Невероятные приключения Марека Пегуса

Текст добавлен: 12 октября 2016, 04:08

Текст книги "Невероятные приключения Марека Пегуса"

Автор книги: Эдмунд Низюрский

Жанр:

Детские приключения

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Не дергайся, уже поздно… считай, Теось, – буркнул Горбач, – при счете «семь» дадим ходу. При счете «десять» взорвется.

– Сумасшедшие… в постели… человек… – мычал я, но из-за кляпа ничего нельзя было разобрать.

три…

четыре…

ПЯТЬ…

ШЕСТЬ…

При счете «семь» они толкнули меня к двери, но так неудачно, что я споткнулся о половик и растянулся во весь рост. Теось и Горбач свалились на меня.

– Девять… десять… Мы погибли, не успеем! – взвыл Теось.

Уставившись на фитиль, я замер.

Фитиль догорел до конца, и вдруг… из бомбы потекла какая-то белая жидкость.

Теось и Горбач, онемев, смотрели друг на друга.

– Что это… не взорвалось, – побелевшими губами прошептал Теось.

– Что это там течет? – удивился Горбач. Они осторожно приблизились к бомбе.

– Что-то белое. – Горбач окунул палец в лужицу, понюхал и облизал. – Попробуй! – подставил он палец Теосю.

– Похоже на молоко, – сказал Теось. Горбач, вытаращив глаза, оторопело потирал лоб.

– Что теперь будет… – простонал он.

– Что с тобой? – забеспокоился Теось.

Горбач вскочил как ужаленный.

– Что будет… Я перепутал фляжки! Это отцовская фляжка с молоком…

– А отец, наверное, пошел с нашей бомбой на завод… – прошептал Теось.

– Бежим скорее! – крикнул Горбач и бросился к двери.

– Куда ты?

– На завод! Отец обычно греет молоко в печи. А вдруг взорвется?

Они умчались как сумасшедшие.

Я сидел за столом, подперев голову руками, и тяжело дышал. Не знаю, сколько времени я так просидел, как снова раздался стук в дверь. Но я не двинулся с места. Постучали еще раз, потом дверь тихонько приотворилась и появилось длинное бамбуковое удилище, а вслед за ним – толстячок в резиновых сапогах. В руках он держал ведерко.

– Можно? – вежливо спросил он.

– Нет… нет! – заорал я, вскакивая со стула. Вежливый толстячок, видно, не совсем меня понял.

Деликатно прикрывая за собой дверь, он нежно проворковал:

– Уроки готовишь… Только не отвлекайся, мой мальчик.

И в ту же секунду, не замечая этого, заехал мне в лицо удилищем. Я отшатнулся и схватился за лицо.

– Папа дом? – ласково спросил он. – Мы с ним должны условиться насчет рыбалки. В воскресенье…

Стиснув зубы, я замотал головой.

– А… он еще не вернулся, – просопел толстячок. – Ну ничего, я подожду. Ты только не отвлекайся, мой мальчик.

Я сел за книжки. Рыболов, видно, решил устроиться поудобнее. Он потянулся за стулом и, нечаянно зацепив длинным концом удилища занавеску, разодрал ее надвое.

Огорченный, он принялся поправлять занавеску и тут же другим концом удилища задел саксофон, который с грохотом покатился по полу. Я вскочил, чтобы поднять его, но добряк ласково удержал меня.

– Не отвлекайся, не отвлекайся, мой мальчик. Поднимая саксофон, он умудрился смахнуть удочкой с буфета хрусталь и несколько тарелок. Я пришел в ужас:

– Может быть, вам лучше поставить эту удочку куда-нибудь в угол?

– Ты совершенно прав, мой мальчик, – ласково согласился добряк, – я ее прислоню к стене.

Он бодрым шагом двинулся к стене, но по дороге зацепил люстру и разбил лампочку.

– Что вы наделали?!

– Не отвлекайся, мой мальчик, – просопел он, – сейчас я сменю лампочку.

Вывернув лампочку из ночника у постели пана Фанфары, он пододвинул к себе стул.

– Не надо! – крикнул я, предчувствуя недоброе. – Я сам вверну.

– Не отвлекайся, мальчик, – улыбнулся добряк.

С обезьяньей ловкостью он взобрался на стул, продавил сиденье, провалился и тут же вскочил. На плечах у него был обруч от стула. Я хотел ему помочь, но он запротестовал:

– У тебя уроки, не отвлекайся.

Громко сопя, толстяк выбрался из обломков и подставил себе второй стул, влез на него, стал на цыпочки. И не успел я опомниться, как он уже схватился за люстру.

Люстра угрожающе закачалась и рухнула. Раздался страшный грохот и треск. В воздухе мелькнули ноги толстячка, и воцарилась мертвая тишина.

Я бросился к нему на помощь, но при этом перевернул стол и залил чернилами книги и тетради.

Толстячок неподвижно лежал под обломками тяжелой люстры. Я подбежал и в отчаянии дернул его за руку. Он открыл глаза и пробормотал:

– Не отвлекайся, мой мальчик.

Я не знал, что делать. К счастью, раздался звонок. В комнату вошли два санитара с носилками.

– Где больной? От вас звонили в «скорую помощь»? – спросил первый санитар.

– Да. Этого пана придавило люстрой.

– А нам сообщили, что у вас кто-то болен тифом, – заметил второй.

– Нет, тут только этот больной, – сказал я, – пожалуйста, заберите его.

– Нет, тут должен быть кто-то с тифом, – уперся второй санитар.

Но первый только рукой махнул.

Они унесли рыболова.

Я сел на люстру и вытер лицо. Мне уже ничего не хотелось. Вдруг начали бить часы. Они пробили восемь раз, Я испугался, вскочил и выпрыгнул в окно. Теперь вы знаете все.

* * *

– Ты, наверное, шутишь, Марек, – сказал я. – Неужели это все так и было?

– Вот вы и удивляетесь. А сами обещали, что не будете удивляться.

– Что правда, то правда! – тяжело вздохнул я.

Приключение второе,
или Ужасные и невероятные злоключения Марека Пегуса в школе

В тот день я встретил Марека Пегуса у самой школы. Он стоял у ограды с карманным зеркальцем в руках и внимательно себя разглядывал.

– Ты что, любуешься собственным отражением? – спросил я.

– Ничем я не любуюсь, просто смотрю, не появились ли у меня седые волосы, – ответил он, не прерывая своего занятия.

– Не болтай глупости, – рассмеялся я. – Разве в твоем возрасте бывают седые волосы!

– Папа говорит, что от огорчений можно поседеть. Вот я и смотрю, нет ли у меня седых волос. Вы же знаете, как мне не везет. А сегодняшний день, пожалуй, был самым тяжелым днем в моей жизни. С утра – одни неприятности: дежурство, именины нашей руководительницы, переростки. А тут еще мое проклятое невезение…

– А что это за переростки?

– Да это наши второгодники, им бы надо быть в девятом, а может, даже в десятом классе, а они учатся вместе с нами в шестом. Они страшно сильные, глупые и злые. Теперь ясно?

– Ясно. Но ты все-таки расскажи все по порядку.

* * *

С утра я был очень веселый. Я всегда по утрам веселый, то есть, как говорит пан Фанфара, оптимистически настроенный. Размахивая мешком для ботинок, я влетел в класс и сразу же заметил, что Зюзя, Люля и Гжесек о чем-то шепчутся. Я подошел к ним:

– Что за секреты?

– У нас, Марек, большая неприятность, – сказала Зюзя.

– В чем дело? – бодро спросил я.

– Мы совсем забыли, что сегодня именины пани Окулусовой.

– И у нас нет ни подарка, ни цветов, нет даже цветной бумаги, чтобы украсить класс, – прибавил Гжесек.

– Забыли. Все забыли, – простонала Зюзя.

– А вот и не все, – я не забыл!

– Правда? – воскликнула Зюзя.

– У меня даже есть подарок!

– Врешь!

– Покажи!

– Где?

Они окружили меня со всех сторон.

– Здесь, – указал я на мешок.

– В мешке?

– Да, в мешке. Смотрите. – Я развязал мешок и вытащил щенка.

Весь класс пришел в восторг.

– Ох, какой смешной!

– Просто чудо!

– Покажи!

– Как его зовут?

– Тяпусь, – с гордостью ответил я.

– Тяпусь, Тяпусь!

– Мировой пес!

– Какой породы?

– Это бульдог, – сказал я, – ему только две не дели, и его нужно кормить из бутылки.

– Дай подержать.

– И мне!

Ребята вырывали щенка друг у друга из рук. Воспользовавшись этим, Тяпусь удрал и принялся бегать по классу. Ребята за ним. Наконец его настиг Гжесек.

– Давай сюда, – сказал и. – Надо его спрятать, а то еще удерет или нашкодит. Он ужасный проказник.

Я сунул щенка в мешок.

– Задохнется, – беспокоилась Люля. – Не волнуйся: мешок дырявый.

Я пошел на свое место и сунул мешок в парту.

В класс вбежал Чесек с красной повязкой дежурного на рукаве. Он нес два больших рулона цветной бумаги.

– Бумага! Бумага! – радостно закричали ребята. Казалось, все шло на лад. Подарок достали, бумагу, чтобы украсить класс, тоже, но злой рок, преследующий меня всюду, был уже начеку.

– Где Марек? – спросил Чесек. Я подошел.

– Марек, сегодня начинается твое дежурство, – сказал он. – Я и так лишний день отдежурил. Держи повязку.

Предчувствуя недоброе, я уныло нацепил повязку. Злой рок гнался за мной по пятам. Чем же иначе объяснить, что мое дежурство началось именно в день именин классной руководительницы? Физиономия моя вытянулась. Заметив это, Чесек похлопал меня по плечу:

– Брось расстраиваться. Всего какую-нибудь неделю! Как-нибудь отдежуришь.

– Да, но именины…

– Ерунда, – махнул рукой Чесек. – Щенка принес?

– ПРИНЕС.

– Где он?

– Засунул в мешок и спрятал в парту.

– Порядок. Следи только, чтобы он не удрал. А то при твоем невезении все может случиться.

– Я послежу.

– Ну и не вешай нос! Подарок есть, украсим класс цветной бумагой, и все в порядке. И поменьше думай о своем невезении. Начнешь думать, и все пропало.

– Да, – вздохнул я, – но ты же знаешь, какой у нас класс. А я… На меня и так всегда все шишки валятся. Да еще эти переростки. Ты ведь знаешь, на что они способны.

– Не бойся, – утешил меня Чесек. – Пани Окулусову все любят. Даже переростки. Она у нас молодец, увидишь, никакой заварухи не будет. Главное, чтобы прошел гладко первый урок с Пифагором да еще с Колорадо. Только не связывайся с переростками! Вот, пожалуй, и все. Да, чуть не забыл, помни о Папкевиче: он ест мел. А сейчас гони всех из класса! Будем делать гирлянды. Вот клей и ножницы. – Он вынул их из портфеля. – Нужно нарезать бумагу полосками… В два пальца шириной, потом склеить и скрутить. Гирлянды будут, как на балу.

– А зачем нам эти… гир… гирлянды? – спросил я, шмыгая носом.

– Гирлянды нужны. В седьмом – всегда гирлянды. А чем мы хуже?

– Ну ладно, гирлянды так гирлянды, – сказал я, смирившись, и принялся выгонять всех из класса.

Чесек мне помог, и все сошло гладко.

– А теперь за работу, – сказал Чесек. – Я только сбегаю к сторожу за молотком и гвоздями. Зюзя и Люля нам помогут.

Он выбежал из класса, а я принялся нарезать бумагу.

Однако не успел и выкроить первую полоску, как в класс вошел переросток Здеб. Одну руку он держал в кармане, а другой – с загадочной улыбкой поглаживал подбородок.

– Ты зачем явился? – строго спросил я.

– Тебя, видно, давно не били, – ощетинился Здеб, – когда ко мне обращаешься, говори «коллега».

Я решил с ним не связываться.

– Простите, коллега, забыл. Коллега так редко стал приходить в класс.

– Тепло, – зевнул Здеб, – да и скучно мне с вами, сопляками. Мое место в десятом классе. Понятно?

– Понятно, – вежливо ответил я. – Как печально, коллега, что вам, несмотря на солидный возраст, приходится посещать наш класс.

– Это все из-за проделок Пифагора и дира, – так Здеб называл директора. – Они меня всегда нарочно спрашивают именно то, что я не выучил. Ну, хватит. Не имею привычки откровенничать с сопляками. Ты новый дежурный?

– Да, коллега.

– ПОБРИТЬ МОЖЕШЬ?

– Побрить? – Я вытаращил глаза.

– Ведь сегодня именины пани Окулусовей, должен же я быть выбритым?

– Значит, коллега хочет, чтобы я его побрил?

– Дежурные всегда меня бреют, – пожал плечами Здеб. – Это входит в их обязанности. Ты что, не знал?

– Нет! Чесек ничего мне не говорил. А он тоже брил коллегу?

– Конечно, брил! – прикрикнул Здеб. – И довольно неплохо. Ну, давай быстрей, времени мало.

Здеб удобно развалился на стуле за кафедрой и развернул журнал «Панорама».

– Ладно… – пробормотал я, – а чем я брить буду?

– Прибор в ящике кафедры. Воду можешь взять из графина, если она свежая. Ну, начинай. Времени в обрез.

Я вынул из ящика бритву, мыло, мисочку, полотенце и беспомощно замер перед Здебом.

– Ну, что ты стал? – подгонял меня Здеб. – Завяжи полотенце!

Я завязал.

– Не так туго! Задушишь! – завертелся Здеб. Я поправил полотенце.

– Воду!

Я палил из графина поды в мисочку.

– Мыло!

Я намылил.

– Бритву!

Я схватил бритву и принялся его скрести.

– Стой!

Я остановился.

– Что таращишься? – крикнул Здеб. – Не видишь, что она тупая? Наточи.

– Как наточить?

– На ремне! Есть же у тебя ремень на штанах?

Я снял ремень и тут же почувствовал, что у меня падают штаны. Я подтянул их, но они снова сползли. Тогда, отчаявшись, я снял брюки, привязал ремень к ручке двери, как это обычно делает отец, и принялся точить бритву.

Здеб нетерпеливо поглядывал на меня из-за «Панорамы».

– Хватит! Брей! – скомандовал он.

Я поспешно натянул штаны и начал скрести бритвой подбородок Здеба. Вдруг Здеб подскочил на стуле:

– С ума сошел!

– Что случилось?

– Ты меня порезал, сопляк! Опять по лицу пойдут прыщи! Боже мой… Сколько крови! Ну, чего ты стоишь? Скорее вату! Перевяжи! Ай… истекаю кровью! – застонал он.

Я подбежал к аптечке, достал бутылочку йода и вату.

– Сейчас я коллегу перевяжу, – пролепетал я.

– Прыщи будут, – рыдал Здеб.

Я намочил йодом клок ваты и прилепил его к подбородку клиента. Здеб взвизгнул и вскочил со стула:

– Ой, мой подбородок! Что ты наделал, хулиган?

– Сма… смазал йодом.

– Что? Иод… Ну, погоди, я с тобой рассчитаюсь… Ой, мой подбородок… мой подбородок.

С громким ревом он выскочил из класса.

Я вытер рукавом лоб и вздохнул с облегчением. Но передышка была недолгой. С шумом распахнулась дверь, и в класс вбежала Буба. Здоровенная, на голову выше меня дылда, воображающая себя кинозвездой. У меня душа ушла в пятки. Я с ужасом смотрел на Бубу, а она медленно подошла ко мне и с кинематографической улыбкой нежно взяла за подбородок.

Я покраснел, по не посмел двинуться с места.

– Ты сегодня дежурный, Марочек? – ласково спросила она.

Я в испуге отшатнулся.

– Да. А тебе что-нибудь нужно?

– Догадайся сам.

– Понятия не имею. – Я отступил еще на шаг. Переросток Буба, заломив руки, стала в позу умирающего лебедя.

– Маречек сделает Бубочке маникюрчик, – прощебетала она.

Я остолбенел:

– Я – маникюр? Ты что, с ума сошла?

– Маречек так невежлив с маленькой Бубочкой. А если малютка его хорошенько попросит?

– Не валяй дурака, – со злостью оттолкнул я ее. – Тоже придумала.

– Ты не очень-то задавайся, – Буба обиженно выпрямилась, – а то как тресну! Сегодня именины пани Окулусовой, и я должна иметь шикарный вид.

– Но ведь пани Окулусова не разрешает покрывать ногти лаком, – попробовал отбиться я.

– Красный лак – гадость, – пожала плечами Буба. – Это сейчас не модно. Я признаю только перламутровый. Он не сразу бросается в глаза… И вообще это тебя не касается. Садись и делай, что велят.

– А я не стану! – закричал я. – Убирайся к черту, нам надо класс украшать. Понятно?

– Что… – нахмурилась Буба. – Ах ты, сопляк! Буба решительно толкнула меня к скамье.

Я хотел было улизнуть, но тут тяжелой поступью вошел в класс Пумекс II в боксерских перчатках. Он взглянул на нас исподлобья и скомандовал:

– Буба, мотай отсюда!

Он говорил в нос, а если Пумекс начинает гнусавить, это плохой знак.

– Не видишь, я делаю маникюр, – неуверенно улыбнулась Буба.

– Мотай отсюда! – не глядя на Бубу, повторил Пумекс II совсем гнусаво, а это уже означало, что дело принимает скверный оборот.

Прикусив губу, Буба собрала свои маникюрные принадлежности и ленивой походкой направилась к выходу. В дверях она обернулась и показала Пумексу II язык. Однако на Пумекса II это не произвело никакого впечатления. Он встал и смерил меня презрительным взглядом.

– Новый дежурный?

– Да, коллега.

– Ты не кажешься мне слишком умным. Знаешь, кто я? – грозно спросил он.

– Ко… коллега – переросток Пумекс, рекордсмен, – ответил я, чувствуя, что у меня подкашиваются ноги.

– Неточно. Я – Пумекс Второй. – Он глянул на меня, как удав па кролика. – Пумекс Второй, чем и отличаюсь от моего брата Пумекса Первого из одиннадцатого, который мне в подметки не годится. Повтори!

– Коллега – Пумекс Второй, чем и отличается от своего брата Пумекса Первого из одиннадцатого, который коллеге даже в подметки не годится.

– Хорошо! Подсказывать умеешь?

– Да, но…

– Я спрашиваю, ты умеешь подсказывать физиологическим шифром?

– Логическим… понятия не имею.

– В таком случае… – Пумекс II снова уставился на меня, как удав на кролика, – тебе придется получиться. Дежурные всегда подсказывают мне специальным физиологическим шифром. Итак, запомни сигналы. Тронуть лоб – значит «один», тронуть нос – «два», тронуть подбородок – «три», тронуть ухо – «четыре», надуть щеки. – «пять», скорчить рожу – «шесть», оскалить зубы – «семь», высунуть язык – «восемь», кашлянуть – «девять», зевнуть – «ноль», почесаться одной рукой – «отнять», почесаться двумя руками – «сложить», показать кулак – «помножить», показать два кулака – «разделить»…

– Коллега шутит? Это все я должен делать?

– А кто? Дух святой? – насупился Пумекс II. – Давай, повторяй! Я сейчас проверю, все ли ты запомнил.

– Скорчить рожу – «шесть»… Скорчить рожу – «шесть»… – тупо повторял я.

– Только про рожу и запомнил, – разозлился Пумекс II. – Ну и олух! Внимание, подаю сигнал!

Он надул щеки, почесал обеими руками голову, потом оскалил зубы.

– Ну, что я изобразил?

– Обезьяну.

– Эх ты, идиот, это же арифметическое действие.

– Арифметическое действие, – поспешно повторил я.

Пумекс окинул меня грозным взглядом.

– Я сразу заметил, что у тебя слабый интеллект. Ну, ничего, – он достал из кармана листок бумаги, – вот список сигналов. Перепишешь и во время перемены вызубришь. Когда Пифагор меня вызовет, будешь сиг налить. Но помни, если ошибешься, от тебя останется мокрое место, понятно?

– По… понятно!

– Ну так помни!

Пумекс II еще раз окинул меня грозным взглядом и для вразумления слегка двинул локтем под ребра. Я отлетел к стене.

Когда я поднялся, Пумекса уже не было, в класс вбежали Зюзя и Люля.

– Ну, Марек, как у тебя дела, а то сейчас звонок. Ой, ты еще ничего не сделал?

– Это все из-за переростков… – Я с отчаянием глядел на нетронутую бумагу.

К счастью, в эту минуту в класс ворвались Чесек и Гжесек. В руках они держали свитки бумажных лент, накрученных на палки.

Посмотри, что у нас! – закричал Чесек. – Готовые гирлянды.

– Где вы их раздобыли?

– Одолжили у семиклассников. У них тоже позавчера были именины. Я же говорил тебе… Сейчас займемся. За работу, за работу, а то уже скоро звонок. Идите сюда, я объясню, что делать. – Чесек потащил нас к окну, где стояли горшки с пеларгониями. – Обернем горшки цветной бумагой и от каждого горшка протянем ленты высоко к двери. Такой балдахин получится – что надо. Правда, хорошо? Давайте действуйте, обертывайте горшки.

Все дружно взялись за дело, одного меня одолевали сомнения.

– Ты думаешь, пани Окулусовой это понравится? – спросил я Чесека.

– Еще бы! Таких гирлянд ни в одном классе еще не было. Чистая поэзия. Окулусова остолбенеет от восторга.

– А по-моему, это будет выглядеть довольно дико, – сказал я, – дико и чудно. Почему ленты должны тянуться от двери к пеларгониям?

– Дурень ты, дурень, – снисходительно улыбнулся Чесек. – Тут заложен глубокий смысл. Это значит, что, когда пани Окулусова заходит в класс, от ее сердца, как от солнца, расходятся лучи, а мы, как эти пеларгонии, расцветаем в ее лучах. Тут, брат, глубина и поэзия.

– Ты просто гений. – Зюзя с изумлением смотрела на Чесека.

– Замечательная мысль!

– Тоже скажете, – польщенно засмеялся Чесек и поставил последний горшок на подоконник. – Готово. А теперь протянем все ленты через класс и прикрепим их над дверью.

Чесек вручил мне палки с накрученными на них лентами.

– Ну, чего ты ждешь? Тащи их скорее! – крикнул он.

Растерявшись, я бегом бросился к двери. Ленты натянулись, раздался глухой стук, девочки громко взвизгнули. Я оглянулся. На полу лежали разбитые горшки.

– Что ты наделал! – крикнул в отчаянии Чесек.

– Так ты же сказал – гащи скорее!

– Надо было ленты по дороге развертывать! Ведь ленты привязаны к горшкам. Пропали пеларгонии. Осел ты, осел. Такую идею загубил!

– Что же теперь будет? – спросил я со страхом.

– Собери как-нибудь землю и черепки. Прикроем их газетой.

Сопя, я сгреб в кучу печальные останки пеларгоний и вытер лоб.

– А что с лентами делать?

– Прицепим их над дверями и протянем к окнам, – не задумываясь, ответил Чесек.

– Зачем?

– Глупый, это будет означать, что сердце пани Окулусовой озаряет своими лучами весь мир.

– Ну и ну! – удивился я. – Я бы за всю жизнь ничего подобного не придумал.

Схватив ленты, мы подбежали к двери.

– Подожди, мы тебя подсадим, – сказал Чесек. – Давайте молоток и гвозди. Только скорее, сейчас звонок.

Ребята подсадили меня, и я взялся за дело. Я так нервничал, что несколько раз стукнул себя молотком по пальцам, по это все пустяки но сравнению с тем, что произошло потом. Зазвенел звонок, и тут сразу – ну скажите, разве это не злой рок, – сразу же распахнулась дверь… Все, конечно, дали ходу. Ну, а я… можете себе представить, что было со мной. Я ссыпался сверху и так запутался в лентах, что никак не мог из них выпутаться.

В класс вошел Пифагор. Вошел и замер от удивления. Потом надел очки, наклонился ко мне и спросил:

– ЧТО ЭТО ТАКОЕ? ТЫ КТО?

– Я… я дежурный, – пробормотал я, срывая с себя ленты.

– Разве так должен выглядеть дежурный? – Пифагор вынул зеркальце и поднес к моему лицу.

Я был весь в земле, в волосах торчали обрывки цветной бумаги.

– И вообще, – оглянулся вокруг Пифагор, – что это за маскарад?

– Это… не маскарад, а именины пани Окулусовой, – стал объяснять я. – Мы хотели… потому что сердце пани Окулусовой испускает лучи, и мы… мы расцветаем в этих лучах, как гирлянды.

– Что за вздор ты несешь? – поднял брови Пифагор. – Марш на место!

Я бросился на свое место, а Пифагор, сделав перекличку, вызвал к доске Гжесека.

– Пиши, голубчик, – сказал он. – «В цистерну налили тысячу восемьдесят литров нефти»…

Гжесек начал искать мел, но мела не было.

– Почему ты не пишешь, голубчик? – насупился Пифагор.

– Потому что нет мела.

– Ну и порядки! – воскликнул Пифагор. – Дежурный, ко мне!

Я подбежал. Пифагор, надев очки, окинул меня строгим взглядом.

– Ну да… При таком дежурном этого следовало ожидать… Где мел, мальчик?

– Не знаю, – испуганно ответил я, – перед уроком был. Наверное… наверное, опять Папкевич съел.

– Что ты выдумываешь, голубчик! Разве люди едят мел?

– Папкевич ест.

– Папкевич, ко мне! – прогремел Пифагор. – Это правда, что ты съел мел?

– Съел, – сокрушенно признался Папкевич. Пифагор ошеломленно смотрел на него:

– Какой ужас! Зачем ты это сделал?

– Дежурный Пегус дал мне мел и сказал, чтобы я съел. Его очень забавляет, когда я ем мел.

– Это неправда, он врет… я…

– Объяснения будут потом, голубчик, – раздраженно прервал меня Пифагор и повернулся к Папкевичу. – Итак, ты утверждаешь, что Пегус дал тебе мел, а ты послушно съел?

– Не мог удержаться, пан профессор.[8]8
Принятое в польской школе обращение к учителю

[Закрыть] Когда мне дают мел, я всегда его ем. Не могу удержаться.

– Но это же вредно! – испугался Пифагор. – Папкевич, ступай к врачу.

– Хорошо.

Папкевич поклонился и вышел.

– Дежурный Пегус! – загремел Пифагор. – Где запасной мел?

– У меня в кармане.

Я начал судорожно выворачивать карманы. Из них выпала бритва Здеба и кисточка для бритья. Пифагор с любопытством вытянул шею.

– Что это у тебя там, голубчик?

Я протянул ему кисточку и бритву. Пифагор оглядел их со всех сторон.

– Что это, мальчик?

– Это… это кисточка и бритва, – пролепетал я. Пифагор нахмурился:

– Стало быть, ты бреешься?

– Я нет… я только…

– Откуда же у тебя эти инструменты, голубчик?

Я хотел сказать правду, но, перехватив грозный взгляд Здеба, опустил голову:

– Я… я учусь на парикмахера.

– Ах так, – ехидно улыбнулся Пифагор, – и, наверное, упражняешься на товарищах. Не можешь ли мне сказать, голубчик, кого ты сегодня брил?

Я горестно оглянулся:

– Я брил… брил коллегу Здеба.

– Здеб, ко мне! – загремел Пифагор.

С унылой перевязанной физиономией к кафедре подошел Здеб.

– Дежурный Пегус брил тебя сегодня? – спросил Пифагор.

– Брил, пан профессор.

– Как он мог брить? Ведь у тебя все лицо перевязано?

– Это как раз от бритья, пан профессор.

– Он покалечил тебя бритвой?

– Да, пан профессор.

– Это черт знает что такое. Так вы еще зарежете друг друга. Бритва в руках безумцев! – разбушевался Пифагор. – Неслыханно. Ну, это вам даром не пройдет. Все эти инструменты я передам вашей классной руководительнице… А сейчас марш по местам! К доске пойдет Пумекс.

С парты поднялся Пумекс II. Проходя мимо, он больно стиснул мне плечо.

– Решишь задачу номер девять, – сказал Пифагор и вручил Пумексу учебник.

Прочитав задачу, Пумекс беспомощно потоптался на месте и принялся яростно подмигивать. Я притворился, что ничего не замечаю, но Чесек подтолкнул меня локтем. Пришлось приступить к подсказке. Я тронул лоб, нос, подбородок, высунул язык, показал кулак, скорчил рожу и оскалил зубы.

Пифагор с изумлением уставился на меня, потом, как бы не веря глазам своим, надел очки и выбежал из-за кафедры.

– Дежурный Пегус! Что с тобой? Я стремительно вскочил.

– ДАВАЙ ДНЕВНИК.

Я молча полез в парту. Мешок с Тяпусем упал на пол, и я с ужасом смотрел, как Тяпусь вылезает из мешка.

– Мальчик, что все это значит? Что с тобой?

Я хотел все рассказать и объяснить, но тут вдруг почувствовал, что кто-то щекочет мне ноги. В испуге я завертелся па месте, но все равно не смог удержаться и громко рассмеялся.

– Боже мой, успокойся!.. Что с тобой? – повторял не на шутку испуганный Пифагор.

Но я не мог удержаться и хохотал все громче и отчаяннее: Тяпа под скамьей лизал мои голые икры, а я страшно боюсь щекотки. Напрасно я пинал его ногой. Проклятый пес и не думал оставлять меня в покое.

– Пегус, успокойся! Собирай книжки и ступай к врачу, – крикнул Пифагор.

Продолжая хохотать, я наклонился за книжками, но Тяпа опередил меня. Он схватил зубами свисающий ремень и стащил ранен па пол. Я полез под парту и на четвереньках пополз вдогонку за Тяпусем.

– Что случилось? Пегус, где ты? Куда ты исчез? – услышал я голос Пифагора.

– Здесь, пан профессор! – крикнул я, вынырнув из-под парты в другом конце класса.

Тем временем Тяпусь подбежал к кафедре. Пифагор сделал большие глаза.

– Что все это значит? Откуда здесь это четвероногое? Ловите его! – крикнул он и ринулся к кафедре. Все повскакали с мест и бросились ловить щенка.

– Это недопустимо, это неслыханно! – бушевал Пифагор. – Дневник, я все запишу тебе в дневник!

Он опустил ручку в чернильницу и извлек оттуда обрывок какого-то шнурка.

– Это что еще за шутки? Где чернила?

Чесек подал мне бутылку чернил, я бросился с ней к кафедре, и тут в довершение всего перепуганный Тяпусь кинулся мне в ноги. Я упал и разбил бутылку.

Когда я, весь измазанный чернилами, встал с пола, в класс входил директор, а за ним – пани Окулусова.

– Что у вас за шум? – спросил директор.

– Что тут происходит?

– В классе какой-то странный ученик! – ответил Пифагор. – Он сорвал мне урок… Это неслыханно… Пегус, расскажи, что здесь было.

Я подошел с самым несчастным видом. Все лицо у меня, наверное, было измазано чернилами, потому что со щек стекали черные слезы.

Директор посмотрел на меня с ужасом:

– Как ты выглядишь, мой мальчик?

Пани Окулусова в отчаянии заломила руки:

– МАРЕК,

ЧТО С ТОБОЙ?

Я хотел ей все объяснить, сказать, что я не виноват, что я очень ее люблю, но что жизнь не такая простая вещь. Хотел все рассказать, но от волнения не мог вымолвить ни слова.