Текст книги "В паутине дней"
Автор книги: Эдна Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Сквозь зубы я проговорила:
– Значит, тебе нравится, чтобы он пробирался сюда тайком и избивал тебя как собаку, так, что ли? – Мой смех прозвучал резко и грубо.
Она же гордо отвечала:
– Он можжаит делат' со мной, что он хочет делат'. За этого он взял меня. Когда вы женились, он уходил. – Опять эта снисходительная улыбочка. – Но он возвернулся. – Она вдруг отшагнула назад и мягко пропела: – Он 'сегда возвернется.
– Завтра, – теперь я говорила властным бесчувственным голосом, – ты придешь за работой. Будешь получать два доллара каждую неделю, можешь жить в этом доме, а также получать еду. А когда ты не выйдешь на работу, твоя доля будет урезана. – Я сделала паузу, потом настойчиво спросила: – Это ясно?
Она посмотрела на меня серьезным испытующим взглядом.
– Вам не нада, чтоб я заработала, да? Нада, чтоб я ушла прочь, так?
– Уйдешь ты или останешься, мне все равно. Но если ты останешься, то должна работать.
Она медленно покачала головой.
– Нет, 'мэм, я не заработаю. Он хочет меня не для работы. Он хочет меня для себя – вот, что он хочет.
– А я говорю, что если ты останешься, то будешь работать.
– Я не стану работат' – я уйду от этого места. Это вы хотите, так?
Я перевела дух – да, это то, чего я так хочу, чтобы она ушла отсюда без шума и пыли; но я не подала вида. Вместо этого я постаралась снова заговорить как можно вежливее.
– Если ты отказываешься подчиниться общим правилам, тебе, наверное, лучше будет уйти.
Она мягко повторила:
– Я з'казала – я уйду.
– Ну что ж. Когда Вин вернется, я скажу ему, чтобы отвез тебя в Дэриен, если ты будешь готова. – Потом, заметив в больших глазах проблеск сомнения, я добавила: – Если ты действительно решила уехать.
– Да', 'мэм. – Ее голос упал почти до шепота. – Я уехаю.
Без малейших объяснений я повернулась и пошла назад, к дому; но ее голос – и теперь он не был таким мягким – прозвенел гордо и уверенно.
– Я уехаю, – сказала она, – но я возвернусь назад. Он приведет меня назад.
Она уехала. Поздно вечером я видела ее и Лема и Вилли на причале, у каждого был свой узелок, и при виде их я почувствовала укол совести, Лем и Вилли были похожи на двух испуганных кроликов, уцепившихся за юбку Таун. Где они будут сегодня ночевать? И что будут есть? Я позвала Тиб и послала ее на причал с двумя долларами для Таун. Из окна я видела, как она выполнила мое поручение; но напрасно расточала я и свое сочувствие, и деньги, потому что, когда Тиб протянула их ей, она схватила деньги и швырнула их в канал, а потом вытерла руки о подол, словно запачкала их чем-то. Немного погодя, когда она села в лодку, я видела по ее вздымающейся груди, что она все еще горела от гнева, и, когда лодка отплывала вниз по каналу, она сидела, гордо выпрямившись. Она с тоскою смотрела назад, на Семь Очагов, пока деревья не скрыли их из виду.
Глава XXV
Два дня спустя Вин повез меня в Дэриен, где я собиралась сесть на пароход до Саванны, и, как только мы поплыли по каналу, мое настроение поднялось. Все утро я раздавала какие-то мелкие указания, неизбежные ввиду моего предстоящего отсутствия, и делала бесчисленные напоминания Тиб о том, как ухаживать за Дэвидом и Рупертом. Меня так измучило прощание с бледным тихоней Дэвидом с тоскующим взглядом Руперта, что, если бы не крайняя срочность моей поездки, я бы, после этого прощания, взяла и осталась бы с ними; но проклятая необходимость гнала меня в эту поездку.
Но когда лодка проплыла по каналу и выехала в Пролив, я вдруг почувствовала прилив бодрости. Я так давно не покидала плантацию, что мне было интересно даже, что творится в скучнейшем Дэриене. К тому же я вспомнила новости, которые большей частью узнавала от Шема; о том, как негры, поняв наконец, что обещанные сорок акров земли с мулом им не светят, озлобились и, сбившись в многочисленные стаи, бродяжничают, и их неподвластная законам свобода дошла до такого предела, что поговаривали о восстании, и разговоры эти ввергли город в смятение. Я также слышала о том, как ку-клукс-клан, ужасный тем, что действует в темноте и тайно, пытается своими ночными рейдами решать проблему, которую нельзя решить законным путем.
Все это я только слышала, и тем более мне было любопытно взглянуть на Дэриен. Поэтому, узнав на пристани, что у меня есть еще время до парохода, я направилась через площадь навестить Флору Мак-Крэкин, с которой не виделась очень давно; в городе мало что изменилось. Правда, группы мужчин собирались то тут, тот там, но, заметив, что они в основном состоят из "белых оборванцев", я не обратила на них особого внимания и, пробравшись через них, подошла к магазину Ангуса Мак-Крэкина.
Когда я вошла, там было пусто, и я постояла в тусклом помещении, вспомнив, как входила сюда в первый раз. Здесь был тот же прилавок, заваленный дешевыми товарами, те же корзины с картошкой, с которых на пол осыпалась земля. Даже запах этого помещения – солений и кожи, смешанный с ароматом табака, – не изменился. "Только я изменилась", – подумала я, вспомнив Эстер Сноу в серой накидке и с надеждой на неизвестное будущее.
Но ничего хорошего из этого не вышло, резко сказала я себе; я лишь потеряла время; и, пройдя через лавку к задней двери, я отворила ее и заглянула внутрь.
Флора Мак-Крэкин, месившая тесто на столе, засыпанном мукой, подняла глаза, но, увидев меня, бросила тесто и, вытирая руки, поспешила ко мне; но без приветливой улыбки, какой она всегда встречала меня. Она выглядела почти испуганным ребенком, и не успела я поздороваться, как, бросив озабоченный взгляд в лавку позади меня, прошла мимо меня и опасливо, почти украдкой, закрыла дверь. Затем повернулась ко мне.
– О мисс! – взволнованно воскликнула она. – Зря вы пришли сюда!
Я с удивлением посмотрела на нее, насколько все это отличалось от дружеской болтовни, на которую я рассчитывала.
– Миссис Мак-Крэкин, ради Бога, в чем дело?
Она стиснула руки.
– У вас только будут от этого неприятности, да и у меня тоже…
Я схватила ее за руки, все в муке, и крепко сжала их.
– Вы должны мне все рассказать, – тихо попросила я ее.
– Вы ничего не знаете? – Ее по-детски ясный взгляд омрачился, и она с трудом подняла на меня глаза. И Флора Мак-Крэкин поведала мне, что говорят в Дэриене: что я помогла избавиться от Лорели, чтобы занять ее место. Говорили даже, что я нарочно не звала доктора к больному Руперту, выпалила она. И, стыдливо отведя глаза, также сообщила: – Говорят, что ваш ребенок – от Руа.
Я благодарно пожала ее руки.
– Спасибо, Флора Мак-Крэкин, – мягко сказала я, затем, опасаясь, как бы Ангус не вернулся, и не желая доставлять ей неприятности, я открыла дверь и быстро вышла из пустой лавки.
Но моя предосторожность оказалась напрасной, потому что, как только я спустилась со ступенек магазина, столкнулась с Ангусом Мак-Крэкином, а когда хотела пройти мимо него, он загородил мне дорогу.
– Постойте-ка, – окликнул он меня.
Меньше всего мне хотелось стать объектом всеобщего внимания в неприглядной сцене – а его злобные лисьи глазки ясно указывали на это; и я остановилась и вежливо обратилась к нему, будто его слова прозвучали вполне учтиво. Может быть, слабо понадеялась я, если я дам ему высказаться, он поскорее отвяжется от меня.
Но когда он начал говорить, я поняла, что неприятностей мне не избежать, потому что, как только он повысил голос – намеренно, как я поняла, – то привлек внимание стоявших кучками мужчин. Я видела, как они, пока он проповедовал, стали стекаться к нам и становиться словно вокруг ринга, сдерживаемые, как веревкой, невидимой рукой, пока наконец Ангус Мак-Крэкин и я не были окружены сплошной стенкой злобных и подозрительных лиц.
Я едва слышана, что говорил Ангус Мак-Крэкин. Смутно, словно мой мозг отказывался воспринимать то, что было стыдно слушать, до меня донеслись слова: "саквояжница", что-то о "черномазых любовниках", коварные намеки на смерть Лорели. Я помню, что он велел мне держаться подальше от его лавки и от его жены; даже снабдил свою проповедь цитатами из писания о падшей женщине. И, стараясь не слушать, я все же поняла, что эта тирада была фанатичным призывом, без единого разумного довода.
Но если мои уши отказывались слушать, то глаза не могли не видеть, что творится вокруг. И я увидела озлобленные взгляды, скрестившиеся на мне со всех сторон, видела руки, только что праздные и ленивые, теперь сжавшиеся в кулаки. Но я все еще до конца не понимала их намерений.
Не понимала, пока в меня не швырнули первый камень, и он ударил мне в лицо. Помню только, что, дотронувшись до щеки, я увидела на пальцах кровь и удивилась. Но другие камни не попали в меня. Меня стали хватать за юбку, и кто-то сбил набок мою шляпу. И я, не замечая, что по щеке льется кровь, стала тщательно поправлять ее.
И вдруг все прекратилось. Послышался топот копыт, и в тот же момент все окружившие меня расступились, как будто ветром разнесло сухие листья. Сан-Фуа на бешеной скорости врезалась в толпу.
Потом около меня оказался Руа, темные глаза горели на бледном лице. Он держал меня за подбородок и вытирал кровь с моей щеки.
– Не бойся, родная, – утешал он меня, и только тогда я почувствовала, как дрожит каждый мой нерв.
– Ты возвращаешься в Семь Очагов? – спросил он, повернув мое лицо так, чтобы удобнее было вытирать его.
– Я жду пароход в Саванну. Хотела навестить Флору Мак-Крэкин, а когда выходила, они…
Он закрыл ладонью мне губы.
– Не надо, я знаю. Но вот! Теперь чисто. – Он наклонился поближе, разглядывая мою щеку. – Шрама не останется. – Он улыбнулся. – Если бы эти ублюдки не пялились на нас, я поцеловал бы твою рану, и она бы тут же зажила.
В его улыбке было столько целительной нежности, что она уже почти излечила меня. И все же в одном месте моя рана еще кровоточила.
– Руа, знаешь, что они говорят обо мне? Что мой ребенок от тебя.
Но он залечил и эту рану, когда быстро прошептал мне на ухо:
– Жаль, что это не так, дорогая моя.
Минуту спустя, когда мы вместе шли через площадь, я видела вороватые любопытные взгляды, устремленные на нас, и догадывалась, какой вопрос копошится за этими подозрительными глазками, но все равно шла, гордо подняв голову.
Только к десяти часам вечера пароход был готов к отплытию. Оказывается, по прибытии он сел на одну из многочисленных мелей, и потребовалось целых пять часов, для того чтобы освободить его.
Но нас с Руа эта задержка ничуть не огорчила. К семи часам пристань опустела, на ней не было никого, кроме пары негров, да и те вскоре поплелись ужинать. Только Руа и я остались там, и, скрытые за стеллажами грузов, сидели на краю причала, одни, как на необитаемом острове, – но нет, не одни, потому что рядом с нами дышало еще что-то, что делало даже каждое случайное касание наших рук упоительным и незабываемым.
Мы сидели над темной водой, пока лягушки и козодои вовсю возвещали о наступлении сумерек, говорили и говорили. Словно перекрытый стремительный ручей прорвал плотину и наконец свободно полился. Все, что мы до сих пор скрывали друг от друга, теперь можно было сказать: и то, что я думала о Руа и Таун, и то, что он об этом знал, но не разуверял меня. Он сказал, как ему была невыносима мысль о том, что я узнаю жуткую правду.
– Как было глупо, – его рука знакомым нетерпеливым жестом рассекла воздух, – думать, что это можно скрыть от тебя. Тысячи раз проклинал себя за то, что не сказал об этом еще до того, как вы с ним поженились. Но тогда, – попытался он оправдаться, – я не верил в то, что ты пойдешь за него. Даже когда Таун хотела предупредить меня, не поверил. Ты всегда была такой холодной и неприступной. Даже той ночью ты была холодна и неприступна.
Я подняла голову с его плеча.
– О какой ночи ты говоришь, Руа?
– Той ночью, когда она стреляла в меня.
Я в изумлении переспросила:
– Ты хочешь сказать, что это Таун ранила тебя?
Он мрачно рассмеялся.
– Эстер, ты что, так и не знала, что произошло тогда в хижине Таун?
– Я решила, что Сент застал тебя там, – медленно проговорила я, вспоминая ту ночь, которая теперь казалась такой далекой, словно в другой жизни, – и что вы поссорились.
– Мои пальцы дотронулись до его руки. – Расскажи, почему Таун стреляла в тебя?
Он отозвался не сразу, а продолжал смотреть на воду; потом рассказал:
– В ту ночь она послала за мной. Ко мне пришел Вин и сказал, что ей срочно надо видеть меня и что это касается тебя. И я отправился к ней. Она сообщила мне, что Сент собирается жениться на тебе. Я посмеялся над ее словами, потому что был уверен, что такое невозможно, что бы Сент ни задумал. – Он замолчал, а потом проговорил голосом провинившегося школьника: – Я до сих пор краснею, как вспомню, как смеялся тогда, Эстер.
– Но ведь не из-за того, что ты посмеялся над ней, она выстрелила в тебя, – сказала я.
– Нет. Это случилось, когда явился Сент, не зная, что я там. Пришел с этим кнутом. Когда я увидел его – этот кнут, – и вспомнил, сколько жизней им покалечено. Моего отца, Сесили, Лорели – и теперь еще посмел думать о тебе. Я чуть не убил его тогда, Таун знала, что я мог это сделать. Вот она и выстрелила.
Я сидела молча, представляя себе те картины, что вызвали в моем воображении его слова. Немного погодя я прошептала:
– Ты сказал про своего отца, Руа. Значит, Сент-Клер всегда занимался этим?
– Дело не только в кнуте, – сказал он. – Но даже ребенком он уже испытывал наслаждение от того, что делал кому-то больно. И он рассказал мне, как восьмилетним мальчишкой Сент развлекался пытками, как однажды отец застал его…
Ослабев от ужаса, я крикнула:
– Но если твой отец знал об этом, почему он вставил Сенту Семь Очагов?
– Ничего подобного! – сказал Руа. – Он поделил поровну все – деньги, землю и дом – между Старой Мадам, Сесиль и Сентом. Но Сенту нужно было все забрать в свои руки, и он не успокоился, пока не добился своего. Со Старой Мадам у него не было проблем – она всегда баловала его; не могла отказать ему ни в чем.
– А что же было с Сесиль?
Сенту пришлось бы отчитаться перед мужем Сесили за ее долю. И все же смерть Боба Кингстона была признана несчастным случаем. О да, Сент большой мастер на такие дела. Никто, кроме Старой Мадам и Сесиль, не знал, что там произошло на самом деле, а Сент знал, как заставить их молчать, даже Сесиль.
– Сент губил все, к чему прикасался. Мой отец почти разорился и умер из-за него, потом и Сесиль. Когда он растратил ее деньги и деньги своей матери, а долги уже могли разорить и его самого, то женился на Лорели. Мне было тогда всего восемнадцать лет. Когда я впервые увидел ее, то мечтал, как мы будем вместе кататься верхом и веселиться. Она была моей ровесницей, такая хорошенькая и жизнерадостная. – Его голос упал. – Но мы так никогда и не повеселились, как я мечтал. После свадебной ночи Лорели больше никогда не радовалась жизни.
– Ты хочешь сказать – этот кнут? – прошептала я.
– Да.
– Но зачем она осталась с ним? Никто не мог ее заставить остаться; почему она не ушла?
– Она любила его, Эстер. О, я не могу объяснить почему, но она любила его до самой смерти. Бывают такие женщины.
– Бывают непростительно глупые женщины.
Он не отозвался на мои слова и продолжал, будто и не слышал их:
– Когда я вернулся с войны, то увидел, что Сент сделал с ней. Он-то откупился и остался дома. Меня не было три года. Когда же я вернулся, то застал Лорели спившейся и полубезумной, а у Таун появились мальчики.
– Она и об этом знала?
– К тому времени она знала уже все, что только можно знать.
– И все же осталась, – сказала я.
Он быстро повернулся ко мне и взял меня за подбородок.
– А чем же ты лучше нее? – спросил он. – Теперь ты тоже все знаешь – о кнуте, о детях Таун, о безумии Сента. И все же ты осталась.
Он крепко держал меня за подбородок, и я не могла отвернуться или отвести глаза. Но мне нечего было ему ответить. Не могла я ему сказать, как много я теперь потеряю, если сбегу; как я могла объяснить ему, что меня останавливала мысль о том, как мне придется здесь бросить то, что заработано с таким трудом; и я, не говоря ни слова, смотрела на него. Он вдруг отпустил мой подбородок, притянул меня к себе и снова заговорил.
– Ты ведь знаешь, что тебе надо уйти оттуда, Эстер? Забирай мальчика и уходили? Ты можешь подать на развод, а когда получишь его, мы уедем на Запад и построим свою ферму. – Он улыбнулся, заглядывая мне в глаза: – Из тебя получилась бы прекрасная фермерша, Эстер.
Фермерша! При этих словах я вырвалась из его объятий, потому что вспомнила всех фермерских жен, которых повидала на своем веку. Они проплывали передо мной чередой, эти тоскливые серые женщины, все – разбитые тяжким трудом и бесконечными родами; и я поняла, что ни за что не стану фермерской женой. Но Руа, приняв мое молчание за согласие, все говорил, прижавшись щекой к моей щеке, и торопливый голос его, казалось, подстегивал время для исполнения его мечты. И я правда уже представляла ту сказочную картину, что он нарисовал: хижина на поляне, долгие дни, полные солнца, и долгие ночи, полные любви. Его мечта была такой зримой и такой чистой; но я, слушая его, только погрустнела, так как помнила и о мучительной засухе, и о кусачих морозах, и о зимах, длинных и холодных. И бесконечный тяжелый труд, и бесконечная борьба за выживание.
Это мне было хорошо знакомо, и воспоминания об этом жгли меня и тогда. Но я убежала от этого. И ни за что не вернусь к такой жизни.
"И все же, – сказала я себе, когда Руа приблизил свои губы к моим и мы заговорили с ним на языке, доступном лишь влюбленным, – почему я не могу иметь в жизни и любовь, и достаток? Наверняка по закону Сент-Клера можно заставить обеспечивать меня и Дэвида. Когда я завтра встречусь со Стивеном Перселлом, то посоветуюсь об этом и узнаю, сколько я потеряю и сколько смогу получить. Конечно, только глупец может ради любви отказаться от всего, чего он добился с таким трудом, а я не была так глупа. Но если бы у меня в жизни были и любовь, и деньги…"
Я ничего не сказала Руа, но, когда его пальцы дотрагивались до моего лба и водили по моим губам, голова моя была занята мыслью о разводе. Даже образ разведенной женщины, какой она мне виделась всегда, не пугал меня – печальная фигура, мишень для пересудов, прозвище "соломенная вдова", которое преследует ее повсюду как позорная тень. Но в тот вечер это все не могло напугать меня, потому что в тот вечер я впервые услышала восхитительный язык любви, впервые в жизни ощутила прикосновение любимой руки к своей груди. И хотя я упрекнула Руа, но меня это совсем не рассердило.
Да. Завтра же поговорю со Стивеном Перселлом о разводе.
Глава XXVI
На следующий день, когда я входила в приемную конторы Стивена Перселла, где по-прежнему щебетали разноцветные попугайчики, словно время повисло бездвижно с тех пор, как я была здесь последний раз; я находилась в самом радужном настроении, и вопрос о разводе занимал меня даже сильнее, чем дела, связанные с продажей урожая. Негр в белом сюртуке сообщил о том, что мистера Перселла нет в городе и что мистер Шарплесс, другой адвокат фирмы, примет меня; мое радужное настроение спустилось, как проткнутый воздушный шар. Хотя я не имела дел с мистером Шарплессом – мое знакомство с ним ограничивалось довольно прохладными поклонами при встречах, – тем не менее я его недолюбливала. Более того, я инстинктивно чувствовала, что он отвечает мне тем же.
Когда я вошла в его кабинет, он своими пронзительными глазками из-под кустистых бровей стал разглядывать меня довольно нагло и с налетом циничного любопытства, и я удивилась, чем он так заинтересовался. А его ответ на мое прохладное, но вполне учтивое приветствие был небрежным, если не сказать грубым.
– Перселла вызвали из города, – гавкнул он. – Важное дело. Просил передать вам, когда зайдете. – Он открыл ящик стола, и его коротенькие пальцы, пошарив, вытащили пачку бумаг. – Вопрос о покупателях, что ли?
Я отвечала, что написала мистеру Перселлу с просьбой подобрать надежных покупателей для моего риса и хлопка, но не успела я закончить фразу, как он снова гавкнул:
– Да, да – понятно. – Он бросил документы на стол передо мной. – Баркли и Блэкли. Спросите Джонаса Блэкли. Он купит ваш урожай – даст хорошую цену. – Он поморщился: – Только и разговору, что о вашем урожае. Женщина янки доказала нам, говорят.
– Не поняла, что доказала…
– Что тут понимать? Говорили, что нельзя уже ничего сделать. Рис – гиблое дело – свободных негров не заставишь работать. Ну а вы доказали им. Теперь все снова захотели все начать сначала. Вернуть добрые старые времена – деньги, прекрасные лошади, парусные регаты. – Он снова сморщился, это у него означало улыбку, как я поняла. – Ни за что не сделать. Рис – гиблое дело. Гиблое, как мертвый янки.
Я засунула документы в ридикюль и, поблагодарив, повернулась уходить, но он опять гавкнул:
– Минуту, пожалуйста. Кое-какие новости. Думаю, вам не мешает узнать.
– Да? – повернулась я.
Его рука затеребила массивную золотую цепочку, что висела у него на животе, и пронзительные глазки с интересом уставились мне в лицо.
– Вам известно, что Ле Гранд собирается продать имение – целиком и полностью?
Продать?.. – я пыталась перебороть приступ слабости, чувствуя, как мороз пробежал по коже.
– Продает. Семь Очагов, – повторил он с удовольствием. – Некоему Крэму. Крэм наводил здесь вчера справки. Узнавал о вашем урожае, спрашивал про лес…
Меня поразило, что хищные глазки злорадно сверкнули, и я удивленно подумала: "Почему этого человека так радует мое несчастье? Он что, тоже слышал сплетни, что ходят обо мне? И ему тоже приятно видеть, как оборотистая янки получает по заслугам".
Я выкрикнула в порыве отчаяния:
– Но он не может продать Семь Очагов.
– Не может? – Его кустистые брови подскочили. – Почему это? Они принадлежат ему. А Крэм заплатит очень прилично.
Со спокойствием, которое наступает вслед за отчаянием, я спросила:
– Кто он такой, этот Крэм?
– Да никто насмешливо скривился он. – Белый оборванец, который сделал деньги на войне – Бог знает, каким путем. Теперь хочет стать аристократом. Туда же. Богат как Крез. Ах, да – имеет дочку.
– Дочку?
– Да, дочку. Отрада всей его жизни. Думает, что деньги принесут ей то, чего не мог дать он, – старинную виллу, общество, положение. Все, – без сомнения, в злорадной улыбке многозначительный намек, – за что женщины готовы душу продать.
Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, абсолютно понимая мысли друг друга. Я знала, что он думает обо мне и что он хотел, чтобы мне это было известно. Но никто из нас не проронил ни слова, и когда я увидела, как беспокойная рука снова потянулась к золотой цепочке, то пожелала ему всего доброго и, невозмутимая хотя бы внешне, покинула контору. "Он не должен почувствовать, – сказала я себе, вспоминая злорадный блеск в его отвратительных глазках, – какая паника охватила меня и преследовала, когда я садилась в экипаж, и будет преследовать, – поняла я, – до тех пор, пока Семь Очагов снова не будут в безопасности".
О том, что происходило у Блэкли и Баркли, у меня осталось слабое воспоминание. Но все же кое-что я припоминаю. Я долго торговалась с ними, и так ожесточенно, что каждый раз Джонас Блэкли смотрел на меня, будто прямо на его глазах женщина превращается в монстра. Но я была непреклонна. Я твердо стояла на своей цене, сколько бы они ни убеждали меня в обратном, не уступила ни цента. Я с улыбкой смотрела, как Блэкли все стирает и стирает пот с румяного лица, а я настойчиво повторяла все ту же цифру. Наконец, когда он уже выдохся, мои требования были приняты, и, все еще обильно потея, он заполнил два чека, один на продажу риса, другой – на хлопок. Еще не высохли чернила на чеках, а я уже ехала в банк, где оставила их, взяв только сумму, необходимую для выплаты жалованья нефам.
Пока я ждала, когда отсчитают эти деньги, которые я попросила выдать мне в мелких купюрах, я заметила оживление, необычное в таком солидном банке, и вскоре поняла, что я сама тому причиной. Пересчитывая деньги, кассир за решетчатым окошком пробормотал что-то, а посетитель рядом уставился на меня во все глаза. Мистер Телфер, осанистый мужчина, президент банка, подошел поприветствовать меня и поздравить с богатым урожаем:
– О вас говорят не только в Саванне, но и на всех островах побережья. – Он низко склонился над моей рукой. – Только на прошлой неделе нас посетило столько землевладельцев, чтобы обсудить проекты финансирования работ на плантациях. Вы вселили в нас всех надежду.
Но его поздравления не вызвали во мне энтузиазма: что проку в моем успехе, в том, что теперь в банке столько денег, что меня и Семь Очагов с радостью обслужат и в будущем году? Сент-Клер собирается продать Семь Очагов. И я понимала, насколько эта опасность была близка и реальна. Мне нужны были Семь Очагов и все, чем они обеспечили бы мое и Дэвида будущее, больше всего на свете.
На следующее утро, выйдя на палубу, я увидела, что вчерашнее беззаботное солнце пропало. Небо было от края до края затянуто серой пеленой, а вода зловеще спокойна. Стоя у борта, я слышала, как капитан, здоровый детина разбойничьего вида со шрамом на щеке и перекошенным от этого глазом, что придавало ему пиратский вид, сказал, что надвигается шторм. Все утро наше судно еле-еле пробиралось между коварными мелями, а воздух становился все тягостнее, пока все вокруг не застыло в мертвой неподвижности и наш пароход не стал похож на игрушечный кораблик, плывущий по нарисованному морю.
Понимая, что последует за этой зловещей тишиной, я благодарила Бога за то, что велела все-таки Вину встречать этот пароход, хотя тогда и не была уверена, что успею вернуться на нем. Но, когда мы причалили в Дэриене, я увидела его, поджидающего возле баркаса Зэбо, и очень обрадовалась. Мы могли успеть в Семь Очагов до того, как начнется гроза.
Я велела Вину быстрее перенести в нашу лодку мой багаж, чтобы нам удалось оказаться дома, пока не начался шторм и волнение на реке, – и не успели еще последние пассажиры сойти с парохода на берег, а наши весла уже гребли от Дэриенской пристани. Через минуту мы уже плыли вниз по реке. Чувствуя себя так, словно я отсутствовала не две ночи, а две недели, я налетела на Вина с вопросами. Как там Дэвид и Руперт? Что происходило, пока меня не было?
Как всегда, негромко и неразборчиво, он отвечал:
– Руперту луч'че сегодни. А Тиб сказывала, малыш не ел, что давали, и она вулновала об нем.
Я с досадой вздохнула. Привыкшая к детям, расцветающим на бобах да на жирной пище, Тиб думала, что и мой слабенький Дэвид справится с такой едой. Это было выше ее понимания: что ребенку дают по многу раз в день лишь разбавленное молоко, да еще крошечными порциями. Она такая старательная, но усвоит ли она это когда-нибудь?
Меня оторвал от этих мыслей голос Вина.
– Прости, Вин, я тебя не слышала.
Его глаза сначала присмотрелись ко мне, словно он хотел понять, какое впечатление может произвести та меня его сообщение.
– Я 'казал у нас гости в доме.
Я выпрямилась.
– Гости? В доме?
– Да, 'мэм. Они приехали 'чера с мирстером Сентом. На пар'ходе ис'Саванны. Вы с ими разминулись.
– Кого же привез мистер Ле Гранд, Вин? – Мой голос был резким, но сдержанным, потому что я догадывалась, что он ответит.
– Жентамена и молодую леди.
– Как их зовут?
В этот момент течение, которое всегда так мешало заворачивать лодку в канал, отвлекло полностью внимание Вина, и от него я не получила ответа. Но я и так знала его после вчерашней встречи с мистером Шарплессом. "Некий мистер Крэм, – сказал он, – наводил справки". И, будто это было вчера, я вспомнила слова Стивена Перселла, произнесенные им в гостиной Семи Очагов, тогда еще над садом танцевали стаи мотыльков: "Некто мистер Крэм, но мы предпочитаем не иметь дело с такими клиентами". Я почти слышала его мягкий южный выговор, с которым он произнес эту фразу. Я не думала тогда, строя с ним планы борьбы с Сент-Клером, что какой-то Крэм, которого я никогда не видела и даже ничего о нем не слышала, вдруг станет тем орудием, с помощью которого мои планы будут разрушены.
И вот он уже в Семи Очагах, куда Сент-Клер привез его, чтобы показать Крэму, что он получит за свои деньги. Я вспомнила о том, в какой порядок привела я дом, как возделала землю и сколько боролась за то, чтобы она снова стала плодородной, мне стало плохо при мысли о том, что все это должно пропасть. Но как можно отнимать это все у меня? Это не его дом и не его земля. Они мои. Я же сама вызвала к жизни это имение из грязи и запустения, так же как дала жизнь Дэвиду. Но хотя я и твердила себе: "Это все мое", меня убивала мысль, что все равно оно может быть продано, может принадлежать этому Крэму; и меня опять охватила паника. Наклонившись вперед, я все подгоняла и подгоняла Вина, и сидела холодная и натянутая, пока мы не толкнулись носом в причал.
Когда я вошла в дом и на мгновение остановилась, го из столовой до меня донеслись голоса и звонкий женский смех. Сент-Клер обедал с гостями. Тихо подойдя к дверям, я стала на пороге и тут же заметила, что стол уставлен самым дорогим фарфором и хрусталем, самой изысканной едой, а в стаканах плещется янтарное вино. Затем я обвела стол глазами и увидела, что во главе восседал мой великолепный муж, на другом конце самодовольно ухмылялась Старая Мадам, а между ними – двое гостей, для которых и была выставлена вся эта роскошь.
Они не заметили меня, занятые беседой друг с другом. Бормотание Старой Мадам поглотило внимание этого Крэма, который сидел ко мне спиной, а Сент-Клер, томно вращая в пальцах бокал с вином, прислушивался к девушке, что сидела справа от него и, стреляя выпуклыми глазами, с видом "дамы из общества", как она себе это, видимо, представляла, лопотала ему на ухо:
– Вы, наверное, думаете, что я с причудами, мистер Ле Гранд, но я не виновата. Папа ужасно балует меня. И когда я сказала ему, что ни за что не хочу жить в Чарльстоне – я предпочла бы какой-нибудь старинный дом, – ну, он тут же уступил мне. Нет, – добавила она поспешно, – в Чарльстоне в некоторых отношениях совсем ничего. И повеселиться можно – балы и все такое, но – слишком уж много чванства.
Тут она увидела меня и раскрыла рот от удивления. Затем положила руку на плечо Сент-Клера:
– Мистер Ле Гранд, там кто-то пришел…
Все повернулись в мою сторону, Крэм тоже повернулся на стуле, чтобы увидеть меня. Сент-Клер без тени удивления или неловкости протянул:
– О, вы уже вернулись, – затем самым обыденным жестом указал на меня: – Моя жена, мистер Крэм, Эстер, Мисс Женевьева Крэм.
Я поздоровалась довольно приветливо и, отказавшись от предложения Старой Мадам поставить прибор и для меня, повернулась, чтобы тут же пойти к Дэвиду и Руперту, но голос Сент-Клера остановил меня: – Вы удачно съездили?
