспылил! Его спокойный голос, звучавший презрением, снова воспламенил ярость Иво, немного утихшую под влиянием злорадного чувства.

– Попридержи язык! – скрежеща зубами, прохрипел он.

– Еще одно слово в пояснение, потом я замолчу, – холодно сказал Гавриил. – Мне кажется, с тех пор, как я без сопротивления позволил себя связать, ты возымел обо мне ложное представление. Может быть, ты думаешь, что я тебя боюсь. Ты ошибаешься. И тогда я не боялся тебя, не боюсь и теперь. Я знаю, что ты можешь сделать со мной все, что тебе вздумается: ты можешь вырезать у меня язык, выколоть глаза, сварить и изжарить меня живьем, но не надейся, что я стану тебя молить о пощаде или что я поверю твоим словам. Так! Теперь между нами все ясно и у меня с души свалилось бремя, все эти дни меня тяготившее.

Рука Иво судорожно ухватилась за кинжал, торчавший у него за поясом.

– Ты нарочно меня злишь? – с хрипом вырвалось из его груди.

– Ага, ты, наверное, и шел сюда с мыслью выпустить мне кровь? Тем лучше, тогда мне не придется иметь дело с виселицей. Ведь от твоих так называемых судей мне все равно живым не уйти. У меня есть еще одна просьба: отвези Агнес фон Мённикхузен к ее отцу. Можешь быть уверен, ты получишь щедрые чаевые. А на большее не надейся! Агнес видит разницу между честным человеком и Иво Шенкенбергом. Я не знаю, какого она мнения о тебе, но я уверен, что после моей смерти мнение это не улучшится. Ты можешь ей клеветать на меня с пеной у рта, что ты уже, кажется, и делал…

Иво вдруг наклонился и изо всей силы вонзил кинжал в грудь Гавриила. Гавриил приподнялся, короткий стон вырвался из его груди; потом он безмолвно упал на спину. Иво несколько минут стоял неподвижно, затем махнул рукой, вытер лезвие кинжала полой своего кафтана, вышел из палатки и, позвав людей, коротко приказал им:

– Уберите эту падаль и бросьте в реку!

– Иво, Иво, что ты сделал? – воскликнул Христоф, глядя на брата широко раскрытыми глазами.

– Отплатил изменнику по заслугам. Смерть его пусть останется тайной! – мрачно ответил Иво.

Христоф круто повернулся к брату спиной и ушел. Люди сняли с рук и ног Гавриила цепи, подняли безжизненное тело и отнесли его на высокий берег реки. Внизу смутно блестела черная поверхность воды. Раздался всплеск… и волны сомкнулись над исчезнувшим телом.

– И кто велел ему спешить к названому брату! – с сожалением пробормотал Андрее – он тоже был в числе людей, тащивших тело. Остальные пожали плечами, еще с минуту поглядели вниз и отправились обратно в лагерь. Их совесть была спокойна. Они исполнили свой долг.

10. Встреча

Спустя несколько дней после описанного события Иво Шенкенберг со своим отрядом подошел к Таллину. Он не вошел с войском в город, а расположился лагерем под Ласнамяги, на месте нынешнего Кадриорга. Из города толпами стекались люди, чтобы посмотреть на лагерь и накупить у воинов награбленного добра. Лагерь превратился в огромный базар, где продавалось все: скот, рабочие инструменты, домашняя утварь, платье, зерно и… рабы, главным образом девушки; однако спрос на них был невелик – девушек и без того в городе набралось достаточно, их можно было добыть чуть ли не за корку хлеба.

Роскошный шатер Иво стоял отдельно, в дальнем конце лагеря, и вокруг него была расставлена стража, не подпускавшая близко никого из посторонних. На следующее утро после прибытия в Таллин Иво и Агнес сидели в шатре за завтраком. Агнес поправилась, только левая рука ее была еще на перевязи. Но девушку не выпускали из шатра: прогулки, как объяснила старуха, могли бы на первых порах еще повредить слабому здоровью Агнес. На ней уже было не мужское платье, а роскошная женская одежда и драгоценные украшения, которые Иво почти силой заставил ее принять в подарок.

Агнес не хотелось ни есть, ни пить; грустно сидела она напротив Иво и думала о Гаврииле, который, по словам Иво, злоупотребил дарованной ему свободой и… бежал.

Речь Иво была мягкой и учтивой, он не скупился на любезности, шутил и рассказывал о своих славных подвигах. С врагами быть дьяволом, с друзьями ангелом, с женщинами покорным рабом – таков был, как утверждал Иво, его девиз, которым он руководился во всех своих поступках; следуя этому правилу, он побеждал врагов, приводил в восхищение друзей и покорил не одно женское сердце. Иво удивлялся и втайне досадовал, что его вдохновенные речи не находят у Агнес такого же отклика, что его пламенные взоры не вызывают блеска в потускневших от слез глазах девушки; хуже того, он с болью должен был признаться себе, что в глазах Агнес, если она случайно встречалась с ним взглядом, отражался тайный страх, недоверие и даже отвращение. Едкой горечью наполнялось сердце Иво, когда Агнес в сотый раз заводила речь о том, что занимало ее мысли.

– В какую сторону мог бежать Гавриил? – спрашивала она, как бы разговаривая сама с собой.

– Куда же, как не к русским, ведь от них он и явился, – сухо отвечал Иво.

– Но у него было дело в Таллине.

– Какое дело?

– Он ведь разыскивает отца.

– И вы верите болтовне этого плута? – презрительно смеясь, отвечал Иво. – Его отец был русский бродячий торговец, его двадцать лет тому назад повесили в Таллине за кражу.

Опять этот недоверчивый, выражающий отвращение взгляд! Иво слегка тряхнул головой и продолжал уже в менее хвастливом тоне:

– В сторону Таллина он бежать не мог – он знает, что его там ждет: расплата за предательство, страшная, мучительная смерть. Я верю, что он раньше стремился в Таллин. У русских, несомненно, есть намерение напасть на Таллин, и они выслали этого человека вперед как лазутчика; Гавриил прямо-таки создан для этого – он знает город с детства, владеет всеми языками и вообще хитер как лиса. То, что он по дороге попал нам в руки, было, вероятно, большим счастьем для нашей родины: это показывает, что какая-то высшая сила охраняет древний Таллин. Жаль, что я поддался на его плаксивые просьбы; теперь он на свободе и может нам еще немало насолить. Но сейчас, по крайней мере, нечего опасаться, что он когда-либо осмелится появиться в Таллине. Есть одна причина, которая заставляет меня даже радоваться его бегству: этот негодяй, к сожалению, мой названый брат. Мой отец до сих пор проклинает тот день, когда из милости принял в свой дом сына коробейника, но что поделаешь? Он вырос вместе со мной, и мне было бы больно увидеть его на виселице, изуродованного пытками. Кроме вас, фрейлейн Агнес, я никому не решаюсь признаться в этой душевной слабости, а то подумают, что я намеренно дал ему возможность бежать.

– Он, значит, действительно бежал? – спросила Агнес, точно пробуждаясь от сна; казалось, она ни слова не слышала из того, что так долго объяснял ей Иво.

Иво отшатнулся и пробормотал, бледнея:

– Странный вопрос!

– Вы от меня ничего не скрываете? – спросила Агнес, смотря в лицо Иво острым, испытующим взглядом. – Не случилось ли с ним какое-нибудь несчастье?

У него вспыльчивый нрав, он мог поссориться с вашими людьми и… кто знает? Может быть, вы скрываете это от меня, боитесь меня испугать и огорчить? Не бойтесь, я смогу вынести самую страшную правду, но эта неизвестность может меня убить.

На лбу Иво блестели капли холодного пота, зубы его стучали. Он не выдержал пристального взгляда Агнес, вскочил и несколько раз прошелся по шатру. Потом сказал сдавленным голосом:

– Вы бредите, фрейлейн фон Мённикхузен; я вижу, болезнь вас еще не покинула. Вам крайне необходим покой и отдых. Я сейчас пришлю старуху для ухода за вами.

– Я не хочу видеть эту женщину! – воскликнула Агнес с отчаянием и отвращением. – Я вполне здорова, отпустите меня в город!

– Не могу… Я отвечаю за вашу драгоценную жизнь, – холодно сказал Иво. – Еще несколько дней отдыха, а потом посмотрим!

С этими словами Иво вышел из шатра. Во дворе он подозвал к себе брата и старуху и приказал им охранять и развлекать Агнес.

– Что, все еще не сдается? – насмешливо шепнул ему Христоф.

– Если не сдастся – силой заставлю! – проскрежетал Иво в ответ. Страже он сказал:

– Вы головой отвечаете за то, чтобы госпожа не выходила из шатра и чтобы никто сюда не смел приблизиться.

Потом он вскочил на коня и во весь опор помчался к городу.

Несколько часов спустя из города выехала группа знатных господ, чтобы осмотреть лагерь Шенкенберга. В числе всадников были бургомистры Таллина Фридрих Зандштеде и Дитрих Корбмахер, начальник мызного отряда Каспар фон Мённикхузен и юнкер Ханс фон Рисбитер. Мённикхузен после несчастья в Куйметса стал еще более угрюмым и вспыльчивым, между тем как Ханс по-прежнему оставался легкомысленным хвастуном и лгуном; натура у него была слишком мелкая, душа слишком низкая, чтобы сознание постигшего его несчастья могло в ней глубоко укорениться. Без сомнения, юнкеру жаль было потерять красивую невесту, и он громогласно делился своими сожалениями с каждым, кто только хотел его слушать, но никогда не забывал прибавить, что уложил на месте дюжину русских и, наверное, освободил бы Агнес из их рук, если бы все мызные люди так же доблестно, как он, исполнили свой долг; вместе с тем он давал торжественный обет, что вырвет Агнес из «пасти льва», как только разбежавшиеся мызные люди будут опять в сборе. Если кто-нибудь удивлялся тому, что Ханс фон Рисбитер, перебивший двенадцать русских, сам не получил ни единой царапины, он пожимал плечами и давал понять, что в искусстве владеть мечом он достиг совершенства. Увидев пестро одетых воинов Иво, большинство которых составляли бывшие крестьяне и крепостные, юнкер Ханс сморщил нос и презрительно сказал:

– Я готов признать себя мужиком, если эти бродяги хоть одним глазом видели русских.

– Не только видели, но и побеждали, – поправил его бургомистр Зандштеде.

– Хороши победители! – насмешливо возразил Рисбитер. – Дайте мне десяток бравых мызных людей, и я все это стадо доморощенных вояк мигом сброшу в море.

– Не делайте этого, юнкер Рисбитер, – сказал Зандштеде с тонкой усмешкой. – Это было бы жаль, потому что сейчас эти «доморощенные» – наши лучшие воины.

– Сразу видно, что вы не воин, господин бургомистр, иначе вы не стали бы так щедро раздавать это почетное звание.

– Воин я или не воин, но я все же вижу, что эти люди вернулись с победой и богатой добычей, а доблестный мызный отряд, бежав со своей земли, пришел к нам с пустыми руками, в поисках убежища.

– Ого, вы хотите нас оскорбить.

– Тише, Ханс, – вмешался в разговор Мённикхузен серьезно, почти печально. – Нам нечем гордиться, ибо наше самое драгоценное сокровище в руках врага.

– О Агнес, дорогая Агнес! – вздохнул Рисбитер, прижимая руку к сердцу. – Скоро ли настанет тот день, когда я своими руками смогу вырвать тебя из пасти льва? Где найду я для этого подвига достойных соратников? Куда девались все наши отважные воины? Крестьяне и крепостные носят теперь звание воина, а сын ремесленника Иво Шенкенберг, имени которого вчера еще никто не знал, стал знаменитым военачальником!

– Разве это имя вам действительно так неизвестно, юнкер Рисбитер? – спросил Зандштеде, улыбаясь. – Припомните-ка!

– У меня памяти не хватит помнить имена всех горожан и ремесленников.

– Быть может, вы еще помните жаркую схватку, что произошла прошлым летом на таллинском рынке между юнкерами и сыновьями горожан? Иво Шенкенберг был предводителем последних, и рыцари потом очень настойчиво, но тщетно требовали, чтобы его наказали.

Рисбитер покраснел как вареный рак; он хорошо помнил, что тогда был жестоко избит Иво.

– Разве и ты участвовал в этой постыдной драке? – спросил Мённикхузен, нахмурясь.

– Я? – пробормотал Рисбитер. – Не помню… Смотрите-ка, что это за роскошный шатер? Поедемте, посмотрим!

Остальные согласились, и все поскакали к шатру, который охраняли четыре человека.

– Назад! – крикнул подъезжающим первый страж, беря копье наперевес.

– Чей это шатер? – спросил с удивлением Зандштеде.

– Иво Шенкенберга, – ответил тот.

– А сам Шенкенберг тоже здесь? – осторожно спросил Рисбитер.

– Начальник уехал в город. Отъезжайте подальше, к шатру никому не разрешено приближаться.

– Ты с ума сошел, негодяй? Знаешь ли ты, с кем говоришь?

– Мне все равно.

– Я – юнкер фон Рисбитер!

– По мне, будь хоть Писбитер, но отойди, не то заколю!

– Наглец! – завизжал Рисбитер, вытаскивая меч.

– Не раздражайтесь, юнкер! – успокоил его Зандштеде. – Послушай, человек, разве ты меня не знаешь?

– Не знаю.

– Я первый бургомистр города Таллина Фридрих Зандштеде, и твой начальник мне подчиняется.

– А я подчиняюсь своему начальнику, и приказ его таков, чтобы никто из посторонних не смел близко подходить к шатру.

– Что же там такое?

– Не твое дело. Убирайтесь отсюда!

– Наглый мужик! – закричал теперь и Зандштеде, вспыхнув. – Я могу сделать так, что и ты, и твой начальник пожалеете об этом.

– Нет, бургомистр, этот человек прав, – заметил Мённикхузен одобрительно. – Воин должен повиноваться приказу начальника. Оставим этого молодца в покое и пойдем своей дорогой.

– Отец! Отец! – донесся вдруг из шатра звонкий голос.

Мённикхузен задрожал всем телом… Все прислушались.

– Отец, спаси меня! – опять прозвучал голос Агнес и вдруг смолк, как будто его насильно заглушили.

– За мной! – загремел Мённикхузен, соскакивая с коня. Он ударом меча отбросил копье стража и ринулся к шатру. Некоторые из спутников последовали за ним. Стража бросилась им навстречу.

– Прочь с дороги, безумцы! – закричал старый рыцарь. – Хотите стать между отцом и дочерью? Прочь с дороги, не то быть беде!

До беды было недалеко, так как стража не отступала ни на шаг и люди со всех сторон спешили к ней на подмогу. Рисбитер и пикнуть не решался, в то время как Мённикхузен яростно размахивал мечом, а бургомистры тщетно старались водворить мир. Началась было горячая схватка, как вдруг занавес у входа в шатер отдернулся и появился Христоф Шенкенберг.

– Что тут за спор? – спросил он громко.

– Христоф Шенкенберг! – воскликнул с упреком Зандштеде. – Вот как здесь принимают бургомистров Таллина?

Христоф сделал вид, будто он только сейчас заметил высоких гостей.

– Вы здесь, господин бургомистр? – воскликнул он, широко раскрыв глаза. – Назад, люди, разве вы не видите, кто эти господа? Как могло случиться такое тяжкое недоразумение? Поверьте, господин бургомистр, я и мой брат в этом нисколько не виноваты. Я очень сожалею…

– Хорошо, хорошо. А теперь исполните немедленно желание этого господина.

– Этот господин…

– Рыцарь Каспар фон Мённикхузен.

– Каспар фон Мённикхузен! – повторил Христоф с притворным удивлением. – Прошу прощения, что сразу вас не узнал. А чего желает прославленный рыцарь?

– Отдайте мне мою дочь! – гневно воскликнул Мённикхузен.

– Вашу дочь? Мой брат недавно спас из рук русских молодую женщину. Она была тяжело ранена и около недели находилась между жизнью и смертью. Только несколько дней назад, благодаря заботливому уходу, она стала поправляться, но все еще не совсем здорова. Мы боимся, что болезнь помутила ее рассудок. Она все время кричит: «Отец, отец!» – и порывается бежать. А так как в подобном состоянии необходим покой, то Иво, уезжая в город, велел никого чужого к шатру не допускать. Мы – воины и должны исполнять приказы начальника. Если вы хотите видеть больную, то прошу подождать, пока Иво не вернется из города.

– Очень странно, что запрет Иво сильнее нашего приказания, – сказал едко Зандштеде. – Но пусть будет по-вашему, мы не хотим ссоры. Иво сам ответит нам за это. Но до вечера мы тут ждать не можем. Если нельзя войти в шатер, пусть барышня выйдет сама; она ведь может уже стоять на ногах?

– К сожалению, и это запрещено, – ответил Христоф, вежливо кланяясь.

– Агнес! – громко позвал Мённикхузен. Из шатра ему ответил звонкий крик и вслед за ним послышался как бы шум борьбы. Кровь застыла в жилах Мённикхузена. Но прежде чем он, охваченный новым порывом гнева, успел поднять руку, занавес шатра отлетел в сторону и Агнес, в разорванном платье, пробежав мимо Христофа, с радостным криком упала на грудь отца.

Старый рыцарь был растроган до глубины души. Он долго не находил слов, только бормотал: «Дорогое дитя, дорогое дитя!» – и, схватив обеими руками голову дочери, то целовал ей лицо и волосы, то немного отстранял ее от себя, смотрел на нее и опять целовал. Когда он несколько успокоился, юнкер Ханс решил, что настал его черед.

– Я все время говорил, что вырву тебя из пасти льва! – воскликнул он с воодушевлением и протянул руки, ожидая, что вновь обретенная невеста бросится в его объятия. Но Агнес отшатнулась от него и сказала с невыразимым презрением: