Текст книги "Судьбы и сердца "

Автор книги: Эдуард Асадов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

ОНИ СТУДЕНТАМИ БЫЛИ

ПОДРУГИ

Дверь общежитья… сумрак… поздний час.

Она спешит, летит по коридору,

Способная сейчас и пол и штору

Поджечь огнем своих счастливых глаз!

В груди ее уже не сердце бьется,

А тысяча хрустальных бубенцов.

Бежит девчонка, гулко раздается

Веселый стук задорных каблучков.

Хитро нахмурясь, в комнату вошла.

– Кто здесь не спит? – начальственно спросила.

И вдруг, расхохотавшись, подскочила

К подруге, что читала у стола.

Затормошила… чертики в глазах:

– Ты все зубришь, ты все сидишь одна!

А за окошком, посмотри, весна!

И, может, счастье где-то в двух шагах!

Смешная, скажешь? Ладно, принимаю!

На все согласна. И не в этом суть.

Влюбленных все забавными считают

И даже глуповатыми чуть-чуть…

Но я сейчас на это не в обиде.

Не зря есть фраза: «горе от ума».

Так дайте же побыть мне в глупом виде!

Вот встретишь счастье и поймешь сама.

Шучу, конечно. Впрочем, нет, послушай,

Ты знаешь, что сказал он мне сейчас?

«Ты, говорит, мне смотришь прямо в душу,

И в ней светло-светло от этих глаз».

Смеется над любой моей тревогой,

Во всем такой уверенный, чудак.

Меня зовет кувшинкой-недотрогой

И волосы мои пушит вот так…

Слегка смутилась. Щеки пламенели.

И в радости заметить не смогла,

Что у подруги пальцы побелели,

До боли стиснув краешек стола.

Глаза подруги – ледяное пламя.

Спросила непослушными губами,

Чужим и дальним голос прозвучал:

– А он тебя в тайгу не приглашал?

Не говорил: «Наловим карасей,

Костер зажжем под старою сосною,

И будем в мире только мы с тобою

Да сказочный незримый Берендей!»

А он просил: подругам ни гугу?

А посмелее быть не убеждал?

И если так, я, кажется, могу

Помочь тебе и предсказать финал!

Умолкла. Села. Глянула в тревоге,

Смешинок нет, восторг перегорел,

А пламя щек кувшинки-недотроги

Все гуще белый заливает мел…

Кругом весна… до самых звезд весна!

В зеленых волнах кружится планета.

И ей сейчас неведомо, что где-то

Две девушки, не зажигая света,

Подавленно застыли у окна.

Неведомо? Но синекрылый ветер

Трубит сквозь ночь проверенную весть

О том, что счастье есть на белом свете,

Пускай не в двух шагах, а все же есть!

Поют ручьи, блестят зарницы домен,

Гудя, бегут по рельсам поезда.

Они кричат о том, что мир огромен

И унывать не надо никогда,

Что есть на свете преданные люди,

Что радость, может, где-нибудь в пути.

Что счастье будет, непременно будет!

Вы слышите, девчата, счастье будет!

И дай вам бог скорей его найти!

ТРИ ДРУГА

От трех десяток много ли сиянья?

Для ректора, возможно, ничего,

Но для студента это состоянье,

Тут вся почти стипендия его!

Вот почему он пасмурный сидит.

Как потерял? И сам не понимает,

Теперь в карманах сквозняки гуляют,

И целый длинный месяц впереди…

Вдоль стен кровати строго друг за другом,

А в центре стол. Конспекты. Блока том.

И три дружка печальным полукругом

Сидят и курят молча за столом…

Один промолвил: – Надо, без сомненья,

Тебе сейчас не горе горевать,

А написать толково заявленье.

Снести его в милицию и сдать.

А там, кто надо, тотчас разберется,

Необходимый розыск учинят.

Глядишь, твоя пропажа и найдется,

На свете все возможно, говорят!

Второй вздохнул: – Бумаги, протоколы…

Волынистое дело это, брат!

Уж лучше обратиться в деканат.

Пойти туда и жечь сердца глаголом!

Ступай сейчас к начальству в кабинет.

И не волнуйся, отказать не могут.

Все будет точно: сделают, помогут,

Еще спасибо скажешь за совет!

А третий друг ни слова не сказал,

Он снял с руки часы, пошел и продал,

Он никаких советов не давал,

А молча другу деньги отдал…

ГОСТЬЯ

Проект был сложным. Он не удавался.

И архитектор, с напряженным лбом,

Считал, курил, вздыхал и чертыхался,

Склонясь над непокорным чертежом.

Но в дверь вдруг постучали. И соседка,

Студентка, что за стенкою жила,

Алея ярче, чем ее жакетка,

Сказала быстро: – «Здрасьте!» – и вошла,

Вздохнула, села в кресло, помолчала,

Потом сказала, щурясь от огня:

– Вы старше, вы поопытней меня…

Я за советом… Я к вам прямо с бала…

У нас был вечер песни и весны,

И два студента в этой пестрой вьюге,

Не ведая, конечно, друг о друге,

Сказали мне о том, что влюблены.

Но для чужой души рентгена нет,

Я очень вашим мненьем дорожу.

Кому мне верить? Дайте мне совет.

Сейчас я вам о каждом расскажу.

Но, видно, он не принял разговора!

Отбросил циркуль, опрокинул тушь

И, глянув ей в наивные озера,

Сказал сердито: – Ерунда и чушь!

Мы не на рынке и не в магазине!

Совет вам нужен? Вот вам мой совет:

Обоим завтра отвечайте «нет»,

Затем что нет здесь чувства и в помине!

А вот когда полюбите всерьез,

Поймете сами, если час пробьет,

Душа ответит на любой вопрос,

И он все сам заметит и поймет!

Окончив речь уверенно и веско,

Он был немало удивлен, когда

Она, вскочив, вдруг выпалила резко:

– Все сам заметит? Чушь и ерунда!

Слегка оторопев от этих слов,

Он повернулся было для отпора,

Но встретил не наивные озера,

А пару злых, отточенных клинков.

– «Он сам поймет»? Вы так сейчас сказали?

А если у него судачья кровь?

А если там, где у других любовь,

Здесь лишь проекты, балки и детали?

Он все поймет? А если он плевал,

Что в чьем-то сердце то огонь, то дрожь?

А если он не человек – чертеж?!

Сухой пунктир! Бездушный интеграл?!

На миг он замер, к полу пригвожден,

Затем, потупясь, вспыхнул почему-то.

Она же, всхлипнув, повернулась круто

И, хлопнув дверью, выбежала вон.

Весенний ветер в форточку ворвался,

Гудел, кружил, бумагами шуршал…

А у стола «бездушный интеграл»,

Закрыв глаза, счастливо улыбался.

ОНИ СТУДЕНТАМИ БЫЛИ…

Они студентами были.

Они друг друга любили.

Комната в восемь метров – чем не семейный дом?!

Готовясь порой к зачетам,

Над книгою или блокнотом

Нередко до поздней ночи сидели они вдвоем.

Она легко уставала,

И, если вдруг засыпала,

Он мыл под краном посуду и комнату подметал,

Потом, не шуметь стараясь

И взглядов косых стесняясь,

Тайком за закрытой дверью белье по ночам стирал.

Но кто соседок обманет,

Тот магом, пожалуй, станет.

Жужжал над кастрюльным паром их дружный осиный рой.

Ее называли «лентяйкой».

Его – ехидно – «хозяйкой».

Вздыхали, что парень – тряпка и у жены под пятой.

Нередко вот так часами

Трескучими голосами

Могли судачить соседки, шинкуя лук и морковь.

И хоть за любовь стояли,

Но вряд ли они понимали,

Что, может, такой и бывает истинная любовь!

Они инженерами стали.

Шли годы без ссор и печали,

Но счастье – капризная штука, нестойко порой, как дым.

После собранья, в субботу,

Вернувшись домой с работы,

Жену он застал однажды целующейся с другим.

Нет в мире острее боли.

Умер бы лучше, что ли!

С минуту в дверях стоял он, уставя в пространство взгляд.

Не выслушал объяснений,

Не стал выяснять отношений,

Не взял ни рубля, ни рубахи, а молча шагнул назад…

С неделю кухня гудела;

«Скажите, какой Отелло!

Ну целовалась, ошиблась… немного взыграла кровь!

А он не простил – слыхали?»

Мещане! Они и не знали,

Что, может, такой и бывает истинная любовь!

СКАЗКА О СТУДЕНТЕ И СТАРИКЕ

Неизвестно, в какой стране это было,

Никому не известно, в какие века,

Шел парнишка-студент, напевая слегка,

То ли к другу спешил он, а то ли к милой,

Был богат он сегодня, как целый банк!

Ведь на дне кошелька у него звенело

Одиноко, походке веселой в такт,

Может, медная лира, а может, франк,

А быть может, динара – не в этом дело.

Вечер шарфом тумана окутал зданья,

Брызнул холодом дождик за воротник.

Вдруг у храма, в цветистых лохмотьях старик

Протянул к нему руку за подаяньем.

Был худей он, чем посох его, казалось;

Сыпал дождь на рванье и пустую суму.

Сердце парня тоскливо и остро сжалось.

– Вот, – сказал он и отдал монету ему.

Нищий в желтой ладони зажал монету

И сказал, словно тополь прошелестел;

– Ничего в кошельке твоем больше нету,

Ты мне отдал последнее, что имел.

Знаю все. И за добрую душу в награду

Я исполню желанье твое одно.

Удивляться, мой мальчик, сейчас не надо.

Так чему твое сердце особенно радо?

Говори же, а то уж совсем темно.

Вот чудак! Ну какое еще желанье?

Впрочем, ладно, посмотрим. Согласен… пусть…

– Я хотел бы все мысли на расстоянье

У любого, кто встретится, знать наизусть!

– Чтобы дерева стройность любить на земле,

Не смотри на извивы корней под землей.

О, наивный!.. – Старик покачал головой

И, вздохнув, растворился в вечерней мгле.

Дождь прошел. Замигали в листве фонари,

Одиноко плывет посреди пруда

Шляпа месяца. Лаком блестит вода.

Парень сел на скамейку и закурил.

А забавный старик! И хитер ты, друг!

Вон в окошке, наверное, муж и жена.

Кто ответит, что думают он и она?

Рассмеялся студент. Рассмеялся и вдруг…

Муж сказал: – Дорогая, на службе у нас

Масса дел. Может, завтра я задержусь. —

И подумал: «К Люси забегу на час,

Поцелую и чуточку поднапьюсь».

У жены же мелькнуло; «Трудись, чудак,

Так и буду я в кухне корпеть над огнем.

У меня есть подружечка как-никак.

Мы отлично с ней знаем, куда пойдем».

И ответила громко: – Ужасно жаль!

Я ведь завтра хотела с тобой как раз

Твоей маме купить на базаре шаль.

Ну, да нечего делать. Не в этот раз…

Отвернулся студент. Вон напротив дом,

Там невестка над свекором-стариком,

То лекарство больному подаст, то чай,

Все заботится трогательно о нем.

– Вот вам грелочка, папа! – А про себя;

«Хоть бы шел поскорее ты к праотцам!» —

Может, плохо вам, папа? – А про себя;

«Вся квартира тогда бы досталась нам».

Парень грустно вздохнул. Посмотрел на бульвар.

Вон влюбленные скрылись под сень платана,

Он сказал: – Океан, как планета, стар,

Представляешь: аквариум формой в шар.

Ты слыхала про жизнь на дне океана?

Сам подумал, погладив девичью прядь;

«Хороша, но наивна и диковата.

Что мне делать: отважно поцеловать?

Или, может быть, чуточку рановато?»

А она: «И далась ему глубь морей!

Ну при чем тут морские ежи, признаться?

Впрочем, так: если вдруг начнет целоваться —

Рассержусь и сначала скажу: не смей!

Ведь нельзя же все просто, как дважды два.

Славный парень, но робкий такой и странный».

И воскликнула: – Умная голова!

Обожаю слушать про океаны!

Мимо шли два приятеля. Первый сказал:

– Дай взаймы до среды. Я надежный малый. —

А второй: – Сам без денег, а то бы дал. —

И подумал: «Еще не отдашь, пожалуй!»

Встал студент и пошел, спотыкаясь во мгле,

А в ушах будто звон или ветра вой:

«Чтобы дерева стройность любить на земле,

Не смотри на извивы корней под землей».

Но ведь люди не злы! Это ж так… пока!

Он окончится, этот двойной базар.

Шел студент, он спешил, он искал старика,

Чтоб отдать, чтоб вернуть свой ненужный дар.

И дорогами шел он и без дорог,

Сквозь леса и селенья по всей земле,

И при солнце искал, и при синей мгле,

Но нигде отыскать старика не мог.

Бормотал среди улиц и площадей:

– Я найду тебя, старец, любой ценой! —

Улыбался при виде правдивых людей

И страдал, повстречавшись с двойной душой.

Мчат года, а быть может, прошли века,

Но все так же твердит он: – Най-ду… най-ду-у-у… —

Старика же все нет, не найти старика!

Только эхо чуть слышно в ответ: – Ау-у-у…

И когда вдруг в лесу, на крутом берегу,

Этот звук отдаленный до вас дойдет,

Вы поймете, что значит это «Ау»!..

Почему так страдает парнишка тот.

В нем звучит: «Лицемеры, пожалуйста, не хитрите!

К добрым душам, мерзавец, не лезь в друзья!

Люди, думайте так же, как вы говорите.

А иначе ведь жить на земле нельзя!»

СТИХИ О МАЛЕНЬКОЙ ЗЕЛЕНЩИЦЕ

С утра, в рассветном пожаре,

В грохоте шумной столицы.

Стоит на Тверском бульваре

Маленькая зеленщица.

Еще полудетское личико,

Халат, паучок-булавка.

Стоит она на кирпичиках,

Чтоб доставать до прилавка.

Слева – лимоны, финики,

Бананы горою круто.

Справа – учебник физики

За первый курс института.

Сияют фрукты восточные

Своей пестротою сочной.

Фрукты – покуда – очные,

А институт – заочный.

В пальцах мелькает сдача,

В мозгу же закон Ньютона,

А в сердце – солнечный зайчик

Прыгает окрыленно.

Кружит слова и лица

Шумный водоворот,

А солнце в груди стучится:

«Придет он! Придет, придет!»

Летним зноем поджарен,

С ямками на щеках,

Смешной угловатый парень

В больших роговых очках.

Щурясь, нагнется низко,

Щелкнет пальцем арбуз:

– Давайте менять редиску

На мой многодумный картуз?

Смеется, словно мальчишка,

Как лупы, очки блестят,

И вечно горой из-под мышки

Толстенные книги торчат.

И вряд ли когда-нибудь знал он,

Что, сердцем летя ему вслед,

Она бы весь мир променяла

На взгляд его и привет.

Почти что с ним незнакома,

Она, мечтая о нем,

Звала его Астрономом,

Но лишь про себя, тайком.

И снились ей звезды ночные

Близко, хоть тронь рукой.

И все они, как живые,

Шептали: «Он твой, он твой…»

Все расцветало утром,

И все улыбалось днем,

До той, до горькой минуты,

Ударившей, точно гром!

Однажды, когда, темнея,

Город зажег огни,

Явился он, а точнее —

Уже не «он», а «они»…

Он – будто сейчас готовый

Разом обнять весь свет,

Какой-то весь яркий, новый

От шляпы и до штиблет,

А с ним окрыленно-смелая,

Глаза – огоньки углей,

Девушка загорелая

С крылатым взлетом бровей,

От горя столбы качались,

Проваливались во тьму!

А эти двое смеялись,

Смеялись… невесть чему!

Друг друга, шутя, дразнили

И, очень довольны собой,

Дать ананас попросили,

И самый притом большой!

Великий закон Ньютона!

Где же он был сейчас?

Наверно, не меньше тонны

Весил тот ананас!

Навстречу целому миру

Открыты сейчас их лица.

Им нынче приснится квартира,

И парк за окном приснится,

Приснятся им океаны,

Перроны и поезда,

Приснятся дальние страны

И пестрые города.

Калькутта, Багдад, Тулуза…

И только одно не приснятся —

Как плачет, припав к арбузу,

Маленькая зеленщица…

«САТАНА»

Ей было двенадцать, тринадцать – ему,

Им бы дружить всегда.

Но люди понять не могли, почему

Такая у них вражда?!

Он звал ее «бомбою» и весной

Обстреливал снегом талым.

Она в ответ его «сатаной»,

«Скелетом» и «зубоскалом».

Когда он стекло мячом разбивал,

Она его уличала.

А он ей на косы жуков сажал,

Совал ей лягушек и хохотал,

Когда она верещала.

Ей было пятнадцать, шестнадцать – ему,

Но он не менялся никак.

И все уже знали давно, почему

Он ей не сосед, а враг.

Он «бомбой» ее по-прежнему звал,

Вгонял насмешками в дрожь.

И только снегом уже не швырял,

И диких не корчил рож.

Выйдет порой из подъезда она,

Привычно глянет на крышу,

Где свист, где турманов кружит волна,

И даже сморщится: – У, сатана!

Как я тебя ненавижу!

А если праздник приходит в дом,

Она нет-нет и шепнет за столом:

– Ах, как это славно, право, что он

К нам в гости не приглашен!

И мама, ставя на стол пироги,

Скажет дочке своей:

– Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,

Зачем нам твои враги!

Ей – девятнадцать. Двадцать – ему.

Они студенты уже.

Но тот же холод на их этаже,

Недругам мир ни к чему.

Теперь он «бомбой» ее не звал,

Не корчил, как в детстве, рожи.

А «тетей Химией» величал

И «тетей Колбою» тоже.

Она же, гневом своим полна,

Привычкам не изменяла:

И так же сердилась: – У, сатана! —

И так же его презирала.

Был вечер, и пахло в садах весной.

Дрожала звезда, мигая…

Шел паренек с девчонкой одной,

Домой ее провожая.

Он не был с ней даже знаком почти,

Просто шумел карнавал,

Просто было им по пути,

Девчонка боялась домой идти,

И он ее провожал.

Потом, когда в полночь взошла луна,

Свистя, возвращался назад.

И вдруг возле дома: – Стой, сатана!

Стой, тебе говорят!

Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?!

Значит, встречаешься с ней?!

С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!

Не смей! Ты слышишь? Не смей!

Даже не спрашивай почему! —

Сердито шагнула ближе

И вдруг, заплакав, прижалась к нему:

– Мой! Не отдам, не отдам никому!

Как я тебя ненавижу!

СТУДЕНТЫ

Проехав все моря и континенты,

Пускай этнограф в книгу занесет,

Что есть такая нация – студенты,

Веселый и особенный народ!

Понять и изучить их очень сложно.

Ну что, к примеру, скажете, когда

Все то, что прочим людям невозможно,

Студенту – наплевать и ерунда!

Вот сколько в силах человек не спать?

Ну день, ну два… и кончено! Ломается!

Студент же может сессию сдавать,

Не спать неделю, шахмат не бросать

Да плюс еще влюбиться ухитряется.

А сколько спать способен человек

Ну, пусть проспит он сутки на боку,

Потом, взглянув из-под опухших век,

Вздохнет и скажет: – Больше не могу!

А вот студента, если нет зачета,

В субботу положите на кровать,

И он проспит до следующей субботы,

А встав, еще и упрекнет кого-то:

– Ну что за черти! Не дали поспать!

А сколько может человек не есть?

Ну день, ну два… и тело ослабело..

И вот уже ни встать ему, ни сесть,

И он не вспомнит, сколько шестью шесть,

А вот студент – совсем другое дело.

Коли случилось «на мели» остаться,

Студент не поникает головой.

Он будет храбро воздухом питаться

И плюс водопроводною водой!

Что был хвостатым в прошлом человек —

Научный факт, а вовсе не поверье.

Но, хвост давно оставя на деревьях,

Живет он на земле за веком век.

И, гордо брея кожу на щеках,

Он пращура ни в чем не повторяет.

А вот студент, он и с «хвостом» бывает,

И даже есть при двух и трех «хвостах»!

Что значит дружба твердая, мужская?

На это мы ответим без труда:

Есть у студентов дружба и такая,

А есть еще иная иногда.

Все у ребят отлично разделяется,

И друга друг вовек не подведет.

Пока один с любимою встречается,

Другой идет сдавать его зачет…

Мечтая о туманностях галактик

И глядя в море сквозь прицелы призм,

Студент всегда отчаянный романтик!

Хоть может сдать на двойку «романтизм»…

Да, он живет задиристо и сложно,

Почти не унывая никогда.

И то, что прочим людям невозможно,

Студенту – наплевать и ерунда!

И, споря о стихах, о красоте,

Живет судьбой особенной своею.

Вот в горе лишь страдает, как и все,

А может, даже чуточку острее…

Так пусть же, обойдя все континенты,

Сухарь этнограф в труд свой занесет,

Что есть такая нация – студенты,

Живой и замечательный народ!

ПЕСНЬ О БЕССЛОВЕСНЫХ ДРУЗЬЯХ

ДИКИЕ ГУСИ

(Лирическая быль)

С утра, покинув приозерный луг,

Летели гуси дикие на юг.

А позади за ниткою гусиной

Спешил на юг косяк перепелиный.

Все позади: простуженный ночлег,

И ржавый лист, и первый мокрый снег…

А там, на Юге, пальмы и ракушки

И в теплом Ниле теплые лягушки…

Вперед! Вперед! – Дорога далека,

Все крепче холод, гуще облака,

Меняется погода, ветер злей,

И что ни взмах, то крылья тяжелей…

Смеркается… Все резче ветер в грудь.

Слабеют силы, нет, не дотянуть!

И тут протяжно крикнул головной:

– Под нами море! Следуйте за мной!

Скорее вниз! Скорей, внизу вода!

А это значит – отдых и еда! —

Но следом вдруг пошли перепела.

– А вы куда? Вода для вас – беда!

Да, видно, на миру и смерть красна.

Жить можно разно. Смерть – всегда одна!..

Нет больше сил… И шли перепела

Туда, где волны, где покой и мгла,

К рассвету все замолкло… тишина…

Медлительная, важная луна,

Опутав звезды сетью золотой,

Загадочно повисла над водой.

А в это время из далеких вод

Домой, к Одессе, к гавани своей,

Бесшумно шел красавец турбоход,

Блестя глазами бортовых огней.

Вдруг вахтенный, стоявший с рулевым,

Взглянул за борт и замер, недвижим.

Потом присвистнул: – Шут меня дери!

Вот чудеса! Ты только посмотри!

В лучах зари, забыв привычный страх,

Качались гуси молча на волнах.

У каждого в усталой тишине

По спящей перепелке на спине…

Сводило горло… так хотелось есть…

А рыб вокруг – вовек не перечесть!

Но ни один за рыбой не нырнул

И друга в глубину не окунул.

Вставал над морем искрометный круг,

Летели гуси дикие на юг.

А позади за ниткою гусиной

Спешил на юг косяк перепелиный.

Летели гуси в огненный рассвет.

А с корабля смотрели им вослед, —

Как на смотру – ладонь у козырька, —

Два вахтенных – бывалых моряка!

ДЖУМБО

Джумбо – слон. Но только не простой.

Он в морской фарфоровой тельняшке,

С красною попоной, при фуражке

И с ужасно мудрою душой.

Джумбо – настоящий амулет:

Если Джумбо посмотреть на свет,

То проступит надпись на боку:

«Я морское счастье берегу!»

В долгом рейсе Джумбо развлечет,

Хвост покрутишь – и, сощуря взгляд,

Джумбо важно в танце поплывет

Пять шагов вперед и пять назад.

А душа подернется тоской —

Руку на попону положи,

Слон смешно закрутит головой —

Дескать, брось, хозяин, не тужи!

А хозяин у него отныне

Ленинградец – русский капитан.

Тот, что спас из воющей пучины

Тринидадский сейнер «Алькоран».

И хозяин, сгорбленный, как вяз,

Утром в бухте, огненной от зноя,

Долго руку капитану тряс

И кивал седою головою:

– Я сдаю… Отплавался… Ну что ж!

Не обидь. Прими от старика,

Ты ведь русский, денег не возьмешь.

Вот мой друг… Ты с ним не пропадешь.

Джумбо – верный спутник моряка!

Вправду, что ли, дед наворожил?

Но когда попали у Курил

Прямо на пути тайфуна «Бетси»,

Некуда, казалось, было деться,

Но корабль вдруг чудом проскочил!

И с тех пор ненастье иль туман —

Капитан, слоненка взяв в ладони,

Важно спросит: – Ну, беду прогоним? —

Тот кивнет: – Прогоним, капитан!

Но сегодня к черту ураганы!

Нынче не в буране, не во мгле,

Джумбо с капитаном на земле

В ленинградском доме капитана.

И когда под мелодичный звон

Джумбо танцы выполнил сполна,

Восхищенно ахнула жена:

Это ж – просто сказка, а не слон!

Знаешь, пусть он дома остается.

В море качка – смотришь, разобьется,

Если он и вправду амулет,

Для него ведь расстояний нет!

Моряки почти не видят жен.

Тверд моряк, а ведь не камень тоже…

Кто его осудит, если он

Милой отказать ни в чем не может?!

И теперь на полке у окна

Слон все так же счастье бережет,

А хозяйка больше не одна,

Джумбо тоже терпеливо ждет…

Годы, годы… Встречи и разлуки…

Но однажды грянула беда.

Люди – странны. Люди иногда

Делают нелепые поступки!

То ли муха злая укусила,

То ль от скуки, то ли от тоски,

Только раз хозяйка пригласила

Гостя на коньяк и пироги…

В звоне рюмок по квартире плыл

Запах незнакомых сигарет,

Гость с хозяйкой весело шутил,

А глаза играли в «да» и «нет»…

Вот, отставив загремевший стул,

Гость к ней мягко двинулся навстречу,

Вот ей руки положил на плечи,

Вот к себе безмолвно потянул…

Где-то в море, не смыкая глаз,

Пишет письма капитан в тоске,

Пишет и не знает, что сейчас

Все, чем жил он всякий день и час,

Может быть, висит на волоске…

И уже не в капитанской власти

Нынче абсолютно ничего.

Видно, вся надежда на него,

На слона, что сберегает счастье!

Никогда перед бедой грозящей

Верный друг нигде не отступал!

Слон не дрогнет! Даже если мал,

Даже если он не настоящий…

Гость уже с хозяйкой не смеются.

Он тепло к плечу ее приник.

Губы… Вот сейчас они сольются!

Вот сейчас, сейчас… И в этот миг

Ветер, что ли, в форточку подул,

В механизме ль прятался секрет?

Только Джумбо словно бы вздохнул,

Только Джумбо медленно шагнул

И, как бомба, грохнул о паркет!

Женщина, отпрянув от мужчины,

Ахнула и молча, не дыша,

Вслушивалась, как гудят пружины,

Точно Джумбо гневная душа.

Медленно осколок подняла

С надписью свинцовой на боку:

«Я морское счастье берегу!»

Лбом к окну. И точно замерла.

Где-то плыли, плыли, как во сне,

Пальмы, рифы, мачты, будто нити…

Руки – холод, голова – в огне…

Но спокойно гостю, в тишине,

Медленно и глухо: – Уходите!

В Желтом море, не смыкая глаз,

В ночь плывет хозяин амулета.

Только, видно кончился рассказ,

Если больше амулета нету.

Нет. Как нет ни шагу без разлук.

Есть лишь горсть фарфора и свинца.

Правда ль, сказка… Но замкнулся круг.

Хорошо, когда бывает друг,

Верный до осколка, до конца!

ПЕЛИКАН

Смешная птица пеликан!

Он грузный, неуклюжий,

Громадный клюв, как ятаган,

И зоб – тугой, как барабан,

Набитый впрок на ужин…

Гнездо в кустах на островке,

В гнезде птенцы галдят

Ныряет мама в озерке,

А он стоит невдалеке,

Как сторож и солдат.

Потом он, голову пригнув,

Распахивает клюв.

И, сунув шейки, как в трубу,

Птенцы в его зобу

Хватают жадно, кто быстрей,

Хрустящих окуней.

А степь с утра и до утра

Все суше и мрачнее.

Стоит безбожная жара,

И даже кончики пера

Черны от суховея.

Трещат сухие камыши…

Жара – хоть не дыши!

Как хищный беркут над землей,

Парит тяжелый зной.

И вот на месте озерка —

Один засохший ил.

Воды ни капли, ни глотка,

Ну хоть бы лужица пока!

Ну хоть бы дождь полил!

Птенцы затихли. Не кричат.

Они как будто тают…

Чуть только лапами дрожат

Да клювы раскрывают.

Сказали ветры: «Ливню быть.

Но позже, не сейчас».

Птенцы ж глазами просят: «Пить!»

Им не дождаться, не дожить!

Ведь дорог каждый час!

Но стой, беда! Спасенье есть,

Как радость, настоящее.

Оно в груди отца, вот здесь!

Живое и горящее.

Он их спасет любой ценой,

Великою любовью.

Не чудом, не водой живой,

А выше, чем живой водой,-_

Своей живою кровью.

Привстал на лапах пеликан,

Глазами мир обвел

И клювом грудь себе вспорол,

А клюв как ятаган!

Сложились крылья-паруса,

Доплыв до высшей цели,

Светлели детские глаза,

Отцовские – тускнели…

Смешная птица пеликан:

Он грузный, неуклюжий,

Громадный клюв, как ятаган,

И зоб – тугой, как барабан,

Набитый впрок на ужин.

Пусть так. Но я скажу иным

Гогочущим болванам:

– Снимите шапки перед ним,

Перед зобастым и смешным,

Нескладным пеликаном!

ЛЕБЕДИ

Гордые шеи изогнуты круто.

В гипсе, фарфоре молчат они хмуро.

Смотрят с открыток, глядят с абажуров,

Став украшеньем дурного уюта.

Если хозяйку-кокетку порой

«Лебедью» гость за столом назовет,

Птицы незримо качнут головой:

Что, мол, он знает и что он поймет?!

* * *

Солнце садилось меж бронзовых скал.

Лебедь на жесткой траве умирал.

Дробь браконьера иль когти орла?

Смерть – это смерть, оплошал – и нашла!

Дрогнул, прилег и застыл, недвижим.

Алая бусинка с клюва сползла…

Долго стояла подруга над ним

И наконец поняла!

Разума птицам немного дано,

Горе ж и птицу сражает, как гром.

Все, кому в мире любить суждено,

Разве тоскуют умом?

Сердца однолюбов связаны туго:

Вместе навек судьба и полет.

И даже смерть, убивая друга,

Их дружбы не разорвет.

В лучах багровеет скальный гранит.

Лебедь на жесткой траве лежит.

А по спирали в зенит упруго

Кругами уходит его подруга.

Чуть слышно донесся гортанный крик,

Белый комок над бездной повис,

Затем он дрогнул, а через миг

Метнулся отвесно на скалы вниз.

* * *

Тонкие шеи изогнуты круто.

В гипсе, фарфоре молчат они хмуро.

Смотрят с открыток, глядят с абажуров,

Став украшеньем дурного уюта.

Но сквозь фокстроты, сквозь шторы из ситца

Слышу я крыльев стремительный свист,

Вижу красивую, гордую птицу,

Камнем на землю летящую вниз.

«ЭФЕМЕРА ВУЛЬГАРИС»

Серебристый огонь под сачком дрожит,

Только друг мой добыче той рад не очень:

Эфемера Вульгарис… Обычный вид.

Однодневная бабочка… Мелочь, в общем…

Что ж, пускай для коллекции в строгой раме

Не такая уж это находка. Пусть!

Только я к Эфемере вот этой самой

Как-то очень по-теплому отношусь.

Мы порой с осужденьем привыкли звать

Несерьезных людей и иные отсевки

Нарицательно: «бабочки-однодневки!»

Я б иную тут все-таки клал печать.

Мотылек с ноготок? Отрицать не будем.

И, однако, неплохо бы взять пример

С этих самых вот маленьких Эфемер

Многим крупным, но мелким душою людям…

Сколько времени тянется день на земле?

Скажем, десять часов, ну двенадцать всего-то.

Но какая борьба и какая работа

Ради этого света кипит во мгле!

Где-то в речке, на дне, среди вечной ночи,

Где о крыльях пока и мечтать забудь!

Эфемера, личинка-чернорабочий,

Начинает свой трудный и долгий путь.

Грязь и холод… Ни радости, ни покоя,

Рак ли, рыба – проглотят, того и жди!

А питанье – почти что и никакое!

Только надобно выжить любой ценою,

Ради цели, которая впереди!

Как бы зло ни сложилась твоя судьба

И какие б ни ждали тебя напасти,

Не напрасны лишения и борьба,

Если все испытания – ради счастья!

И оно впереди, этот луч свободы!

А покуда лишь холод да гниль корней.

И такого упрямства почти три года,

Ровно тысяча черных и злых ночей!

Ровно тысяча! Каждая как ступень.

Ровно тысяча. Выдержать все сполна.

Словно в сказке, где «тысяча и одна…»

Только здесь они все за один лишь день!

И когда вдруг придет он на дно реки,

Мир вдруг вспыхнет, качнется и зазвенит.

К черту! Панцири порваны на куски!

И с поверхности речки, как дым легки,

Серебристые бабочки мчат в зенит!

Вот оно-это счастье! А ну, лови!

Золотое, крылатое, необъятное.

Счастье синего неба, цветов, любви

И горячего солнца в глазах, в крови

Семицветно-хмельное, невероятное!

– Но позвольте! – мне могут сейчас сказать. —

Кто ж серьезно такую теорию строит?

Это что же: бороться, терзаться, ждать

И за краткое счастье вдруг все отдать?

Разве стоит так жить?! – А по-моему, стоит!

Если к цели упрямо стремился ты,

И сумел, и достиг, одолев ненастья,

Встать в лучах на вершине своей мечты,

Задыхаясь от солнца и высоты,

От любви и почти сумасшедшего счастья.

Пусть потом унесут тебя ветры вдаль

В синем, искристом облаке звездной пыли,

За такое и жизни порой не жаль!

Что б там разные трусы ни говорили!

МЕДВЕЖОНОК

Беспощадный выстрел был и меткий.

Мать осела, зарычав негромко,

Боль, веревки, скрип телеги, клетка…

Все как страшный сон для медвежонка…

Город суетливый, непонятный,

Зоопарк – зеленая тюрьма,

Публика снует туда-обратно,

За оградой высятся дома…

Солнца блеск, смеющиеся губы,

Возгласы, катанье на лошадке,

Сбросить бы свою медвежью шубу

И бежать в тайгу во все лопатки!

Вспомнил мать и сладкий мед пчелы,

И заныло сердце медвежонка,

Носом, словно мокрая клеенка,

Он, сопя, обнюхивал углы.

Если в клетку из тайги попасть,

Как тесна и как противна клетка!

Медвежонок грыз стальную сетку

И до крови расцарапал пасть.

Боль, обида – все смешалось в сердце.

Он, рыча, корябал доски пола,

Бил с размаху лапой в стены, дверцу

Под нестройный гул толпы веселой.

Кто-то произнес: – Глядите в оба!

Надо стать подальше, полукругом.

Невелик еще, а сколько злобы!

Ишь, какая лютая зверюга!

Силищи да ярости в нем сколько,

Попадись-ка в лапы – разорвет! —

А «зверюге» надо было только

С плачем ткнуться матери в живот.

КОМАРЫ

(Шутка)

Человек – это царь природы.

С самых древних еще веков

Покорил он леса, и воды,

И мышей, и могучих львов.

Но, «ракетным» став и «машинным»,

Царь, с великим своим умом,

Оказался, увы, бессильным

Перед крохотным комаром.

Комары ж с бесшабашным риском,

Не задумавшись ни на миг,

С разудалым разбойным писком

Истязают своих владык!

Впрочем, есть и у этой «братии»

Две особенно злых поры:

На рассвете и на закате

Сквозь любые плащи и платья

Людоедствуют комары.

Люди вешают сеток стенки,

Люди жмутся спиной к кострам,

Люди бьют себя по коленкам

И по всем остальным местам.

Нет спасенья от тех налетов

И в ночные, увы, часы:

Воют хищные «самолеты»

И пикируют с разворота

На расчесанные носы.

Людям просто порой хоть вешаться,

И, впустую ведя борьбу,

Люди воют, скребутся, чешутся,

Проклиная свою судьбу.

А полки наглецов крылатых

Налетают за будь здоров

И на темени кандидатов,

И на лысины докторов.

Жрут без всяческих аргументов,

Без почтенья, увы, хоть плачь.

Даже члены-корреспонденты

Удирают порою с дач!

И какие уж там красоты,

Если где-нибудь, горбя стан,

Человек, этот «царь природы»,

Вдруг скребется, как павиан!

Впрочем, надо признаться, к счастью,

Что разбойничий тот «народ»,

Нас не полным составом жрет,

А лишь хищной своею частью.

Сам комар – травоядно-тихий.