Текст книги "Течение времени"

Автор книги: Эдгар Вулгаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Ребята оказались благодарными учениками, на занятиях сидели тихо, слушали внимательно, но в перерывах вихрем вылетали во двор, устраивая пятнадцатиминутный футбол на снегу.

Алеша попросил заведующего курсами Костю привезти из клуба райцентра проигрыватель и две-три пластинки с симфонической музыкой. Костя привез одну.

– Нашлась только одна симфоническая. На остальных – песни советских композиторов и хор Пятницкого. Не больно часто ее крутили, смотри, новенькая.

– Ого, замечательно! Костя, попробуем их, не умеющих плавать, бросить в океан, в грандиозную симфоническую поэму. Может быть, кто-нибудь и выплывет.

Итак, после занятий Алексей предложил ребятам остаться послушать классическую музыку.

Я вас познакомлю с настоящей музыкой, обратился он к своим слушателям. Только имейте в виду, сразу понять ее будет трудно. Надо идти от более простой музыки к более сложной. Это как в математике – не зная арифметику, элементарную математику, не сумеешь понять высшую, ту, которая описывает движение планет, решает сложные инженерные задачи, учит летать самолеты. Если математика, о которой я упомянул, имеет дело с конкретными задачами, то музыка абстрактна, неконкретна. Она говорит о чувствах, о переживаниях человека, о радости, о боли, о сомнениях, о буре в природе или о затишье после бури, о море, о небе, о звездах, о восходе солнца, когда просыпается природа… Музыка – это то, что нельзя выразить с помощью речи, а звуками – можно. А если вместе с музыкой звучат слова, то они, сливаясь с мелодией, помогают слушателю раскрыть содержание произведения. Иногда композитор – сочинитель музыки – сообщает, что он хотел рассказать в своей музыке. Слушая музыку, отключайтесь от всех дел, постарайтесь сосредоточиться. Мы с вами люди, не верящие в Бога, как в некое существо, сотворившее небо, солнце, землю, животных, человека, мы атеисты. А вот если бы был Бог, то с ним общаться можно было бы только через музыку, настолько она глубока и всеобъемлюща. Она заполняет пространство между словом и мыслью. Вон сколько всего я вам наговорил, не все меня поняли, да? Кто не сумеет сосредоточиться, погрузиться в себя, перестать думать о делах сегодняшних и завтрашних, о мамке, о папке, о тракторе с Харьковского завода, пусть тихонько выйдет из класса, чтобы не мешать другим. Возможно, он поймет музыку позднее.

И зазвучал «Полет валькирий» Рихарда Вагнера, обрушиваясь на абсолютно чистые, почти еще детские души. Глядя на окружающий мир, на звездное небо, на ледоход, на грозу, они вряд ли задумывались о сути происходящего, вряд ли им были знакомы муки сомнений. Все, что их окружало, воспринималось ими как само собой разумеющееся. И вдруг – «Полет валькирий», волшебство на грани здорового разума. Когда ребята разошлись, Костя сам долго не мог успокоиться:

– Ты обратил внимание, как они слушали, как они слушали! А Петя Дуняшин плакал, слезы текли, и он их вместе с соплями вытирал рукавом. А как они тебя обступили, хватали за руки, возбужденные! Алеша, эксперимент удался, еще не все потеряно в наших охламонах, они еще будут людьми.

На торжественном вечере по случаю окончания курсов директор МТС вручил всем свидетельства трактористов и пожелал успехов в работе, а ребята вдруг, не сговариваясь, загалдели:

– Алексей Петрович, Алексей Петрович! Поставьте напоследок «Полет», а то, может, никогда больше не услышим.

– Во-первых, обязательно услышите на концерте в Москве или в другом городе. Или купите проигрыватель с пластинками, было бы только желание, и чтобы оно не пропало со временем. Во-вторых, запомните – не полет, а «Полет валькирий» Рихарда Вагнера. Это уже в который раз я ставлю, а?

– Алексей Петрович, я считал – в тридцать первый!

И опять полетели валькирии в бешеном темпе, на каждом повороте убыстряя свой полет… К Алеше на цыпочках подошел директор, на лице его можно было прочитать некоторое замешательство.

– Что это, Алексей Петрович? Что с ними?

– Они слушают симфоническую музыку.

– А-а!.. – Он застыл на минутку и через некоторое время на цыпочках вышел, прикрыв за собой дверь. Потом через щелочку в двери тихо Алеше:

– С утра в мастерской?

– Конечно.

Вскоре Костя нашел Алеше комнату у Наталии Михайловны – пожилой одинокой учительницы. Дом был большой. Центральное место в доме занимала столовая с огромным буфетом, изразцовой голландской печкой, большим круглым столом и почти таким же большим, опущенным над ним, красным абажуром. Вокруг стола – мягкие с высокими спинками стулья, у стены – диван и два мягких кресла. Здесь было тепло, спокойно и уютно. Одно большое окно столовой выходило в яблоневый сад, и можно было наблюдать за возней красногрудых снегирей возле кормушек. На стенах столовой висели три портрета, потемневших от времени, написанных лет сто тому назад, – сурового вида мужчина, женщина и девочка с куклой в руках. Наталия Михайловна, хозяйка дома, пояснила, указывая на портрет девочки, что это ее мама. Алеша почувствовал, что у этого дома большая история, возможно, наполненная трагедиями. Но сам дом уцелел. А большая семья разлетелась по всему Союзу, подхваченная комсомольским энтузиазмом – строить счастливую жизнь за тридевять земель: на Магнитке, в тайге, на берегах Амура, а не у себя дома. А представители старшего поколения, прошедшие через революционное чистилище и без вести пропавшие в местах не столь отдаленных, тоже когда-то рождались и жили в этом доме, их здесь ждали, надеялись. Многое помнили стены этого дома. Но Наталия Михайловна не хотела об этом говорить, тем более с незнакомым человеком. Правда, она сказала, что с Дальнего Востока собирается вернуться ее дочь, а сын – с Урала, и все со своими семьями. Тогда помолодеет этот большой дом.

Алеше показали комнату. Рядом с окном, выходящим в сад, письменный стол, у изголовья постели – торшер. Кроватью служил покрытый ковром матрац на высоких козлах. Ковер опускался до самого пола, так что, как устроена его постель, Алеша обнаружил позднее.

– Эта комната вас устраивает?

– Да, конечно, отличная комната, спасибо. – И он вспомнил избу тети Мани.

– А к лету устроим и всю вашу семью, не беспокойтесь. Я сдаю еще одну комнату. В ней останавливается женщина, зоотехник, когда возвращается из поездок по колхозам. Но ее скоро переселят в государственный дом.

В первую же ночь эта женщина очутилась в Алешиной постели, бесшумно скользнув к нему под одеяло.

«Кто она, эта тетка, и на черта она мне нужна, я даже ее физиономии не видел, и как мне эту историю объяснить Леночке», – стучало у него в голове.

От женщины исходил запах коровьего молока или еще чего-то. Ее шершавые ладони заскользили к паху, и тут же в трусах стало тесно. На мгновение мелькнула мысль, что он опять попадает в историю: однажды его уже судили комсомольским судом за связь с женщиной. Но только на мгновение. Сердце бешено колотилось, его руки легли на ее опавшие груди «Она же голая!» – осенило его… Но уже другие желания захлестнули его: не сочувствие к этой, возможно, одинокой женщине, нежность и благодарность к ней, а злость к этой нежданной бабе руководила им. И, сдергивая трусы, чтобы освободиться от этой мгновенно возникшей звериной жажды, он рывком повернулся к ней, – и вдруг оба покатились куда-то вниз, на пол. С грохотом упали козлы, матрац, и бесшумно, словно тень, исчезла незваная гостья.

Зажегся свет в столовой, в дверь постучалась Наталия Михайловна.

– Так я и знала, что козлы не устоят. Ноги козел обычно схватывают между собой скобой, а здесь – гвоздями, вот и результат. Утром позову соседа, он сделает, как полагается. Вы уж извините, Алексей Петрович, не ушиблись?

– Нет, нет! Ничего страшного, все равно скоро подниматься, – растерянно бормотал Алеша, приводя в порядок постель.

«Интересно, догадалась Наталия Михайловна, в чем дело? – назойливо крутилось у него в голове. – Едва ли…» Утром той женщины в доме уже не оказалось.

Впереди был суматошный, бестолковый 12-часовой рабочий день на морозе у колесных тракторов первых пятилеток или у гусеничных в еще недостроенной мастерской без окон и дверей. Хотя вот-вот должна была начаться весна, курсанты еще «проходили практику». На весеннюю пахоту каждая пара ребят получила по трактору. Трактор становился почти их «собственным», и они должны были подготовить его к работе под руководством опытного тракториста с гусеничного трактора, который сам когда-то работал на колесном ХТЗ. Ребятам помогали механик Ачин, отличный специалист, и его брат Андрей, только что демобилизовавшейся из армии. Чем безотказнее будет работать трактор, тем больше они заработают за сезон для своей семьи. У большинства не было отцов – кто не вернулся с войны, кто запил и пропал, а кто вообще сгинул неизвестно где. И вчерашний курсант становился главой дома – кормильцем и помощником мамке.

Как-то Саша Ачин в конторке у Алеши завел разговор о своем брате Андрее.

– Парень хороший, не пьет и не курит, а вот с девчатами гуляет, да все с разными, жениться не думает. Тут как-то смотрю – за учебники школьные взялся, значит, девки надоели, ни одна в сердце не попала. Недели две дома сидел, потом опять к девкам на посиделки отправился. Правда, скоро вернулся – я еще не спал. Спрашиваю, ты чего, Андрюшка, места себе не находишь. А он: «Закиснешь тут у вас. Мне Алексей Петрович советовал в институт поступать, а я все забыл за три года армейской выучки. Что делать? А я учиться хочу». Так Андрей хочет к вам обратиться, чтобы подсобили маленько, а дальше сам будет, он упорный. Да не решается, а вдруг откажете, тогда всей мечте конец. Мечта у парня, оказывается, есть, а я не знал, скрытный. Я его поругал для порядка: кто у тебя брат, единственный и старший? Надо в институт поступать не сразу, а через подготовительные курсы, есть такие с отрывом на три месяца, если платные – заплатим, ты только учись. А потом студентом будешь, инженером хорошим.

Заходил Андрей почти каждый день на час-полтора, обычно в обед, чтобы поучиться у Алеши. Занимались они математикой, чтобы для остальных предметов на курсах оставалось больше времени. Такую тактику занятий выработали сообща. Хорошие братья были Ачины, ответственные, к технике способные. Только старшему не удалось окончить институт, помешала семейная жизнь и еще что-то, а жаль.

Вскоре состоялся предварительный «парад наших побед». Все имеющиеся в наличии трактора: два мощных С-80, около десяти менее мощных ДТ-75 и харьковские колесные выстроили в ряд, что было не очень просто. У кого-то не запускался «пускач», у кого-то сползла гусеница с изношенной звездочки или из-за болтанки в траках… Мало ли недоделок, если ремонт еще не закончен. Вот парад и должен был показать процент незавершенных работ и их причину. Причина была одна – отсутствие запчастей, что и должно было услышать приехавшее районное начальство, которое более авторитетно, чем дирекция МТС, могло воздействовать на областное Управление, распределяющее запчасти. Из конторы, еще недостроенной, но уже с дверями, окнами, полом и двумя обогреваемыми комнатами – директорской и бухгалтерии, появилось начальство: секретарь райкома Разуваев, директор МТС и главный инженер – шумный молодой специалист, который, в основном, заключал договора с колхозами и доставал вместе со снабженцем запчасти. В чем причина задержки ремонта, всем было известно, и секретарю райкома, и трактористу, но районному начальству надо было выйти к людям, поговорить, посоветоваться. «Посоветоваться с народом» – был стиль работы партии от низовых организаций до районных. Сообщили радостную весть, что в ближайшие пять-десять дней мастерская получит недостающие запчасти, после чего ремонт будет закончен за две недели. Так и получилось.

Перед тем как уехать, к Алеше подошел Разуваев:

– Алексей Петрович, вас хотели вызвать на партийную комиссию как кандидата в члены партии, – и он сделал продолжительную паузу, наблюдая за реакцией Алеши.

После смерти Сталина времена менялись с калейдоскопической быстротой. Раньше вызов на партийную комиссию мог означать многое – и ковыряние в анкетных данных, как первый этап подготовки к исключению из партии, и исключение из партии, после чего следовало увольнение с работы, а затем и арест, или еще бог знает что. А может быть, их интересуют детали получения «строгача» в комсомоле? В анкете все написано… Алеша с удивлением посмотрел на Разуваева:

– В чем дело, Николай Николаевич? Почему вдруг партийная комиссия?

– Знаете, Алексей Петрович, умных не так много, как хотелось бы. Больше дураков, карьеристов, и «писателей». Все пишут и пишут, наушничают, даже после смерти Сталина. Это надолго в людях останется. Вот написали на вас, что молодежь разлагаете, фашистскую музыку ставите. Это Вагнера, значит. Партийной комиссии по этому вопросу не будет, я отменил. А в инстанциях дело завести на вас могут, и нервы могут подергать ни за что. Дураков надо бить их же оружием. Где-то услышал писака, что фашистские съезды в Нюрнберге проходили под марши Вагнера, под его оперы, и решил, что Вагнер – идеолог фашизма и слушать его нельзя. Написал. Пришили бумажку. Вот мы и будем бить его с помощью музыки Вагнера. Портрет этого композитора висит в Большом зале консерватории, в Москве, студенты изучают и исполняют его музыку. А то, что фашисты свою идеологию подкрепляли музыкой Вагнера, он-то в этом не виноват – умер за полвека до прихода фашистов к власти, хотя, признаться, и был шовинистом. Но его личный характер и взгляды нас не интересуют. Для нас он остался великим композитором, так. Раз уж пошли слухи, Алексей Петрович, подготовьте лекцию о Вагнере и о том, как его музыку использовали фашисты на своих съездах, и продемонстрируйте русскую симфоническую музыку. А? Сумеете? Я скажу, чтобы подобрали хорошую аппаратуру и пластинки, литературу о Вагнере и русских композиторах.

– Попробую, музыку я люблю, но у меня нет музыкального образования, как бы не получилось по-дилетантски.

– Вот что, кандидат в партию, это вам партийное задание. У нас пока нет даже музыкальной школы. Вы почти пионером станете в этом деле. Давайте через месяц, готовьтесь, я открою.

Так и ездил Алеша из Москвы на работу, с работы – в Москву и в ненастье, и в мороз.

В тот день было довольно холодно. Поезд опаздывал. Подняв воротник полупальто, опустив уши шапки и надев меховые варежки, Алеша, ждал на платформе уже пятнадцать минут. «Всего-то четыре-пять километров от райцентра, вторая остановка, а опаздывает. Да, здесь не Швейцария, где часы сверяют по движению поездов. Может быть, преувеличивают, нам это не проверить, – размышлял он. – Вот и появился, наконец-то!»

В вагоне как подкошенный рухнул на свое место, бегло, по инерции, без интереса, бросив взгляд на пассажиров. Все вроде местные, игроков в карты и особенно шумных, в домино, нет. Они уезжают по домам часа на три раньше. Это ему приходится задерживаться по разным рутинным делам с нарядами и на бестолковых собраниях и совещаниях. Он был рад, что уже на пути к дому, что день кончился, и слава Богу! И, уже отключаясь от всех проблем, от дневной суеты, через мгновение он проваливался в глубокий сон без сновидений, удаляясь от окружающего мира. Для него уже ничего не существовало, на время он был отрешен от текущей жизни. И казалось, только выстрелом из пушки можно было разбудить Алешу.

– Алеша, извини, что не даю поспать. Алеша, я все время наблюдаю за тобой и сейчас решилась разбудить. Это я, Наташа. Тут и обстановка подходящая, скамейки пустые, никто не мешает поговорить. Алеша, проснись, ты спишь уже час.

Тогда Наташа села рядом с ним и слегка потрясла его за руку, а потом, встав, посильнее – за плечи. Он что-то со сна пробурчал и уставился на Наташу, не вполне осознавая происходящее, но не более минуты.

– Наташка, это ты?… «как мимолетное виденье, как гений чистой красоты».

Перед ним стояла Наташа! Или нет – Афродита, Юнона, Елена прекрасная, возбужденная от принятого решения, от встречи.

– Дай мне посмотреть на тебя, Наташа. Ты очень хороша! И это пальто, отороченное мехом, переходящим в стоячий воротничок. Какие детали замечаю, а?… Ну, а о фигурке можно говорить только в превосходной степени, а зеленые глаза, ротик, носик, щечки… «Дианы грудь, ланиты Флоры…» Чувствуешь, в каком я восторге от своей родственницы, еще даже толком не проснувшись. Здравствуй, дорогая, милая Наташенька! Вот ведь трепач, сколько всего наговорил за минуту. Сколько мы с тобой не виделись? Уже полгода, да? Садись напротив, так удобнее. Какими судьбами тебя занесло на наши «нивы»?

– Алешка, я очень рада наконец-то тебя встретить. Про тебя все знаю, Леночка рассказала. А теперь слушай самое главное: я в твой райцентр откомандирована от университета до летних каникул. Направили повышать культуру. Буду преподавать английский и французский учителям школ и проводить показательные занятия, а еще читать лекции по русской литературе. Когда надо было выбирать место командировки, а такая возможность была, Леночка попросила меня выехать к тебе, на твои «нивы», как ты выразился. И вот я здесь, и ты здесь. Значит, нас ждут нескучные вечера, когда ты не в Москве, а в райцентре.

– О Господи, какое счастье! Но ты не понимаешь условий моей жизни и работы – я с утра до позднего вечера кручусь как белка в колесе, а потом валюсь спать, спать и только спать. Я робот.

– Знаю, со временем все образуется, Алешка. А я буду жить в трехэтажном доме напротив магазина. У меня газовая плита от баллона и отопление от котельной. Все хорошо. Теперь у тебя есть к кому ходить в гости.

– Да, ходить в гости – это как раз то, чего мне не хватало для полноты жизни в райцентре, дорогая Наташка.

– Но не надо понимать все так категорично, мне кажется. Все станет на свои места, со временем.

Потом она рассказывала о бабушке, о маме, о Димыче, он поначалу звал Наташу к себе, а теперь сообщил, что уезжает в длительную командировку. Рассказала, что в МГУ занимается научной работой по изучению связи русской литературы и культуры с французской. Занята она с утра до ночи, а в этой командировке намерена систематизировать значительную часть уже сделанного. Вдруг полутемный вагон осветили фонари перрона: Москва. И сразу все засуетились, заторопились к выходу. А Алеша сказал:

– Ну, родственница, давай прощаться по-родственному.

Он обнял ее, привлек к себе и крепко поцеловал в губы. И она ответила на этот поцелуй. И, похоже, в этом поцелуе было нечто большее, чем формальное родственное чмоканье в губы. «Что это я», – подумал Алеша. И, махнув на прощанье рукой, игриво сказал:

– Пока, пока, уж ночь недалека.

– Adieu, – прошептала в ответ Наташа.

Перед лекцией, приодевшись, сняв некогда белые валенки, теплые штаны и надев белую рубашку с галстуком, костюм не первой молодости, привезенный из Москвы на всякий случай, и туфли с галошами, Алеша отправился в райком. Лекция называлась «О музыке и культуре в сопровождении грамзаписи». Парткабинет, обычно пустовавший, был полон. Люди сидели и за столиками, и на откуда-то принесенных скамейках, и на подоконниках. Пришли и его бывшие курсанты, чувствовавшие себя в этой аудитории незваными гостями, но вместе с тем и своими: лекцию-то читать будет их преподаватель – Алексей Петрович. Многие из них расположились прямо на полу, поближе к лектору, а Федулов пристроился у проигрывателя – ему поручили менять пластинки.

Разуваев опаздывал. Поднявшийся со своего места какой-то райкомовец хотел было «открыть» помеченное во всех планах так называемое мероприятие как принято, но Алеша уже начал говорить. Начал с общего обзора Москвы, с сокровищ, которые хранятся в ее музеях, и все – для людей. А большинство проходят мимо, даже не подозревая, что рядом существует прекрасное – то, что создано талантливыми людьми, которые передавали свое ощущение окружающего их мира разными средствами: художник – живописью, композитор – музыкой, писатель – в книгах, артист – в театре и кино Произведения искусства воздействуют на человека, вызывают в нем разные эмоции: удовлетворение, покой, наслаждение или возбуждение, гнев, чувство протеста. Он рассказал, чем отличается Третьяковская галерея от Музея изобразительных искусств имени Пушкина, опера – от оперетты и от симфонии. И как музыка действует на человека: одна успокаивает, другая – волнует, а под бравурную музыку просто тянет маршировать и совершать подвиги. Рихард Вагнер писал музыку на баллады из жизни средневековых немецких рыцарей – героев, побеждающих зло. Если оставить эту древнюю героику, то остается только музыка – замечательная музыка немецкого симфониста. Затем Федулов дал прослушать собравшимся увертюру к опере «Тангейзер» и «Полет валькирий». Люди слушали, может быть, несколько человек ушли, а остальные – слушали.

После «валькирий» Алеша перешел к русской музыкальной классике, рассказал о «Могучей кучке», после чего предложил прослушать 1-й Концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского и «Рассвет над Москвой-рекой» Мусоргского.

– Вот и все, дорогие товарищи. Если есть вопросы, задавайте.

– Нет, товарищи, не все – и из открытых дверей соседней комнаты вышел Разуваев. – Извините, я опоздал, застряли в дороге. Сегодня перед нами выступал не музыковед, а инженер товарищ Ларин, и он отлично справился с задачей. Спасибо вам, Алексей Петрович. Фашизм осужден советским народом, и немецким, и всеми народами мира. Но музыка, созданная великими немецкими композиторами, остается достоянием всемирной культуры, в том числе и музыка Рихарда Вагнера. Нам надо повышать культурный уровень советских людей. Для этого у нас есть отличные свои преподаватели в школах, и Москва под боком, поможет…

Вслед за Разуваевым из боковой комнаты стали выходить люди, среди них оказалась Наташа.

– Алешка, во-первых, привет, и еще раз, во-первых, ты молодец. Ты сумел заинтересовать аудиторию, тебя слушали. Николай Николаевич сказал: «Вот бы нам такого агитпропа в райком, но он уедет сразу, как только возникнет такая возможность».

– Откуда ты знаешь Разуваева?

– А как же, приехав, сразу доложилась, ты же знаешь порядки. Он и поселил меня в райкомовский дом. Там держат пару квартир для номенклатуры. А я командированная, из МГУ, вот и поселили со всеми удобствами. Даже с телефоном, Москву можно заказать за их счет.

– Да ну их, Наташ, не надо.

– Куда пойдем? Неужели поедешь в Москву?

– Нет, Наташка, Леночка знает, что сегодня я не приеду. Сегодня ночью мы с Сашей Ачиным, нашим механиком, будем ловить жулика, я ей про это не сказал, чтобы не волновалась. Подумают с тетей Грушей бог знает что. В двигатель во время морозов впрыскивают специальную жидкость – тогда он легче запускается. Алкоголики этой жидкостью смачивают горло, затем пьют – она действует как наркотик. Сейчас, когда сильные морозы прошли, потребность в этой жидкости упала. По накладным кладовщика ее вообще никто не выписывает, а бутылки-баллончики с полок исчезают. Значит, у нас появился жулик, алкоголик, наркоман, на которого не действуют предупреждающие надписи на этикетке – «Осторожно, яд!» и череп с костями. Вероятно, он знает норму, которая приводит его в наркотическое состояние. Даже десять граммов действуют на психику человека, а регулярный прием приводит к смерти. Сегодня или завтра, думаем, он должен прийти в кладовую за очередной бутылкой. Вот такие дела, Наташенька, на нашей ниве: «И вязнут спицы расписные в расхлябанные колеи». Кто?

– Ну, знаешь ли! Я все-таки филолог! Блок, мой любимый Александр Блок.

– Интересно, с чем у меня ассоциативно связались «спицы расписные»?

– Совершенно очевидно – с «нивой».

– Вероятно. Пока, часок надо поспать, а потом сыграю роль детектива.

– Алеша, можно я с тобой?

– Нет!

Ночь была морозная. Яркая луна через зарешеченное окно освещала всю кладовую и дверь, и полки, и даже злополучные бутылки на полках.

– Алексей Петрович, идите сюда, здесь самое темное место, дверь видна, ящики вместо стульев, тулупами укроемся, не замерзнем.

Прижавшись друг к другу, они о чем-то тихонько переговаривались, а около часа ночи услышали скрип снега под чьим-то шагами. Затем щелчок замка, дверь открылась, и вошел Егорыч, автослесарь, хорошо видный при лунном освещении. Он подошел к полке, взял бутылку… И тут луч мощного фонаря высветил лицо жулика. От неожиданности Егорыч уронил ключи, замок, закрыл лицо рукавом шубы и… заплакав, сел на бетонный пол. И через мгновение, как бы спохватившись, нажал на клапан баллончика и прильнул к нему.

– Егорыч, брось этот яд, помрешь зараз, – бросился к нему Ачин. – Как же так, еще года три назад был инструктором райкома, нас поучал, как жить и строить коммунизм… и вдруг – вор.

– Саша, я человек конченый. Теперь без этой хреновины жить не могу, хотя знаю, что сжег ею желудок и все потроха. А на водку денег нет, и купить негде. Прости меня, Саша, я тебя в партию принимал, слова красивые говорил. Веди меня в милицию, и все тут! И вы, Алексей Петрович, простите. Я вас всех люблю, вы честные, идейные, верите в светлое будущее, а я не верю, хотя всю войну прошел. Не будет у нас светлого будущего, а если и будет, то до этого будущего, как до луны, далеко, ведите… Ой, постойте… Все заполыхало внутри огнем, больно. Сейчас помру, сгорю…

Потом началась рвота, изо рта пошла пена. Алеша и Ачин старались повернуть Егорыча набок, чтобы он не захлебнулся, а тот вырывался, поворачиваясь на спину… Саша побежал вызывать скорую.

– А мы подозревали других. Он тоже был на подозрении, но не из первых.

Подходя к мастерской, Алеша издали увидел Наташу, которая прыгала на одном месте, хлопала в ладошки и постукивала себя по спине, насколько могла дотянуться. Лицо у нее было красное, а кончик носа побелел.

– Наташка, ты зачем пришла? – вместо приветствия прогудел Алеша.

– Боялась, что тебя убьют, всю ночь не спала. Хорошо, что все благополучно закончилось.

– Благополучно, благополучно, а по-другому и быть не могло. Если подробно, то жулик в больнице на промывании желудка, если это ему поможет. А вот ты потеряешь ослепляющую людей красоту, если отвалится кончик носа. Сколько ты здесь стоишь?

– Час, спросить-то было некого. И все равно я бы волновалось, если бы тебя сама не увидела: а вдруг ранен? Потом я еще перед Леночкой за тебя отвечаю.

– Оказывается, у меня теперь персональный охранник.

– И не только, и не только, и не только! Я еще буду кормить тебя обедом и ужином, когда ты ночуешь здесь.

– Это что, тоже Леночка распорядилась?

– Да, мы так решили сообща. Слушай, я замерзла, как маленький зверек.

– Ладно, об этом мы еще поговорим. Теперь пошли вон туда. Там чистый снег. Буду оттирать твой нос. Наташенька, потерпи – это больно, а потом смажем вазелином.

Она сопела, но терпела. Потом он привел ее в свою конторку, отчего нормировщик Кузьмич совершенно разволновался: не знал, куда деть ни руки, ни ноги, как вести себя при такой молодой красивой женщине. Алеша, можно сказать, выручил Кузьмича.

– Пожалуйста, проводите сторожа к кладовщику, там у дверей столик. Пусть сядет и напишет объяснение причины прогула в эту ночь, как впрочем, и во все предыдущие.

– Ну, верный и прекрасный человечек Натали, ты нарушила производственный цикл. Народ стал исключительно вежливый, все стучатся в дверь, спрашивают о каких-то пустяках, даже головы не повернув в мою сторону, тебя глазами пожирают. Потом будут интересоваться – корреспондент из газеты или радио, наши корреспонденты не такие, значит, из Москвы. Подожди, сейчас ты расположишься у «камина», только стул покрою газетами. На этом стуле сидят наши работяги, а они не во фраках, как понимаешь, и твоя шубка может испачкаться. Сейчас будешь пить чай, Наташенька. Распахни шубку и сядь поближе к печке. Вот и Кузьмич, принесли объяснение сторожа? Так, почитаем: «Обяснение ночнова сторожу И. И. Елина. Товарш началник. Ночю дежурит немогу потому что свечера запянею и сплю безконца до утра. К сему Елин И. И.»

– Будем увольнять, Кузьмич?

– А другие лучше будут? Все они такие.

– Вот и Саша появился. Я вас, дорогие товарищи, должен познакомить: Наталия Александровна, моя родственница. Она филолог, и к тому же полиглот: французский, английский, немецкий – свободно. Так что, кому какие переводы или кто хочет поговорить с ней по-французски или еще на каком, мало ли какие потребности возникнут, поможет. Не так ли Наталия Александровна?

– Да, да, конечно, с удовольствием.

– Милая, дорогая, добрая, отзывчивая на любую просьбу, Наташенька! Ну кому здесь, я имею в виду себя и своих коллег, нужны твои любимые французский, и английский, и немецкий? Здесь идет борьба за выживание, наивная твоя душа.

– Ну ты же сам сказал…

– Да, сказал, думая, что ты еще не разучилась понимать шутки.

– Алеша, в таком случае прошу, выйди со мной на пару слов.

– Пошли. Саша, мы сейчас вернемся. Потом, пожалуйста, отвези Наталию Александровну домой. Она всю ночь не спала – беспокоилась за нашу жизнь, не убьют ли нас.

Они вышли из мастерской.

– Что, Наташка, обиделась?

– Ты надо мной смеешься, а я, как наивная дурочка, все принимаю за чистую монету.

– Наташенька, все это пустяки, и обижаться не на что. Если бы я верил в святых, то ты святая хотя бы по причине святой простоты: уткнулась у себя в университете в пудовые фолианты, знаешь жизнь по книгам французов, англичан, немцев. А нашу жизнь не знаешь. Дай я тебя поцелую.

– Поцелуй, а то я совсем одна.

И она прижалась к его лоснящемуся полупальто, он ее обнял и поцеловал в губы, а она ответила более долгим, чем в прошлый раз, поцелуем. «М-да, что-то мы не то делаем», – подумал Алеша, а вслух, как обычно:

– Пока, Наташенька!

– Adieu, Алеша.

– За меня не беспокойся, никто меня не убьет.

– Хорошо.

Этот день запомнился еще и потому, что с Суетиным произошла беда. Правда, он это бедой не считал. Был он мрачным, неразговорчивым, сильным мужиком, дотошным и яростным в работе, в армии служил танкистом-водителем, выпивал редко, помощников в ремонте своего ДТ-54 не требовал – все сам, поэтому и заработал себе кличку – «Сам».

– Сам на ем буду работать – сам и подготовлю все, кроме сварки, – тут подмогите.

Когда ставил пускач, одной рукой управлял цепью тали, а другой направлял его на фиксирующие шпильки. Что-то заело в плавной посадке пускача на двигатель. Попробовал пальцем в зазоре качнуть пускач, а тот сел плотно на двигатель «тик-в-тик» и на указательный палец Суетина. Он только крякнул и крепко выругался на всю мастерскую, хотя ругался очень редко, поэтому и узнали о несчастье. Должно быть, ему было очень больно, лицо чуть побелело, еще ругнулся, но менее яростно… и больше никаких эмоций.