Текст книги "Искатели сокровищ"

Автор книги: Эдит Несбит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Луковицы и семена.

С луковицами приятно играть в магазине, пока выбираешь, что купить. После обеда они уже ни на что не годятся, потому что вареные. Картошка растет не из семян, а из картофелины, только ее надо порезать на кусочки. Яблоня растет из яблоневой ветки, что гораздо выгоднее.

Дубы растут из желудя. Все это знают. Ноэль сказал, что сумеет вырастить дуб из сливовой косточки, завернув ее в дубовые листья, – он просто ничего не смыслит в садоводстве, и то место во дворе, где он хотел развести свой садик, сплошь заросло сорняками.

Один мальчик предложил мне как-то съесть луковицу на спор.

Собаки очень прилежны и тоже любят садоводство. Пинчер то и дело закапывает где-нибудь косточку, и никак не поймет, что косточкового дерева не бывает. Поэтому он порой так воет ночью. А собачьи бисквиты он не закапывает: должно быть, косточки он любит больше и хочет в первую очередь вырастить их.

Сэм Красное Перо или Похороны в Прерии.

(Дикки)

Глава четвертая и последняя.

У меня вышла бы замечательная история, если бы мне дали написать все подряд в начале газеты, как я и просил. А теперь я забыл, чем все должно было кончиться и потерял книжку про индейцев, а еще кто-то опять стащил все мои книги про «Британских храбрецов». Девочки говорят, кому эти книжки нужны: должно быть, сами и стащили. А теперь они хотят, что бы я написал, на ком Анни женилась, а я вот не скажу, назло.

Тут у нас уже кончилось все, что мы хотели поместить в газету. Нам и это было нелегко набрать – удивляюсь, откуда взрослые берут все то, о чем они пишут. От этого у них так часто болит голова, особенно у тех, кто пишет учебники.

Альберт, который живет по соседству, написал только эту главку из истории с продолжением. Никто не мешал ему написать и больше, пожалуйста, но он не знает, как пишутся разные слова. Он говорит, что знает, но он так долго думает над каждым, что это все равно, как если бы он не знал. Вот, еще какие-то мелочи остались. Я хотел их выбросить, но Дора решила их тоже вставить.

Вопрос юристу. Вы получите большой моток отличной веревки, если скажете, в самом ли деле закон запрещает покупать порох, пока тебе не исполнится тринадцать. Дикки.

Цена этой газеты один шиллинг за каждый экземпляр и еще шесть пенсов за картинку гибели Малабара на всех парусах. Если нам удастся продать сто экземпляров, мы выпустим еще один номер.

Мы бы так и сделали, но какие там сто экземпляров. Дядя Альберта, который живет по соседству, дал нам два шиллинга – и все! Кто-нибудь пробовал восстановить пришедший в упадок Дом Предков с такой суммой?!

Глава девятая, в которой мы встречаем великодушного благотворителя

Да, выпускать газету оказалось не таким уж прибыльным делом. Мы все быстро это поняли, что же касается разбойничьего ремесла, то теперь оно уже не в таком почете, как прежде.

Мы сделали все, что было в наших силах, дабы восстановить пришедший в упадок Дом Предков. Мы на самих себе ощущали этот упадок, поскольку определенно знали, что прежде Бэстейблы были богаты. Дора и Освальд еще помнят те времена, когда папа приезжал из Лондона с гостинцами, и на Рождество посыльный из магазина приносил индюшатину и гусятину, вино и сигары, и коробочки засахаренных фруктов, и французские сливы в красивых коробочках, выложенных шелком и бархатом с золотыми искорками. Эти сливы называют черносливом, но они вовсе не похожи на тот сушеный чернослив, который продает зеленщик. Но теперь папа почти ничего не привозит нам из Лондона, а те люди, которые приносили индюшатину и сладости, совсем забыли наш адрес.

– Да как же нам восстановить дурацкий дом предков? – сказал Освальд. – Мы уже и копали, и писали, и газету издавали, а Ноэль даже женился на принцессе!

– И разбойниками были! – добавил Ноэль.

– Когда это вы были разбойниками? – разволновалась Дора. – Я же вам говорила, что это нехорошо.

– Это не было нехорошо! – ответила Алиса, прежде чем Освальд успел вставить: «А тебе-то какое дело?», и он только рад, что не успел это сказать, потому что это было бы грубо. – Мы просто поймали Альберта, который живет в соседнем доме.

– Альберта из соседнего дома! – пренебрежительно фыркнула Дора, и я успокоился, потому что хоть я и не сказал ей «А тебе-то какое дело?», я все-таки боялся, что она опять будет выговаривать нам, как старшая сестра. Последнее время она чересчур много думает о том, как должна себя вести старшая сестра.

Дикки оторвался от газеты, которую он читал, и окликнул нас.

– Это похоже на дело! – сказал он.

«100 фунтов обеспечат вам партнерство в выгодном бизнесе. 10 фунтов в неделю. Адрес: Джоббинс, 300, Оулд-стрит-роуд. Можно обращаться по почте.»

– Я бы не прочь обеспечить нам это партнерство! – сказал Освальд. Для мальчика двенадцати лет он более чем предусмотрителен.

Алиса на минутку перестала рисовать. Она как раз собиралась раскрасить аквамарином юбку сказочной принцессы, но аквамарин не намазывался на кисточку. С аквамарином вечно бывают неприятности: можно купить самую дорогую коробку красок, а он все равно не хочет смазываться на кисточку, хоть кипятком его смачивай.

Алиса сказала:

– И зачем я связалась с этим аквамарином! И вообще, Освальд, какой в этом смысл? У нас все равно нет ста фунтов.

– Из десяти фунтов в неделю мы получим пять, – продолжал Освальд (он успел все подсчитать, пока говорила Алиса), – поскольку партнерство – это когда делят пополам. По-моему, это первый класс.

Ноэль сунул в рот кончик карандаша. Я заглянул ему через плечо и увидел, что он, как всегда, пишет стихи. Первые две строки я сумел прочесть:

 
Хотелось бы мне истину постичь,
Зачем аквамарин всегда так гадок…
 

Вдруг он вынул карандаш изо рта и сказал:

– Вот бы фея спустилась к нам через трубу камина и бросила на стол какую-нибудь драгоценность – хватило бы и одной, лишь бы она стоила сто фунтов.

– Пусть бы она сразу дала тебе эти сто фунтов, – сказала Дора.

– Или лучше пять в фунтов в неделю, – предложила Алиса.

– Или пятьдесят, – сказал я.

– Или пятьсот, – добавил Дикки.

Г. О. уже приоткрыл было рот – я не сомневался, что он сейчас произнесет «пять тысяч», поэтому я поспешил сказать:

– Она все равно не даст нам и пяти пенсов, а вот если бы вы послушались меня, мы бы давно спасли богатого престарелого джентльмена от смертельной опасности, и он бы озолотил нас, и тогда мы купили бы это партнерство, и у нас было бы пять фунтов в неделю. А на пять фунтов в неделю можно накупить целую кучу вещей.

Тут Дикки и говорит:

– А давайте одолжим эти деньги.

А мы говорим: «У кого?», а он прочел нам еще объявление в той же газете:

«Денежные ссуды. Конфиденциально. Бонд-стрит-бэнк, владелец З. Розенбаум.

Леди и джентльмены могут получить чек от 20 до 1000 фунтов по письменному требованию без гарантий. Никаких расспросов. Полная конфиденциальность».

– Что это значит? – спросил г. О.

– Это значит, что какой-то добрый джентльмен понял, что у него слишком много денег, а поскольку сам он не знает бедняков, которым нужно помочь, то он и дал это объявление, чтобы одолжить им деньги, когда они обратятся к нему – так, Дикки?

Это объяснение предложила Дора, и Дикки тут же согласился с ним, а Г. О. сказал, что этот джентльмен – великодушный благотворитель, как у мисс Элджворт. Потом Ноэль спросил, что такое «письменное требование», и Дикки сумел ему объяснить, потому что он недавно читал об этом в книге: это просто письмо, подписанное твоим именем, в котором ты обещаешь, что вернешь деньги, когда сумеешь.

– И никаких расспросов! – добавила Алиса. – Дикки, ты в самом деле думаешь – он даст?

– Конечно, – сказал Дикки, – Не понимаю, почему папа до сих пор не обратился к этому джентльмену. Я видел, у него записано его имя.

– Может быть, он уже к нему обращался, – сказала Дора.

Но все остальные понимали, что папа к нему не обращался, потому что если бы в доме были деньги, то были бы и все те хорошие вещи, по которым мы соскучились. Тут Пинчер подпрыгнул и перевернул банку с водой из-под краски. Пинчер иногда бывает так неаккуратен. Интересно, почему краски могут быть красивые, а вода в которой моешь кисточки, – обязательно такого мерзкого цвета? Дора побежала за тряпкой, а Г. О. тем временем набрызгал себе этой воды на руки и сказал, что у него чума, так что мы стали играть в чуму. Я был арабским врачом, и мне помогли соорудить тюрбан из банного полотенца, чтобы я мог вылечить чуму волшебным противоядием. Потом наступило время обеда, а после обеда мы все обсудили и постановили на следующий же день отправиться повидать Великодушного Благотворителя. Мы, правда, беспокоились, что ему не понравится, что нас так много. Я не раз уже замечал, что шесть кажется людям очень много, особенно, когда речь идет о детях. Похоже, эта фраза мне не удалась. Я хотел сказать, что никто не возражает против шести пар обуви, шести фунтов яблок, или шести апельсинов, особенно когда сочиняют школьную задачу, но почему-то людям кажется, что иметь пятерых братьев и сестер – это чересчур. Стало быть, поехать должен был Дикки, поскольку это была его идея; Дора собиралась в Блэкхит, к одной старой леди, знакомой нашего папы, так что она все равно не могла поехать; Алиса сказала, что ей непременно надо поехать, потому что в объявлении было сказано «леди и джентльмены» и, может быть, благотворитель откажется дать нам деньги, если к нему придут только джентльмены.

Г. О. сказал, что Алиса не леди, Алиса возразила, что его в любом случае никто с собой не возьмет, а он обозвал ее кошкой-царапкой, и она заплакала.

Но Освальд всегда старается сохранить мир в семье, поэтому он сказал им:

– Оба вы дурачки, вот что!

А Дора сказала:

– Не надо плакать, Алиса, он только хотел сказать, что ты еще не взрослая леди.

Г. О. сказал:

– Что же еще я мог иметь в виду, ты, царапучка?

А Дикки сказал ему:

– Сам ты царапучка, Г. О., оставь Алису в покое и попроси прощения, а то я тебе задам.

Тогда Г. О. сказал «Извини!», и Алиса поцеловала его и тоже попросила прощения, а Г. О. обнял ее и сказал:

– Вот теперь по-настоящему извини! – и они помирились.

Ноэль был в Лондоне в последнею поездку, так что это была уже не его очередь, и Дора сказала, что она возьмет его с собой в Блэкхит, если мы возьмем с собой Г. О. Мы решили, что будет лучше взять его, чтобы снова не вышло ссоры. Сперва мы собирались достать самые старые свои вещи и еще немножко порвать их и испачкать, чтобы Великодушный Благотворитель сразу увидел, как нам необходимы деньги, но Дора сказала, что это будет мошенничество, притворяться беднее, чем мы есть. Иногда Дора бывает права, хотя она и старшая сестра. Потом мы хотели надеть свои самые лучшие вещи, чтобы Великодушный Благотворитель понял, что мы не так уж бедны и сумеем со временем вернуть его деньги, но Дора опять сказала, что это неправильно. Итак, мы решили быть абсолютно честными, как и хотела Дора, и поехали в своем обычном виде, даже не умыв лицо и руки. Правда, когда мы сели в поезд, я, глянув на Г. О., подумал, что было бы лучше, если б он хоть в этом не был бы до конца честен.

Все, кто читает эту книгу, знают, на что похожа поездка в поезде, так что я не стану о ней рассказывать, хотя мы здорово повеселились, особенно когда на Ватерлоо вошел контролер, а Г. О. спрятался под скамейкой и притворился, что он собака, потому что собакам билет не нужен. Мы вышли на Чэринг-Кросс и дошли до Уайтхолла, чтобы поглядеть на солдат, потом к Сент-Джеймскому дворцу, с той же целью, а затем, немного прошвырнувшись по магазинам, мы отправились на Бонд Стрит. Мы нашли нужную нам медную дощечку на двери по соседству с магазином – роскошный магазин, где продают шляпы и шляпки, все очень занятное и красивое и ни на чем нет ярлычка, чтобы можно было сразу узнать, почем все эти вещи. Мы позвонили в дверь, какой-то мальчишка отворил нам, но он не хотел впускать нас в дом. Дикки отдал ему свою визитную карточку – вообще-то, это папина визитная карточка, но папу, как и Дикки, зовут мистер Ричард Бэстейбл, а мы приписали свои имена на той же карточке, у меня как раз был с собой кусочек розового мела.

Тогда этот парнишка захлопнул дверь у нас перед носом, и пришлось ждать на крыльце. Потом он вернулся и спросил, что нам нужно. Дикки сказал ему:

– Мы за деньгами, вот что! И нечего держать нас тут целый день!

Но он снова оставил нас стоять, и у меня даже ноги застыли, а вот Алиса не возражала, потому что ей нравилось рассматривать все эти шляпки, но наконец дверь открылась, и этот парень сказал:

– Мистер Розенбаум готов принять вас! – так что мы как следует вытерли ноги о коврики и пошли наверх по коридору, где лежал очень мягкий ковер – прямо в комнату. Очень красивая была комната, мне сразу захотелось все-таки надеть выходную одежду или хотя бы умыться. Но теперь уже было поздно.

В комнате были бархатные шторы, очень мягкий ковер и множество самых замечательных вещей. Здесь были золотые чаши и фарфор, и статуэтки, и картины. На одной картине была капуста, крестьянин и мертвый заяц, все совсем как живые, и я отдал бы все, что у меня есть, чтобы получить такую картину. Шерсть у зайца выглядела до того настоящей, что я не мог глаз от нее оторвать, но Алиса сказала, что ей больше нравится девушка с разбитой кружкой. Кроме картин тут были часы, подсвечники, вазы, позолоченные зеркала, коробки для сигар и духов, и все прочее – все столы и стулья были этим завалены. Замечательное это было место, а посреди всего этого великолепия сидел маленький старичок в очень длинном черном плаще, с очень длинной белой бородой и длинным крючковатым носом, словно клюв у ястреба. Он надел очки в золотой оправе и посмотрел на нас сквозь очки так, словно мог до пенни сосчитать, сколько стоит наша одежда. Пока мы придумывали, с чего начать разговор, поскольку «здравствуйте» мы сказали еще когда входили в комнату, Г. О. уже выпалил:

– Это вы – Великодушный Благотворитель?!

– Что?! – спросил маленький старичок.

– Великодушный Благотворитель! – повторил Г. О., а я ткнул его локтем, чтобы он заткнулся, но он даже не шелохнулся, зато Великодушный благотворитель вполне это заметил и одним движением руки велел мне заткнуться, и Г. О. продолжал без помех.

– Я имею в виду – как в книжке!

Старый джентльмен нахмурился и спросил:

– Это ваш отец послал вас ко мне?

– Нет, – ответил Дикки. – Почему вы так решили?

Старый джентльмен протянул нам нашу визитную карточку, и я объяснил, что мы пользуемся папиными визитками, поскольку его зовут так же, как Дикки.

– Значит, он не знал, что вы отправились сюда?

– Нет, – сказала Алиса. – Мы ему не скажем, пока не купим это партнерство, потому что у него достаточно огорчений и от собственных дел, и мы не хотим, чтобы он волновался еще и из-за нашего бизнеса, но когда все уладится, мы отдадим ему половину нашей доли.

Старый джентльмен снял очки и слегка взъерошил руками свои волосы. Потом он спросил:

– Так зачем же вы приехали?

– Мы видели ваше объявление, – начал объяснять Дикки. – А нам нужно сто фунтов по письменному требованию. Алиса пришла с нами, чтобы были и леди, и джентльмены; мы хотим купить партнерство в процветающем бизнесе, можно обращаться по почте.

– Кажется, я не все сумел разобрать, – признался Великодушный Благотворитель, – но одну вещь я хотел бы понять прежде, чем мы продвинемся дальше. Почему вы называете меня Великодушным Благотворителем?

– Понимаете, – сказала Алиса и улыбнулась ему, чтобы показать, будто она совсем не боится, но я-то видел, что она насмерть перепугана, – Мы подумали, какой вы добрый, раз вы пытаетесь разыскать бедных людей, которым нужны деньги, и помогаете им, и одалживаете им свои деньги.

– Ух! – пробормотал Великодушный Благотворитель. – Вы лучше садитесь.

Он убрал со стульев часы, вазу и подсвечники, и мы расселись. Стулья были синего бархата с золочеными ножками, словно в королевском дворце.

– Вы бы лучше в школу ходили, чем о деньгах заботиться, – проворчал он. – Почему вы не в школе?

Мы объяснили ему, что мы снова пойдем в школу, когда у папы будет достаточно денег, но пока что нам надо что-то предпринять, чтобы восстановить пришедший в упадок дом Бэстейблов. Мы сказали, что на наш взгляд партнерство в прибыльном бизнесе – это очень выгодная вещь. Он задал еще массу вопросов, и мы рассказали ему все, то есть то, что не было бы папе неприятно, если б он узнал, что мы кому-то об этом говорили. Наконец, он сказал:

– Вы пришли одолжить денег. Вы их собираетесь вернуть?

– Конечно, как только у нас будут деньги, – ответил Дикки.

Тогда великодушный Благотворитель повернулся к Освальду и сказал:

– Кажется, вы самый старший, – но я объяснил ему, что идея принадлежит Дикки, так что неважно, кто тут старший. Он обернулся к Дикки и говорит:

– Я полагаю, вы еще не достигли совершеннолетия.

– Через десять лет достигну, – ответил ему Дикки.

– Поскольку вы несовершеннолетний, то сможете легко аннулировать вексель, – сказал Великодушный Благотворитель, а Дикки сказал: «Чего?», хотя правильнее было бы сказать: «Простите, я не совсем понял, что вы сказали», – Освальд всегда говорит только так, ведь это гораздо вежливее, чем «Чего?»

– Аннулировать вексель, – повторил Великодушный Благотворитель. – Вы можете сказать, что вы отказываетесь возвращать мне долг, а закон не может вас к этому принудить.

– Ну, если вы думаете, что мы какие-то проходимцы, – возмутился Дикки и даже было привстал, но Великодушный Благотворитель тут же сказал: – Сидите, сидите. Я просто пошутил.

Он еще немного поболтал с нами и в конце концов сказал:

– Я бы не советовал вам покупать это партнерство. Обыкновенное мошенничество, как и большая часть объявлений. Кстати, и сотни фунтов у меня при себе нет. Я могу одолжить вам фунт, и вы истратите его, как вам заблагорассудится. А когда вам исполнится двадцать один год, вернете.

– Я верну его гораздо раньше, – пообещал Дикки. – Огромное вам спасибо. А как насчет письменного обязательства?

– О! – сказал Великодушный Благотворитель, – Я вполне полагаюсь на ваше слово. Между джентльменами – и между леди и джентльменами, – добавил он, поклонившись Алисе, – слово дороже денег.

Он уже достал соверен и держал его в руке, но тут надумал дать нам всякие указания, чтобы мы не начинали слишком рано заниматься бизнесом и делали бы уроки, и упражнялись бы понемногу, чтобы не слишком отстать от класса к тому времени, когда мы сможем вернуться в школу. И все это время он вертел соверен между пальцами и поглядывал на него так, словно ему страшно нравилось эта монета, тем более, что она была совсем новенькая. Наконец, он протянул этот соверен Дикки, а Дикки протянул руку, чтобы его взять, но тут вдруг Великодушный Благотворитель спрятал соверен себе в карман.

– Нет, – сказал он, – я не дам вам соверен. Я дам вам пятнадцать шиллингов и этот прелестный флакон с духами. Он стоит гораздо больше, чем пять шиллингов, которые я с вас беру. А вы, когда сможете, вернете мне мне фунт и шестьдесят процентов – шестьдесят процентов – шестьдесят процентов.

– А что это такое? – спросил Г. О.

Великодушный Благотворитель сказал, что это он нам объяснит, когда мы вернем фунт, но что ничего страшного в шестидесяти процентах нет. И он дал Дикки эти деньги и велел тому парню вызвать кэб, а потом посадил нас в кэб и пожал всем руки на прощанье и попросил Алису, чтобы она его поцеловала, и она поцеловал его, и тогда Г. О. тоже захотел его поцеловать, хотя выглядел он еще более замурзанным, чем с утра, а потом Великодушный Благотворитель дал кэбмену денег и объяснил ему, куда нас везти, и мы отправились домой.

Вечером семичасовой почтой папа получил какое-то письмо. Он прочел его и поднялся к нам в детскую. Он не был таким хмурым, как обычно, хотя все равно был очень серьезен.

– Вы побывали у мистера Розенбаума, – сказал он.

Мы все ему рассказали. Рассказывали мы долго, а папа слушал нас, сидя в том самом кресле. Это было по-настоящему здорово. В последнее время он не так-то часто заходит поболтать с нами. Обычно он должен думать о своих делах. Мы все рассказали, и он сказал:

– На этот раз вы ничего дурного не сделали. Скорее, получилось даже хорошо. Мистер Розенбаум написал мне очень любезное письмо.

– Это твой друг, да, папа? – спросил его Освальд.

– Знакомый, – ответил папа и немного нахмурился. – У нас было одно общее дело. И это письмо… – он замолчал, а потом сказал просто: Нет, сегодня вы ничего плохого не сделали, но на будущее я хотел бы, чтобы вы не приобретали партнерства в бизнесе и вообще не решали таких серьезных дел, не посоветовавшись сперва со мной. Я не мешаю вашим играм, но в делах вы будете советоваться, ведь правда?

Мы сказали, что это просто замечательно, но тут Алиса, которая устроилась у папы на коленях, сказала:

– Мы просто не хотели тебе мешать.

Папа сказал:

– У меня не хватает для вас времени. Мои дела отнимают слишком много, да и хлопот у меня немало. Но я не могу допустить, чтобы вы были вот так предоставлены самим себе.

Он был такой грустный, что мы тут же сказали, что нам очень нравится быть предоставленными самими себе, но от этого он еще больше погрустнел.

Тогда Алиса сказала:

– Это неправда. Иногда нам бывает очень одиноко, с тех пор, как не стало мамы.

И потом мы все посидели тихонько.

Папа оставался с нами, пока мы не отправились спать, и к тому времени он уже повеселел. Мы ему так и сказали, и он ответил:

– Честно говоря, это письмо сняло большую тяжесть с моей души.

Не знаю, что он имел в виду, но, конечно, Великодушному Благотворителю было бы приятно узнать, что он снял тяжесть с папиной души: такому человеку, как он, это было бы очень приятно.

Духи мы отдали Доре. Это были не такие хорошие духи, как мы надеялись, но пятнадцать шиллингов все были самые что ни на есть замечательные, как и сам Великодушный Благотворитель.

И пока мы не извели эти пятнадцать шиллингов, мы веселились так, словно пришедший в упадок дом предков был полностью восстановлен. И вообще, пока в кармане остается хоть несколько пенсов, вы не замечаете, в каком состоянии основные ваши финансы. Вот почему дети, которые регулярно получают карманные деньги, даже не заботятся о поисках сокровищ. Так что, отсутствие карманных денег тоже было для нас «замаскированным благодеянием», как обычно пишут в книжках, но на мой взгляд, «замаскированными» бывают только злодеи. И когда у нас кончились пятнадцать шиллингов, то это было уж точно никакое не благодеяние. И тогда все остальные наконец согласились попробовать тот метод, который Освальд давно предлагал, но только все равно относились к этому методу прохладно, и большинство ребят, не таких решительных, как Освальд, давно бы уже отказались от своей идеи. Но Освальд хорошо знал, что герой полагается только на себя самого. И он гнул свое, пока остальные не поняли, в чем состоит их долг, и не присоединились наконец к нему.