Текст книги "В паутине дней"
Автор книги: Эдна Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Глава XVI
Таун и все остальное отошло на задний план, как только пришла весна, и солнце неумолимо подгоняло нас, тех, кто трудился, не покладая рук. Теперь работа требовала всего моего времени, с рассвета и до заката. Я вертелась в безбрежном море самых различных забот. Чего стоило одно лишь содержание в должном виде расчетных книг. Это была бесконечная, утомительная работа. Каждый фунт семян, каждый кусок свинины, бесчисленные мелочи, которые постоянно требовались неграм, сначала должны были вноситься в расходную книгу, потом в книгу покупок, потом записываться в книжки негров на их счет. Надо было обсудить с Шемом план размещения посевов, так как каждая культура была отмечена на грубой схеме плантации, которую я сама начертила и повесила в своей конторке. Потом еще были дела по дому: должны были содержаться в порядке спальни, надо было распределять продукты для стола, проверять комоды и шкафы, постоянно следить за стиркой. А еще ключи. Ключи от буфетов, от комодов, от шкафов с продуктами, с посудой и хрусталем. Ключи всевозможных форм и размеров; но после недели бесконечного отпирания и запирания замков мои пальцы могли даже в темноте безошибочно найти нужную мне дверцу.
С пяти утра и до вечера я трудилась. И даже вечером я не отдыхала. После ужина я должна была идти к себе в конторку проверять с Шемом счета, слушать его доклад о проделанной за день работе, обсуждать планы на завтра. А потом я отправлялась в лазарет взглянуть перед сном на больных. Казалось, я не прекращала бы делать что-то одно за другим, если бы усталость не сваливала бы меня в конце концов в постель.
И все же работа не угнетала меня. С каждым днем результаты моих усилий становились все заметнее, и каждое утро, проходя по плантациям, сначала на хлопковое, а потом на рисовое поле, поднимаясь на холм, засаженный овощами, где возились Сей и Бой, я слышала скрип плуга, стук мотыг и голоса работающих негров и вспоминала Семь Очагов такими, какими они были, когда я появилась здесь, заброшенными, бесполезными, мертвыми. В тот день, когда мы с Шемом обнаружили зеленые листочки, рядами разукрасившие хлопковое поле, моя радость была сродни той, что скульптор ощущает при виде того, как глина приобретает форму, что до этого существовала лишь в его воображении.
В доме тоже были очевидны перемены к лучшему. Теперь комнаты сияли чистотой. В каждом шкафу царил порядок, на полках ни пятнышка. Каждую неделю высушенное солнцем чистое белье Марго раскладывала по своим местам, серебро сверкало, начищенное прилежными ручками Тиб, и, может быть, впервые за много лет ни одной пылинке не давали сесть на орлиные профили Ле Грандов, чьи портреты висели в зале.
Тем не менее полного удовлетворения от своих успехов я не чувствовала. Постепенно я поняла, что с обитателями дома у меня не все гладко. Марго продолжала бросать на меня враждебные взгляды, Маум Люси поджимала губы, а Старая Мадам, сидя, как жирный паук, пойманный в свою собственную паутину праздного высокомерия, поглощая бесконечный поток еды, что приносила ей Марго, обращалась со мной так, как хозяйка дома обращается с бедной родственницей.
Что касается моего мужа – для него я так и оставалась гувернанткой. Тот факт, что я его жена, ничуть не изменил его поведения. Он уезжал в Саванну, когда считал нужным, не докладывая ни мне, ни другим, когда он вернется; и его отношение, по крайней мере ко мне, было таким отчужденным, таким равнодушным, что я с трудом могла поверить, что этот человек мой муж.
И все же я не обманывала себя, прекрасно понимая, что он на самом деле был не так безразличен, как притворялся, и что его глаза, словно ничего не замечающие вокруг, часто останавливались на мне и пристально следили за мной. Но временами моя решимость сопротивляться ему исчезала, когда все мои усилия и вся моя борьба казались мне бесполезными. Это случалось в те ночи, когда я лежала, со страхом ожидая, когда дверь моей спальни откроется, и по утрам после таких ночей я вставала такой разбитой и потрясенной, что стыд сводил на нет все мои успехи.
Но работа, как и время, двигалась вперед. В первый вечер первой недели марта мы с Рупертом отправились после ужина к амбару посмотреть, как будут замачивать в глине рисовые семена – событие, как сообщил мне Шем, которое негры ожидали с нетерпением и в честь которого я должна была устроить обед с выпивкой.
Мы застали всех работников собравшимися под деревьями вокруг сарая, их пронзительные голоса и блестящие глаза говорили о том, что они уже прилично отхлебнули из бочонка виски, присланного мною; а рядом на углях жарились молочные поросята, распространяя в весенних сумерках аппетитный аромат.
Когда мы с Рупертом подошли, негры бросились горячо нас приветствовать. Большая Лу крикнула: "Вот а наша мистис и молодой жентамен", и Стелла, высокая желтолицая девица, готовая по любому поводу полезть в драку, теперь прокудахтала: "Вот наша белоснежная маленькая мистис", и вслед за ними все начали так усердно и раболепно кланяться, что, знай я их похуже, подумала бы, что это проявление редкой преданности. Но меня они не провели. Слишком хорошо я знала, как они любят притворяться. Так что со сдержанной приветливостью сказав им: "Добрый вечер", я прошла в сарай.
Здесь было много интересного, потому что я никогда не видела смачивания рисового зерна в глине. На балках стояли огромные плошки с зажженными фитилями, и оранжевый огонь превращал фигуры людей в громадные тени, что ползали по стенам. В углу в бочках смешивали глину с водой, пока она не стала тянуться как патока. Позже, как объяснил Шем, глину выльют на рис, разложенный на полу амбара.
Но лишь когда они покончили с ужином и допивали последние капли виски, Шем позвал их: "Пошли – пока не нализалис' до смерти". Развеселая толпа потянулась к амбару, двое мужчин опрокинули бочки с глиной и стали поливать рис под бодрые советы: "Вот сюда – а то здесь не слишком густо, Сэм…"
Когда по знаку Шема с этим было покончено, Джон Итон вскочил на перевернутую пустую бочку и достал из кармана свой вагран, поднес его к губам и заиграл; и, как только раздались первые такты причудливого ритма, разбудившего вечер, негритянки начали танцевать на глине и рисе, подбадриваемые мужчинами, которые, стоя вдоль стен, захлопали в ладоши. И мужчины, и женщины запели, их голоса, подхватили мелодию Джона Итона, чарующую и дикую.
С изумлением я смотрела, как ловко смешивают коричневые и черные пятки зерно с мокрой глиной, до тех пор, пока каждое зернышко в отдельности не покроется глиняной коркой. Даже после того, как рис уже был готов, они продолжали танцевать. Теперь музыка Джона Итона зазвучала быстрее, и они плясали в диком темпе. Дядюшка Эрли вдруг сорвался со своего места, где наблюдал за пляской, и присоединился к танцующим, кружась на одной ноге, как черная ворона на ветке; телеса Большой Лу тряслись в танце, как дрожащий пудинг. Быстрей и быстрей они кружились в мерцающих огнях свеч! Выше и выше звучали голоса! Словно этот дикий бешеный ритм лишил их последней связи с цивилизацией.
Я вдруг устала от всего этого. На меня угнетающе подействовали и шум, и пыль, и запах потных тел, смешанный с запахом жирной свинины. И помахав Руперту – зачарованному зрителю, – я вышла наружу вдохнуть свежего воздуха.
Тиб, которая стояла в стороне, подбежала ко мне, и я сказала, что ей пора идти спать; но при этих словах у меня так закружилась голова, что пришлось схватиться за ее худенькое плечико, чтобы не упасть. Я оперлась на нее, отгоняя нахлынувшую на меня темноту, пока земля мелькала и вертелась у меня перед глазами, и с удивлением подумала: "Но ведь я в жизни не падала в обморок…"
Я вернулась из бессвязной пустоты и поняла, что лежу на земле, голова моя – на коленях у Большой Лу. Минуту я лежала, возвращаясь в реальность – глядя на склоненные надо мной лица, слушая голоса, доносившиеся издалека.
– Отойдите-ка теперь – дайте мистис воздух, разгонял их голос Шема, – она просто в ом'морке…
– Обморок? – Это был голос Стеллы, пронзительный и высокомерный. – Да это же Таун на ее наколдовала – рази она не наколдовала на меня, чтоб Большая Лу и Лонни разругались через меня, рази не говорила она, что и мистис заколдует?
Я оттолкнула от себя последние клубки темноты и села.
Но Большая Лу ласково пропела:
– Не надо быстро, милая – от'охни на Большой Лу.
И потом зазвучал тревожный голосок Тиб:
– Миз Эстер – вам плохо, миз Эстер?
– Все-все в порядке, Тиб. – Мне удалось успокоить ее дрожащим голосом. – Надо пойти в дом.
Невидимые руки помогли мне подняться, и Тиб заботливо ухватилась за мою руку:
– Прислонитесь ко мне, миз Эстер, – вам еще плохо. Вы белая, как призрак.
Сопровождаемые сочувственными голосами, мы пошли к дому. И, когда шум и запах свинины исчезли, тошнота прошла; но ее место заняло такое открытие, от которого я похолодела. Теперь я знала точно, о чем подозревала уже давно: я жду от Сент-Клера Ле Гранда ребенка.
Глава XVII
О том, что я могу забеременеть, я думала часто – и с неприязнью, – но теперь это был факт, и сознание того, что я ношу ребенка, изменило для меня все. В ту ночь, когда я лежала без сна, это и многое другое открылось мне. До сих пор я стремилась к успеху и не принимала в расчет человека, за которого вышла замуж, видя в нем лишь инструмент, который я могла использовать для достижения своей цели. Теперь он начинал играть в моей жизни более важную роль – он был способен повлиять на будущее моего ребенка; и впервые я смогла признаться себе в том, что вышла за него замуж ради своего собственного положения. Мой ребенок будет носить гордое имя, его домом будут Семь Очагов, и ему не грозит такая жалкая судьба, какой была моя.
Всю эту долгую ночь, а я слышала, как в нижнем зале пробивал каждый час, я думала, что ребенок придает моей борьбе гораздо более глубокий смысл. Если все это время я стремилась обеспечить только свое собственное благополучие – избавиться от серости и нищеты, то теперь я должна бороться и победить ради всего будущего моего ребенка.
Утром я спустилась в темную еще кухню перехватить кусочек перед тем, как отправиться на рисовые болота (так как в этот день мы собирались засевать рисовое поле). Не успела я открыть шкаф, как со двора меня окликнул тревожный голос Шема: "Миз Эстер, миз Эстер", и я вышла навстречу ему.
Он тихо сказал:
– Неприятнаст' случилась, миз Эстер. Работ'наки говорят, что не пойдут сегодня на болота. Вот, смо'рите. – Он вручил мне сложенный лист бумаги. Это было что-то вроде плаката, в темноте трудно было разобрать, что на нем.
– Что это, Шем?
– Это одна из тех штук, что Союз лояльных везде поразвешал. 'Десь сказано всем нам цветным, чтоб приехали в Дариен и зарегистрировались сегодня.
– Откуда она взялась, Шем?
– Да это все Джон Итон. Привез ее из Дэриена той субботой и другим сказал про это – подбивал всех, как он умеет. Что это значит, миз Эстер?
– Да это политики, Шем, – они хотят зарегистрировать всех негров. Чтобы вы смогли голосовать во время выборов. Но ведь у вас три дня для регистрации. Скажи им, что сегодня никак нельзя уезжать. Ведь именно сегодня должен быть посеян рис.
Он озадаченно почесал затылок:
– Да я уж говорил им – это чертов Джон Итон сбивает их с толку.
– Где они сейчас?
– В хижинах – собираются в дорогу.
Я минуту стояла, размышляя, как быть в этой ситуации, так как представляла, что это своего рода кризисный момент: то, каким образом я его улажу, повлияет и на исход всех будущих конфликтов. Я слишком много слышала о беспорядках на соседних плантациях и не хотела, чтобы такое повторилось у меня. Право голосования, только что утвержденное Конгрессом и распространяемое на Юге Союзом лояльных, с тем чтобы привлечь освобожденных негров к выборам, не меняло дела, криво усмехнувшись, подумала я. Тем не менее понятно было стремление негров поскорее воспользоваться возможностями, дарованными им свободой.
Когда я шла в рассветной мгле вместе с Шемом по направлению к хижинам, то решила, как буду говорить с ними. Они прекрасно сознавали, что теперь они свободные граждане с такими же, как у меня, правами; и мне надо прибегнуть к логике и убеждениям, чтобы говорить с ними как с равными себе.
Однако, когда мы прибыли к хижинам, моя решимость ослабла. Я увидела, что нам следовало поторопиться. Они уже собрались на площадке, и было ясно, что сейчас они двинутся по тропинке, ведущей к Черному Берегу, в сторону Дэриена. Когда мы подошли к ним, они сгрудились вместе и настороженно смотрели на меня и Шема. От меня не ускользнула торжествующая улыбочка на лице Джона Итона.
Но я подошла к ним поближе. Остановившись, я улыбнулась.
– Доброе утро. – Я была приветлива, как всегда. – Шем сказал, что вы собираетесь в Дэриен на регистрацию.
Когда я переводила взгляд с одного на другого, они, еще настороженные, прятали от меня глаза, и я невольно подумала, что это те самые негры, которые еще вчера так бурно приветствовали меня на празднике рисового зерна. Теперь от их доброжелательства не осталось и следа. Бормотание, как слабый ветерок, проносилось по поляне, но открыто не высказывался никто. Но я заметила, как Стелла вскинула голову и, осмотревшись вокруг, встретилась насмешливым взглядом с Джоном Итоном. Я спокойно заговорила:
– Дайте я вам объясню, почему нет никакой пользы ни вам, ни мне от того, что вы сегодня отправитесь в Дэриен. Вы можете отправляться, конечно, – вы свободные люди. Но если вы уйдете, вся ваша работа и мои деньги пропадут даром. Если же вы останетесь и мы посадим рис, то это означает деньги и для вас, и для меня. В конце года вы будете держать в руках много денег – на деньги вы сможете купить и одежду, и еду, и виски.
Я на секунду сделала паузу, заслышав, что среди них снова пронеслось бормотание. Я решила поскорее закрепить свой успех:
– Вы свободны, говорите вы себе. И это правда. Если вы сейчас уйдете, то ни я, ни кто другой не сможет вас остановить. Но только неразумные дети убегают от своего дела, не закончив его. Теперь вы настоящие граждане, а хорошие граждане остаются, пока не доделают свою работу до конца, чтобы получить за нее хорошие деньги.
Я уже почти видела, как их вызывающее настроение тает. Оно растаяло еще больше, когда Большая Лу сказала: "Она права, наша маленькая мистис, права", а дядюшка Эрли (неотразимый в своей шелковой шляпе) подтвердил: "Точно", но Джона Итона невозможно было так быстро переубедить. Он вынырнул из толпы и двинулся ко мне, его острое личико кривилось и дергалось.
– Не слушайте ее, – выкрикнул он. – Не давайте ей отговариват' вас от ваш'х прав. Вы же знаете, что говорит Таун, – она нечистая – заставила другую жену тонуть, чтоб самой вытти за мирстера. Если не по'дете в Дариен и не подпиш'те свое имя – не смож'те голсовать – не давайте ей отговаривать вас от ваших прав.
Я уже заметила их бурную реакцию на его слова – негодующие жесты; я поняла, что их надо остановить, иначе я потеряю контроль над ситуацией; и схватив кусок бычьей кожи, что висел у Шема через плечо, я размахнулась им и обрушила его на спину Джона Итона. Раз за разом я поднимала и шлепала им по Джону Итону, пока не выдохлась. Бросив кожу на землю, я повернулась к изумленным зрителям.
– Отправляйтесь в поле, – скомандовала я, – и чтобы больше я об этом не слышала. Завтра вы получите выходной и можете пойти в Дэриен зарегистрироваться. Но сегодня вы засеете рисовое поле. А что касается тебя, – я повернулась к согнувшемуся пополам Джону Итону, глаза которого метали молнии, – убирайся, да поживее. Мне не нужны тут смутьяны.
Хотя говорила я твердо, но в душе у меня все трепетало. Вдруг они откажутся работать – вдруг уйдут вслед за Джоном Итоном. Передо мной встала ужасающая картина – рисовое поле не засеяно, молодой хлопок неухожен, Семь Очагов возвращаются к запустению и убожеству. Но хотя я и боялась, напряжение спало. Большая Лу пропела: "Джон Итон стыдна тебе – за тебя все эти безобразия. У нас тут хорошее место". И хор согласных голосов поддержал ее. Дядюшка Эрли побежал к себе в хижину и оставил там свою поеденную молью шелковую шляпу, и когда отошел он, то толпа распалась, и все разошлись. Остались только Шем, Джон Итон и я.
Шем сказал:
– Божусь, Джон Итон сам пожалел, что сделал, миз Эстер, – и он неплохой работник.
Но я была непреклонна. Джон Итон должен уйти. Более того, по контракту он лишается жалованья и своей доли урожая; через несколько минут я увидела, как он выходил из своей хижины с вещами в мешке, и взглянул на меня горящими от ненависти глазами.
Но рисовая плантация была засеяна, и я стояла рядом с Шемом на рисовом болоте, наблюдая за "заливом посева", слушая, как Шем обращается к двум неграм, открывающим шлюзовые ворота:
– Тепер' не так быстра, чтоб она не смыла семена.
И я видела, как лента воды, отделившись от реки, разлилась по земле, в которой уже лежали рисовые зерна, пока почва и вода не перемешались, превратившись в одно – гладкое загадочное озеро.
Над ним с жадными криками летали птицы, и Шем сердито смотрел в их сторону. "Эта самые злыи враги, – проворчал он, – надо б следить за ими день и ночь". И он рассказал мне о множестве других врагов, которые наносят убытки рисовому урожаю. Иногда паводки с холмов заносят на почву соленую морскую воду, и тогда земля становится бесплодной, пока ее не "выщелочишь". А иногда приливы сметают все на своем пути – иногда он вообще думает, а стоит ли рис таких хлопот? И когда я поинтересовалась а что же может принести такой доход, он ответил: "Овощи на продажу, миз Эстер, овощи на продажу, и пароходами – на Север. 'Десь прекрасная земля для овоща – но все почему-то прицепились к хлопку да рису. – Он презрительно сплюнул в желтую воду, что бурлила у нас под ногами. – Овощ – как раз то, что нужно".
Он побрел по ручью, а я с удивлением увидела возле себя Вина, который должен был в это время заниматься прополкой овощей.
– Там жентамен в доме спрашивает вас, миз Эстер.
Я удивилась:
– Джентльмен? А ему сказали, что мистер Ле Гранд в Саванне?
Он затряс головой:
– Это вы ему нужны – не мирстер Сент.
Я прошла по хлопковому полю, чтобы сократить дорогу, и через несколько минут уже входила в дом через заднюю дверь, там я задержалась на некоторое время, чтобы привести в порядок волосы. У "жентамена" составилось бы бледное впечатление от такого вида хозяйки Семи Очагов, с растрепанной прической и в забрызганном на плантации платье. Но делать было нечего, и я вошла в гостиную, где гость, осторожно присев на кресло из гарнитура Людовика Шестнадцатого, вежливо внимал болтовне Старой Мадам – если бы не его строгий черный костюм, то его можно было бы смело водрузить на рождественскую елку, так он был похож на херувимчика. На его лице застыла улыбочка, коротенькие толстые ручки заканчивались пухлыми детскими пальчиками, он перебирал своими крошечными, почти женскими ножками по полу, словно танцевал, сидя в кресле. Но когда он встал при моем появлении, я увидела, что его круглые голубые глаза холодны, как два кусочка мрамора.
Старая Мадам сказала:
– Моя невестка, мистер Хиббард.
Мне сразу не понравился этот человек, и потому я лишь сдержанно кивнула ему.
Его твердые голубые глаза пристально смотрели на меня поверх застывшей улыбочки.
– Прошу вас, поверьте, что я сожалею, миссис Ле Гранд, за свое, так сказать, неожиданное вторжение. Но у меня весьма важное дело, – он многозначительно кашлянул, – конфиденциальное, и я хотел бы изложить его вам наедине.
Не говоря ни слова в ответ, я вышла в зал и позвала Марго, затем прошла к камину и ждала там, пока после потока бурных извинений он раскланяется со Старой Мадам, после чего Марго укатила ее коляску в зал.
Затем мистер Хиббард опять сел на свое место. Его малюсенькие ножки едва доставали до пола, он снова прокашлялся:
– Поверьте, миссис Ле Гранд, что я ни за что, так сказать, не стал бы вас беспокоить, если бы не оказался, так сказать, в затруднительном положении.
Я ждала, что он скажет дальше, уверенная в том, что он по поручению одного из торговцев приехал требовать оплаты счетов Сент-Клера. "Несомненно, – криво усмехнулась я про себя, – предстоит принять еще много таких визитеров, которые станут одолевать меня, как стая ворон".
Его тяжелые голубые глаза впились в меня, вспыхивая в ожидании моей реакции.
– Незадолго до вашей свадьбы, миссис Ле Гранд, мне пришлось, – он сделал паузу, как бы желая подчеркнуть важность того, что собирался сообщить мне, – одолжить вашему мужу значительную сумму. Если этот самоуверенный человечек, судя по его интонации, думал удивить меня этим заявлением, словно смертным приговором, он ошибся. Единственное, что удивило меня, так это то, что Сент-Клер обратился за ссудой к такому малоприятному типу, который сейчас не отрываясь глядел на меня с неизменной улыбочкой:
– Вы знали об этом займе, миссис Ле Гранд?
– Я знала, что мистер Ле Гранд взял ссуду – да.
Он подвинулся на край стула.
– И вам также было известно, миссис Ле Гранд, – в его голосе зазвучал металл, – известно о, так сказать, не совсем обычных условиях этого соглашения?
– Мне только известно, что мистер Ле Гранд счел необходимым занять деньги для посадки хлопка и риса. – В моем взгляде и голосе сквозило высокомерие. – На Юге, мне кажется, в этом нет ничего "необычного".
Он продолжал смотреть на меня со своей улыбочкой, изображающей карикатуру на смирение:
– Конечно, нет, миссис Ле Гранд. Но речь идет об условии вашего мужа, которое касалось, так сказать, платы этого долга, вот оно было необычным.
– Что же это за условие?
– Что деньги будут возвращены сразу же после смерти первой миссис Ле Гранд. – Он сделал паузу, и круглые глаза его загорелись каким-то неясным светом. – Вам не кажется, миссис Ле Гранд, что это весьма необычно, что не прошло и недели после того, как ваш муж заключил это, так сказать, экстраординарное соглашение, как первая миссис Ле Гранд умерла.
Только я собиралась выпалить: "А какое это имеет отношение ко мне?", как до меня дошел зловещий смысл этих слов и самые разные чувства нахлынули на меня. Мир, в котором я уже чувствовала себя надежно, начинал рушиться и разваливаться на части, оставляя меня висеть над темной бездной, которая могла обнажить, если присмотреться, вещи более ужасные, чем я могла себе когда-нибудь представить. Но холодные голубые глаза, наблюдающие за мной, послужили мне предупреждением: ни единым словом, ни малейшим жестом не должна я выдать этому человечку своих мыслей и чувств.
– Что-то не верится, чтобы мой муж заключил подобную сделку. Зачем это? Ведь в банках…
– Банки, миссис Ле Гранд, принимают во внимание "репутацию", когда ссужают деньгами.
Я медленно проговорила:
– И что же вы хотите этим сказать?
– Что ваш муж не получил бы в этом городе ни цента ни у кого, кроме меня.
Я презрительно смотрела на него:
– Так вы ростовщик?
Голубые глаза вспыхнули над приклеенной улыбочкой, и он недовольно кашлянул:
– Я не ростовщик, миссис Ле Гранд. Я, так сказать, компаньон вашего мужа.
– В каком деле? – прямо спросила я.
– В… – он запнулся, потом договорил, – в разных делах.
– А почему вы пришли ко мне?
Он развел пухлыми ручками:
– Вы ведь распоряжаетесь деньгами, не так ли?
– Вы хотите сказать, что собираетесь попросить меня оплатить долг моего мужа?
– Не терять же мне деньги, которые я так доверчиво одолжил.
– Боюсь, вы заблуждаетесь. Деньги, которыми я распоряжаюсь, принадлежат сыну мистера Ле Гранда. Естественно, ими я не могу оплачивать долги его отца.
Его смешное тельце напряглось, затем вдруг снова расслабилось, и минуту он сидел молча, опустив глаза. Когда он поднял их на меня, улыбочка по-прежнему была на лице; когда он заговорил, голос был по-прежнему мягким.
– Вы отдаете себе отчет в том, миссис Ле Гранд, что я могу использовать это, так сказать, неприглядное обстоятельство как средство, чтобы заставить вас заплатить?
– Я не замешана ни в каких неприглядных обстоятельствах. Что до вашего намерения заставить меня платить – запомните, пожалуйста, что когда занимались эти деньги, я просто служила в этом доме гувернанткой. Так что никоим образом не связана с этим делом.
Пристально глядя на меня (я уже видеть не могла эту улыбочку), он мягко проговорил:
– Вы просто служили гувернанткой. Однако мистер Ле Гранд дал мне понять, что занимал деньги по вашей инициативе.
Меня так раздражало это хитрое, самодовольное личико, что я даже не стала больше этого скрывать:
– Ну и что вы хотите этим сказать? – спросила я.
– Я хочу сказать, миссис Ле Гранд, что Сент-Клер Ле Гранд занял у меня деньги, которые обещал – заметьте, в письменном виде – возвратить после смерти своей жены. И еще я хочу сказать, что на той же неделе его жена умерла, так сказать, при странных обстоятельствах. Более того, я хочу сказать, что сам факт сделки и ее условия были вам хорошо известны, несмотря на то, что вы просто служили гувернанткой, и что скоро – очень скоро – "простая гувернантка" (как выразились вы сами, а не я) стала женой Сент-Клера Ле Гранда.
Я стояла и смотрела на него, возмущенная тем, что этот человечек смел говорить мне такие вещи. И тем не менее он их сказал, и я представила себе всю картину так ясно, что чуть сама во все это не поверила; и понимая, что, хотя это все и неправда, никто не свете не поверит мне, я почувствовала, что подо мной трясина, которая может – при первом неосторожном движении – поглотить меня. Я призвала на помощь всю свою силу воли, чтобы ответить человечку с холодной вежливостью.
– Боюсь, мистер Хиббарт, что должна попросить вас извинить меня. Я очень занята. Если вы захотите обсудить этот вопрос, советую обратиться к моему адвокату – Стивену Перселлу. Его контора находится на Бэй-стрит в Саванне.
Он соскользнул на пол и, переступая ножками, как учитель танцев, стоял и смотрел на меня блестящими твердыми глазами:
– Нет нужды говорить вам, миссис Ле Гранд, что я не собираюсь, так сказать, обсуждать этот вопрос с вашим адвокатом. Я знаю, что вы заплатите, если не хотите, чтобы эта, так сказать, экстравагантная история получила огласку. – Его танцующие ножки донесли его до двери, где он остановился и обернулся ко мне с неизменной улыбочкой.
Когда же дверь за ним затворилась, я услышала, как заскрипело в зале кресло Старой Мадам.
– Мадемуазель… – позвала она.
– Да, мадам.
– О чем мистер Хиббард хотел поговорить с вами?
Я взглянула на поднятое ко мне лицо. Несомненно, в ее глазах было что-то большее, нежели простое любопытство, какая-то настойчивость, смешанная со страхом.
– Дело мистера Хиббарда меня не касается. Я сказала ему, что он должен обратиться к вашему сыну.
Едва заметное облегчение, скорее движение, чем выражение, промелькнуло на ее бесстрастном лице, и, когда она заговорила, ее голос был величественно-спокоен:
– Вы правильно сделали, мадемуазель. Мой сын знает, как с ним обращаться.
Прежде чем она успела сказать еще что-нибудь, я пошла наверх. Но себе я сказала с усмешкой: "Так она знает и об этом".
