Текст книги "В паутине дней"

Автор книги: Эдна Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Когда я закрывала окна на мельнице, начался дождь, сначала о землю зашлепали огромные капли, но вскоре начался настоящий ливень. Он обрушился на землю с неистовой силой. И, стоя в дверях мельницы, я наблюдала, как воды Пролива яростно вздымаются, словно хотят выплеснуться на землю, где ветер во все стороны раскачивал ветви деревьев, будто старался разорвать их в клочья.

Но во мне не было страха. Напротив, ветер и ливень только возбуждали меня. Сколько раз я наблюдала за штормами на моем родном побережье Новой Англии, подставляя лицо под холодные соленые брызги. И когда стало ясно, что ливень и не думает прекращаться и, даже наоборот, усиливается, я решила, что мне ничего не остается, как пробираться к дому сквозь него. Тщательно заперев двери мельницы, я зашагала по земле, едва различая ее под покровом воды.

Пригнув голову, чтобы было легче преодолеть сплошную водяную стену, я с трудом пробиралась вперед, так как ветер взметал до колен мои юбки и останавливал меня на каждом шагу. Я уже промокла до нитки. Поэтому я не без радости увидела вдруг возле себя морду Сан-Фуа. Руа протянул мне руку.

– Влезайте скорее, – сказал он и подставил мне свою обутую в сапог ногу, чтобы я воспользовалась ею как стременем.

Он усадил меня в седло перед собой и, обвив мою талию руками, пустил Сан-Фуа по колючим от ростков полям. Но я увидела, что мы направляемся не к Семи Очагам, а совсем в другую сторону. Я повернулась и посмотрела на него.

– Семь Очагов вон там, – показала я ему.

Он рассмеялся – и вдруг нагнулся и нагло поцеловал меня в губы. Я ахнула и отвернулась, чтобы он не увидел, как краска заливает мои щеки.

– Куда мы едем? – спросила я.

– Ко мне. Вы ведь еще не видели, где я живу, не так ли?

– Я думала, вы живете в норе вместе с лисами. И вы должны извиниться, сэр.

– За что?

– Я не та женщина, что позволяет всяким целовать себя, – сказала я резко.

– Я не всякий, и я не извиняюсь. Это был чудесный поцелуй, хотя и мокрый.

Сказав еще что-нибудь, я только выглядела бы смешной в его глазах. Я, которая смело могла говорить с Сент-Клером, онемела от одного поцелуя!

Мы миновали открытую местность и нырнули в лес, который раньше я видела только из Семи Очагов на горизонте. Меня всегда занимало, что же там, за этой стеной леса, и вот теперь я увидела, что это мрачное и темное место, где стонут терзаемые ветром сосны, и что узкая тропа, по которой осторожно пробиралась Сан-Фуа, привела нас к берегам, покрытым черной, как смола, грязью. Я вдруг вспомнила.

– Это и есть Черный Берег? – спросила я.

– Он самый.

– Это здесь живут аллигаторы?

Он ответил, что аллигаторы здесь не живут, но это место – своего рода перекресток на их пути из ручья к реке. И когда мы переезжали бурный в этот час ручей по временному бревенчатому мосту, он рассказал, как однажды видел тут драку между двумя аллигаторами и как они расплескивали хвостами черную грязь на пятьдесят ярдов вокруг, а от их рева земля сотрясалась за много миль отсюда.

– Значит, вы живете здесь вместе с аллигаторами? – ехидно спросила я.

– Вы сейчас увидите, где я живу, – ответил он.

И вскоре мы были на месте, у старого строения из земляного цемента, которое служило раньше помещением для карет и лошадей. Оно стояло на расчищенной на несколько акров поляне, которая когда-то возделывалась, но со всех сторон ее окружал лес. И когда мы спешились, я огляделась с интересом большим, чем старалась показать.

– Это ваша земля? – спросила я.

Его лицо помрачнело.

– У меня нет земли, – бросил он в ответ. – Это плантация Континю. Здесь теперь никто не живет, – он рассмеялся, – кроме привидений.

– Не то ли привидение обитает здесь, что бродит по трясине Мэри-де-Вандер?

Он искоса взглянул на меня:

– Кто рассказал вам об этом?

– Вин. Эту и еще много разных историй. Я никогда не слышала столько рассказов о неверных женах – может, здесь климат такой? – с притворной наивностью спросила я.

Наклонившись, он подобрал камень и зашвырнул его в поле.

– Муж-южанин – это тиран, – обыденным голосом произнес он. – Ему надо принадлежать целиком и полностью. Он никогда не позволит жене иметь мнение, отличное от его собственного. Неудивительно, что жены бунтуют по-своему. Но послушайте, Эстер, что мы стоим под дождем? В моем камине отличный огонь.

Открыв дверь, которая находилась прямо на земле, он провел меня вверх по узким ступеням мимо помещения, предназначавшегося для конюшни, теперь пустого, но еще сохранившего запах кожи и сена. На верху лестницы он открыл другую дверь, и я оказалась в длинной низкой комнате с двускатной крышей. В камине горело бревно.

Он взял мою мокрую шаль и развесил ее на стуле у огня…

– Правда же, здесь получше, чем в Семи Очагах, Эстер?

Я не ответила, но нашла это место довольно приятным. На балках, подпирающих потолок, он развесил свои трофеи – лисьи хвосты, оленьи рога и даже свирепую голову медведя. Тут почти не было мебели – только узкая кровать, один-два стула и срубленное вручную сиденье возле камина. Но все было чисто, а на полках в углу хранились продукты и кухонная утварь.

– Вы сами себе готовите? – удивилась я.

Он весело согласился.

– Сядьте здесь, Эстер, – скомандовал он, – и я приготовлю вам такой кофе, какого вы никогда не пробовали. По крайней мере во всей Джорджии.

Я села на сиденье. Он ловко приготовил кофе и поставил его на огонь, затем снял с полки чашки и поставил на каменный выступ у огня, чтобы они подогрелись.

– Вы бы удивились, если бы попробовали, какой обед я могу приготовить на одной только сковороде, – смеялся он. Однако, вспомнив о пустых комнатах в Семи Очагах и вечно ломящийся от обильной пищи стол, я не переставала удивляться, почему он выбрал такой скромный образ жизни, когда у него есть возможность жить по-другому.

– Почему вы живете здесь, вот так, Руа?

Он разлил кофе в чашки и добавил горячего молока из кувшинчика.

– Потому что мне это больше нравится. Вот, Эстер, – попробуйте. А я расскажу вам мой секрет приготовления кофе.

– Но ведь это странно, что вы предпочитает жить здесь, когда могли бы поселиться в Семи Очагах, – настаивала я.

Он задумчиво помешивал кофе:

– Я не люблю Семи Очагов. Я бы ни за что не стал там жить.

– Но Руперт говорил, что когда-то вы жили именно там.

– Верно.

– Тогда почему же?

Он продолжал мешать свой кофе и не отвечал мне.

– Вы поссорились с братом?

Он коротко рассмеялся:

– Я всю жизнь только и делал, что ссорился с ним.

– И поэтому теперь вы живете здесь?

Он быстро выпил кофе, затем встал, чтобы поставить свою чашку на каминную полку.

– Эстер…

– Да?

– Вам известно, что мы с Сентом не настоящие братья? А только наполовину. У нас один отец, но разные матери. Моя мать была дочерью бедного фермера, Она умерла, когда я родился.

Я медленно проговорила:

– Но ведь вы жили в Семи Очагах, не так ли, Руа?

– Да, – быстро ответил он. – Сначала меня растила моя бабушка, а когда она умерла, мой отец взял меня к себе. Я вырос в таких же условиях, как и Сент. Пока был жив отец, это был и мой дом.

Я молча смотрела на него, думая, что, по крайней мере по этому поводу, Флора Мак-Крэкин была информирована верно. Руа был незаконным сыном Пьера Ле Гранда. И, сидя напротив меня у камина, он, хотя и был сыном дочки бедного фермера, выглядел так же импозантно, как его брат.

Но он вдруг оставил серьезный тон и строгое выражение лица, словно снял шляпу с головы, и пересел на сиденье рядом со мной.

– Не оттого ли, что вы такая любопытная, вы мне и нравитесь? – развязно спросил он.

Но меня не так просто сбить с мысли.

– Скажите, почему вы покинули Семь Очагов?

Он откинулся, протянул ноги в сапогах к огню и нехотя ответил:

– После нашего поражения, когда я вернулся с войны, там все изменилось…

– Вы имеете в виду, что больше уже не было ни денег, ни рабов?

Он пристально смотрел на меня, и его глаза насмешливо блеснули. Затем рассмеялся, словно его что-то очень развеселило, но тут же стал снова серьезным.

– Ну хорошо, Эстер, давайте считать, что – ни денег, ни рабов. А теперь, ради бога, забудем о делах. И поговорим о… ваших губах, например. Вам когда-нибудь говорили, как они прелестны?

– Не валяйте дурака! – Я напряженно выпрямилась.

– Или что ваши брови взлетают, как крылья?

– Что за вздор вы несете, – начала я, но запнулась, так как его руки обняли меня. Он притянул меня к себе так близко, что я почувствовала, как его тело прижимается к моему. Я руками уперлась в его грудь и попыталась освободиться, но он схватил обе мои руки и зажал их в одной своей. Я вдруг почувствовала, что больше не хочу сопротивляться. Его рот прижался к моему, крепко и больно. Меня накрыло волной такого чувства, что показалось, будто весь мир улетел куда-то. Я не хотела больше ничего, кроме того, чтобы его тело было как можно ближе и его губы – тоже, столько сладости было даже в том, что они причиняли мне боль. Я никогда в жизни не испытывала ничего подобного, даже не представляла себе, что во мне живет такое волшебное чувство, что заставляет забыть и о времени, и обо всем на свете.

Только когда его руки стали нащупывать пуговицы на моем корсаже, а пальцы прижались к груди, разум мой прояснился, и холодная волна смыла с меня тот волшебный туман. Я со всей силой оттолкнула его от себя.

– Нет, нет! – крикнула я.

Он отпустил меня так быстро, что я чуть не упала с сиденья, и, вскочив на ноги, он торопливо подошел к стулу, на котором висела моя шаль.

– Пойдемте, – сказал он резко и бросил шаль мне на плечи. – Я отвезу вас обратно.

Я спустилась вслед за ним по ступенькам и позволила ему подсадить меня на лошадь, но когда он вскочил в седло позади меня и обнял, я отпрянула, потому что мне было неописуемо стыдно вспомнить, как в этой убогой комнате я чуть не потеряла осторожность из-за этого незаконнорожденного сына фермерской дочки.

Я сидела насторожившись и смотрела на тропинку впереди.

Но он только тихо рассмеялся и притянул меня поближе. Затем его шепот раздался у самого моего уха:

– Я так долго ждал вас.

Его голос снова рассердил меня. Такая любовь не входила в мои планы – я должна довести это до его сознания.

– Ни за что не забуду, – проговорила я и не узнала своего голоса, так холодно и с такой ненавистью он прозвучал, – что, как только я оказалась у вас в гостях, вы не преминули воспользоваться этим.

– Потому что я вас поцеловал?

– Да.

Он промолчал, и мы двинулись под дождем. Когда он наконец заговорил, его голос был таким же холодным и враждебным, как мой:

– Значит, вы "добропорядочная" леди – а, Эстер?

Я смотрела сквозь дождь, пытаясь разглядеть впереди, скоро ли та поляна, где он должен оставить меня. Он заговорил снова, на этот раз спокойно:

– Теперь мне кажется, что вы мне совсем не нравитесь, Эстер, раз видите злой умысел там, где его нет.

– Приехали, – едва смогла выговорить я, так как поняла, что не хочу ничего, кроме как вернуться в его объятия, к его губам.

Он остановил Сан-Фуа, и я соскользнула на землю, затем повернулась и посмотрела ему в лицо.

– Нравлюсь я вам или нет, – бросила я ему, – мне совершенно неважно. Но запомните раз и навсегда: я приличная девушка.

Он рассмеялся мне в глаза:

– Ну и упивайтесь своими приличиями, Эстер, – хотя, говорят, в любви от них мало радости. И насколько я помню, Эстер, я сказал, что вы мне не нравитесь, но не сказал, что не люблю. А я люблю вас – такой, какая вы есть!

Прежде чем я что-то сообразила, он развернул Сан-Фуа и галопом помчался в сторону леса. А я, кутаясь в шаль, стала пробираться сквозь дождь и грязь к Семи Очагам.

Глава VII

Когда я входила в дом через черный ход, то услышала, что хлопнула парадная дверь. Заглянув в темноту зала, я увидела, что по лестнице поднимается Сент-Клер. Наконец-то он приехал. Решив не откладывать разговора с ним, я направилась на кухню. Пусть доберется до своей башни, я последую туда за ним с бутылкой, которая скорее расположит его ко мне.

Пройдя через заднее крыльцо, куда дождь заносился порывами ветра, я очутилась на кухне. Вин, который и привез Сент-Клера из Дэриена, стоял у камина, согревая руки. Около него увивались Маум Люси и Марго и, широко раскрыв глаза, внимали его шепоту.

При моем появлении Вин поспешно переменил тему и стал рассказывать о своей опасной поездке по Проливу.

– Вода так и бурлит, – говорил он. – К ночи лодка может потонуть.

Я видела, что он притворяется, и не дала себя провести.

– Поэтому вы и выглядите так, будто встретили привидение? – резко спросила я.

Нахальные глазки Марго вспыхнули, а Маум Люси недовольно поджала губы. Она проговорила развязным тоном:

– А мы как раз и говорили о привидении.

– Что, снова женщина в белом?

Маум Люси медленно произнесла:

– Прошлой ночью она появилась снова.

– И, конечно, бродила по трясине Мэри-де-Вандер?

– Да, мэм.

Я рассмеялась – но тут же остановилась и велела Вину принести из подвала бренди.

– А потом переоденься во что-нибудь сухое, иначе это именно твое привидение будет бродить по Мэри-де-Вандер.

Я сидела у камина в ожидании бренди, пока Марго сновала из кухни в столовую, накрывая ужин. Глаза ее злобно светились, как тлеющие угольки, и во всех ее движениях сквозило недовольство. А Маум Люси продолжала торчать у печи, неподвижно глядя на огонь, забыв об ужине.

Я упрекнула ее:

– Хватит мечтать о привидениях, займись ужином. Неужели ты не понимаешь, что никаких привидений не существует?

Она стояла не шелохнувшись и проговорила нараспев:

– Человек видит то, что видят все. – Она произнесла это зловеще, словно заклинание.

– Неужели ты видела ее?

– Нет, мэм, – не в этот раз. Я ее видала – но не в этот раз.

– Тогда кто же ее увидел – и когда?

– Таун. Таун видела ее. Прошлой ночью ее посетил призрак – это была заколдованная женщина.

– Таун! – Я вспыхнула от гнева и почти прошипела имя этой бездельницы, которая не нашла занятия получше, чем болтать о привидениях и призраках. Когда буду говорить с Сент-Клером, решу вопрос с Таун раз и навсегда.

Я нашла его в башенной комнате уже переодетым в заплатанный халат, разбирающим какие-то бумаги, что лежали перед ним на карточном столике лицо его было еще холоднее, чем всегда, если только это возможно. Я прочитала заголовки бумаг: Жан Пуатье – Столовые Деликатесы; Николас – Марочные Вина. Я догадалась, что сегодня был день платежей.

Он даже не взглянул на меня, когда я вошла, так что я, не говоря ни слова, открыла бренди и налила ему. Он взял стакан и лениво отхлебнул из него, другой рукой продолжая разбирать счета. Наконец он поднял глаза:

– Вы что-то хотели?

– Да.

– Слушаю.

– Я договорилась в Дэриене о рабочих, они прибудут пятнадцатого января. У вас будут деньги к этому времени?

Его бледные глаза встретились с моими и пристально уставились на меня, но он так долго ничего не отвечал, что меня это начало раздражать.

– Вы понимаете, что мне надо знать это сейчас, – решительно сказала я. – Вам удалось договориться о деньгах?

Он вдруг поднялся и подошел к камину, но продолжал смотреть на меня. Я заметила, что зрачки его глаз, обычно скрытые веками, были бледно-серого цвета, окруженные черным ободком.

Он сказал, все так же тихо:

– Я же сказал, у меня есть деньги. Сколько понадобится?

Я все объяснила ему и не могла скрыть своего удовольствия от того, какую удачную сделку заключила с капитаном Пиком.

– Так что видите, – закончила я, – мне придется только содержать их, кормить и выделять деньги на мелкие расходы, которые потом будут вычтены из полного жалованья.

– Когда надо будет расплачиваться с ними?

– После продажи урожая.

Он минуту стоял на месте, затем подошел и постоял перед высоким окном, глядя на штормовую ночь. Затем вдруг, словно решившись на что-то, подошел к резному шкафчику, открыл один из ящиков и достал оттуда пачку банкнот. Какое-то время он стоял и смотрел на них, трогая их белыми пальцами нежно, почти влюбленно. Потом подошел ко мне.

– Мне удалось, – криво усмехнувшись, сказал он, – всеми правдами и неправдами добыть пять тысяч долларов. Вы сможете обойтись ими?

Подавив разочарование, поскольку этой суммы было явно недостаточно, я стала быстро подсчитывать в уме. Содержание новых работников. Их будет полсотни, которую надо кормить и одевать, надо купить быков, и плуги, и мотыги, и прочие инструменты для работы. И добавить к этому мелкие текущие расходы на домашнее хозяйство. В первое мгновение мысленно я отшатнулась, представив, какая непосильная задача встанет передо мной, и чуть было уже не проговорила, как мала эта сумма. Но в следующую секунду я поняла, что справлюсь – должна. Придется считать каждый кусок и глоток, заставлять работать каждый доллар за двоих, но награда стоит того, чтобы за нее побороться.

Пока я с бешеной скоростью обдумывала все это, неподвижная фигура стояла возле меня, ожидая ответа. Теперь я подняла глаза и встретилась с ним взглядом:

– Да, я смогу сделать это.

Не говоря больше ни слова, он протянул мне пачку зеленых бумажек. Когда я взяла их, то заметила, что он, как обычно подавив зевоту, сказал безразличным тоном, словно это не имело особого значения:

– Вам лучше завтра же положить их в Дэриенский банк. Ну, теперь все?

– Да, все.

Я направилась к дверям, но, вспомнив о Таун, вернулась:

– Нет, есть еще одна проблема.

Он уже снова сидел за карточным столом, и неоплаченные счета бесшумно скользили у него между пальцев.

– Что же?

– Это касается Таун.

Его пальцы, перебирающие чеки, вдруг замерли.

– Она отказывается работать, пока не получит указаний от вас. Вы, конечно, понимаете, что такое непослушание подрывает мой авторитет среди остальных. Вот я и хочу, чтобы вы велели ей подчиняться общим правилам.

Он медленно произнес:

– Таун оставьте в покое.

– Но почему она должна бездельничать, когда все работают? Она живет за ваш счет – она и ее дети.

– В Семи Очагах есть вещи, которых вам не изменить, Эстер.

– …и Таун одна из них?

– …Таун одна из них.

– Тогда скажите – почему.

Он приподнял веки и искоса взглянул на меня.

– Вам, должно быть, известно, что у меня есть младший брат. Он не живет здесь теперь, но когда-то жил. Он был молод почти не видел женщин. Ну а Таун как раз была здесь…

И тогда я поняла, поняла эти дерзкие взгляды Марго, поджатые губы Маум Люси, смешки Вина. Сент-Клер снова заговорил:

– Теперь вы знаете, почему Таун надо оставить в покое, и она, и ее щенки должны быть одеты и накормлены.

Я выдавила сквозь стиснутые зубы:

– Да, теперь я понимаю.

Я ушла и занялась своими делами, а холодный узел в груди давил мне на сердце как камень. Весь мир перевернулся и стал гадким и горьким, когда я узнала, что любовник Таун – отец ее двух смуглых малышей – обнимал, целовал меня, но настоящих чувств ко мне у него не было.

В пять часов я поднялась к себе умыться и переодеться в зеленое шелковое платье к ужину, но, проходя мимо двери Лорели, услышала безутешные рыдания. Мне показалось, что в них слышалось отчаяние. Но я отлично понимала, в чем дело. На протяжении всего этого темного долгого дня Марго носила сюда бренди, и обед Лорели вернулся нетронутым. Теперь я подумала, презрительно поморщившись, что у нее началась пьяная истерика.

Но рыдания продолжались, а я вдруг вспомнила, что сейчас мимо этой двери на ужин пойдет Руперт, и, решительно шагнув к двери, толкнула ее.

Я не ожидала увидеть того, что открылось мне, и, смущенная, остановилась на пороге. Лорели лежала на кровати – съежившаяся фигурка, – сотрясалась в рыданиях, как ребенок, который, устав от слез, уже не может больше плакать, но не может и успокоиться; а у камина, со своим обычным невозмутимым видом, стоял Сент-Клер.

Я быстро проговорила:

– Прошу прощения – я не хотела мешать. Просто я подумала, что миссис Ле Гранд плохо.

Я собиралась повернуться и уйти, но Лорели вдруг села на кровати и повернулась всем своим худеньким телом ко мне.

– Простите, простите, что потревожила вас, мисс Сноу.

– Могу я чем-нибудь помочь вам, миссис Ле Гранд?

Ее широко раскрытые глаза невидящим взором устремились к мужу, затем обратно ко мне.

– Нет-нет, – запиналась она, – только, – она наклонилась вперед, и ее голос упал до шепота, – только одного я хочу, чтобы меня оставили в покое…

Я взглянула на высокую бесстрастную фигуру у камина. Он смотрел на свою жену все так же презрительно, и, понимая, что в этой сцене для меня роли нет, я вышла и закрыла за собой дверь; но он вышел почти сразу же вслед за мной. Лицо его, когда он выходил из комнаты, было зрелищем не из приятных.

Тем не менее, когда Старая Мадам, Руперт и я сидели за ужином, я подумала, что нельзя судить Сент-Клера слишком строго. Возвращаться домой и видеть свою жену нетрезвой и растрепанной, к сценам, которые могут вывести из себя менее терпеливого джентльмена, – такого мужа можно даже пожалеть, ведь он не осуждает жену за такое поведение, хотя, решила я, Лорели уже поздно осуждать за что-либо.

Она вошла, когда Марго уже подавала десерт, была одета по-прежнему в халат, а ее прекрасные волосы были заколоты кое-как. Из-за Руперта мне было неловко, что она может что-то ненужное сказать или сделать. Но я напрасно тревожилась. Она сидела, уставившись с бессмысленной улыбкой на стены, то и дело усмехаясь себе, словно ей было известно нечто такое, от чего она веселилась, сидела и крошила хлеб в свою тарелку дрожащими пальцами.

Потом мы сидели в гостиной, и свечи быстро оплывали, а ветер сотрясал дом и бился в окна. Мы со Старой Мадам старались поддерживать беседу, чтобы отогнать тоску, нависшую над комнатой как печальная птица. Лорели потягивала бренди, что принесла ей Марго, ее руки дрожали, когда она подносила стакан к губам, и начинали дрожать еще сильнее, когда она замечала, что Старая Мадам смотрит на ее немигающими глазами.

Руперт, утомленный долгим скучным днем, почти дремал возле меня, и я встала и сказала, что ему пора спать. Он с готовностью поднялся на ноги и своей маленькой ручкой схватил меня за руку.

– Попрощайся с бабушкой.

– Спокойной ночи, бабушка.

– А теперь с мамой…

– Доброй ночи, мама.

Лорели криво улыбнулась и хотела поставить свой стакан на табурет, что стоял подле нее, но промахнулась, и стакан упал на пол к ее ногам. Она даже не заметила этого, а протянула дрожащие руки к Руперту:

– Иди сюда, родной.

Его маленькое тело напряглось, и я понимала его, потому что в глазах ее стоял пьяный туман, а с лица не сходила бессмысленная улыбка. Когда она пропела: "Ну подойди к маме, мой самый красивый мальчик", голос ее был хриплым: "Мой замечательный, славный мальчик!"

Руперт смотрел на нее презрительно.

– Ты же пьяная, мама, – сказал он холодно. Отпустив мою руку, он зашагал вон из комнаты, сердито расправив плечи.

Я поспешила за ним, но успела заметить ужас в широко открытых глазах Лорели. Обернувшись на лестнице, я увидела, как она съежилась в кресле и закрыла лицо руками. И еще я увидела, как впилась Старая Мадам своими глазками, как двумя серыми пиявками, в эту безутешную фигуру.

Пока Руперт раздевался, я отругала его. Но не слишком сурово, потому что это естественно, что разумному ребенку была неприятна такая сцена. И он еще был слишком мал, чтобы понять, какими неведомыми тропами приходится брести человеческим существам по жизни, слишком мал, чтобы постичь, в какую пучину может затянуть человека сила, что могущественнее его.

Пожелав ему спокойной ночи, я потушила лампу и вышла. Внизу послышался скрип колес кресла Старой Мадам. Лорели осталась в гостиной одна, когда я снова вошла туда. Она сидела, закрыв лицо руками, и, кажется, целую вечность я сидела и смотрела, как текут у нее по пальцам слезы.

Потом, не в силах это выносить, я вытерла ей руки своим платком. Она не замечала моего присутствия; а когда я отняла ее ладони от лица, то увидела, что глаза ее пусты, как у лунатика.

Я тихо стала уговаривать ее подняться к себе, помогла подняться по лестнице и проводила в неубранную спальню. Набрав в таз воды, я умыла ее, нашла свежую ночную сорочку в комоде и надела на нее. Когда я завязала на ее шее голубую ленточку и уложила в постель, то принесла щетку и стала расчесывать ее светло-каштановые волосы, которые рассыпались по подушке золотым покрывалом. Затем я, стараясь не шуметь, прибрала в комнате и, наконец, открыла окно, чтобы ночная прохлада выветрила застоявшийся запах винных паров.

Облокотившись на подоконник, я стала смотреть на ночное небо. Гроза утихла на время, но тяжелые облака обещали пролиться еще более сильным дождем, а ветер все еще терзал деревья и вспенивал воды Пролива. Потом я увидела, как сверху сорвалась темная тень, бесшумно упала на неосторожную жертву и взмыла вверх с бессильно болтающейся тушкой в когтях.

Я опустила окно и вернулась к Лорели. Она лежала с закрытыми глазами, и на лице ее наконец появилось покойное выражение. Я притушила лампу возле кровати и направилась к выходу. Когда я уже была у двери, она окликнула меня:

– Мисс Сноу.

– Да, миссис Ле Гранд?

– Вы были так добры ко мне.

– Попытайтесь заснуть.

– Хорошо – спасибо вам.

Я колебалась. При слабом освещении лицо ее казалось таким юным. С этой густой волной волос и голубой ленточкой на шее она была похожа на маленькую девочку. Мне стало так жалко ее.

– Может быть, мне еще посидеть с вами, миссис Ле Гранд?

– Нет, ничего, со мной будет все в порядке.

Я оставила ее в этой мрачной комнате, понимая, что ни я, никто другой не сможет утешить ее и отогнать злых духов, что набрасываются на безутешных такими долгими ночами. Раздеваясь в своей темной сырой комнате, я почувствовала себя виноватой в том, что, уделяя столько внимания дому, не нашла времени позаботиться о его хозяйке.

Мне плохо спалось этой ночью. Сквозь сон до меня доносился зловещий свист ветра, и на рассвете я услышала, что опять начался дождь. И даже во сне меня мучила непонятная тоска, от чего я беспокойно ворочалась и металась; и когда я проснулась, хотя было еще и темно, но часы уже пробили шесть.

Дрожа от холода, я зажгла лампу и оделась в темноте, мечтая поскорее оказаться на теплой кухне Маум Люси. Но когда я уже вкалывала последнюю шпильку в свой узел волос на шее, то подошла к окну и увидела, что натворил шторм. Цветы и кусты лежали распростертыми на земле, прибитые ливнем. Огромные сучья деревьев болтались беспомощно, словно они окончательно сдались стихии, а воды канала вышли из берегов и заливали землю, на которую не имели никакого права.

И тут я заметила на пристани Сент-Клера и Вина. Сент-Клер был в длинном плаще, с непокрытой головой, несмотря на ливень. Оба они стояли на коленях прямо на мокрых досках причала. Мне не было видно за их склонившимися над чем-то спинами, чем они там занимались. Но меня удивило, отчего они оказались в такой ранний час и в такую погоду на улице.

А когда я спустилась вниз, то поняла, что произошло что-то необычайное. Старая Мадам, уже одетая, сидела в гостиной у потрескивающего камина, хотя она никогда не вставала раньше девяти. В глубине зала Марго и Маум Люси шептались о чем-то с испуганным видом, и я остановилась, чтобы указать им, что пора заняться завтраком. Потом я прошла к Старой Мадам.

– Доброе утро, мадам.

– Доброе утро, мадемуазель. – Она замахала ручками. – Какой ужас, мадемуазель.

– Что случилось?

– А вы ничего не знаете?

– Я только что спустилась.

– Сегодня ночью утопилась моя невестка.

Не веря своим ушам, я уставилась на нее.

– Утопилась? – бессмысленно повторила я, оглушенная шоком.

– Ее тело только что нашли, его вынесло на трясину.

Я стояла и смотрела ей в лицо, но не видела ее. Я видела протертый ковер, тлеющие угольки, выскакивающие из огня.

– Не верю, – крикнула я, – я уложила ее вчера в постель. Она была такой спокойной и рассудительной, какой я никогда ее не видела.

Старая Мадам посмотрела мне в глаза каменным взглядом.

– Но это случилось, мадемуазель, – без всякого выражения произнесла она.

Повернувшись, я выбежала от нее и через зал бросилась к парадной двери. Теперь я поняла, почему Сент-Клер стоял на коленях на причале, над чем он склонился. Я ринулась по мокрой дорожке, не обращая внимания на то, что дождь бьет мне в лицо и насквозь промочил платье. Наконец я подбежала к причалу и подошла к Сент-Клеру.

И тогда я увидела ее. Она лежала на мокрых сосновых досках в своем алом плаще, волосы ее намокли и спутались. И я увидела, что она была в той самой сорочке, в которую я одела ее вчера, с голубой ленточкой на шее.

Если Сент-Клер и знал, что я стою рядом, то не подал вида, он продолжал растирать ее ладони, как будто не было ясно, что ее уже не вернуть. Вин поднял глаза и тут же опустил, а я стояла и смотрела на это бесполезное растирание рук.

Это было невозможно вынести: темное небо, ветер, воющий в соснах, дождь, который все лил и лил, и Сент-Клер на коленях, растирающий ее ладони. И когда он дотронулся пальцами до горла, чтобы нащупать пульс, я не выдержала:

– Разве вы не видите, – выкрикнула я, – что это бессмысленно?

Тогда он обернулся и взглянул на меня, лицо его было таким же безжизненным, как всегда. Что бы ни отражалось в его глазах, мне не было видно под тяжелыми полуопущенными веками.

– Вы правы, – сказал он. – Это бессмысленно.

– Ил, отвернувшись, он завернул неподвижную фигурку в яркий красный плащ и, взяв ее на руки, пошел по дорожке к дому. Следуя за ним, я смотрела, как тонкая белая рука Лорели соскользнула и повисла, раскачиваясь взад и вперед под дождем.