Текст книги "Под рябиной"
Автор книги: Эдна Барресс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Глава 11
Я погладила ласковый мех мягкой игрушечной собаки. Надо приобрести ее для Розмари. Мы никогда не держали собак. Шейла не признавала животных. Когда мы станем настоящей семьей, заведем собаку. Для детей очень важно расти и воспитываться рядом с животным.
Шейла! Предательская мысль о матери уколола меня. Куплю ей большой флакон любимых ею тяжело пахнущих духов. Мы созванивались раз в неделю, и каждый раз это был неловкий, виноватый для обеих звонок. Ничего, после рождения ребенка, когда воцарит гармония в моей семейной жизни, ничто больше не потревожит меня. Я бродила по блистающему миру отдела детских игрушек, впитывая предрождественскую атмосферу. Неужели мне не везет – с деньгами в кошельке? Рикки хорошо заработал летом, и я была независима, имея собственные сбережения. Нужно купить еще подарков: уже декабрь, я становилась все тяжелее и быстро выдыхалась, когда торопилась.
Рикки хорошо приживался в колледже. Возможно, в следующем году я смогу работать неполный день, потом продадим коттедж, и мы надеялись вскоре взять кредит на строительство небольшого дома.
Постепенно пришла мысль о Марион. Мы виделись теперь почти каждый день. По правде говоря, я должна с ней встретиться – я взглянула на часы – через десять минут на чашку чая!
– Надеюсь, вы получите приемлемую сумму за коттедж, – сказала она однажды.
– Да, просто повезло, что он у нас есть. Если бы Рикки не отыскали, он был бы ваш, – призналась я в приливе искренности и из-за небольшого чувства вины. Марион была так добра ко мне.
Марион рассмеялась.
– Ну, не желай нам такого добра! – затем добавила более серьезным тоном: – Думаю, если бы коттедж достался нам, то мы, возможно, сохранили бы его, как память о старушке. Может быть, сделали бы из него что-то вроде места для отдыха.
– Не считаете ли вы, что нам следует… – Я была поражена ее словами. Я всегда догадывалась, что тетя Эмма презирала и недолюбливала их так же, как и всех остальных в конце своей жизни.
– Нет, нет, – тут же сказала Марион. – Деньги вам очень важны сейчас.
Она уже ждала меня в ресторане, заохала при виде игрушечной собаки, настояла на том, чтобы помочь мне нести свертки и показала кое-что из своих покупок.
– Тебе еще что-нибудь нужно купить?
– Нет, но так забавно выбирать все эти мелочи и безделушки к Рождеству, правда? Хочется украсить квартиру и сделать еще много. Мое первое Рождество вместе с Рикки в нашем первом доме.
– Да, конечно, тебе сейчас не до поездок. Ты будешь осторожна, когда будешь убирать квартиру к празднику, обещаешь? – В ее глазах была тревога.
Я рассмеялась.
– Нет, лазанье по стремянкам пока не для меня. Я руковожу, а Рикки взбирается туда, где высоко. – Я поджала губы: – Не купила еще Рикки подарок к дню рождения. Ведь ему исполняется двадцать девять.
– Да, восемнадцатого. Мы тоже должны что-то подарить ему.
Мое небольшое удивление тем, что она не забыла дату, исчезло при воспоминании, что я сама рассказала ей о письме. О письме тети Эммы, которое Рикки должен вскрыть в день своего двадцатидевятилетия. Я рассмеялась:
– Да, день красного письма. Мой муж вскрывает письмо и… Интересно, что эта старая дама поведает нам. Возможно, предупредит об избыточном потреблении алкоголя и распутных женщинах.
– Все может быть! – рассмеялась и Марион. Она была довольно привлекательной, когда смеялась и глубокие морщины усталости разглаживались. – Она и вправду стала очень странной.
Во мне боролись противоречивые чувства, постоянно возникающие при упоминании о тете Эмме: с одной стороны – моя жалость к полусумасшедшей старухе, а с другой – страх и отвращение к злому духу, который угрожает и Рикки, и мне. Я прогнала эти мысли. Рикки со мной, и больше не происходило несчастных случаев после того дня, того приключения с сундуком, а потом с машиной. Я сосредоточила все внимание на куске торта, который Марион предложила мне.
– Ну ладно, забудь о своей фигуре.
– Нас предупредили в больнице, что необходимо следить за весом, но торт так заманчив, – поддалась я сладкому искушению. – Похудею после родов.
– Да, роды назначены где-то на десятое января, правильно?
– Десятое, – повторила я устало. Почти каждый день она вновь и вновь заставляла меня повторять для нее эту дату. – Думаю, остановлюсь на теплом пуловере для Рикки, – добавила я перед очередным покушением на торт. – Он верит, что такая мягкая погода и есть наша зима, и не понимает, как быстро она может меняться.
– Ну, он еще это узнает. – И на самом деле Марион выглядела намного моложе, когда улыбалась.
– На днях нам нужно будет съездить в коттедж. Хотелось бы перевезти тот сундук и туалетный столик, пока держится погода. Съездим еще только раз, – добавила я, больше для себя, а, возможно, оправдываясь перед кем-то.
– Ты мне об этом не говорила.
– О чем? – я была озадачена.
– Что вы собираетесь в коттедж. Дай мне знать. Я приеду и помогу.
– Нет, что вы, не надо, – поспешила я с уговорами. – Я не буду ничего поднимать. Один из преподавателей колледжа пообещал помочь Рикки, – улыбнулась я. – Не осталось ли еще немного чая, давайте вашу чашку.
Прозвучало ли все это достаточно естественно? Беда была в том, что Рикки начинал уставать от собственнических посягательств Марион на меня. Больше всего ссорились мы из-за этой проблемы.
– О боже, неужели она снова приедет!
– Но ведь она желает добра, Рикки, – упрашивала я.
Марион передала мне чашку, и больше мы к той теме не возвращались. Мы расстались на моем уже автоматическом обещании, что я позвоню. Я поехала к себе: приготовлю хороший ужин, продемонстрирую Рикки свои покупки. Проведем уютный приятный вечер. Никаких проблем, вдвоем.
Я сидела у газовой плиты – за последние несколько часов погода стала заметно холоднее – и смотрела новости по нашему маленькому телевизору. В кухне Рикки готовил кофе. Я была спокойна и счастлива.
«Ожидается прекращение теплой погоды. Идет более холодная волна». Я услышала эту новость без особого страха. Ведь уже декабрь, и квартира теплая. Завтра куплю теплый пуловер для Рикки, проверю запас детской одежды, той, что купила сама, и той, что подарили. Малышке придется быть один-два месяца с нами в одной комнате. Потом мы сможем переехать в дом, а там обязательно будет детская с розовыми стенами и красивыми занавесками.
Резко зазвенел телефон, разбивая мои мечты.
Не Марион же так скоро. Нахмурившись, я встала. Но Рикки опередил меня. Я услышала, как он пересек гостиную: «Я отвечу!»
Возможно, это отец или Мхэр, или даже Шейла. Я подождала, пытаясь догадаться по тону Рикки: терпеливо-сдержанный, если Марион; послушно-обаятельный – и он мог быть обаятельным, – если это Шейла; по-настоящему теплый, если это отец или Мхэр.
Какое-то время он не говорил, слушал. Может, кто-то из колледжа, я снова вернулась на место. Затем я услышала его мягкое, быстрое:
– Oh mais non! Et quand? Tu as le mйdecin?[13]13
О нет! И когда? У тебя есть врач? (фр.).
[Закрыть]
Medicin! Врач! Кто? Рикки перешел на быстрый, легкий, летящий разговорный французский, который мне был непонятен. Что-то с бабушкой или дедушкой. Я подошла и встала с ним рядом. В памяти возникла живая картина пожилой пары: бабушка у плиты, дедушка в саду. Его рука ерошила волосы таким типичным для него жестом. Рикки взглянул на меня, и его рот принял изгиб успокаивающей полуулыбки, но в глазах ее не было.
Наконец, на словах: «Oui, je viens!»[14]14
Да, я приеду! (фр.).
[Закрыть] – он повесил трубку.
– Это бабушка, – сказал Рикки. – Ее увезли в больницу и не знают, насколько все плохо. Мне придется ехать.
– Конечно, – кивнула я, подавляя небольшое, эгоистичное беспокойство: через несколько недель мне рожать. – Я помогу тебе собраться.
Я оставила Рикки звонить в аэропорт. Бедная бабушка, мне так хотелось показать ей малыша. Ради бога, ругала я себя, она – крепкая старушка, рано списывать ее со счетов! Открыв ящик, я начала вынимать оттуда носки.
Рикки уезжал на следующее утро в семь часов, чтобы поймать первый возможный рейс. Осталось последнее взволнованное:
– С тобой будет все в порядке? Вернусь, как можно скорее. Буду звонить, – он нежно обхватил гибкими ладонями мое лицо.
– Конечно, со мной будет все хорошо, – успокоила его я. – У меня куча дел.
Пока я говорила, в голове зрел план, думаю, рожденный из-за эгоистичного страха ожидания в одиночестве, когда остается слишком много времени для беспокойства. Было яркое, красивое утро, хотя стало намного холоднее. Закажу такси, поеду в коттедж, разберу вещи в сундуке и туалетном столике, чтобы все уже было готово к приезду Рикки. Потом позвоню Марион и попрошу ее встретить меня и привезти домой. Рикки поедет в аэропорт на машине. Все равно мне уже трудно было управлять ею.
– Позвони Марион, скажи ей, что ты одна.
– Хорошо, – пообещала я. Потом он уехал, звук мотора все удалялся и, наконец, замер.
Я вернулась в квартиру. Движение, активная деятельность – вот что необходимо! На целый день, затем я вернусь вечером и займусь приготовлением и оформлением подарков в ожидании звонка мужа.
Я позвонила Марион. Она мне посочувствовала и обещала скоро приехать.
– Нет, не надо, – я рассказала ей о своих планах. Во сколько я там буду? – Где-то около двух. – В действительности мне хотелось быть там намного раньше, съесть бутерброд и выпить кофе. Мне очень нравилась Марион, но для меня было бы лучше поработать спокойно час-два, без суеты.
Положив телефонную трубку, я начала собираться. Теплую-теплую одежду. Я выглянула в окно. Утром у меня не было времени послушать прогноз погоды, но ветви высоких деревьев напротив окон гнулись от ветра, и нос флюгера на доме через дорогу стабильно указывал на север. Взглянув на небо, я увидела, что утреннее яркое солнце спряталось за тучей.
Глава 12
Такси заедет через полчаса. Уже приготовлен пакет бутербродов с сыром и термос кофе. Появилось небольшое чувство вины за то, что я, вместо того, чтобы волноваться о болезни бабушки, нетерпеливо ожидала – с примитивным, скорее инстинктивным желанием устроить дом – возможность начать разгребать вещи в том сундуке, полном белья. Самочувствие было прекрасное, все прошлые недомогания исчезли. Полагаю, я подчинилась предродовому инстинкту, подобно мыши, рвущей бумагу для постройки гнезда.
Я улыбнулась: все же смешно находиться во власти таких примитивных инстинктов, несмотря на современную цивилизацию. С благоговейным трепетом вспоминаю странное и радостное чувство при виде очертаний моего ребенка на экране монитора в больнице. Внезапно и очень сильно пнул в животе.
«Ну-ну, я знаю, что ты здесь. Тебе придется еще немного посидеть на своем месте». Я намотала провод на электрическую плитку и положила ее возле корзинки с едой. Мы оба должны быть сыты и в тепле; проверила, есть ли в сумочке номер скорой – на всякий случай. Не думаю, что у Марион есть этот номер телефона; странно, но она никогда меня об этом не спрашивала. Конечно, в коттедже нет телефона, но я же не останусь одна надолго.
Я натягивала на себя теплую одежду до тех пор, пока не стала выглядеть, как круглый меховой шар. Затем в дверь позвонил таксист в темно-синем теплом пальто и шарфе.
– Морское шоссе! – удивился он. – Там, где летние лачуги? Вот не думал, что кто-то еще живет там сейчас.
– Там, в конце, есть один каменный дом, – сказала я.
Шофер помог мне с сумками и быстро поехал по полупустым улицам. Дороги блестели, как начищенные. Надеюсь, первый снег не выпадет до дня рождения Рикки, до Рождества, до появления на свет ребенка в январе – нет, пожалуй, насчет последнего, я хочу слишком много.
– Достаточно холодно, чтобы выпал снег, – сказала я, следуя за своими мыслями.
– Пожалуй, – весело согласился таксист, наклоняясь назад, чтобы открыть мне дверцу. – Надеюсь, нет. У меня сегодня перегружен график, но к вечеру обещали.
К вечеру! Я не слышала сводку погоды, пока провожала Рикки. Так быстро! Не может быть, ведь всего несколько дней назад было так тепло.
То, как неуклюже я выбиралась из машины, привлекло внимание таксиста, и он догадался о моем положении, несмотря на ворох одежды,
– Подожди, дорогуша, – сказал он, выходя из машины. – Я возьму твои вещи.
Я расплатилась с ним у входной двери. Он колебался, оглядывая меня.
– Уж не собираешься ли быть здесь одна? Сейчас здесь, как у черта на куличках. Позвони нам, если захочешь выехать отсюда, но поторопись, слышишь!
– Нет, подруга заедет. Все будет в порядке. – Его забота была приятна; было ни к чему говорить, что здесь нет телефона.
Я наблюдала, как такси выезжало на тихое, пустое шоссе, и взглянула на серое небо сквозь голые ветви дерева у крыльца. Потом вошла внутрь.
Должно быть, я – глупая. Предположим, что снег действительно пойдет так скоро, и Марион придется совершить такую отвратительную поездку из-за меня? Да, но теперь уже поздно, ничего не поделаешь, надо заняться делами и быть готовой, как только она приедет. По тому, как выглядит небо, не трудно догадаться, что вскоре после трех станет темно.
Дом принял меня, смыкаясь вокруг, атмосфера прохладная – но совсем не враждебная. Я зажгла свет и включила электроплитку. Металлическая полоска нехотя разогревалась. Напряжение было слабым.
Импульсивно я подкрутила и завела старые часы. Их тиканье было дружеским. Появилось чувство непринужденности. Может, наконец, тетя Эмма успокоилась в своей могиле. Жаль, что я думала о том, что…
Я ведь сказала, что никогда не вернусь сюда; эта мысль пришла мне в голову, когда на минуту я остановилась у часов. Но мне сейчас было так хорошо, я была так счастлива и довольна, что казалось, будто могу бороться с необоснованными страхами.
Для начала я взялась за кухонный шкаф: заворачивала в бумагу и складывала в стопку тарелки, вычищала ящики, совершенно отказываясь отвлекаться на интересные безделушки, наваленные, как окаменевшие останки.
А теперь за сундук. Сначала не поддавался замок. Сундук не был заперт на ключ, я уже открывала его раньше, но кувыркание по лестнице не прошло даром – вывело защелку из строя.
Вознаградив себя за конечный успех чашечкой кофе и бутербродом, я вновь погрузилась в работу. Уже долгие годы никто не дотрагивался до содержимого, даже, наверное, сама тетя Эмма. О том, что я увидела, можно было догадываться и раньше: в нос мне ударил затхлый влажный запах старого белья – почти непользованного. Тяжелые льняные скатерти и салфетки, три теплые ночные рубашки из английской фланели; возможно, к концу жизни бедная старушка с помутившимся рассудком даже не раздевалась. Я заторопилась – скоро здесь будет Марион. Совершенно необъяснимо моим мозгом овладела немного устрашающая мысль. Может, из-за того, что я вторглась в личную жизнь тети Эммы? Все старые тревоги вновь вернулись ко мне. Я позволила внушить себе чувство ложной безопасности, а дух, этот злой дух, наполнил собой все и завладел пространством.
Очень быстро я вытащила остатки содержимого. Нужно покончить со всем этим. Но что это? Я держала в руках довольно необычное одеяние. Да, это мужская ночная рубашка. Я уже подбиралась к другому поколению. Папа!
Матерчатый сверток выпал и ударился об пол со звуком слишком глухим и тяжелым для обычной материи. Я подобрала его и развернула. Стопка писем, перевязанных голубой лентой! Мои мысли вновь перелетели на другое – надо сказать об этом Марион, когда она приедет, вот уже сейчас она должна выехать из дома. Панический страх рос внутри, а в воздухе вновь запахло опасностью.
Неужели она искушает меня, хочет, чтобы я прочла их? Я бросила связку писем.
– Не беспокойся, не буду, – прошептала я. Но на полу оказалось еще что-то, похожее на брошь. Это и в самом деле была брошь, искусно сделанная миниатюра, портрет улыбающейся молодой женщины. Светлые волосы завиты и уложены в стиле двадцатых годов, обрамляя мягкий овал лица. Тетя Эмма? Я вглядывалась в яркие, полные страсти и ума глаза; губы приоткрыты в едва заметной улыбке, которая, казалось, предназначалась художнику.
Я, не отрываясь, смотрела в красивые голубые глаза, горевшие любовью и счастьем. Красивая девушка превратилась в странную, похожую на ведьму старуху. Как? Я должна показать это Рикки. Сказать ему – хотя, что сказать ему? Кто нарисовал этот портрет? Кто писал эти письма?
«Простите, но мне необходимо знать», – обратилась я к портрету. Я осторожно сняла голубую ленту и развернула одно письмо. Мои пальцы едва двигались от холода и волнения.
Чернила поблекли, но чувствовалась уверенная рука художника. Свет в гостиной был тусклый. В возбуждении я схватила письма, кофе и электроплитку и поднялась наверх, в маленькую спальню, где примостилась у окна, выходящего в сад.
«Моя дражайшая Эмми!
Я получил твое письмо обычным путем и прочитал его в мастерской, выкроив несколько минут от работы, чтобы мысленно побыть с тобой. Я почти готов к выставке. Это будет грандиозное событие, и я возлагаю на нее большие надежды».
Миниатюра! Я вновь взглянула на нее. Это он нарисовал ее! Любовником тети Эммы был художник. Как романтично. Я перевернула письмо, но подпись была такова: «Тебе – вся моя любовь. Только твой Б.»
Я вновь перевернула страницу. Мой мозг хватался за любой намек, любую возможность. «Я получил твое письмо обычным путем». Они должны были скрывать свою любовь. Его карьера была важна. Что же было не так с тетей Эммой? Читаю дальше!
«Спасибо за сообщение, что Фиона будет в городе, я найду ее, если смогу, и дам ей денег. Она, как и ее мать, расточительная маленькая кокетка. Если бы ко мне пришла удача, вы обе зажили бы, как герцогини».
Фиона! Племянница, девушка, которая посещала тетю Эмму! Она вовсе не племянница, а ее дочь от этого художника. Что же потом с ней произошло? Как случилось, что Марион не знала об этом? О, мне так много надо рассказать Марион, спросить ее, когда она приедет.
«Элис планирует навестить своего брата в Перте. Надеюсь, я смогу сбежать в мой «Райский уголок» и к тебе на день или два. Ты должна взять выходной. Нам стоит быть осмотрительнее. Мне необходимо покровительство лорда Р.»
А затем: «Шлю мою любовь. Б.»
Я вновь внимательно перечитала письмо, и романтический образ страдающего от безнадежной любви художника немного поблек. Может, он и страдал от несчастной любви, но и не хотел упустить главный шанс; маска респектабельности и все, что с этим связано, было для него важнее, чем его подружка, запрятанная где-то на юго-западе страны.
«Ты должна взять выходной». Итак, бедная тетя Эмма трудилась в поте лица здесь, в унылом старом магазинчике, и держала чистой двуспальную кровать в Шангри-Ла, поджидая Его милость, пока он порхал, претендуя на высокое искусство, в Лондоне. Мужчины! Что она нашла в нем? Конечно, все было очень давно, я осознавала это, и он, видимо, делал попытки поддерживать свою любовницу и ее дочь. Вероятно, ему пришла в голову идея названия «Шангри-Ла» – «Райский уголок». Элис, по всему видно, его жена. Была ли она сущим чудовищем, или же ее обманывали, как тетю Эмму?
Я взяла еще одно письмо, датированное, как и предыдущее, только «понедельник» или «четверг», а в конце только буква «Б.» Он был довольно осторожным человеком. Все письма шли по порядку, потому что вот в этом говорится о выставке и о восхищении лорда Р. «моей работой».
В этом письме два довольно зловещих упоминания: «Да, я был у врача, и он посоветовал, как все они, больше отдыхать. Но сегодня вечером еще один прием, и мы приглашены на уик-энд в загородный дом. Элис уже инспектирует свой гардероб, ей очень хочется поехать. Мне, конечно, придется ехать и быть любезным с нужными людьми, но я все время буду думать о тебе и завидовать твоему покою в Шангри-Ла».
Двуличный старый дьявол! Жалость к бедной тете Эмме, перевязывающей его письма голубой лентой и полной ожидания, когда он спустится с небес, как бог, ненависть к этому человеку. Упоминание о проблеме со здоровьем натолкнуло меня на мысль о его возрасте. Естественно, и он, и тетя Эмма в то время уже были далеко не дети.
В письме было еще одно интригующее предложение: «Уверена ли Фиона в том, что говорит тебе? Если это правда, мы должны подумать, что бы можно было сделать. Мне совсем не хочется становиться дедушкой.
Да, надеюсь, ты не забыла положить ключ от депозитного сейфа в банк? Ведь ты так ветрена! Я знаю, тебе не нравится слышать от меня такие вопросы, но в случае посмертного признания моих работ, они будут иметь определенную ценность. Дай мне знать, как дела у Фионы – но не через твоего родственника и его жену, я им не доверяю».
О, бог мой! Ведь это же о Стивене и Марион! Мне нужно быть чуть внимательнее. И еще одна мысль ударила меня: Марион и Стивен принимали больше участия в жизни тети Эммы, чем я думала. А Марион ни разу даже не намекнула мне на эту историю любви. Неужели они оберегали память о ней, верность семейной тайне – даже от меня? Такая мысль больно уколола меня.
Жаль, что письма не были датированы. Казалось, между ними проходило много времени. Так и было, так как их дочь была достаточно взрослой, чтобы «попасть в беду». Стало заметно, как изменился тон писем: менее страстный, более практичный, даже иногда раздражительный. Старающийся изо всех сил молодой художник стал теперь зрелым мужчиной с надеждой на известность – а тетя Эмма все ждала, любила и беспокоилась за Фиону.
Мои бутерброды и кофе остались нетронутыми, а я взяла следующее письмо. Первая же фраза приковала мое внимание.
«Этот мальчик», – начиналось оно тоном, не терпящим возражений. «Сейчас ты могла бы сделать это без проблем. Его следует отослать к родственникам во Францию».
Рикки! Речь шла о Рикки! Если бы Рикки был здесь. Нет, наверное, лучше, что его нет. Я все выясню, а потом ему все расскажу. Просто чудо, что я решила приехать пораньше. Ведь второпях мы могли бы просто сжечь содержимое сундука!
От стука в дверь мои мысли улетучились. Марион! Я вскочила в порыве возбуждения, мой мозг был полон открытий. Побежав вниз по ступенькам, запнувшись на последней, я подвернула лодыжку и упала, чувствуя острую боль под сердцем. О, нет! Зачем я это сделала?
Я подползла к двери и дотянулась до ручки. Марион смотрела на меня, рот в ужасе приоткрылся, а за ее спиной я увидела, как снеговая пороша уже покрывала деревья и налипала на мех ее накидки и на темные волосы под зеленым капюшоном.
