Текст книги "Течение времени"

Автор книги: Эдгар Вулгаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Инженер, сейчас вытащу палец, что там от него осталось.

– Давайте я талью…

– Не надо, я сам.

И Сам, чуть приподняв пускач, вытащил изуродованный палец.

– Начальник, мне бы ножницы и чистую тряпицу, остальное сам.

Он вышел из мастерской, ножницами Кузьмича отрезал державшуюся на коже расплющенную фалангу пальца, сдвинул ее небрежно ногой в сторону и стал мочиться на рану, мочился старательно и долго, откуда столько взялось. Потом взял у Кузьмича бинт и умеючи забинтовал обрубок пальца: «Кина, мужики, больше не будет, все. Главная дезинфекция в етом деле, мужики, вовремя палец обоссать, запомните».

– Суетин, я вас сейчас отвезу в больницу.

– Не требуется. Я сделал все как надо, не хуже врача. И не такое случалось в жизни, а ето ерунда.

– К врачу все же сходите.

– Посмотрим.

В середине мая к Алеше на больничной машине приехала семья – Леночка с Танюшей и с тетей Грушей, с узлами и чемоданами. Алешину семью Наталия Михайловна приняла тепло. После коллективного обсуждения решили, что, по крайней мере, четыре месяца, если не больше, – все зависело от погоды, – обедать и ужинать будут все вместе в столовой за круглым столом. Алеша с Леночкой в его «кабинете» разместятся вместе. А тетя Груша с Танюшей будут в другой, не менее уютной комнате, тоже с окнами выходящими в сад. Алеша несколько раз пытался взять Танюшу на руки, но из этого ничего не получилось. «Не хочу! Отпусти!» – эти два слова, точнее звука, он понял по ее действиям – она вырывалась и плакала, просясь на руки к Леночке.

– Алеша, если вдуматься, она в первый раз видит тебя, чужого большого дядю. Она мужчин, кроме дедушки, не видела. А дедушка с ней обходится по-другому, и любовь у них началась, когда ей было месяца полтора. Как он поступал: подойдет к кроватке, что-нибудь напоет, даст игрушку, одну, другую, расположит к себе, а потом только возьмет на руки. Теперь, когда она его видит, улыбается, тянется к нему, просится на руки. Не расстраивайся, дорогой, привыкнет.

– Я понимаю, моя дорогая Леночка. Очаруем, очаруем, было бы время. Но мне очень хотелось подержать дочку на руках. Вернусь с работы, она опять будет спать. Придется терпеть до воскресенья. – И Алеша, расцеловав Леночку и тетю Грушу, отправился в мастерскую.

– Да, вот что. Наташка скоро прискочит – у нее занятия до четырех. Так что ждите.

В следующее воскресенье Леночка с коляской, Наташа и Алеша отправились по уже подсохшей тропинке к реке, километра за полтора. Тропинка сначала шла через поле, а затем через смешанный лесок, где идти было труднее. Солнышко еще не успело прогреть лес, на тропинке было много больших луж, в которых вязли колеса коляски. Но поворачивать назад никто не хотел, и все-таки решили дойти до реки, тем более что Танюша заснула. Весна, пришла весна! Листочки на березках уже довольно большие, еловые лапы в бледно-зеленых побегах, кусты черемухи, сирени и орешника тянутся навстречу солнцу.

– Ребята, как хорошо, – тихо произнесла Леночка, боясь разбудить ребенка.

– А вон зайчик! – тихо, но восторженно, прошелестела Наташа. – Он еще в белой шубке.

– Где, где? Да, вижу, он действительно еще не успел полностью сбросить зимнюю шубку, растрепа этакий!

– Какая прелесть! Ну вот, улепетывает от нас, чудак! Алеша, давай теперь я повожу колясочку. Мне тоже хочется!

– Хочется? Вот рожай и вози! Я вот родил и впервые в жизни вожу свое дитя пятнадцать минут. Спрашивается, справедливо у меня, родителя, отнимать через пятнадцать минут ребенка, если я его еще с момента рождения толком не видел. Меня, отца, допускали посмотреть на младенца, только когда он спит. А я читал в литературе, что родители сообща купают ребенка, что отец локтем пробует в ванночке воду – не горяча ли. А ей тоже, видите ли, хочется повозить! А потом ей захочется подержать на руках, понянчить, поиграть с ребенком! Так ведь? А я еще сам мою девочку не держал на руках. Один раз попробовал. Реву было! Потом прослушал полезную лекцию, как надо обращаться с детьми младенческого возраста. А тебе нельзя! Ты сначала прослушай лекцию Леночки, а потом уже на что-то претендуй. Но поскольку ты наша родственница и мы с Леночкой тебя любим, так и быть, минут через пятнадцать-двадцать я дам тебе повозить коляску, если Танюшка не проснется. Понимаешь, когда ребенок просыпается, он должен видеть перед собой знакомую физиономию, а не мою незнакомую морду, прошу прощенье за несколько грубое словцо, распространенное на нашей «ниве» или твою незнакомую мордочку, ясно?! Как увидит незнакомца – сразу в рев. А от этого разрушаются нервные клетки, которые не восстанавливаются.

– Алешка, любишь же ты потрепаться, когда есть хотя бы малейший повод. Ну, а с ребенком, конечно, после тебя, я могу повозиться, а?

– Конечно, дорогая, и до, и после. Нет, что я говорю, pardon, только после меня. Я смотрю, ты здесь обогащаешь свой лексикон, например, словом «потрепаться».

Потом, вернувшись домой и уютно устроившись за круглым столом, пили чай из самовара с пирогами, испеченными Наталией Михайловной и читали стихи Блока и Пастернака или говорили о пустяках. А когда стало совсем темно, Алеша с Леночкой пошли провожать Наташу.

– Как мне хорошо с вами, мои милые друзья, – сказала Наталия Михайловна, перед тем как всем разойтись по своим комнатам, – оживает мой любимый старый дом.

У Леночки еще не был полностью использован декретный отпуск, а с середины июля хирургическое отделение закрывалось на ремонт. Вот почему почти все лето семья будет вместе, и Наташа с ними – куда ей деваться. Она стала вроде консультанта по культуре в райкоме или в райисполкоме: добилась получения самых интересных литературно-художественных журналов для районной библиотеки, раз в неделю делала литературные обзоры, читала стихи Пушкина, Лермонтова, Блока, современных поэтов. По сути, организовался «Клуб любителей литературы». Как-то и Алеша с Леночкой решили заглянуть на Наташины обзоры. В воскресный день в читальном зале собралось человек двадцать пять, среди них учителя. Пришел Костя, чуть позже – Николай Николаевич.

Начала Наташа беседу со смерти Сталина, говорила о переменах в партии, в правительстве, о настроениях в обществе и том, что литература отражает эти настроения, как барометр погоду. Но не сразу. Писатель должен осмыслить происходящее, как говорят, «через призму времени». Упомянула первую часть повести «Оттепель» Ильи Эренбурга: в ней предчувствие изменений в нашей жизни. Пока говорить об этой книге рано, она еще не завершена, но одно можно твердо сказать – она предвестник будущих книг других писателей. Потом Наташа много читала Есенина, затем – Маяковского, которого знают как «агитатора, горла, главаря» – поэта революции и строителя социализма, но мало – как лирика. Завершила свое выступление чтением отрывка из его «Неоконченного»:

 
Уже второй. Должно быть, ты легла.
В ночи Млечпуть серебряной Окою.
Я не спешу, и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить…
 

Читала она замечательно, не хуже иных профессиональных чтецов. Все аплодировали, а Василий Васильевич – учитель литературы – преподнес ей букетик фиалок.

«Приударяет за Наташенькой, с какой стати?» – подумалось Алеше. Леночка расцеловала сестру.

– А я? – Алеша привлек Наташу к себе и чмокнул в порозовевшую щечку.

– Эх ты, Алешка, Алешка! Вот как надо целовать, – и, встав на цыпочки, Наташа поцеловала его в губы.

– Родственники, хватит целоваться, – подойдя к ним, сказал Николай Николаевич. – Я хотел бы поблагодарить Наталию Александровну и сказать несколько слов. Читали вы стихи, Наталия Александровна, великолепно. Я получил огромное удовольствие, спасибо вам. И еще спасибо за глубокое знание русской поэзии, она у вас в крови – так легко и проникновенно вы ее читаете, не пользуясь книгами или шпаргалками, как студенты на экзаменах. То, что вы говорили о Сталине, верно, что он умер – это факт, что не назвали, как принято, великим и мудрым учителем – тоже факт. Я напомню, что расстреляли Берию, что в партии и в правительстве идет борьба, в печати вы об этом не найдете ни слова. Вы забегаете вперед, Наталия Александровна. Нас воспитывали солдатами партии. У нас партийная дисциплина, и мы всегда выполняем все решения партии, иначе не будет единого и могучего Советского Союза. Вы трое мне нравитесь: вы хорошая, честная настоящая трудовая интеллигенция, и вам далеко небезразлична судьба нашей родины. Секретарю райкома непривычно говорить «между нами», но я – с вами, друзья, я тоже жду перемен. Но как солдат партии жду и не позволяю себе, как вы, Наталия Александровна, публично выступать с прогнозами развития общества. Если среди слушателей найдется «писатель», я вас в обиду не дам, спокойно работайте и отдыхайте. Но не будем дразнить гусей, хотя и на поводу у мерзавцев не пойдем, если таковые найдутся. Посвятите следующие занятия Гоголю, Салтыкову-Щедрину, пожалуйста. Дискутировать не будем, до свиданья.

Ошарашенная услышанным, молча, тройка отправилась домой.

– Вот оно, партийное руководство в действии – говори то, что разрешено партией. Выходит, нам думать можно так, как думает партийный синклит. Все остальное запрещено, запрещено, черт бы их побрал!

– Алешенька, дорогой, успокойся. С этим нам придется примириться на какое-то время, – тихо сказала Леночка. И добавила: – Неужели до конца своих дней?

До обеда оставался еще час, и Алеше захотелось поспать, прикорнув, не раздеваясь, Наташе тоже:

– Алешка, подвинься.

Что-то сонно побурчав, он сдвинулся на край постели, покрытой ковром. Наташа легла рядом, используя Леночкину подушку, дыша ему в затылок, покрыв его и себя пледом. Заглянув к спящей Танюше и поговорив об обеде с тетей Грушей, Леночка тоже решила поспать, но, войдя в спальню, увидела, что ее место занято. Потихоньку сняв плед с ног Алеши, она змейкой вползла между спящими глубоким сном, аккуратно поправила плед и, обхватив левой рукой Алешу, тут же уснула. Первым проснулся Алеша и, аккуратно сняв с плеча Леночкину руку, повернувшись, увидел рядом две хорошенькие головки – одна совсем рядом, знакомая и родная, другая, чуть поодаль, тоже знакомая и тоже родная.

– Мои девочки, – подумал он, чувствуя себя счастливым, – самые умные, самые красивые, самые преданные или самые верные, что, в сущности, одно и то же.

Однажды, дело было летом, Алеша шел по мосткам в три доски над котлованом строящейся котельной. Мостки были шаткие и длинные, метров в десять. Когда он прошел, почти балансируя, полпути, откуда-то из за угла появился Суетин. Он был пьян.

– Начальник, сойди с моего пути, я иду.

– Суетин, а я что, по воздуху лечу, я тоже иду, – и Алеша специально замедлил шаг.

– Начальник, я тебя сейчас спихну.

– Вы пьяны, ни хрена не соображаете, почему в пьяном виде пришли на работу. Я вас отстраняю от работы, поставлю другого.

Алеша уже прошел мостки и стоял вплотную к Суетину.

– Начальник, за что? Это мой трактор, я его за день сделаю, и опять в поле.

– В пьяном виде такое сотворите с трактором…

– Выпил поллитру, да разве я пьян? Две недели пахал, почти не спал, спросите у бригадира. Вот приехал чуток подремонтироваться, и опять в поле. Сейчас под кран голову засуну, через десять минут буду как стеклышко. А что я крикнул вам, извините, чего-то взбрело в башку: мол, испугается инженер али нет. Так что, извиняйте, без злого умысла.

– Ладно, Суетин, отрезвеете – идите к трактору.

К вечеру Суетин зашел в Алешину конторку.

– Я затем, чтобы зла на меня не имели, а то я клейменый на всю жизнь вроде. Три года в лагере лес валил, а все за драку, из-за Верки. За ней, за Веркой, начал было приударять Колька, сын начальника райпотребсоюза. А начальник важный – все от него зависело, и колбаса, и мануфактура, обувка какая – все в евонных руках, в бурках ходил. Я Кольку предупреждал пару раз, а он, дурак, однако, в спор со мной ввязался. Я ему челюсть свернул и зубы какие выбил. Все руками. А он меня оглоблей по хребтине огрел, еле двумя ведрами отлили. А потом судили – мне три года, а ему год. А Верка мне досталась. Все писала: дождуся тебя, Колька мне не нужон. Мы с ней живем душа в душу. Двух пацанов родила – Петю и Ваню. Дал ей слово не пить, и не пью, только она разрешает по случаю событий. Вот пропахал две недели – коробка в тракторе заела. Поехал в мастерскую. А Верка смеется: «Много ты таких событий наберешь за сезон, смотри у меня» – строгая, но справедливая. Она у меня медсестра, школу специальную кончила, ученая. К ней вся деревня ходит лечиться. Доктор наш ее всегда хвалит: в ней медицинский талант… А справедливость наша какая: за мною судимость тянется, а с Кольки судимость сразу сняли. Сейчас он снова сидит, не знаю за что, не интересуюсь. Когда кусок пальца потерял, в мастерской, к ней поехал. Она с ним возилась, возилась, укол в задницу сделала. Я не хотел, и так, мол, заживет, а она мне по шее. Хорошая она у меня, Верка.

Вскоре в ближайшей от МТС деревне был престольный праздник, совпавший с рабочим днем. Народу понаехало много, все родственники, все друг друга знают – праздник. Имя святого, в честь которого праздник, старухи произносили с придыханием, а за какие заслуги, чем знаменит – никто толком не знал, спорили. Число точно знали по церковному календарю, а календарь такой замызганный весь – число видно, а о славе святого не прочтешь. Церкви в деревне давно не было – где-то в конце двадцатых годов активисты «Союза воинствующих безбожников» разрушили колокольню, иконостас, ликвидировали церковную утварь. А позднее, в сохранившемся четверике устроили склад колхозного имущества и магазин. Главным товаром в магазине был хлеб в буханках и водка, когда привозили. В остальные дни на дверях магазина висел большой амбарный замок. Водку на престольный праздник в каждой избе запасали заранее. Обязательно к этому дню открывались двери магазина, уж постаралось сельпо по случаю праздника – и водка, и хлеб, и разные диковинные консервы: болгарские компоты двух видов, и приправа к мясу с трудным названием, и бобы соевые, и еще какие-то заграничные консервы, конфеты двух сортов, баранки с маком – всего было полно, а магазин разнесли за час. Повесили на его дверях амбарный замок… и пошла гульба. В некоторых избах столы накрывали, а в тех, где мужикам было невтерпеж, хлобыстали водку из горла, закусывая конфеткой, или чем попало, или вообще ничем. К полудню принарядившаяся, по возможности, во все лучшее, самое нарядное, пошла молодежь деревни гулять от избы к избе, где под гармошку, а где и без гармони – компаниями. В первых рядах шли девчата с цветастыми платками на плечах, в нарядных кофточках, блузках, кто в туфлях на низких каблуках, а кто и на высоких, кому что удалось купить по случаю или у спекулянтки. За ними шли парни, тоже приодетые, но уже под мухой. Гуляли две-три компании, всего не больше двадцати человек вместе с приехавшими. Запевали девчата, парни, подшучивая друг над другом, недружно подхватывали. Впереди каждой компании крутилась мелкота, тоже принаряженная – кто изображал пьяных, взявшись под ручку, шатаясь и падая, выкрикивая слова из песен или бранную ругань, кто гонялся один за другим.

– Митька, откеда у тебя слова такие нехорошие, кто научил?

– Папаня!

– Папане можно, а тебе нельзя, мал еще. Ох, лучше бы и не спрашивала.

На скамейке сидели старухи и, охая, вспоминали, как раньше праздники проводили:

– В деревне человек двести, да столько же наезжало. И не один день, неделю, а то и боле. Председатель ругается, а у нас праздник. И драки были до смерти, кажный праздник ентим кончался.

А через три дня хоронили Андрюшу Ачина. В этой деревне у него был сослуживец Миша – вместе служили в армии, вместе демобилизовались. По случаю Михаил купил немецкий мотоцикл в хорошем состоянии. Не терпелось новому владельцу на нем прокатиться, но, резко затормозив на скользкой дороге, Миша оказался в овраге, вылетев из седла. Вот и понадобился ремонт мотоциклу, и Алеша разрешил провести его в мастерской – все трактора в поле, место найти нетрудно. Уже через неделю Андрей, помогавший приятелю в ремонте, вывел мотоцикл из мастерской, опробовал его, после чего отвез счастливого владельца домой в деревню.

– На мотоцикл сядешь только после окончания курсов, со шлемом на голове. Получишь права, тогда и садись за руль. И будь осторожен первые дни, – так напутствовал Андрюша друга. А когда в деревне был престольный праздник, Михаил пригласил Андрея к себе в гости. Андрей, как и брат Саша, водку не пил. А здесь уговаривали-уговаривали: не обижай, дескать, – уговорили, выпил два-три лафитничка. Потом пошли к мотоциклу, поехали. Андрей за рулем, Михаил сзади. Только набрав скорость и не будучи достаточно внимательным к дороге, не привыкший к зелью Андрей налетел на толстое бревно, лежащее на проселке, не удержал от неожиданности руль. Мотоцикл на большой скорости отлетел в сторону и ударился о бетонный столб, стоящий на пути. На Андрюше не было шлема, шлем был на Михаиле…

Первый раз в жизни говорил Алеша прощальное слово. Он сказал, что нелепо оборвалась жизнь хорошего молодого человека из-за глупой случайности – бревна поперек дороги. На самом же деле – из-за демьяновой ухи.

– Не хочется бросать резкие слова его товарищу, и без того убитого горем. От пьянства и погибнет Россия, если поразившую нас беду мы не осознаем до конца. – И обратился, как ему показалось, к самому старшему в избе:

– Правильно я сказал? Может быть, обычаи нарушил?

– Правильно, сынок, правильно. Только ты не обижай нас, выпей за упокой души преставившегося Андрея, уважь!

Алеша взял стакан водки, поставил его перед маленькой, единственной уцелевшей фотографией Андрюши из комсомольского билета и ушел, попрощавшись, из притихшей избы. С ним была Наташа, повязанная темным платком, вся в черном.

– Вот и погиб твой первый ученик, Наташенька. Сверх установленной программы – только математика, а остальное на курсах, а еще взялся за английский, и, кажется, небезуспешно.

– Да, – односложно и тихо ответила Наташа.

До дома больше двух километров. Наташа взяла Алешу под руку, она прижалась к нему, временами поднося носовой платочек к глазам.

– Хватит, Наташенька, держи себя в руках. Очень жалко парня, но не вернешь. Таков наш российский менталитет: напоили парня, угробили, соглашаются, что напиваться нельзя, и тут же просят «уважить», то есть выпить с ними, иначе обидятся… И обиделись, надеюсь, ненадолго.

– А если и обиделись, пусть обижаются. Они мне неприятны, даже противны – теперь опять будет пьянка, и пьяные слезы, и драка, – резко сказала Наташа.

– Драки и пьяных песен не будет, Саша не допустит. Вот такова наша «нива». В нормальном человеческом обществе застолье, общение с друзьями, где выпивают затем, чтобы несколько поднять тонус, и на поминках, и на празднике.

– Да, Алешенька, все это как-то без меры, некрасиво, может быть, я резко скажу – по-скотски. Это ужасно, мне страшнее жить становится с каждым днем. Один пьяный в магазине схватил меня больно за руку, держит. Противный, пахнет сивухой, рот беззубый, шепелявит: «В лесу бы встретил – не упустил». Алешенька, что это такое? И как он посмел со мной так разговаривать!

– А ты?

– Алеша, я закричала на весь магазин: «Негодяй, отпусти мою руку и чтобы ты больше мне на пути не попадался, мерзавец! Тебе место в милиции и в суде». А он сразу изменился, попятился, попятился к дверям и бежать. Я в окно видела. Знаешь, меня давно преследует одна мысль. Я раньше никогда не считала себя одинокой: мама, бабушка, университет, увлекательная работа, консерватория, театры, музеи. А помнишь, какие были литературные вечера! Иногда, случайно, мы там с тобой сталкивались. Мне этого хватало для ощущения полноты жизни, и я была счастливой!

– Наташенька, я должен тебе сказать, что ты прелесть, красивая, умная и обаятельная молодая женщина, что ты великая труженица, талантлива, да еще скоро станешь доктором наук, и это в твои-то годы! Но, вместе с тем, ты, моя красавица, глупышка. Неужели за все время учебы у тебя не было увлечений, ты не была влюблена? Не страдала, когда он не приходил на свидание или когда на лекции он подсаживался к другой – ты не ревновала?

Некоторое время они шли молча.

– Наташенька, я должен увидеть этого негодяя, ну, того, из магазина.

– Хорошо, – сказала она машинально, – а зачем?

– Я боюсь, он тебя напугает при встрече, я должен с ним поговорить.

– Алеша, я поняла его: он бахвал и трус. Он сам будет обходить меня стороной. А если о любви, то она прошла мимо, хотя некоторым ребятам я симпатизировала. Но, в конечном счете, они становились похожими на того из магазина, я утрирую, конечно. Я заметила вот что – они меня боялись. На нашем потоке я подавляла их своей начитанностью, и не только знанием трех языков, но чем-то большим. Наверное, поэтому – других причин вроде не было. Не люблю нытиков, трусов, а предателей презираю, не вижу в упор и руки не подаю демонстративно, чтобы все видели. Конечно, у некоторых такое поведение симпатии не вызывает. Я не зазнайка, могу дружить, и поэтому у меня есть друзья, которых я люблю, а они меня любят такой, какая я есть. Я верная. На вечерах и в походах всегда пела под гитару. И когда требовался третейский суд, звали меня. Алешенька, но почему я теперь такая несчастная?

– Наташа, любовь и счастье тебя догонят, тебе от этого никуда не уйти.

Они опять пошли молча, и каждый думал о своем.

– Когда я рядом с тобой, я никого не боюсь, я уверена в себе. Мне даже хочется показать себя много храбрее, чем я на самом деле. Если бы не ты, я не стала бы в присутствии Николая Николаевича говорить об «Оттепели». Просто хотела показать свое право на самостоятельное мышление. Мой поступок могли понять только ты и Леночка. Алешка, мне с тобой так хорошо. Дай я тебя поцелую в этот трудный для нас час. Замечательный парень погиб, у него были такие внимательные глаза, я бы его учила языку.

В больнице райцентра знали, что Леночка – хирург из известной московской больницы. Однажды в пятницу часов в пять вечера за Леночкой приехала скорая: в больнице ЧП, главный хирург в отпуске, а поступил больной с прободением язвы, нужна помощь. И Леночка уехала. Через час пришел Алеша. Сел на диван рядом с тетей Грушей, на руках которой полулежала Танюша, в кресле разместилась Наташа со своими филологическими карточками. Наталия Михайловна что-то вязала. Никто не разговаривал. В доме была тишина в ожидании событий. Алеша попытался привлечь к себе Танюшу, но та, надув губы, дала понять, что тишине придет немедленно конец – она никуда не тронется со своего места. Ей что-то в ушко стала шептать тетя Груша, а Алеша, далеко не всегда добивавшийся успеха у Танюши, углубился в Ремарка. Вскоре пришел Костя и, узнав в чем дело, подсел к Наталии Михайловне и стал помогать сматывать шерсть в клубок. Вскоре появился Василий Васильевич с очередным букетиком для Наташи, а чуть позже заглянули на огонек Аня, учительница французского, и Оля – английского. Изредка собравшиеся перешептывались под неодобрительными взглядами Алеши. Часы пробили девять, когда наконец послышался шум подъезжающей машины. Все вскочили, но Алеша жестом предложил им оставаться на своих местах, а сам быстро пошел к дверям. И через минуту улыбающиеся Алеша и Леночка в обнимку вошли в столовую. Танюша заплакала, а Леночка, удивившись, почему ребенок не в кроватке, тут же ушла в спальню укладывать ребенка. Пришлось Алеше за Леночку пересказать, то, что он успел от нее услышать: у пациента было тяжелое состояние, прободение язвы с перитонитом, операция шла три часа, под общим наркозом, больной благополучно вышел из наркоза и теперь спит. Все хором прошептали «Ура!», дабы не разбудить ребенка, Костя полез обниматься с Аней и Олей, а Наташа повисла на шее родственника:

– Алешка, я такая счастливая!

Наконец вышла Леночка.

– Ребята, мне приходилось делать такие операции. Но эта была довольно трудна из-за того, что упустили время, появились признаки перитонита. Сердце у моего больного, к счастью, достаточно крепкое, надеюсь на его выздоровление. Теперь, в послеоперационный период, ему требуется покой и уход… Да, а пациентом моим оказался Николай Николаевич. Вот удивится, когда узнает, кто его оперировал!

С этого вечера, по пятницам, часов в семь стало привычным собираться вокруг круглого стола под красным, низко опущенным абажуром. Танюше исполнилось семь месяцев, она охотно шла на руки к Алеше. Однажды, посадив ее на колено, он стал чуть-чуть, чтобы не испугалась, подбрасывать ее вверх, поддерживая руками. Она улыбалась и… вдруг издала звук, похожий на взрыв воздушных пузырьков, переходящий в восторженный захлеб.

– Смотрите, она смеется, – радостно возвестила тетя Груша.

Леночка с Наташей были в восторге от эмоций ребенка, лишь один Алеша не понял, что эти звуки означают смех.

– Дорогой, ты делаешь успехи, – обнимая Алешу, похвалила мужа Леночка.

– Это что, это первая разведка, проба пера. В следующий раз она будет скакать у меня на коленях, как кавалерист.

– Только не увлекайся, она совсем еще маленькая.

– Что ты говоришь, Леночка! Вот если бы ты сидела на моих коленях или, скажем, Наташка, то здесь можно увлечься, забыв все на свете. Но у меня на руках моя дочь, и мы скоро с ней безбоязненно будем скакать на моих коленях, а она будет заливаться счастливым смехом и просить еще, еще!

– Алеша, хватит, отдай ребенка.

– Если она пойдет к тебе, – он стал слегка щекотать девочку, и ей нравилось, и она улыбалась, и издавала звуки, которые женщины называли смехом.

– Вот, Леночка, ты ее всячески заманиваешь – и чмокаешь губами, и пальцами, призываешь к себе от родного отца, а она не идет. Танюша, иди к маме, а то она рассердится, правда, я никогда не видел ее сердитой. А лошадку мы поставим до следующего раза в стойло.

Вечером у Лариных собрались друзья, обсуждали важный вопрос: в какой лес завтра пойти за грибами. Неожиданно раздался резкий продолжительный звонок, – такие звонки в не столь отдаленные времена могли быть предвестником появления незваных гостей в форменных фуражках. Все замерли.

– Спокойно, те времена, о которых каждый из вас подумал, прошли, – Алеша направился открывать дверь, его догнала Наталия Михайловна. Дверь открывали вдвоем: он – засов, она – внутренний замок. На крыльце стоял военный, несколько поодаль от дома ждала черная «Волга». Военный отрапортовал:

– Фельдъегерь от Разуваева Николая Николаевича с пакетами и цветами для доктора Елены Федоровны Лариной, имею честь вручить.

– Пройдите, пожалуйста, сюда, в столовую, и вручите цветы лично Елене Федоровне.

Огромный букет из темно-красных роз наполнил ароматом столовую. А в пакетах оказались различные деликатесы, грузинские вина и красочная коробка с надписью «1 кг шоколада».

– Ребята, будем пировать, – воскликнула Леночка, – это все от Николая Николаевича, он поправляется и шлет всем большой привет.

– А еще он пишет, – добавил Алеша, взяв из рук Леночки письмо, – что кремлевские врачи высоко оценили работу Леночки и сообщили об этом в ее больницу. Теперь как муж, руководитель, вдохновитель и наставник, в общем, начальник семьи, предупреждаю заранее, у кого аппендицит или прободение язвы, или какая другая дырка возникла в организме, идите к Леночке – все лишнее вырежет, заштопает, а у кого чего не хватает – пришьет. Имейте в виду, что от болезни лечит только хороший врач, а не тот, у которого главное – выписать рецепт. Итак, просим всех к столу!

На следующее утро всей компанией отправились в лес за грибами. Была обильная роса, а над тропинкой, местами спускающейся в овражки, висел туман в метре-двух над землей. В таких местах грибники то и дело терялись и звали друг друга: «Ко мне, я на тропинке». И опять все, вытянувшись цепочкой, шли почти без разговоров, как бы сосредотачиваясь для предстоящей охоты за грибами. Наконец тропинка пошла вверх, солнце появилось из облаков, рассеялся туман в овражках, и неожиданно пред ними вырос белый, стройный, высокий, бесконечный лес, далеко-далеко просматриваемый во всех направлениях. Это был чистый березняк, без подлеска.

– Какая красота! – восторгалась Леночка. – Ребята, я ничего подобного не видела. Неужели это возможно – на километры самое изящное создание русской природы, которое язык не поворачивается назвать деревом – только березкой, только березкой, нежной белокожей россиянкой.

– Понравился этот лес, то-то, – сказал Костя. – Мы с Василием Васильевичем решили вам показать лучшее или одно из лучших мест нашей округи и, как видно, не ошиблись. Разбирайте палки – и вперед за лесным чудом, за грибами. Друг друга из виду не терять!

Первый подосиновик нашла Наташа, о чем радостно сообщила всему лесу. На крепкой белой высокой ножке с черными длинными узкими полосками, как бы от загара, расположилась твердая шляпка, прислонившаяся к березке и в этом месте теряющая темно-красную окраску.

– Какой красавец, – восхищалась Наташа, – даже жалко его срезать.

– Действительно, великолепный экземпляр, – сказал подошедший Василий Васильевич.

– Василий Васильевич, я вас буду сокращенно называть Вас-Вас, поскольку мы, я имею ввиду всех нас, в нерабочей обстановке охотно откликаемся на имя и только один вы длинно и протяжно – Ва-си-лий и дальше Василь-е-вич. И потом, почему вы такой всегда зажатый, нераскованный, я бы даже сказала, закомплексованный, а? Создается впечатление, что вы самый старший из всех присутствующих. Или я не права, или мне кажется? И не молчите, отвечайте мне, ну!

– Наташка, пока ты тиранила Василия Васильевича, у тебя под ногами я нашел десять красавцев, подобных твоему. Оставь в покое учителя, иначе получишь по мягкому месту.

– Вот, видите, как со мной обращается завмастерской районной МТС! Если он меня разозлит, и я начну его бить. Впрочем, я проиграю, а проигрывать не в моих правилах. В защиту мужа вмешается его жена-врач. А она-то знает, в какое место надо ударить при драке. Так вы, Вас-Вас, за меня, я надеюсь?

– Василий Васильевич, пошли искать грибы и оставим Наталию Александровну с ее одним грибом. Смотрите, все давно разбрелись по лесу. Ты с нами, разбушевавшаяся террористка, или останешься одна со своим грибом?

– Алешенька, я с вами, с вами, не бросайте меня, умоляю! А когда будем драться неизвестно за что, меня интересует, Вас-Вас будет за меня или против?

Уже далеко за полдень, усталые, пришли домой и в саду на большом столе, в тенечке, опорожнили все корзинки. И опять пошли восторги по поводу красоты горы красноголовых братьев. Какое чудо! А какая духмяность, как сразу повеяло прохладным лесом с запахами различных оттенков, как сразу эти запахи победили застоявшийся цветочный и яблоневый аромат теплого воздуха сада.