Текст книги "Течение времени"

Автор книги: Эдгар Вулгаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

В антракте на сцену вынесли репродуктор, вышли актеры, и все снова услышали сообщение о Победе и о салюте. Зрители вместе с актерами, которые оставались в гриме и театральных костюмах, в едином порыве устремились на улицу и там слились с ликующей бесконечной толпой. Вся улица Горького была полна людьми. Сплошным потоком они двигались вниз, к Манежу, к Красной площади. В небе, расцвеченном лучами прожекторов, плыли серебристые аэростаты с красными полотнищами, перехлестывались линии разноцветных трассирующих пуль, расцветали букеты фейерверков. Это было феерическое зрелище, непривычное для людей, отвыкших за время войны от праздников. А с высоты на торжество с гигантского полотнища смотрел Сталин. И вот кульминация праздника – салют Победы! Сколько счастливых лиц! Люди ликовали, пели, танцевали, качали военных. Целовались и обнимались не знакомые между собой люди. Но в этой радостной толпе одна женщина стояла и плакала. Она держала у груди фотокарточку военного, повернув ее лицевой стороной к празднику, чтобы он, не доживший до этого дня, видел свою Победу. Пройдет много лет, но Алеша навсегда запомнит эту женщину с фотографией сына или мужа. В жизни рядом радость и горе…

После празднования Дня Победы Алеша не заходил в Кривой несколько дней, хотя был свободен: занятия в институте начинались осенью. В приемной института случайно столкнулся с Димычем, который был удивлен, что Алеша к ним не заходит.

– Почему? Или Леночка должна тебя специально приглашать, не понимаю? А я-то в той квартире не живу, что ли?

Алеше очень хотелось встретиться с Леночкой, но она не приглашала заходить. Однажды в первой половине дня он, валяясь дома на диване, читал «Кола Брюньона». Обычно днем дверь в квартиру не закрывалась: можно было свободно войти в коридор, но дальше без провожатого уже нельзя было обойтись. В дверь постучали, и послышался голос тети Кати:

– К вам военная.

Сердце Алеши учащенно забилось.

«Леночка, это Леночка, только она может прийти. Значит, она не обиделась на мой бессвязный лепет, перешагнула через него и пришла… наверное, к моей маме? Конечно, к маме, но не ко мне же», – молнией пронеслось в голове Алеши. Он мгновенно вскочил с дивана. Вошла Леночка, в военной гимнастерке с орденскими планками, в армейских сапогах, в руках она держала пилотку.

– Леночка, дорогая, здравствуйте! – Алешина мама шагнула навстречу гостье. – С возвращением вас, с Победой. Я очень, очень рада видеть вас живой и такой же интересной, как до войны. Садитесь, пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Алеша, я не слышу твоего голоса. Извини, но, глядя на твою восторженно-оглупленную физиономию, я позволю себе сделать комплимент Леночке за тебя: он очень рад, что вы пришли к нам. Алеша, пожалуйста, поставь чайник.

Кивая головой, боком Алеша выскочил из комнаты.

– Тетя Тося, вы такая же красивая, как и пять-шесть лет тому назад, и пользуетесь теми же духами, которые стали и моими любимыми. Я пришла увидеться с вами и поблагодарить за духи. Я очень рада встрече с вами. И за Диму – спасибо. Если бы вы тогда, после драки, не отказались заявить в милицию, парень мог бы пропасть. Это вы с Алешей оторвали его от улицы. Теперь он почти студент. Спасибо вам за все.

Они обнялись, а Леночка была готова расплакаться.

– Ну успокойтесь, милая, успокойтесь, не надо. Сейчас войдет Алеша. Начнет интересоваться, почему слезы. Вот вам пудреница.

Появился Алеша с чайником, и все уселись за стол.

– Какие планы, Леночка, на ближайшее будущее?

– Учиться, как бы ни было трудно, буду учиться в медицинском. Я устала, я безумно устала. Я помню сотни, а может быть, тысячи лиц, искаженных от боли. Невозможно забыть, как умирающие хватали за руки, за эти руки, мои руки – последнюю связь с уходящей жизнью, какая у них была мольба в глазах, медленно угасающая. Приходили санитары… и все. Смогу ли я встать со скальпелем к столу, не знаю. Скорее всего, я стану терапевтом, а потом, через какой-то срок, может быть, и хирургом. Сейчас главное – учиться. А война – не женское дело, и полевая хирургия тоже.

– Девочка дорогая, что же ты перенесла в твои-то годы?

– Ад.

Глава VIII. В неосознанных поисках себя

Алеша и Дима поступили в один институт. Дима в занятиях находил удовлетворение, пыхтел над книгами, спрашивал разъяснений у Алеши, то тот далеко не всегда знал, как ответить. Алеша вел жизнь беззаботную и вольную, к которой привык, обучаясь в школе по цикловой системе: сегодня он на лекциях в своем институте, а завтра в университете у знакомых ребят на лекциях профессора Асмуса по античной литературе. Он еще не чувствовал себя настоящим студентом, готовился к экзаменам по чужим конспектам, а чаще всего по учебникам, и пока еще не сделал окончательный выбор между своим втузом и университетом.

В конце второго семестра, сдав экзамены, Димыч затащил Алешу к себе. Только что из мединститута пришла Леночка в отутюженной военной гимнастерке, в черных туфельках на низком каблучке.

– Леночка, привет. А я тебя не видел целый год. Ты все такая же, но вид у тебя усталый.

– Привет, Алешенька, привет. Почему ты к нам не приходишь, хотела бы я знать?

– И я его о том же спрашиваю, почему? – вмешался Димыч, – а он все отнекивается и отнекивается, тоже мне друг и товарищ.

– Оставь, препираться – это скучно. Через полчаса я вас чем-нибудь накормлю. А сейчас вы мне не мешайте. Алеша, как я рада тебя видеть! Дай я тебя поцелую прямо в губы, можно?!

– Не можно, а должно!

– Слушай, у меня радость: как проработавшую в военно-полевом госпитале и сдавшую на пятерки первый курс, меня на лето направили на практику в мою больницу. Практику буду проходить по специальной программе. И так каждое лето. Такая система обучения даст возможность окончить институт быстрее.

– А когда ты будешь отдыхать?

– Потом, после окончания, мне не к спеху.

Незадолго до Постановления партии о журналах «Звезда» и «Ленинград» в окололитературном мире молодежь чувствовала дуновение свежего ветра, порожденного эйфорией нашей великой Победы. Наступил период чуть заметной «оттепели», время минимального раскрепощения публичной словесности, в том числе потому, что Жданов еще не успел ее заморозить и закрыть литературные вечера: он только еще писал свой доклад.

В Ленинской и Коммунистической аудиториях МГУ проходили литературные вечера – встречи с любимыми поэтами, Алеша с Вовой старались такие вечера не пропускать. Какие были слушатели, как горели их глаза и лица в предвкушении радости, если хотите, счастья послушать новые стихи! В основном эта студенческая публика была из МГУ – большинство с филфака и исторического факультета, но приходили и физики, и математики. Немало ребят было с литфаков педагогических институтов и втузов. Но настроение – приподнятое и почти праздничное – задавали все-таки филфаковцы.

Однажды был вечер встречи московских и ленинградских поэтов. В президиуме рядом с председателем восседала Анна Андреевна Ахматова. В числе приглашенных были Павел Антокольский, Александр Прокофьев, Михаил Дудин, Михаил Матусовский, Михаил Луконин… Где-то сбоку пристроился маленький громкоголосый Семен Кирсанов. Многие из поэтов были в военных гимнастерках – совсем недавно кончилась война. Неприступно-величественная Анна Ахматова в наброшенной на плечи белой шали и огромные черные грустные глаза маленькой Маргариты Алигер, выглядывающей из-за Ахматовой со второго ряда президиума составляли композицию, достойную живописного полотна.

Тепло встречали всех. Мастерски читали свои стихи Матусовский, Кирсанов. Антокольский замечательно прочел отрывки из поэмы о своем сыне, погибшем на войне, – и зал откликнулся овацией, тронувшей поэта до слез. Некоторые читали довольно заунывно, с подвыванием, другие тихо, почти про себя, как Алигер. Ни Алеше, ни Вове не запомнилось выступление Ахматовой. Читая стихи, она обращалась к Борису Пастернаку, находящемуся в зале среди слушателей. Он сидел рядом с женой и, судя по всему, еще двумя, близкими ему людьми. Эта группа выделялась в зале, заполненном молодежью. Пастернака давно заметили и поглядывали в его сторону, ожидая развития событий. И началось – сначала шепотом: «Пастернак – стихи», а затем все громче и громче зал начал скандировать: «Пастернак! Пастернак – стихи!»

Поэт поднялся и под овацию стал пробираться между рядами. Когда он поднялся на сцену, зал затих. Вот он перед ними, Борис Пастернак! Алеша знал его поэзию в основном по сборнику «Сестра моя – жизнь», еще не чувствовал по-настоящему его слово, не бредил его стихами, как многие в аудитории, пришедшие ради него. Читал Пастернак, захлебываясь от слов, одни строчки, не успевая оторваться от уст, налетали на вторые, третьи… И все это каким-то глухим голосом, идущим из глубины его большого тела. Иногда замолкал, забыв следующую строчку или пропустив строфу. И тут же ему помогали десятки голосов из зала – шепотом, все вместе, хором.

После вечера, выходя из зала, Алеша и Вова столкнулись с Наташей и пошли провожать ее домой, на Ордынку. По дороге говорили о любимых поэтах, читали стихи. Оказалось, Наташа, знала много стихов Пастернака, ранее ребятам не знакомых. Позднее Алеша, где бы ни был – в отпуске, или в командировках, близких или далеких, за океаном, или в больнице, – никогда не расставался с томиком стихов Бориса Пастернака.

Шли годы. Друзей и приятелей у Алеши было много. Но с другом детства Вовкой дороги с каждым годом расходились все больше. И вот однажды, проходя мимо уголка, где возле пивной всегда шумела толпа, они столкнулись. Обнялись – редко приходилось встречаться. От Вовки несло винным перегаром, он был навеселе.

– Володя, почему не заходишь к нам, мы будем рады, мы же любим тебя.

– Алеша!.. Некогда, я мужик…

Что он имел в виду, выяснить не удалось. Кто-то его окликнул… и Вовка вернулся к своей компании.

Алеша все больше втягивался в учебу. Летели дни от сессии до сессии. Теперь он узнал, что, кроме чугуна и стали, существуют различные сплавы – вершина материаловедческого колдовства, что ТММ – «тут моя могила» – такая теория о машинах, что срезаться на ней, как и на сопромате, как впрочем, и на других предметах, ничего не стоит. Надо заниматься, регулярно ходить на лекции, вникать в суть инженерных наук. Правда, все эти «технарские» премудрости не трогали его душу, не приводили в восторг, и не замирало сердце от ощущения новых перспектив или надвигающихся событий с неожиданными провалами в бездну и вознесением к небесам, к умиротворению. Такое состояние души порождала музыка. Или живописное полотно художника, которое тоже звучало, но надо было уметь услышать тон и ритм от него исходящих звуков. Или театральное действо – искусство перехода от радости к гневу, от гнева – к печали, – все на эмоциях, на нервах. А стихи! Стихи, заставляющие учащенно биться сердце…

Искусство очищало душу (а впрочем, что это такое?) материалиста Алеши настолько, что он и сердцем, и умом чувствовал и гармонию внешней эстетики, и сущность технической конструкции. Правда, такое видение инженерного труда не как результата ремесла умельца, а как созидателя в творческих исканиях, пришло позднее. А если подумать, все это было вопреки желанию сердца, поскольку Алеша попал в течение мощного потока жизни, и выбраться на берег гуманитария уже не сумел. Он был морально готов зарыть от всех и от себя «души прекрасные порывы» ради инженерных проблем, захватывающих его полностью все больше и больше с каждым годом.

Незадолго до окончания института Алешу вызвали в отдел кадров. За столом начальника сидел генерал с двумя звездами на погонах. Из беседы стало понятно, что генерал все знает о его семье – о маме, папе и даже о тете, недавно приехавшей к ним из ссылки. Беседа была, мягко выражаясь, странной.

Вопросы задавал генерал: «К вам приехала тетя? Она преподавала в гимназии? Верно, что она из ссылки? Надолго ли задержится? В каких партиях состоял ваш отец? Да, вспомнил, в Гражданскую он и ваша мать воевали в Красной Армии, но оба были беспартийные? Всегда?»

Алешу резануло грубоватое «мать» (это о его маме!), и он впервые услышал из уст этого эмвэдэшного генерала, что, оказывается, у него нет семьи. По их морали, отец и мать образуют семью, а он, Алеша, при них – холостяк, не имеющий своей семьи. Попытавшегося возразить Алешу резко оборвал начальник отдела кадров. Алеша был поражен, потрясен, а в глубине души смеялся над остолопами, которые хотели лишить его, Алешу, семьи, в которой он вырос, которую любит и без которой не мог представить своей жизни. Может быть, именно тогда в сердце возникли сомнения в справедливости устройства жизни. «Они, – размышлял Алеша, – могут управлять нашими судьбами. Судьбами, да, но не более! Все равно Алеша, мама, папа, его друзья, народ, – живут своей жизнью и в душу свою их не пускают!»

Часть II

Глава I. Отпуск

Наступило лето. Инженеру Алексею Ларину предстоял отпуск, второй отпуск после окончания института. Первый он не использовал – были причины. Зато этот отпуск будет в два раза длиннее – начальство разрешило. Его надо провести интересно, но как? На зарплату инженера на юг не поедешь – денег хватит только, чтобы доехать к морю и снять комнату в какой-нибудь халупе. А на питание? В курортных столовых, как он слышал, очереди, невкусно готовят, и к тому же дорого. Конечно, не отпустят из дома за тридевять земель с его финансами, добавят. Тогда хватит, и с избытком. Но сколько можно сидеть на шее у родителей – уже инженер! Значит, надо отдыхать не на модных курортах Черноморского Кавказа или Крыма, а на Волге или на Украине… Да мало ли в Союзе мест, где красивая природа, полно фруктов и дешевая жизнь! Теперь самая главная проблема – с кем отдыхать. Половина приятелей переженились, и он отправился к Димычу с предложением вместе провести отпуск.

– Давай поедем на Украину и пригласим с собой Леночку.

– Не получится. Я с батей уезжаю в Питер к тете, и, быть может, навсегда. Тетя одинокая, болеет, я тебе рассказывал. Квартира у нее большая, на Кировском проспекте.

– Вот это новость! А как же Леночка?

– Это я тебя должен спросить, а то ты ей голову совсем заморочил.

– Я? Ты с ума сошел! Такое от тебя слышу впервые.

– Алешка, ни черта ты не замечаешь вокруг, эгоист.

– Эгоист. Почему?

– Живешь в свое удовольствие, друзей забываешь.

– Вот это да! К вам захожу, и довольно часто. Всегда разговариваем с Леночкой. Когда был у вас последний раз… да, уже порядочно, то читал ей целый вечер Пастернака, с огромным трудом купил у спекулянтов на Кузнецком. Она внимательно слушала, была довольна.

– Мне кажется, Алешка, что она к тебе неравнодушна.

– Как? Не может быть!

– Приглядись к ней, ловелас!

– Ну какой я ловелас, что ты несешь!

– Это я так, к слову. Посмотри, она одна, совсем одна. Никого у нее нет. Одно время приходил к ней из больницы врач, ее знакомый по эвакогоспиталю. Все ею восхищался: «Ах, какая вы цельная натура, ах, какой вы человек, ах, какой вы диагност, у вас большое будущее в медицине, ах, какие у вас волосы и т. д.» А она: «Не надо, мне нравится другой. Он еще мальчик и чуть-чуть шалопай, но это пройдет».

– А ты что, подслушивал?

– Ну зачем так! Я был в своей комнате и даже его не видел.

– Димка, что мне делать? А может быть, она не меня имела в виду, а? Я люблю Леночку, но как-то не так. Она хорошо слушает стихи и понимает их, как и я. У нас с ней общие любимые книги, писатели, музыка. Раньше я по ней сходил с ума, ночами снилась. Сейчас не так, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Я к ней отношусь не как к соседке, а как к сестре, к очень близкому человеку, ясно?

– Знаешь, я плохо представляю ее жизнь и сейчас, и раньше, когда мы были школьниками.

– Как это? Вся ее жизнь прошла на твоих глазах. В квартире нашей жили две семьи – мы, Сытины, да Лаврентьевы. Леночка осиротела перед самой войной, когда ее мама умерла, а отца-то репрессировали в тридцать седьмом. А потом заболела моя мама. Однажды в моем присутствии она сказала: «На тебя, Леночка, вся надежда – я долго не протяну. Отец сутками не выходит с завода – на казарменном положении, а Димыч болтается по нашему Кривому переулку среди хулиганья. Будь ему сестрой». После такого разговора что ей оставалось делать – поступила в больницу на посменную работу, чтобы больше времени быть со мной. Она ведь совестливая, очень способная и трудолюбивая. Ну ты же сам все знаешь: война, институт, сейчас опять в своей больнице, в ординатуре…

– Димыч, поговорили о ней, и у меня опять сердце сжалось. Ведь она всегда была во мне, всегда. Но что-то мешало, что?

В тот же день Алеша позвонил Леночке в больницу.

– Лаврентьева на операции. Позвоните через час. Что-нибудь передать?

– Спасибо, нет. Позвоню через час.

«Позвоню через час… А что, собственно, я скажу? Приглашать отдыхать? Может быть, вместе с моими родителями, не предупредив их об этом? Как они на это посмотрят? Если я хотел пригласить кого-то из своих приятельниц, то почему не Надюшку, или Ольгу, или Валю, или… еще кого-то, не знаю кого, кто у нас бывает дома в последнее время. Все они чудесные, замечательные, мы славно проведем время… А если Леночка подумает, что за этим приглашением следует нечто большее, что же я ей скажу, что? Лично мне и так хорошо. А потом, выступление Черчилля… Холодная война набирает обороты. Какая там семья, дети? Невозможно, даже легкомысленно».

Через час он все-таки позвонил:

– Леночка, привет! Как дела, как операция? Значит, ты свободна? Тогда я еду к тебе и буду ждать в вестибюле, договорились.

И Алеша поехал в больницу. «Итак, о чем я буду говорить: поехали отдыхать, без всяких там разных мыслей. Нет, так нельзя. Тем более Димычу кажется, что она ко мне что-то там питает. Ну а если положа руку на сердце – а как может быть по-иному? Леночка мне нравилась с мальчишеских лет, всегда. Только война и институт, и наши девочки нас разъединили. А кто-то еще говорил: годы, годы, была на войне. Ну и что? Она там была в своем коллективе, за операционным столом, под началом профессора-полковника, которого звали, кажется, Александр Илларионович. Профессор относился к Леночке как к дочери, оберегая от мужских ухаживаний. Годы? Какие там годы, она сейчас спортивнее многих наших девочек: гибкая, стройная, интересная, и умница. Только губки красит, и все, и никаких колец или цепочек. Отличный собеседник, много читает, и мы с ней встречались на литературных вечерах, пока их не прикрыли. Она там бывала одна и одна уходила, а я провожал других. Вообще-то поступал по-свински. Как я мог? Но меня тогда волновали другие, разные».

Одно время Алеша встречался с художницей Нонной. Она отлично рисовала карикатуры и любила изображать Алешу в разных жизненных ситуациях, но обязательно с книгой в руке: и на эскалаторе метро, торчащим над всеми пассажирами, и зацепившимся за поручень трамвая, и даже стоящим под водосточной трубой: вода хлещет на Алешу, а он так увлечен чтением, что не обращает внимания на поток воды.

Они вместе ходили в консерваторию, на вечера. Нонна никогда не расставалась с альбомом, у нее очень удачно получались карикатуры на выступающих. Некоторым посылала карикатуры, вырывая из альбома. «Зачем?» – поинтересовался Алеша. – «Пропадет, хорошая работа. А может быть, оригиналу понравится, и он на мне женится, а?» – и рассмеялась. Но здесь, как понял Алеша впоследствии, хотя и догадывался об этом раньше, была тактика, впрочем, бери выше, стратегия, был дальний прицел. В конце концов, стратегия не подвела: один маститый художник преклонного возраста поменял свою старушку-жену на Нонну – интересную высокую блондинку с голубыми глазами. Алеша давно установил для себя границу их взаимоотношений, так как по своей натуре она львица и охотник: ей нужен был уже состоявшийся человек, так сказать, с положением. Но он, Алеша, ни на что и не претендовал. С ней было скучно. Нонну можно было привести куда-то, дать ей покрасоваться, а окружающим – получить удовольствие от ее лицезрения, но не более того.

В консерватории тоже были знакомства, и не только шапочные. Были там ох какие!.. и музыкантши, и прочие. Бывала там зеленоглазая Наташа, родственница Леночки, тоже, как правило, одна, реже с подругой. А зачем, собственно, они ему нужны? В последнее время чаще ходил один, иногда с Машенькой. Как она слушала музыку! При кульминации сжимала его ладонь или прижималась к нему насколько возможно, а потом так мило извинялась и краснела. Отношения у нас были чисто дружеские: целовал в щечку, провожал до троллейбуса или, если были деньги, оплачивал такси. Иногда в консерватории видел Леночку, одну, и, даже когда сам тоже был один, не ждал ее у выхода. Домой обычно шел пешком, полный музыки, боясь растерять в разговоре звуки симфонии.

В то время сердце его было свободно – он медленно плыл по течению времени.

– Леночка, привет, мы с тобой уже давно не встречались. Ты все такая же скромная докторша, погруженная в себя, так?

– Нет, не так. Во-первых, дай я тебя поцелую на правах старой знакомой. Вот так, целомудренно. Во-вторых, я возьму тебя под руку. Чем обязана такому счастью?

– Леночка, тебе очень идет это белое платье в горошек, очень. Ты в нем ну прямо первокурсница.

– Спасибо, значит, я пока еще не потеряла девичьего облика. Интересно, сколько у меня еще лет впереди?

– Да, да, не потеряла, ты такая же замечательная и прекрасная.

– Ну-ну, Алеша, к чему пустые комплименты, не надо! Знаешь, я все глубже и глубже ухожу в работу, и меня только музыка волнует да твое бесцельное вольное прозябание. Пожалуй, ничего подобного я тебе не говорила прежде.

– Боже, о чем ты! Я пришел совсем с другим. Со мой все ясно – я ищу себя, может быть.

Леночка, как обычно, наклонила голову немного набок, не перебивая, внимательно слушала.

– Так вот, скажи мне, в каком году ты отдыхала в последний раз?

– Могу ответить совершенно точно – в сороковом, перед войной.

– Что?! Ты сумасшедшая, как можно не заботиться о себе! А куда смотрела твоя больница, а где были все мы, я тебя и себя спрашиваю? Значит, все мы черствые сухари, и правильно говорил Димыч об эгоизме.

– Добряк Димыч об эгоизме? Интересно! А зачем тебе все это?

– Едем с нами отдыхать на Украину, в гоголевские места? Возьмем Гоголя и будем читать, нигде с ним не расставаясь. Представляешь, как мы прочувствуем его на Полтавщине, в Сорочинцах, а на Пселе будем загорать, купаться и рыбу ловить. Хорошая программа, а?

– Программа действительно хорошая. И давно ты ее придумал?

– Только что, но каково! И потому, Леночка, бери отпуск месяца на два. Ты столько лет не отдыхала, дадут. Это будет настоящий отдых, с культурной программой.

– Итак, насколько я тебя поняла, твои родители решили отдохнуть на Полтавщине.

– Правильно. Но мы будем отдыхать отдельно, в другом месте, но тоже на Пселе. Сказочные места, а главное, там полно фруктов и дешевизна. Можно взять с собой Наташу. Но Наташа потащит за собой подругу – это точно. Хорошо бы с Димычем, но он уезжает с отцом в Ленинград, и как будто навсегда. Лучше, пожалуй, одним. Совсем одним. А родителей можем навестить перед отъездом или во время отдыха, решим на месте, а?

– Ты сказал, что эту программу придумал только что?

– Да! А куда нам деваться – не на юг же, финансов не хватит!

– А как к этому отнесутся родители?

– Ох, Леночка! По-моему, они будут только довольны.

– В принципе этот план возможен, но ты его придумал только что. Поэтому обсуди свой план с мамой, она мудрый человек, хорошо?

Утром Алеша рассказал маме, что Леночка с сорокового года не отдыхала и что ему ее жалко.

– Жалость? Сынуля, это нехорошо. Она удивительный, добрый, мягкий, отзывчивый на любое обращение человек, красивая женщина, все при ней. Умница. И в тоже время одна и одна.

– Откуда ты знаешь?

– Вижу, я ведь иногда встречаюсь с ней.

– Интересно, а я не знал. Димыч говорит: «Больница и дом, дом и больница».

– А ты ее давно видел? С нами приглашал поехать? И что услышал? Так я и думала. Она знала тебя мальчишкой, долго возилась с тобой, лечила твой нос и стала относиться к тебе по-матерински, хотя и старше всего года на три-четыре. А когда вернулась, увидела уже взрослого человека, который даже пытался за ней ухаживать. Ты попал в ее сердце, как вечно ноющая сладкая боль, от которой освободиться невозможно. Она тебя полюбила.

– Возможно, и что же теперь делать?

– Она должна освободиться от тебя как от эфемерного заблуждения. Ей давно пора завести хорошую нормальную семью, она полна нежности и любви, а передать ее некому: ей нужен ребенок, тебе это ясно?

– Кажется, да. Я пригласил ее поехать вдвоем на Псе'л, мы и вас навестим.

– Твое предложение очень интересное, если ты взвесил возможные последствия.

– Она согласна, но хочет, чтобы поездку я обсудил с тобой.

– Поездка для Леночки будет психологически трудной: или она освободится от тебя раз и навсегда, или вы останетесь вместе, вместе, понимаешь?! Ты только будь на высоте. В любом случае я на ее стороне, прими это к сведению.

Родители уехали, а через неделю и Алеша с Леночкой на том же вокзале поджидали свой поезд. У Алеши чемодан, у Леночки вещевой мешок и сумка с продуктами. Итак, до Харькова, далее пассажирским до Кременчуга, далее рабочим до пересечения железной дороги с рекой Псе'л. Поездка с пересадками прошла без каких-либо происшествий, и вот они наконец прибыли на место.

Белые хатки, как утки-наседки в садах, в садах, в садах, и спокойный живописный Псел вдоль дубравы. Вскоре к платформе подошла молодая чернобровая красавица, одетая как будто для фильма об Украине: и юбка, и кофточка, и фартук белоснежные и красиво расшитые. Оказалось, хозяйка хаты на берегу Псела, Марийка, не против принять постояльцев. Все вместе отправились смотреть ее владения.

– А ваш домик с садочком? – поинтересовалась Леночка.

– А як же!

Хату свою она сдала целиком.

– Живите тут, люди добри, а я буду у мами. Чоловик мий призван в армию.

Хата, беленая снаружи, с соломенной крышей, была разделена на две комнаты, в каждой из которых стояли кровати, столы, стулья и прочая домашняя мебель. Ставни на окнах закрыты, на земляном полу разбросана полынь, отчего по дому разливался приятный, слегка дурманящий запах. После изнуряющей жары – прохлада. «Как здесь хорошо!» – воскликнули Леночка и Алеша в один голос.

И вот он, Псел! Алешин папа где-то в 10 – 15 километрах выше по течению собирался ловить лещей, окуней, сомов и щук на самой рыбной реке Украины. Сведения были несколько устаревшие, восходящие к временам Гоголя, но всегда надо надеяться на лучшее.

Леночка сразу вошла в круг женских обязанностей, направилась в летнюю кухню готовить какую-то еду, а Алеша, как они договорились, занялся банькой. Он натаскал из Псела полный чан воды, встроенный в печь, набрал в окрестностях хвороста и кизяков, и после долгих усилий труба над банькой задымила. Взмокший от солнца и жара от печи, перепачканный сажей и грязью, он услышал голос Леночки: «Молодец, Алеша. Но ты грязный, как трубочист. Лезь в речку, сейчас я к тебе приду». И вот почти вприпрыжку, как ничем не обремененный ребенок, на тропинке, ведущей к речке, появилась сама Леночка.

– Алеша, в мою сторону не смотри, под халатом у меня ничего нет. Отплыви в сторону.

Алеша выполнил просьбу, но, развернувшись, поинтересовался:

– Ну как, теперь, когда ты в воде, можно плыть в твою сторону?

– Нет, сегодня совместного купания не получится, я к этому не подготовлена.

– В следующий раз надевай хотя бы трусики, чтобы быть со мной в равных условиях, – выкрикнул Алеша, направляясь к середине реки.

Псе'л – река коварная, с перекатами; то у левого, то у правого берега можно пройти по щиколотку, а чуть дальше – уже глубоко и сильное течение. После обеда в летней кухне решили полежать в тени садочка на домотканых подстилках, принесенных Марийкой, и почитать Гоголя.

– Подъем часа через полтора, – произнес Алеша. Но уже через пять минут оба посапывали, забыв о Гоголе: устали с дороги, и от жары разморило.

Первой, через пару часов, проснулась Леночка и стала будить Алешу:

– Как хорошо я поспала, но проснулась уже давно – слушала тишину, боясь ее нарушить. Не пора ли нам вставать?

Алеша, позевывая, согласился:

– Пора, пора, уже труба зовет.

Мыться в бане решили после захода солнца. Так как в это время будет кромешная тьма, усугубленная отсутствием луны, то Алеша предложил купаться вместе, на что Леночка сказала, что они все-таки не в Финляндии, а на Украине. Сначала она, пока еще сумрак, расставит на полках шайки и ковши для чана и все это вымоет, затем вымоется сама, а затем уже Алеша.

Алеша написал на листке бумаги режим дня с намерением выполнять его на полном серьезе и со всей ответственностью.

Подъем в четыре утра (это из-за жары).

Купанье в реке и зарядка.

Осмотр больных, если таковые есть, доктором.

Далее, завтрак в половине шестого.

Второй легкий завтрак в двенадцать.

Обед, он же и ужин, в шесть часов, учитывая жару.

После чего прогулки, побасенки, чтение Гоголя.

Отбой в десять.

В промежутках между приемами пищи – ловля рыбы и раков, исследование окрестностей, чтение стихов, танцы и хоровое исполнение песен на украинской мове, возможно, вместе с местным населением.

А еще, тоже с местным населением, распитие горилки в честь вечной дружбы между кацапами и хохлами.

Все мероприятия следует проводить с семи до восьми вечера и только при полнолунии из-за отсутствия на хуторе, как и во времена Гоголя, электрического освещения. Больных с острыми заболеваниями «москальский доктор» принимает в любое время.

– Алешка, узнаю взлеты твоего красноречия, когда ты в приподнятом расположении духа. Однако этот распорядок дня нельзя взять даже за основу хотя бы потому, что в нем отсутствует покупка продуктов и их приготовление. Потому, дорогой мой, пошли к Марийке за парным молоком, сметаной, яйцами, зеленью и фруктами.

Леночка вооружилась плетеной корзинкой, и они вместе отправились к Марийке. Солнце скрылось за горизонтом. Первый день отдыха подходил к концу.

Отношения между Леночкой и Алешей, как и в Москве, были добрыми и нежными, но оставались только дружескими. Именно такими они казались при внешнем беглом наблюдении. Но что-то закипало в сердце сверх молчаливо установленных правил и у Алеши, и у сдержанной Леночки. Ей хотелось или забыть Алешу навсегда, что, наверное, было выше ее сил, или приблизить его, войти в его душу. Но Леночка – не Нонуля, охотница за женихами. Леночкой руководили не заранее продуманные планы заполучения Алеши, она плыла по медленному течению времени, которое могло их столкнуть на всю жизнь, или сблизить на каком-то временном отрезке, или разнести в разные стороны. Ее целомудренность сдерживала даже малейшие шаги к сближению со стороны Алеши, если за этим не предполагалось ничего серьезного. А между тем девичество не бесконечно. И Алеша это и понимал, и забывал, когда Леночка была рядом и от ее близости у него голова шла кругом. А ведь мама предупреждала его… Что делать Алеше? Ему еще хотелось вольной жизни, он сам еще не знал, кем станет в будущем – «физиком» или «лириком». Многое проходило мимо его сознания, как и у большинства молодых людей, которым жизнь представлялась праздником, а обязанности – где-то там, еще нескоро.