Текст книги "Под рябиной"
Автор книги: Эдна Барресс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)
Глава 13
– Все в порядке, – уверяла я, все еще на коленях. – Я запнулась и упала на лестнице. Боль не сильная. Входите, Марион. Простите, что заставила вас выбраться в такую погоду, но я не знала. Я расскажу вам… Входите же, внутри ненамного теплее, но вы совсем замерзли.
Мой голос постепенно угасал. Она не слушала, а неотрывно смотрела на меня.
– Нет. Как часто повторяется боль? – прошептала Марион.
– Я уверена, что это не ребенок, – попытка улыбнуться не получилась, так как ее страх передался мне; страх, что таил в себе корень зла. Но после моего открытия, каким в сущности человеком была тетя Эмма, в доме не было ощущения опасности. Эти мысли мелькали у меня в голове, пока я вставала на ноги.
– Я поеду за помощью, – Марион пятилась по тропинке к выходу. – Надо вызвать «скорую помощь».
Необходимо прекратить ее панику, вся эта суета ни к чему.
– Вы не знаете номер телефона, – крикнула я, но она уже дергала дверцу машины.
– Не оставляйте меня, Марион, – начала я, и страх охватил меня, но машина уже отъезжала от бордюра и исчезла в белеющем пространстве.
Захлопнув дверь, я вернулась внутрь, чувствуя себя неуверенно. Я совсем не ожидала, что Марион так разволнуется. Мне хотелось разложить все по полочкам. Как и раньше, я ничего уже не могла поделать. Она позвонит в «скорую», и та приедет. Врачи будут рассержены тем, что мы позвонили не в то подразделение и еще больше рассердятся из-за ложной тревоги. Боль в боку прошла. Я просто чувствовала тяжесть, небольшую тошноту, и ныла лодыжка.
Надо быть готовой в любой момент, собрать письма. Марион или «скорая», возможно, будут здесь приблизительно минут через десять.
Я вновь с трудом поднялась наверх. Бросила взгляд на письма. Мне так хотелось вернуться к их чтению, но надо быть наготове. Я села поудобней у окна, глядя на маленький, тусклый огонек. В тот момент, когда я услышу звук подъезжающей машины, выключу и вытащу штепсель из розетки. Оставлю плитку здесь, нам она не потребуется.
Я выглянула в сад. Слой снега в дюйм толщиной тихо накрыл кусты и деревья. Снег приглушает звук, ведь так? Но мне не стоит бросаться к двери еще раз, если первое, что услышу, – это стук в дверь.
Мои мысли перелетели к Рикки. Сейчас он уже должен быть у бабушки во Франции. По крайней мере, хоть погода там лучше. Надеюсь, с бабушкой не случится ничего плохого. Сегодня вечером Рикки позвонит, и все станет известно.
Я завернулась покрепче в пальто, а пальцы сами потянулись к письмам. По крайней мере, хоть свет снежной белизны оттягивал приближение сумерек.
Вот еще письмо от «Б.» – я до сих пор не знаю имени этого влюбленного художника. Мы все в том же времени – глаза пробежали по строчкам, пропуская ссылку на то, что у него есть опасность попасть в больницу. Я искала упоминание о Рикки. Да, вот здесь – повествование захватило меня.
«Я знаю, ты не примешь мой совет относительно мальчика. У тебя всегда была эта сентиментальная идея о ребенке, играющем в саду. Но мы уже договорились о Фионе, она до сих пор была моей гордостью и не подводила меня».
Дочь куда-то отослали, может, за границу. Бедная тетя Эмма, каким же все-таки он был подлецом!
«Не мечтай, Эмми. Этот заика с полуоткрытым ртом кажется совершенно слабоумным. Здоровые дети, как правило, быстро оправляются от потрясений».
Кипящая злость поднималась во мне, перемежаясь с жалостью к тете Эмме, пытающейся, явно в одиночку, справиться с проблемой своей дочери и с мальчиком в состоянии шока, с ребенком, который нуждался в любви и надежности. Должно быть, это был очень странный дом. Бедный Рикки, искавший тепла, а нашедший лишь обезумевшую от горя шестидесятилетнюю тетку и дом в тисках кризиса его же собственного несчастья. Жила ли тогда здесь Фиона? Как много знали Марион и Стивен? Мне необходимо поговорить с Марион. Почему она ничего не рассказывала?
Там были еще письма. В них я могла почувствовать возрастающее отчаяние тети Эммы, представить те письма, которые она писала в ответ – могу поспорить, что он не перевязывал их голубой лентой.
Я потянула последний слой материи и вытряхнула последний пакет в нетерпении дочитать историю, только в пол-уха прислушиваясь к звуку мотора или шагам.
Я внимательно рассматривала письма у себя в руке. Нет – одно письмо! Всего лишь одно письмо, перевязанное, да-да, черной лентой. Я поднесла его к тусклому свету оголенной электрической лампочки, висящей в самом центре комнаты.
«Мой любимый Бобби». Я смотрела на тонкий, витиеватый почерк. Какое-то время не могла понять, а потом до меня дошло: оно написано рукой тети Эммы, это – неотправленное письмо. И, конечно же, черная лента: прежде чем она смогла отправить его, должно быть, подоспела новость! Бедная тетя Эмма. Так значит, его звали Бобби. Бобби – Фиона. Шотландская ниточка. Еще один шаг вперед. «Пожалуйста, не приезжайте хоть еще чуть-чуть», – прошептала я в тишину.
«Жаль, что я не могу к тебе приехать. Молюсь за твое выздоровление. Хорошо ли заботятся о тебе в больнице? Я рада, что выставка имела такой успех. Мне не хочется беспокоить тебя, но необходимо поговорить. Фиона в плохом состоянии. У нее странная мысль, что с ребенком случится беда. Вчера приезжали Марион и Стивен. Бобби, они обращаются со мной, будто я – глупая, хотят взять всю инициативу на себя, а я не хочу. Да, я надежно спрятала ключи от сейфа, как ты советовал. А сейчас я должна вывести мальчика на прогулку. Весна стоит чрезвычайно холодная. Сегодня вечером приедет Фиона, но ей нельзя рожать ребенка здесь, ведь нет врача…»
Письмо резко оборвалось и вновь продолжалось в самом низу страницы. Эти прогулки по набережной, обрывочные воспоминания Рикки о холодных ветрах и о том, как высокая седая дама тащила его за собой. Должно быть, она уже жила уединенно и была странной. Не удивительно. Но почему Рикки ничего не помнит ни о Стивене и Марион, ни о беременной дочери, Фионе? Как случилось, что из его памяти все это исчезло?
Письмо становилось все труднее для чтения, ясные и понятные предложения прерывались неразборчивыми каракулями, казалось, что наблюдаешь разложение мозга:
«За Фионой приехала «скорая». Она в плохом состоянии. Было много крови». А затем: «Где ты, Бобби? Мы потеряли ее, Бобби, Фиона умерла! Мы сказали, что ребенок родился мертвым, но это не так, Бобби. Думают, что ее доктор приехал и забрал дитя, но никто не приезжал».
Больше на этой странице ничего не было. Но должно же быть продолжение! Что же случилось с ребенком? Я порылась в бумагах, голова была занята только той историей. Внезапно нашелся ясный кусочек, почерк разборчивее, строчки более прямые, слова без эмоций.
«Я написала еще одно письмо, Бобби, и отнесла его сегодня в банк. Марион хотела, чтобы мальчика отослали. Он их совершенно не интересует, но они боятся, что я сделаю его своим наследником. Что я и собираюсь сделать. Он вовсе не умственно отсталый. Он вырастет, женится, у него будет ребенок. И здесь будет ребенок, Бобби, однажды он будет здесь. Я оставлю ему «Райский уголок» и твои картины. Но я не так глупа, хотя ты все время так думал. Это письмо он вскроет в день своего двадцатидевятилетия. Мне было двадцать девять, когда мы встретились, Бобби. Это уже зрелый возраст, не думаешь ли ты? И если он женится, и у него будет ребенок к этой дате, то все достанется ему, в ином случае они получат все. Я сказала об этом Марион и Стивену. Они злятся, но сделать уже ничего не могут. Я больше не люблю их, Бобби. Знаю, что они помогли мне в ту ночь, но это была наша внучка, Бобби, и я бы вырастила ее – говорят, такие младенцы никогда не взрослеют, – но Марион и Стивен сказали, я не в состоянии сделать это. Ты доволен, что я написала это письмо, Бобби? Тебе бы понравилось, ты ведь всегда недолюбливал эту пару».
Я перечитывала эти душераздирающие слова, признание того, что она знала: пишет тому, кто никогда не прочтет их. В действительности тетя Эмма писала уже и не ему, просто ей надо было излить душу. Ребенок страдал болезнью Дауна и был жив, хотя больнице это не стало известно.
Письмо! Рикки стал бы наследником, если – если мой ребенок родился бы до его дня рождения, до 18 декабря, – и Марион и Стивен знали об этом! Меня так заинтриговали грустные обстоятельства этой истории, что, невероятно, но моя роль в ней только еще дошла до меня.
То предложение в завещании! Именно оно удерживало Шангри-Ла до Нового года – до вскрытия этого письма. Тетя Эмма сохранила ясный ум, своеобразный, но ясный, даже в тот момент. Самым важным условием для нее был ребенок, ребенок, который вновь поселится здесь: «Свежее начало, юность года». А если Рикки не смог бы выполнить условие, то это ее уже не касалось.
Я дала волю воображению и работу мыслям: множество «случайностей» калейдоскопом сменялись в памяти, затем выстроились в логическую цепочку; все, что представляло для меня загадку, приобрело смысл. Прикованность внимания Марион к дате рождения ребенка – пример тому. Естественно, если малыш не появится к январю, то будет слишком поздно: Шангри-Ла и миниатюры – думаю, именно благодаря им тот художник стал известен – перейдут к Марион и Стивену. А этот живой ужас на их лицах от известия, что я – беременна! Несчастный, почти фатальный инцидент с Рикки на пляже, когда Стивен «помог» ему с дыхательным аппаратом. Мне вспомнился день, когда сундук почти упал на меня, а тормоза в машине отказали. Я думала, это тетя Эмма пытается убрать меня – но за всем этим стояла семейная пара: за сундук стоит благодарить Марион, а Стивен так долго укладывал груши в мою машину!
Мозг ломило от все новых и новых открытий, вспыхивающих и мечущихся в нем, память и сознание работали слаженно, и вдруг – ослепительная вспышка! Всегда, когда во мне назревало ощущение угрозы, рядом, совсем близко были Марион и Стивен! Всегда! И не мертвая рука тети Эммы, а живое присутствие Марион и Стивена!
Но как же преданная забота Марион обо мне? И это загадка! Нет, вовсе нет. Если бы Рикки умер, или я потеряла бы ребенка, то все было бы просто отлично. И если я дохожу полный срок – тоже хорошо. Но если малыш родится до срока – и тут я смогла припомнить, как Марион пятилась по тропке, бежала к машине…
Я встала, сердце затрепетало. Наступала темнота, и мне стало страшно.
Хватит, прекрати, сказала я себе. Что им нужно от этого приходящего в упадок места? Допустим, здесь находятся ценные картины, но Марион и Стивен не слишком нуждались в деньгах. И ведь это не причина для – сначала мозг избегал, а потом вдруг принял это слово – убийства. Не вижу здравого смысла. Марион скоро вернется, «скорая» тоже подъедет, и мы обо всем поговорим.
Я бы не стала продолжать чтение, но было просто необходимо. Пришлось напрячь зрение, чтобы разобрать каракули.
«Ребенок плакал всю ночь. Я боялась, что Ричард услышит. Марион и Стивен приедут позже. Мне необходимо рано уложить мальчика спать».
Зарождающийся, вызывающий тошноту страх подбирался своими холодными пальцами к моему сердцу. Мне нельзя это читать, ни один на один с собой, ни при таких обстоятельствах, но остановиться я не могла. Слова уже были бессвязны, но ниточка беспощадно тянулась все дальше, и я поняла, что уже знала, к чему она ведет.
«Она издала последний звук. Подушку держал Стивен, Марион отослала меня проверить, спит ли Ричард, но я вышла в кухню. Наверх не поднималась».
А спал ли Рикки? Взгляд мой переместился на дверь маленькой спальни, где я сейчас сидела, может, он потихоньку выполз отсюда, припал от страха к полу у самого верха лестницы, и оттуда смог увидеть то, что творилось в гостиной. Не тот ли ужасный опыт смотрел на меня его глазами с фотографии в бабушкином доме? Бабушка – Рикки! О, Рикки, молила я молча. Где ты? Так же как когда-то тетя Эмма умоляла своего любовника. Но он мертв, мертва и тетя Эмма. Но Рикки жив, и я тоже, пыталась я привести себя в нормальное состояние. Вскоре этот кошмар кончится. Буду читать дальше. Странным образом, заставляя себя читать дальше, я будто пыталась отсрочить, оттолкнуть последнюю мысль, признание, которое я не могла допустить.
«Они велели мне держать лампу, Бобби. Стивен выкопал под деревом яму. Красивое дерево, свежие листочки только еще пробивались, и было очень ветрено. Они опустили девочку туда, а наверх Стивен навалил камни. Они мне сказали, что нельзя здесь ни к чему притрагиваться…»
Снова разрыв, затем слова вновь возникли: «Они хотят, чтобы я шла домой, а они позаботятся обо всем, но я их не оставлю. Я больше их не увижу. На следующее утро я обнаружила мальчика под деревом. Он хотел знать, как оно называется. Не правда ли, дети – странные? В ту ночь я заболела, Бобби. Постоянно просыпаясь, я видела, что маленький Ричард сидит рядом и неотрывно смотрит на меня. Думаю, он побежал за помощью. Лил дождь, и я слышала, как ветер ломился в стекло. Меня увезли в больницу, но я заставила их отпустить меня домой. Теперь болен мальчик, у него высокая температура. Приехал какой-то человек и забрал его. Марион и Стивен говорят, это к лучшему. Им нужен Шангри-Ла, но они его не получат, ведь они не любят его так, как ты его любил. Я заперла дверь и не впущу их. Никого не впущу. А сейчас пора кормить кошек».
И все.
Будто подчиняясь какой-то неведомой силе, я подняла руку, отдернула старую кружевную занавеску и выглянула в сад, туда, где рябина раскинула голые ветви, белеющие над маленьким, украшенным камнями холмиком. Мне вспомнилось, как в тот первый день, когда Рикки привез меня сюда, в день, когда я узнала о своей беременности, он застыл, глядя из окна, в состоянии транса.
Должно быть, много лет назад он забрался сюда, на это место и смотрел вниз. Это была по-настоящему кошмарная сцена.
Я взглянула вниз, и пока я смотрела, снежный покров на груде камней растаял, а под ними оказалась черная яма, над которой колыхались на ветру ветви рябины. Три фигуры окружили яму: мужчина нес лопату, в руках у женщины что-то, завернутое в белую шаль, и старуха с развевающимися по ветру волосами держала затухающий фонарь. Мужчина поднял лопату. Она блеснула в свете фонаря…
Из горла вырвался приглушенный крик ужаса, и припомнился тот день, когда я боролась с зацепившимся за ветку рябины полотенцем и, повернувшись, увидела, как Марион, Стивен и Рикки смотрели на меня, застыв на месте будто окаменевшие. Рикки рассердился, что я развесила там вещи. Для него это была инстинктивная реакция. Он не знал, почему – но Марион и Стивен знали, и мысль, которую я упорно отгоняла, вдруг ворвалась волной ужаса. Они хотят заполучить Шангри-Ла, миниатюры тут не при чем. Но «Райский уголок» должен достаться им естественным путем, никто не Должен подозревать, что он им нужен – нужен им для уверенности, что никто никогда не раскопает каменную насыпь! Они должны получить это место любой ценой!
Я вскочила на ноги, и приступ боли, отличный от других и более чувствительный, ожег меня. Я пыталась убедить себя, что это ошибка, но сердцем чувствовала, что потрясение дало толчок рождению ребенка.
Я сползла вниз по лестнице и выглянула из маленького круглого окошечка в прихожей. Ни звука, ни малейшего движения на белом, глухом фоне. Колеи от шин машины Марион скрылись под снегом, все следы ее пребывания здесь уничтожены, а снег все падал на пустую дорогу и на одетые в белые шапки крыши покинутых летних домиков. Я поняла с ужасающей определенностью: она не вернется. Никто не приедет. Я буду рожать одна – здесь, в этом доме!
Глава 14
Нет, только не здесь! Я не могу! Ужас придал мне силы, и я, спотыкаясь и покачиваясь, пошла к воротам. Надо найти хоть кого-нибудь. Ну, хоть кого-то! Любое человеческое существо. Ведь должен же быть здесь кто-нибудь!
«Помогите!» – услышала я приглушенный крик, который, по всей вероятности, был моим эхом, оттолкнувшимся от глухой стены молчания. Уже стало почти совсем темно, несмотря на белизну снега. Возможно, в ста ярдах отсюда есть жизнь, люди, но здесь, в этом заледенелом мирке, я одна.
Я толкнула ворота, заваленные снегом, пытаясь открыть их изо всех сил. Скользнув вниз и упав на колени, я чувствовала, как сырой холод пробирается под брюки, и поняла, что дальше идти нет сил.
Какое-то время я оставалась на корточках, чувствуя такой страх от одиночества, который я еще никогда в жизни не переживала. Но здравый смысл брал верх: мне надо вернуться в мое единственное убежище. Из последних сил подтянувшись на руках, хватаясь за ворота, я встала и побрела назад по собственным следам.
Я закрыла дверь, с трудом поднялась по лестнице, взяла настольную лампу из маленькой комнаты – невозможно было там оставаться – и в спальне тети Эммы, свалив все одеяла, которые только нашлись, на двуспальную кровать, заползла на нее. Боль вернулась, то усиливаясь, то затихая.
Сейчас я чувствовала себя более или менее удобно. Мысли полетели вперед. Что будет делать Марион? Как потом она объяснит, почему не вернулась? Ну, это не так уж трудно. «Я не смогла дозвониться до больницы. Первая мысль была вернуться и найти Стивена, потом мы застряли в снегу…» Может, они даже сидят сейчас где-нибудь в машине, разрабатывая алиби?
Тепло понемногу разливалось по телу, а вместе с ним и волна оптимизма. Я молодая и сильная; и раньше женщинам случалось рожать в одиночестве. Но сделаю ли я все правильно? В консультации этому не обучали. И вновь приступ боли. Дыши глубже, медленно, расслабься. Когда боль отпустила, я стала строить дальнейшие планы действий. Но против моей воли закралась еще одна мысль. Если я смогла представить, что возможно родить в одиночестве, без посторонней помощи, и что мы оба выживем, то, наверное, смогли догадаться Марион и Стивен! Не станут же они так рисковать. Не захотят ли убедиться, что такого не произошло?
Нет, я не буду об этом думать! Но мой мозг, родив такую мысль, отказывался уничтожить ее.
Я старалась смотреть на все глазами Марион и Стивена, понять, как же так могло произойти, и увидела все довольно ясно. Сначала просто жадность. Фиона умерла, ценные картины будут их собственностью, если не станет ребенка. А ребенок – инвалид. «Снять проблему» с тети Эммы – я избегала точных слов – это же просто сама любезность, одолжение. Но тетя Эмма отвернулась от них, составила это странное завещание, написала то письмо, стала неуравновешенной. Они больше не могли управлять ею, оставалось лишь ждать, живя в страхе, в надежде, что, когда придет время, Рикки не найдут. Но его нашли, да и я еще тут, причем беременная. Для них это как явление Немезиды[15]15
Немезида – в древнегреческой мифологии богиня возмездия, карающая за нарушение общественных и моральных норм. – Примеч. перев.
[Закрыть].
Они не должны были допустить, чтобы такое случилось – они еще попытаются, и с таким же отчаянием, с каким я раньше жаждала услышать звуки шагов, чье-либо появление, теперь я лежала неподвижно, боясь услышать даже шорох.
Боль схватывала уже регулярно. Сколько же пройдет времени прежде?..
А ведь они не знают, что письма обнаружены, и это – мое спасение. Письма! Где же я их оставила? Но если бы Марион и Стивен вернулись, смогла бы я скрыть, что знаю все? Мне представилось, как они стоят по обе стороны от меня: «Ну, Лорна, дорогая, расслабься. Позволь нам помочь тебе». Все мое тело содрогнулось от страха, вернулась боль. Да, расслабься. Я должна расслабиться.
Какой-то звук! Мое сознание поднялось против этой мысли. Может, это поднялся ветер и колышет деревья. А может, это мое воспаленное воображение. Но я уже поняла, в отчаянии, что звуки действительно были, и слышались чьи-то движения у входа в дом. Они вернулись!
Стук в дверь парализовал все мои чувства, я остолбенела от страха, но инстинкт самосохранения вновь впрыснул адреналин в мои вены. Письма! Мне нужно срочно их спрятать! Они на полу в маленькой комнате. Если бы Марион и Стивен не узнали, что мне все известно, то можно было бы притворяться достаточно долго в надежде, что кто-нибудь все-таки придет и спасет меня и моего ребенка. Сердцем я чувствовала, что никто не приедет, но, как утопающий, хваталась за соломинку.
Уже торопливые, тяжелые шаги глухо топтали снег, обходя угол дома, и послышалось, как вдребезги разлетелось оконное стекло. Я добралась до маленькой комнаты и неловкими пальцами пыталась запихнуть письма за туалетный столик. Совсем разбитая, чувствуя свое поражение, я отползла назад и, съежившись, примостилась у окна.
До меня так и не дошло, услышала ли я сначала, как Рикки закричал: «Лорна, Лорна, где ты?» – или же я увидела его в дверном проеме.
– Рикки! – всхлипывала я. – Ох, Рикки, как же ты?..
– Сильный снегопад, рейсы отложены. Я вернулся домой, но тебя не застал. У меня было предчувствие. Почему ты?..
Совершенная никчемность таких объяснений, вопросов, наконец, дошла до обоих. Он подошел, чтобы взять меня на руки.
– Ты совсем заледенела, как же можно быть такой глупой! – Боль поднялась во мне, как только Рикки обнял меня.
– Ребенок, Рикки, – прошептала я. – Роды начинаются.
– Сейчас!!! – его лицо побледнело. – Я отвезу тебя в больницу.
– Нет времени, тебе придется помочь мне.
– Рожать здесь?!
Ужас, что я чувствовала вначале при этой же мысли, теперь отразился в его глазах. Они переходили с моего лица вверх, а потом за меня – на маленькое оконце. Затем, оставив меня, он подошел к окну и стоял, глядя вниз на рябину и холмик из камней.
Наконец, он вспомнил. Шок откинул занавес!
Только не сейчас!
– Рикки! – закричала я. – Рикки!
Он обернулся, но, казалось, не видел меня.
– Здесь был ребенок, – его лицо, как на той фотографии у бабушки во Франции, было искажено полузабытым ужасом. – Мне снился сон, ужасный, кошмарный сон.
Я трясла его с отчаянием:
– Нет, Рикки. Это был не сон. Все случилось наяву. Я все расскажу тебе, но помоги мне сейчас, Рикки, пожалуйста. Это я, я здесь. Сейчас родится наш ребенок!
Он обернулся и посмотрел на меня, как человек, возвращающийся издалека, и без единого слова поднял меня – письма так и остались зажатыми в кулаке – и понес вниз по ступенькам, плечом открыл дверь и, шатаясь, потащил меня к машине.
Последующие часы медленно текли полосой полуосознанных впечатлений. Рикки доехал до первого же дома на главном шоссе. Надо мной проплывали добрые лица, почувствовала, как кто-то заставил выпить меня что-то теплое, услышала звяканье телефона и более резкий тон сирены «скорой». И в это же время я пыталась рассказать ему все, показывала письма.
Ребенок не появлялся еще несколько часов, а я еще все боялась Марион и Стивена, но больше мне не суждено было с ними встретиться. Рикки приходил и уходил, и в какой-то момент я увидела синюю форму полицейского, и в течение нескольких минут мне задавал вопросы человек с серьезным лицом – думаю, это был агент сыскной полиции, – а потом ребенок стал продвигаться к выходу, и все мое существо сконцентрировалось на родах.
«Да, все хорошо. Маленькая девочка». Я задавала неизбежные в такой ситуации вопросы, а потом, измученная, погрузилась в беспробудный сон.
Несколько недель спустя я вновь стояла у двери черного входа коттеджа, глядя в сад и поджидая, пока Рикки проверил все в последний раз. Мы уезжали, чтобы показать ребенка семье.
Мягкий, тихий дождь пришел вслед за снегом. И было трудно представить арктическую пустынность того безумного дня. Сад после того, как полиция перекопала пласты сырой земли, напоминает поле боя. Рябина наклонилась, как пьяная, часть корней торчит наружу. Дом заслежен множеством чужих ног. Я рада, что тетя Эмма не дожила до такого дня.
Иногда казалось, что все замерло, как во сне. Встречи с детективами. Чтение письма тети Эммы – ее грустное и немного сумасшедшее присутствие на минуту стало ощутимо в маленьком кабинете поверенного. И как мы говорили, Рикки и я, и все говорили и говорили, и я уже знала – кошмаров больше не будет.
Я вернула мысли к настоящему, к моему ребенку, дочке Джилиан – нам обоим нравилось это имя, – спящей в своей походной колыбельке в машине. Предстоящая встреча двух малышек, Джилиан и Розмари, будет забавной. И заново придется все и всем объяснять: отцу и Мхэр, Шейле и Лэрри. Всем захочется услышать историю из первых уст, показать вырезки из газет. Скажут негодующее, что Марион и Стивен легко отделались – всего пять лет, а ведь они пытались тебя убить. Ну, что же, не было достаточно доказательств. А мы ездили во Францию, бабушка, слава богу, выздоровела и пожелала увидеть свою правнучку.
Всему приходит конец, и Рикки, и я, и Джилиан – мы сами, самостоятельно, начнем нашу семейную жизнь. Но скорее всего не в том жизненном коконе, который я нарисовала себе – невозможно оградить себя от эмоциональной жизненной путаницы, а только пытаться разобраться в ней, – вот чему я научилась. Но где-то (не здесь – я посмотрела на разоренный сад, кладбище тети Эмминой трогательной мечты) однажды ребенок одной с ней крови будет играть.
– Прощай, тетя Эмма, – прошептала я с нежностью, услышала, как ко мне подошел Рикки, и повернулась к нему.
Затем, в порыве чувств, я вновь оглянулась. Где-то, в залитом солнцем саду, ребенок будет играть – и счастливая мысль озарила меня: где бы то ни было, но там и для тети Эммы найдется место. Почему бы нет?
