Текст книги "Мститель(сб.)"

Автор книги: Эдуард Борнхёэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Вы?

– Да, я, – подтвердил Рисбитер. – Ведь это мне захотелось поближе осмотреть шатер, и я сразу же обрушился на стражу. Удивительное чутье или, вернее, голос сердца подсказали мне эту счастливую мысль.

Агнес резко повернулась спиной к счастливцу, обладавшему столь удивительным чутьем, и сказала отцу:

– Уйдем отсюда, мне страшно оставаться здесь.

– Страшно, если я тут? – гордо ответил Мённикхузен. – Не бойся ничего, рыцарь Мённикхузен сумеет защитить свою дочь. Но почему у тебя рука на перевязи? Ты действительно была ранена, бедное дитя?

– Да, я была ранена, но сейчас я уже здорова. Ох, отец, мне много пришлось вынести… – Голос Агнес задрожал. – … с тех пор, как я видела тебя в последний раз. Но здесь не место говорить об этом.

– Бедное дитя, бедное дитя! Я искал тебя в ту страшную ночь по всем углам, но ты как в воду канула; только когда пропала последняя надежда найти тебя, я бежал с горящей мызы.

– А я, пробиваясь к твоей комнате, уложил на месте дюжину русских, но комната оказалась пуста, – смиренно прибавил Рисбитер.

– Можешь ли ты уже сидеть на лошади, Агнес? – спросил Мённикхузен.

– Конечно, могу, но я пешком охотно пошла бы за тобой, – радостно ответила Агнес – Поверь мне, отец, я стала выносливым пешеходом и прошла длинный путь.

– Фрейлейн фон Мённикхузен не подобает ходить пешком, – заметил старый рыцарь высокомерно.

– А тем более невесте Рисбитера, – торопливо прибавил юнкер Ханс. Он подвел невесте лошадь и с учтивым поклоном подставил руку, чтобы Агнесс могла сесть в седло. Агнес минуту колебалась, но ее сердечная доброта взяла верх над неприязнью к Рисбитеру. Предупредительность юнкера ее тронула. Она подала ему руку, которую тот почтительно поднес к своим губам.

– Еще минуту! – сказала Агнес. Она обратилась к Христофу, который безмолвно наблюдал происходящее. – Я в последний раз прошу вас сказать мне правду! Куда девался мой бедный спутник? Вам я больше верю, чем вашему брату.

– Мне нечего прибавить к словам брата, – холодно ответил Христоф.

– Заклинаю вас, скажите правду! Христоф молча пожал плечами.

– Значит, мне здесь больше нечего делать, – печально вздохнула Агнес и позволила юнкеру Хансу помочь ей сесть на коня. Ханс же взял лошадь одного из слуг. Всадники медленно выехали из лагеря. Никто не осмелился их задержать. Христоф с озабоченным видом смотрел им вслед.

– Почему ты допустил это? – прошипела старуха, подойдя к нему.

– А что было делать?

– Что теперь скажет Иво?

– Пусть говорит что угодно, – ответил Христоф, сердито махнув рукой. – Не мог же я силой противиться таллинским бургомистрам.

По дороге Агнес рассказала отцу о своем бегстве. Услышав имя Гавриила, Рисбитер вскричал, прерывая ее:

– Это тот самый, которому я в лесу задал взбучку?

– Тот самый, который вам в лесу задал взбучку, – холодно ответила Агнес.

Рисбитер хотел что-то возразить, но Мённикхузен приказал ему молчать, а Агнес попросил продолжать рассказ. Когда она кончила, рыцарь, нахмурясь, сказал:

– Я не понимаю, почему они тебя еще задерживали, если ты сама чувствовала себя здоровой; может быть, они имели намерение потребовать с меня большой выкуп?

– Я думаю, что у них было другое, более злое намерение, – прошептала Агнес, бледнея.

– Злодеи! – заскрежетал зубами Мённикхузен, грозя кулаком в сторону лагеря.

– Не проклинай их, отец, – сказала Агнес более мягко. – Я все же должна быть им благодарна – они очень хорошо заботились обо мне. Если бы я только знала; что они сделали с моим спутником!

– Хорош спутник, который в опасную минуту удирает! – с едкой насмешкой произнес Рисбитер.

– Я знаю и таких спутников, которые удирают еще до опасной минуты, – живо возразила Агнес – Но вот что меня мучит: я не могу поверить, что Гавриил действительно бежал. Боюсь, что они бросили его где-нибудь раненым, может быть, даже мертвым.

– Почему же ему было не бежать, если он знал, что его, как русского шпиона, ожидает в Таллине?

– Молчите, юнкер Рисбитер! – воскликнула Агнес, сверкая глазами. – Вы сами не знаете, что говорите. Гавриил не шпион.

– Ну, ну, – успокоительно произнес Мённикхузен. – Не беспокойся о своем спутнике; кто мог бы так уж сильно жаждать его смерти? Вот увидишь, в один прекрасный день он появится у нас и потребует свои заслуженные чаевые.

Эта мысль показалась Агнес настолько нелепой, чтем она даже не смогла рассердиться. «Если этот человек еще жив, – подумала она с улыбкой, – то он не удовольствуется чаевыми, а потребует большего…»

– Смотрите! – вдруг воскликнул бургомистр Зандштеде. – Это, кажется, Иво Шенкенберг?

Со стороны города мчался одинокий всадник. Подъехав к Мённикхузену и его спутникам, он резко остановил коня и, словно оцепенев, уставился на Агнес своим единственным глазом.

– Простите, что я без вашего разрешения вышла из шатра, – приветливо обратилась к нему Агнес. – Благодарю вас за вашу заботу, но осторожность ваша была излишней: я вполне здорова и, кроме того, счастлива, потому что, как видите, опять нашла своего дорогого отца.

– Кто выпустил вас из шатра? – пробормотал Иво, бледнея.

– Никто не выпускал, я вышла сама и притом не без затруднений. – Агнес, улыбаясь, указала на свое разорванное платье. – И это ясно свидетельствует о том, что надсмотрщики исполнили свой долг; не гневайтесь на них напрасно. Я – птица, выросшая на воле, такая для клетки не годится.

Иво как будто онемел. Агнес направила свою лошадь к нему поближе, пристально посмотрела ему в лицо и шепотом спросила:

– Где Гавриил?

Только теперь Иво, казалось, очнулся. Его глаз сверкнул, злобная усмешка искривила губы.

– Ищите его! – ответил он хриплым голосом и пришпорил лошадь. Напрасно Мённикхузен и оба бургомистра звали его обратно. Иво ни разу не повернул головы и, как безумный, помчался к лагерю. У своего шатра он соскочил с покрытой пеной лошади. Христоф вышел ему навстречу. Не говоря ни слова, Иво поднял кулак и ударил брата по лицу. Христоф пошатнулся и в страхе отступил в глубь шатра. Иво бросился за ним.

– Предатель! – накинулся он на брата, с мольбой протянувшего к нему руки. – Зачем ты это сделал?

– Хочешь меня убить, как убил Гавриила? – тяжело дыша, произнес Христоф. – Я ничего не мог поделать, бургомистры хотели силой проникнуть в шатер, а стража их чуть не убила. Подумай, что из этого могло бы выйти! Благодари небо и меня за то, что я предотвратил страшное несчастье.

Иво не слушал его. Он, шатаясь, прошел за занавес, ударом ноги вышвырнул оттуда старуху, обеими руками схватился за голову и, скрежеща зубами, с глухим рычанием повалился на опустевшее ложе Агнес.

11. Венчание

Каспар фон Мённикхузен был очень богат. Едва ли кто-нибудь из помещиков Эстонии так пострадал от войны, как он, и тем не менее он ни в чем не терпел недостатка. На Тоомпеа 2525
  Тоомпеа – Вышгород, центральная, возвышенная часть Таллина, в те времена окруженная укреплениями и рвом. (Прим. перев.)


[Закрыть]у него все еще были великолепные дома, а в них огромное количество всякого имущества, благодаря чему он мог жить по-княжески; смог он также собрать разбежавшихся мызных людей и снова подготовить их к военным походам. Он твердо решил отвоевать у русских Куйметса.

Но раньше нужно было отпраздновать в Таллине свадьбу Агнес с Рисбитером и отправить молодую чету подальше от шума войны, в Курляндию, где находилась мыза Рисбитера. Напрасно Агнес противилась этому, в сотый раз повторяя, что в такое опасное время она не хочет расставаться с отцом, напрасно всячески старалась презрением и колкими насмешками оттолкнуть от себя жениха – ничто не помогало. Мённикхузен оставался непоколебим в своем решении. Свадьба была назначена на середину сентября. Агнес плакала ночи напролет, думая о Гаврииле. Сердце ей говорило: если Гавриил жив, он должен меня разыскивать, что бы ему здесь ни угрожало. Он знает, что я в Таллине. Почему же он не появляется? Может быть, он болен? Может быть, умер? Это всегда бывало последней гранью размышлений Агнес, и каждый раз у нее судорожно сжималось сердце, как только мысль ее доходила до этого предела. К чему тогда и жить? Агнес часто думала о смерти, но наложить на себя руки не хотела. Ведь без Гавриила смерть и так не заставит себя долго ждать. Как могла бы она, невеста Гавриила, быть счастлива с Рисбитером, дожить до старости? Мысль эта была для Агнес отвратительна: это означало медленное увядание и смерть.

А Гавриил все не появлялся.

Иво Шенкенберг со своим лагерем еще стоял под Таллином. Казалось, Иво в значительной мере утратил свою былую ретивость. Он часто сидел один в своем шатре, погруженный в невеселые думы, и никого к себе не пускал. К своим людям он стал еще суровее, чем прежде. Кое-кто из них убежал, но зато много прибавилось новых, потому что в голодных людях, ищущих себе пропитания на войне, к сожалению, не было недостатка. Отряд Иво, увеличиваясь с каждым днем, вырос в настоящее войско, и шведы, находившиеся в таллинском замке, начинали уже опасаться, что оно может стать угрозой для них и для города. Бургомистры старались их успокоить, говоря, что Иво готовится нанести сильный удар русским.

Однажды вечером – это было в сентябре, – когда Иво сидел в шатре один, вошел страж и доложил, что с начальником хочет говорить какая-то знатная дама.

Иво тотчас же вспомнил, что Агнес фон Мённикхузен уже несколько раз приглашала его к себе, но безуспешно.

– Кто она такая? – спросил Иво, вскакивая.

– Она не называет своего имени, но с ней бургомистр Зандштеде и двое слуг.

– Пусть женщина войдет сюда одна.

Страж: удалился, а Иво стал ждать; сердце у него билось учащенно.

Зашелестел занавес, и в шатер вошла женщина; ее лицо было скрыто под густой вуалью.

– Фрейлейн фон Мённикхузен! – глухо воскликнул Иво.

Агнес приподняла вуаль. На лице ее отражалась сильная душевная мука, глаза потускнели от слез, веки были красны. Иво почувствовал, что в его застывшем сердце что-то дрогнуло – то ли от злорадства, то ли от сострадания. Он предложил гостье сесть и сказал мягко, почти робко:

– Чем объяснить такую честь, что фрейлейн фон Мённикхузен…

– Вы не захотели прийти ко мне, – сказала Агнесс усталым голосом, – поэтому я принуждена была явиться к вам; ведь я должна вам выразить такую глубокую благодарность.

– Вы мне ничем не обязаны, фрейлейн фон Мённикхузен, – ответил Иво с некоторой горечью.

– Нет, нет, я вам обязана многим. Вы ведь действительно спасли меня от смерти.

– И тем не менее вы боитесь меня, высокочтимая фрейлейн: вы даже взяли с собой для защиты бургомистра.

– Бургомистр Зандштеде относится ко мне по-отечески, он мой друг. Отцу я не осмеливалась сказать об этой поездке, но и не могла ехать так далеко без провожатых. Почему бы мне вас бояться! Я знаю, что вы честный человек.

– И все же вы мне не доверяете.

– Как так?

– Вы пришли не благодарить меня, а допрашивать. Агнес молча опустила глаза.

– Вы расспрашивали и моих людей и предлагали им деньги, – безжалостно продолжал Иво. – Вы плохо знаете моих людей: они умеют повиноваться.

– Значит, вы им все-таки запретили говорить правду? – с живостью спросила Агнес. Ее потухшие глаза заблестели; она как будто пыталась через единственный глаз Иво проникнуть взглядом в самую глубь его души.

– Может быть, – угрюмо ответил Иво.

Агнес вдруг упала перед ним на колени, протянула сжатые руки к этому жестокому человеку, и с ее уст полилась пламенная мольба, исходившая из глубины взволнованного сердца.

– Скажите мне правду, Иво Шенкенберг! Зачем вы терзаете меня? Какое зло я вам причинила? Скажите мне, где Гавриил, и я вечно буду вас благодарить и благословлять. Вы видите, как трепещет моя душа, в каком я отчаянии. Неужели сердце у вас каменное и муки другого человека вас совсем не трогают? Почему вы боитесь сказать правду? Пусть эта правда будет самой страшной, как и подсказывает мне мое сердце – чем могу я, слабая девушка, вам повредить? Говорите, и я скрою все, как священную тайну, в глубине своей души. Я прошу, я заклинаю вас памятью вашей матери, скажите мне, что вы сделали с Гавриилом?

– Гавриил умер, – глухо ответил Иво.

Агнес встала. Она была бледна как смерть, но спокойна.

– Вы его убийца, – произнесла она твердо.

– Он пал от моей руки в честном поединке.

– Почему вы это сделали?

– Потому что я люблю вас.

Агнес отпрянула от него, как от дикого зверя.

– Будь проклят, презренный убийца! – воскликнула она, простирая руку. Иво зарычал, как раненый хищник, и шагнул вперед, но Агнес уже не было в шатре.

Когда она приехала домой, ее на лестнице ждали Мённикхузен и Рисбитер.

– Где ты была так долго? – воскликнул Мённикхузен. – Мы уже беспокоились о тебе!

Агнес соскочила с седла, не дожидаясь помощи Рисбитера, передала лошадь слуге, подошла к отцу и холодно сказала:

– Теперь делайте со мной что хотите.

– Что это значит?

– Это значит, что я больше не буду противиться и свадьба может состояться.

– Этого я давно ждал, – улыбнулся Мённикхузен; юнкер Ханс, между тем, схватил руки невесты и по крыл их поцелуями, а затем стал целовать и ее бледные губы. В своем упоении он не замечал, что Агнесс в его объятиях оставалась холодной и равнодушной, как статуя.

– Наверное, прогулка верхом была очень веселой, что твое жестокое сердце так внезапно смягчилось, – пошутил Мённикхузен.

– Да, это была очень веселая прогулка, – сказала Агнес со странной улыбкой.

– Если она принесла такие хорошие последствия, я не стану тебя бранить, как сперва намеревался. Это с твоей стороны было неосторожно – выехать из города поздно вечером почти одной, в то время как повсюду рыщут грубые, разнузданные люди Иво Шенкенберга. Надеюсь, ты не столкнулась с ними?

– Нет, – равнодушно произнесла Агнес.

– Если бы ты взяла с собой меня, – сказал Рисбитер, – ты могла бы не бояться никаких столкновений.

– Да, Агнес, – мягко сказал Мённикхузен, – я от души радуюсь тому, что ты теперь переходишь под защиту более молодого и сильного человека. Я не думаю, чтобы он тебя любил больше, чем я; но он, вероятно, сумеет лучше защитить тебя от какого бы то ни было насилия и от твоего собственного легкомыслия, чем это удалось мне.

Старый рыцарь, растроганный, обнял дочь и поцеловал ее чистый лоб. Видя в этом хороший пример для себя, юнкер Ханс собрался было во второй раз пойти на штурм сладостных уст невесты, но та, заметив его намерение, выскользнула из рук отца и поспешила подняться по лестнице.

Следующий день был занят приготовлениями к свадьбе. Она должна быть отпразднована по старинным обычаям и со всем великолепием старых времен – таково было непоколебимое решение Мённикхузена. Гостей здесь, в городе, было гораздо больше, чем в Куйметса, так как Таллин кишел помещиками. Большой дом Гильдии едва мог вместить всех приглашенных. Рыцари, их жены, дочери и даже лошади блистали роскошным убранством, хотя наряды и драгоценности были большей частью взяты напрокат у презренных бюргеров. Сознание своей бедности никому не мешало веселиться; знаменитое ливонское легкомыслие в последний раз расцвело здесь пышным цветом. Вино и пиво отгоняли все заботы, мужчины бахвалились друг перед другом и распевали песни, женщины бойко судачили и раскидывали свои сети, словно в самые мирные времена. Из всех присутствовавших только один человек не принимал участия в общем веселье, и это был… сама невеста. Агнес оставалась молчалива и безучастна, лицо ее поражало мертвенной, почти прозрачной бледностью, черты его словно окаменели, а на неподвижных губах застыла улыбка, какую можно иногда видеть на лице покойника. Шутки гостей, не всегда деликатные, не вызывали краски на ее щеках, ни разу не заставили ее улыбнуться. Слышала ли она эти шутки? Слышала или видела ли она вообще что-нибудь? Едва ли, так как она не проронила почти ни слова, ее тусклый, ничего не выражающий взгляд был все время устремлен куда-то в беспредельную даль. Она исполняла все, что ей приказывал отец и опытные в таких церемониях женщины, она позволяла наряжать себя, терпеливо стояла с тяжелым венцом на голове, в то время как кавалькады гостей в честь ее торжественно дефилировали мимо дверей дома Гильдии.

– Красивая невеста, но холодна как лед, – говорили горожане, толпившиеся на улице. – Слава богу, в наших девушках больше свежести и жизни, чем в этой дочери многовекового рыцарского рода!

Наступило воскресенье. После богослужения пышное свадебное шествие двинулось к церкви на Тоомпеа. Впереди молодой пары шли музыканты и люди, несшие свечи. Двери старинной рыцарской церкви были украшены знаменами и венками, точно для приема княжеской четы. В церкви жениха и невесту встретили игрой на органе и пением. Пастор произнес длинную проповедь; он с воодушевлением говорил о соединении двух знатных родов – во славу божью и на пользу родине. Затем молодая пара в сопровождении шаферов и подружек подошла к алтарю – Рисбитер горделиво, гулким шагом, Агнес – будто в полусне, с опущенными глазами. Как хвастливый победный клич прозвучало на всю церковь сказанное Рисбитером «да». Пастор обратился к Агнес:

– И тебя, невеста, спрашиваю я, согласна ли ты в сердце своем взять в супруги жениха своего Ханса фон Рисбитера, и соединиться с ним на всю жизнь, и делить с ним все, что господь ниспошлет тебе, – счастье и горе, радость и печаль, богатство и бедность, и не разлучаться с ним, пока сам бог не разлучит вас смертью. Если такова твоя воля и решение, то скажи ясно, во всеуслышание: да!

Агнес ответила не сразу. В первый раз за все время венчания она подняла глаза, в первый раз из ее измученной груди вырвался болезненный, дрожащий вздох. Она чувствовала себя покинутой богом и людьми, одинокой в чуждом ей мире. Как бы ища поддержки, она взглянула мимо пастора на толпу людей, стоявших по обе стороны алтаря. Вдруг ее взгляд задержался на одной точке, сперва застыл, как бы от испуга, потом засиял неописуемой радостью. Там стоял Гавриил, возвышаясь над другими на целую голову; щеки у него ввалились, темные глаза глубоко запали, лицо было бледно как у мертвеца, черты искажены горьким чувством. Это был уже не прежний гордый, своенравный и жизнерадостный Гавриил, а, видимо, жестоко преследуемый судьбой человек, измученный болезнью и душевными муками, но это был несомненно он, он был жив!

– Нет, и тысячу раз нет! – громким криком вырвалось из уст Агнес. Мертвенная бледность покрыла ее лицо, она пошатнулась и упала: она лишилась чувств. В церкви, набитой до отказа, поднялся шум и говор. Случалось нередко, что невесту перед алтарем приходилось упрашивать и уговаривать, прежде чем она произносила заветное «да»; но такого громкого и решительного отказа никто еще не слыхал. Это что-нибудь да значило, здесь явно крылась какая-то тайна. О, об этом можно будет немало посудачить!

Благодаря помощи женщин и находившегося в церкви врача Агнес через несколько минут пришла в себя и встала на ноги. Прежде всего она стала искать взглядом Гавриила, но он исчез.

– Отвезите меня домой, я больна, – прошептала Агнес.

– Милая, дорогая Агнес, скажи сперва «да»! – умолял Рисбитер: по его красному лицу струился пот.

– Отец, спаси меня! Уведи меня отсюда, иначе я умру! – простонала Агнес, с ужасом отстраняясь.

Мённикхузен обнял дочь, дрожавшую как осиновый лист, и сказал грустно:

– Дитя, дитя, что ты делаешь? Зачем ты навлекаешь позор на мою седую голову?

– Прости, отец, я не могу иначе, – шепнула Агнес, пряча свое вдруг зардевшееся лицо на груди отца.

Старый рыцарь вынужден был, пожав плечами и нахмурившись, объявить пастору и гостям, что дочь его внезапно захворала и венчание состояться не может. Но гостей он попросил все же не расходиться, так как церемония, сегодня прерванная, может быть, закончится завтра. Церковь постепенно опустела, но на улице еще долго стояли толпы людей, оживленно обсуждая происшедшее.

12. Нищий, больной сердцем

Мённикхузен полагал, что его дочь действительно больна, – ничем другим он не мог объяснить ее безрассудное упорство. Он отвез Агнес в закрытой карете домой и оставил на попечение врача, подружек и теток, сам же поспешил в дом Гильдии принимать гостей. Женщины почти насильно уложили Агнес в постель, хотя девушка и уверяла их с улыбкой, что она уже не больна, а только чувствует усталость и небольшое головокружение. Врач предлагал ей то одно, то другое лекарство, но Агнес полупросительно, полунасмешливо отклонила его помощь, так что почтенному господину ничего другого не осталось, как сердито махнуть рукой и удалиться. От женщин было труднее отделаться. Напрасно Агнес описывала им в живых красках картины праздничного веселья в зале Гильдии, уверяла, что ее легкое недомогание никому не должно служить помехой, старалась объяснить, что ей нужен только покой и одиночество, – ничто не помогало: все хотели остаться с ней, бодрствовать подле нее. Наконец Агнес, действительно усталая, закрыла глаза и притворилась спящей. Женщины некоторое время перешептывались между собой, потом начали зевать и вопросительно поглядывать друг на друга. Постепенно из комнаты ушли сначала молодые, потом более пожилые и… больше не вернулись; все они спустились с Тоомпеа в город. Только старая тетка, жившая в доме Мённикхузена, осталась у постели больной. Агнес открыла глаза и начала именем бога умолять тетю, чтобы та оставила ее одну: она, мол, не может уснуть, пока в комнате сидят люди; если ей что-либо понадобится, достаточно будет помощи прислуги. Тетка удалилась, потихоньку ворча.

Через несколько минут Агнес позвонила. Когда вошла служанка, молодая краснощекая эстонка, Агнес одним прыжком вскочила с постели и весело воскликнула:

– Скорей, помоги мне одеться, чтобы я стала как можно красивее, слышишь?

Девушка от удивления широко раскрыла рот и глаза и, запинаясь, спросила:

– Подвенечный наряд?

– Нет! – резко ответила Агнес. – Подай мне праздничное голубое платье, драгоценностей не нужно.

Причесывая Агнес перед зеркалом, девушка робко спросила:

– Значит, барышня уже поправилась?

– А разве я похожа на больную?

– О нет, барышня свежа и красива, как восходящее солнце!

– Ты хорошо умеешь льстить.

– Но отчего барышня сегодня в церкви упала в обморок?

– Этого я не могу тебе сказать.

– Наверное, от жары и духоты – ведь церковь бы ла набита битком.

– Ты тоже была там?

– Да, я стояла позади, в углу.

– Ты все слышала?

– Нет, всего я не слышала и не видела, но слышала, как барышня громко сказала «нет».

– Ты очень удивилась этому?

– Что мне, глупой, удивляться! Но люди в церкви и вправду удивлялись, почему барышня не хочет взять себе в мужья юнкера Рисбитера.

– А ты хотела бы за него выйти замуж?

– Я?

– Да, ты!

– О, господи боже мой!

– Ну, отвечай!

– Как я смею об этом думать?

– Почему же не смеешь? Представь себе, что в моей власти тебя с ним поженить. Вышла бы ты тогда за юнкера?

– Ну, он, конечно, не очень-то красивый мужчина, – протянула девушка.

– Кто же ценит мужчину по внешности? – назидательно заметила Агнес. – Но он все же, по-твоему, человек дельный, честный, щедрый, смелый, к тому же безмерно богатый?

– Господи помилуй! – воскликнула девушка смущенно. – Я ведь не знаю господина юнкера, но его собственные люди говорят, что…

– Что они говорят?

– Как будто господина юнкера нельзя назвать хорошим человеком.

– Одним словом, ты не хотела бы взять его себе в мужья?

Девушка, краснея, покачала головой.

– Вот видишь! – сказала Агнес с улыбкой. – Если и ты не хочешь выходить за него замуж, как же мне этого хотеть? Так, а теперь поди и принеси из сада самую красивую розу, я приколю ее себе к волосам. Только никому не говори, что я встала с постели. Я хочу остаться одна.

Когда роза была принесена и приколота к волосам, Агнес отослала девушку, заперла дверь на ключ, распахнула окно и стала смотреть из-за занавески. Комната находилась на втором этаже, и из окна был виден двор и единственная узкая улочка, ведущая к дому. И двор и улица были безлюдны.

Почему Агнес так жаждала остаться одна? Нужно ли ей было что-то скрыть от чужих глаз? Да, ей действительно нужно было кое-что скрыть: неописуемую радость, наполнившую ее сердце, вновь пробудившиеся жизненные силы, упоительное чувство утерянного и вновь обретенного счастья. Гавриил жив, Гавриил здесь! – звенела в ее сердце ликующая песнь. Агнес не отрываясь смотрела на улицу. Она знала: Гавриил должен появиться оттуда! Надежды Агнес дважды оказывались обманутыми: там проходили люди, которых рыцарь Мённикхузен присылал из дома Гильдии узнать, как здоровье его дочери. Им ответили: «Барышня спокойно спит», – они поспешили удалиться, и улица снова опустела.

Когда наступили сумерки, на улице показалась какая-то мужская фигура. Может быть, опять разочарование? Агнес не могла ясно разглядеть идущего, но сразу узнала Гавриила по его богатырскому росту, по его походке, движениям. Это был Гавриил! Он вошел во двор и стал пристально смотреть вверх, на окна дома. Агнес только теперь заметила, что Гавриил одет в рубище нищего, в руках у него палка, а за спиной мешок.

«Подаст ли кто-нибудь милостыню такому нищему?» – с сомнением подумала Агнес.

Она отодвинула занавеску и выглянула из окна. Их взоры встретились. Они кивнули друг другу головой. Большего им сейчас и не нужно было – одним этим взглядом и кивком головы они все объяснили друг другу, обменялись долгими речами.

Гавриил поднялся по ступеням лестницы быстрее и легче, чем полагалось бы настоящему нищему, и постучал в высокую сводчатую дверь дома. Через несколько минут за дверью раздался голос служанки:

– Кто там?

– Бедный нищий. Подайте Христа ради кусочек хлеба! – был ответ.

Агнес услышала, как дверь отперли.

– Ах ты, лентяй этакий! – укоризненно сказала служанка. – Здоровый, сильный мужчина – и не стыдно тебе побираться?

– Не сердись, прелестная девица, – льстиво произнес Гавриил, – злость ангелам не к лицу. Пусть недобрая мысль никогда не омрачит этот гладкий белоснежный лоб, пусть холод сердца не угасит луч доброты в этих кротких голубиных очах. Я твердо верю, что ты настолько же добра, как и прекрасна.

«Плутишка! – подумала Агнес улыбаясь. – Он хочет возбудить во мне ревность?»

– Это все пустая болтовня, – сказала девушка насмешливо, но уже гораздо мягче. – Ну, подожди здесь, я вынесу тебе чего-нибудь.

– Постой, доброе дитя, – попросил Гавриил. – У меня есть еще одна, совсем особенная просьба. Видишь ли, насколько я, по-твоему, здоров и силен, на столько же я немощен и хвор на самом деле. Я болен тяжелой сердечной болезнью, из-за нее-то мне и при ходится просить милостыню. Старая знахарка предсказала мне, что я выздоровею только в том случае, если невинная девица, у которой хватит смелости даже перед алтарем сказать «нет» своему нелюбимому жениху, даст мне поцеловать свою нежную руку. Я долго искал такую девицу, но пока все мои старания были напрасны: все перед алтарем охотно говорят «да». Сегодня я случайно услышал, что в этом доме живет ангел, который может меня исцелить. Может быть, это ты, милое дитя, – моя спасительница?

– Нет, – ответила девушка смеясь.

– Жаль! А кто же она?

– Не надейся найти здесь спасение. Этот агнел, о котором ты говоришь, – сама наша высокородная барышня.

– Она злая или заносчивая?

– Сам ты злой и заносчивый! – рассердилась девушка. – Наша милостивая барышня – настоящий ангел небесный.

– Тогда почему же ей не помочь бедному человеку?

– Кто же осмелится из-за тебя, оборванца, беспокоить барышню?

– Пусти меня к ней, я сам ее попрошу!

– Я не могу впустить в дом чужого человека.

– Тогда вызови барышню сюда!

– Еще лучше! Бери свой кусок хлеба и иди с миром!

– Выслушай меня, милое дитя! – настойчиво продолжал Гавриил. – Сейчас я только жалкий нищий, но я знавал и лучшие дни.

– Это видно по твоему лицу, – заметила девушка.

– У меня с прежних времен сохранилась одна дорогая вещь. Видишь это кольцо?

– Ах, какое красивое! – в восхищении воскликнула девушка.

– Оно из чистого золота, и в нем драгоценный камень. Кольцо мне дорого как память, но здоровье, на мой взгляд, еще дороже. Я подарю тебе это колечко, если ты позовешь сюда барышню так, чтобы никто об этом не знал.

Агнес ждала с нетерпением. Если бы девушка продолжала отказываться, милостивая барышня, может быть, и без просьбы сбежала бы вниз, чтобы спасти нищего от сердечной болезни. Но нет, служанка не смогла устоять против искушения. Рассмотрев кольцо, она после короткого размышления спросила как бы вскользь:

– Оно в самом деле золотое?

– Из чистого золота, а у драгоценного камня есть еще то особенное свойство, что если долго будешь в него вглядываться, увидишь лицо своего суженого.

Девушка засмеялась.

– Ну, так и быть, я возьму кольцо. Подожди здесь, а я попытаюсь уговорить барышню сойти вниз.

Она осторожно закрыла дверь, задвинула засов, чтобы нищий не мог войти без разрешения, и поспешила к барышне.

– За дверью стоит нищий и просит милостыни.

– Какое мне до этого дело? – холодно ответила Агнес. – Если он достоин сострадания, накорми его и пусть уходит.

– Это я и хотела сделать, – запинаясь, сказала девушка, – но это какой-то совсем особенный нищий: он ни от кого другого не хочет принять подаяние, как только из рук самой барышни.

– Вот как! Если он такой наглец, прогони его!

– Милая барышня! – умоляюще сказала девушка, бледнея. – Будьте милосердны к этому бедному человеку. Он тяжело болен и уверяет, что не сможет вы здороветь, если только невеста не скажет «нет», – ох, я глупая, что я говорю! – если милостивая барышня недаст ему поцеловать свою благородную руку.

– Что за глупости ты болтаешь! – сердито оборвала ее Агнес, втайне радуясь тому, что внезапный румянец, заливший ее лицо, можно объяснить вспышкой гнева. – Оставь меня в покое и поступай со своим нищим, как хочешь!

– Милая барышня!

– Иди, иди!

Девушка, всхлипывая, вышла из комнаты, Агнес тотчас же ее догнала.

– Почему ты плачешь?

– Ох, дорогая барышня, мне так жалко этого бедного человека.

– Неужели ты плачешь только от жалости к нему? – недоверчиво спросила барышня.

– Да, и у него такие большие, глубокие, черные как уголь глаза, что… что…

– Ах, вот что! – засмеялась Агнес. – Ну, если у него такие красивые глаза, тогда пойдем посмотрим.

Агнес взяла со стола листок бумаги, завернула в него золотую монету и вместе со служанкой спустилась вниз. Нищий до земли поклонился барышне и начал взволнованно излагать свою просьбу.

– Я все знаю, – перебила Агнес и сунула завернутую в бумагу золотую монету в руку нищего. Без дальнейших просьб нищий схватил ласковую руку и прижался губами к ее шелковистой, мягкой колее. Это был горячий, долгий, жадный поцелуй и… гордая барышня, к великому изумлению служанки, ему не противилась. Наконец ей пришлось силой отнять свою руку, так как нищий, казалось, совсем забыл, что ее надо выпустить.