Текст книги "Юность без Бога"
Автор книги: Эдён Хорват
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Дело Н. или дело Ц.
Перед Дворцом правосудия собралось три сотни человек, всем хотелось попасть внутрь, но ворота были заперты, так как приглашения были распространены еще неделю назад. В основном по знакомству, но строго контролировалось и это.
В коридорах было не протолкнуться.
Всем хотелось взглянуть на Ц.
Особенно дамам. Элегантные и небрежные, они ловили кайф от катастрофы, которая ничем не грозила им лично. Они легли в постель с чужим несчастьем и наслаждались притворным сочувствием.
Сектор зала, отведенный представителям прессы, был переполнен.
В свидетели были приглашены: родители Н., мать Ц., фельдфебель, Р., который жил в одной палатке с Н. и Ц., оба дровосека, нашедшие тело убитого, следователь, жандармы и т. д. и т. п.
И, конечно же, я.
И, конечно же, Ева.
Только пока ее нет в зале. Она должна появиться в первый раз.
Адвокат и прокурор перелистывают страницы дела.
Ева сейчас сидит в одиночной камере и ждет, когда за ней придут.
Появляется подсудимый в сопровождении охранника.
Выглядит как обычно. Только немного бледнее, и щурится, яркий свет ему мешает. Пробор у него тоже на месте.
Усаживается на скамью подсудимых, как за школьную парту.
Все на него смотрят.
Он окидывает взглядом зал, замечает мать.
Глядит на нее. Что он чувствует?
Как будто ничего.
Мать почти не смотрит в его сторону. Или это так только кажется?
На ней густая вуаль, за ней не видно лица.
Фельдфебель меня приветствует, спрашивает, читал ли я интервью с ним. Я отвечаю: «Да». Булочник с ненавистью прислушивается к моему голосу.
Убил бы меня, наверное.
Черствой булкой.
Вуаль
Председатель суда по делам несовершеннолетних входит в зал. Все встают. Он усаживается и объявляет заседание открытым.
Милый дедушка.
Обвинение зачитано.
Ц. обвиняется в предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами.
Дедушка качает головой, как будто говоря: «Ох уж эти детки!» Потом поворачивается к обвиняемому.
Ц. встает.
Без дрожи в голосе подтверждает свою личность.
Теперь ему нужно рассказать свою биографию. Он бросает опасливый взгляд на мать, смущается.
– Все было, как у всех детей, – начинает он тихо. Родители были с ним не особенно строги. Так же как и все родители. Отец у него довольно рано умер.
Он был единственным ребенком.
Мать подносит к глазам носовой платок, но поверх вуали.
Ее сын рассказывает, кем он хотел бы стать. Да, хотел бы стать изобретателем. Но изобретать только что-нибудь небольшое, вроде, например, застежки молнии новой системы.
– Весьма разумно, – кивает председатель. – А если б ты ничего не изобрел?
– Тогда б летчиком. Возил бы почту. Лучше всего – за море.
К неграм? – тотчас приходит мне на ум.
Так, рассказывая о своем бывшем будущем и делая скачки во времени, он скоро окажется там, на том дне, где к нам явился милосердный Бог.
Ц. яркими штрихами описывает лагерную жизнь: стрельбы, маршировку, поднятие флага, фельдфебеля и меня. Роняет странную фразу: «Взгляды господина учителя часто казались мне детскими».
Председатель удивлен.
– Это как это?
– Господин учитель всегда говорит про то, как оно должно быть на свете, а не про то, как на самом деле есть.
Председатель суда серьезно смотрит на Ц. Почувствовал, что вступает на территорию, где правит радио? Где у человека, лежащего во прахе перед жестокой реальностью, появляется страстное желание бросить мораль в утиль?
Да, похоже, он это почувствовал, потому что ищет благовидный предлог вернуться на твердую почву.
Вдруг спрашивает Ц.:
– Ты веришь в Бога?
– Да, – отвечает тот, не задумываясь.
– А пятую заповедь помнишь?
– Ну да.
– Ты раскаиваешься в своем преступлении?
В зале делается совсем тихо.
– Да, – заявляет Ц. – Я очень в нем раскаиваюсь.
Раскаяние звучит фальшиво.
Допрос доходит до дня убийства, и давно известные всем подробности пережевываются в который раз.
– Мы вышли очень рано, – рассказывает в сотый раз Ц., – рассыпались цепью и стали наступать через заросли на высоту, где закрепился противник. Около пещер я случайно повстречал Н., он стоял на скале. Я страшно на него злился за то, что он вскрыл мою шкатулку. Хоть он и соврал, что…
– Стоп! – прерывает его председатель. – Тут в протоколах следствия написано, что, по словам учителя, ты рассказал ему, что Н. сознался тебе, что взломал шкатулку.
– Это я просто так сказал…
– Зачем?
– Чтобы меня не заподозрили, если все выйдет наружу.
– А! Дальше.
– Ну, и мы стали бороться, я с Н., и он меня чуть не скинул со скалы, у меня в глазах потемнело, я вскочил на ноги и бросил в него камнем.
– На той скале?
– Нет.
– Тогда где?
– Не помню.
Он улыбается. Ничего из него не вытянешь.
Забыл.
– А с какого момента к тебе вернулась память?
– Я возвратился в лагерь и записал в дневник, что подрался с Н.
– Да, это последняя запись, но ты даже не дописал последнее предложение.
– Господин учитель меня отвлек.
– Чего он от тебя хотел?
– Я этого не знаю.
– Ладно, это он сам нам расскажет.
На столе вещественных доказательств лежат: дневник Ц., карандаш и компас. И камень.
Председатель спрашивает Ц., узнаёт ли он камень.
Ц. кивает – да.
– Кому принадлежат эти карандаш и компас?
– Не мне.
– Они принадлежат несчастному Н., – говорит председатель и опять смотрит в бумаги. – Н. принадлежит только карандаш. Почему же ты не сказал, что компас твой?
Ц. краснеет.
– Я забыл.
Тут поднимается защитник:
– Господин председатель, возможно, компас действительно принадлежит не ему?
– Что вы этим хотите сказать?
– Я хочу сказать, что этот роковой компас, не принадлежащий Н., возможно, принадлежит и не Ц., а третьему лицу. Разрешите вопрос обвиняемому: точно ли не присутствовал при совершении преступления кто-то третий?
Он садится обратно, Ц. бросает на него короткий недобрый взгляд.
– Там не было никакого третьего, – твердо говорит он.
Вскакивает защитник:
– Как он может точно знать, что рядом не было никого третьего, если он вообще не может вспомнить, где, когда и как было совершено преступление?
Но тут в прения вступает прокурор.
– По всей видимости, – говорит он, – господин защитник имеет в виду, что убийство совершил не обвиняемый, а большое неизвестное. Так точно, большое неизвестное!
– Не знаю, – прерывает его защитник, – имеем ли мы право именовать «большим неизвестным» падшую девицу, сколотившую банду грабителей…
– Это была не девочка, – перебивает обвинитель, – ее уж Бог знает как дотошно допрашивали, мы еще выслушаем господина следователя в качестве свидетеля, не говоря о том, что обвиняемый честно признался в содеянном, он признался во всем сразу же, что тоже определенным образом говорит в его пользу. Намерение защиты представить дело так, будто убила девушка, а Ц. ее только прикрывает – химера!
– Постойте! – улыбается защитник и оборачивается к Ц.
– Разве у вас в дневнике не написано: «Тут она подобрала камень и швырнула в меня, и попади она, был бы мне сейчас каюк?»
Ц. стоит не шевелясь, потом делает пренебрежительный жест.
– Я преувеличил. Это был совсем маленький камешек.
Он вдруг передергивается.
– Хватит защищать меня, господин адвокат, пусть меня лучше накажут за то, что я натворил!
– А твоя мать? – кричит на него защитник. – Ты ведь совсем не думаешь о матери, не представляешь, как она страдает? Да ты не ведаешь, что творишь!
Ц. так и стоит опустив голову.
Потом смотрит на мать.
С почти исследовательским интересом.
Все смотрят на нее, но под густой вуалью ее не рассмотреть.
В обители
Перед допросом свидетелей председатель объявляет перерыв. Полдень. Зал пустеет, обвиняемого уводят. Защитник и обвинитель задиристо оглядывают друг друга.
Я иду проветриться в сквер перед Дворцом правосудия. День холодный, туманный и пасмурный.
Падают листья, да, уже снова осень. Заворачиваю за угол, останавливаюсь, но сразу же снова иду дальше.
На лавочке мать Ц.
Сидит не шевелясь.
Это среднего роста дама, вспоминается мне.
Я автоматически здороваюсь, но она не отвечает.
Может, не узнала меня.
Может, как раз наоборот…
Позади то время, когда я не верил в Бога. Теперь верю. Но он мне не нравится. Я все еще вижу, как он говорит в лагере с малышом Р., не спуская глаз с Ц. Наверное, у него мстительные, пронзительные глаза, холодные, совсем-совсем холодные. Нет, он не добр.
Почему он оставил мать Ц. сидеть вот так? Она-то что сделала? За то, что совершил ее сын? Почему, прокляв сына, он осуждает и мать?
Нет, он не прав.
Мне хочется курить.
Вот дурак, забыл сигареты дома!
Выхожу из сквера в поисках табачной лавки.
Нахожу ее на боковой улочке.
Маленький магазинчик принадлежит пожилой паре. Старик долго возится, распечатывая коробку, а старушка – отсчитывая десяток сигарет. Они постоянно путаются друг у друга под ногами, но очень друг к другу добры. Старушка недодала мне сдачи, и я с улыбкой сообщаю ей об этом. Она страшно пугается. «Боже сохрани!» – вскрикивает она, а я думаю, если тебя хранит Бог, так это, уж и правда, надежно.
У нее нет мелочи, и она бежит разменять деньги у мясника.
Мы со стариком остаемся, и я закуриваю сигарету.
Старик спрашивает, не из суда ли я? У них, в основном, покупают господа из суда. И вот он уже тоже говорит о нашем процессе. Случай и правда необыкновенно интересный, ведь тут так видна божья рука.
– Божья рука? – настораживаюсь я.
– Да, и знаете почему? Потому что в этом деле виноваты, по всей видимости, все участники. И свидетели, и фельдфебель, и учитель, и родители.
– И родители?
– Да. Ведь не только молодые, родители сейчас тоже не пекутся о Боге. Они действуют так, как будто Его тут нет.
Я выглядываю на улицу. Старушка вышла от мясника и сразу бежит к бакалейщику.
Ага, и мясник не разменял.
На улице никого не видно, и вдруг мне приходит в голову странная мысль, только бы ее не упустить: это ведь должно что-то значить, раз мясник не разменял денег. Раз мне приходится тут ждать, это неспроста.
Глядя на высокие серые дома, я говорю:
– Вот знать бы только, где обитает Бог?
– Он всюду, где о Нем помнят, – слышу я голос старика. – И тут, у нас, он тоже обитает, потому что мы не ссоримся.
У меня перехватывает дыхание.
Что это было?
Это старик так сказал?
Нет, это был другой голос.
Кто разговаривает тут со мной?
Я не оборачиваюсь.
И снова голос:
– Когда будешь давать показания и назовешь мое имя, не утаи, что это ты взломал шкатулку!
Шкатулка!
Да нет! Меня же просто накажут за то, что я покрывал воровство.
– Так нужно.
Но ведь я потеряю работу, мой кусок хлеба…
– Ты должен потерять ее, чтобы не случилось еще одной несправедливости!
А родители? Ведь я же их содержу!
– Тебе напомнить твое детство?
Мое детство?
Мать бранится, отец ругается. Они постоянно ссорятся. Нет, тут ты не живешь. Ты тут только проходишь, и твой приход не приносит радости…
Мне хочется плакать.
– Расскажи, – слышу я, – расскажи, что ты вскрыл шкатулку. Сделай мне эту милость и не обижай меня больше.
Компас
Процесс продолжается. Приходят свидетели.
Дровосеки, жандармы, следователь, фельдфебель уже опрошены. И булочник Н. с супругой Элизабет уже успели рассказать все, что знают.
Все они не знают ничего.
Булочник не упустил случая помянуть мое высказывание о неграх. Он всячески старался попрекнуть меня моими подозрительными политическими убеждениями, а председатель смотрел на него неодобрительно, правда, прервать не осмеливался.
Сейчас вызовут мать Ц.
Председатель объявляет ей, что она может отказаться от дачи показаний, но она обрывает его на полуслове, она хочет говорить.
И начинает, так и не подняв вуали.
Голос неприятный.
Ц. рос смирным ребенком, но временами был вспыльчив, эти вспышки внезапной ярости он унаследовал от отца. Не болел, только перенес обычные, не опасные, детские болезни. Душевных болезней в роду тоже не было, ни с отцовской стороны, ни с материнской.
Вдруг она замолкает.
– Господин председатель, можно мне задать сыну один вопрос?
– Пожалуйста!
Она подходит к столу с вещдоками, берет в руку компас и поворачивается к сыну.
– С каких это пор у тебя появился компас? – спрашивает она и в ее вопросе звучит издевка. – У тебя никогда его не было, мы же даже поругались перед твоим отъездом в лагерь, ты еще сказал, у всех компас есть, у меня одного нет, я заблужусь без компаса. Так откуда он у тебя?
Ц. смотрит на нее неподвижно.
Она, торжествуя, оборачивается к председателю:
– Это не его компас. И убийство совершил тот, кто этот компас потерял!
В зале поднимается ропот, и председатель спрашивает у Ц.:
– Ты слышал, что твоя мама сказала?
Ц. все так же неподвижно смотрит на мать.
– Моя мама врет, – говорит он медленно.
Тут же вскакивает защитник:
– Я ходатайствую о проведении психиатрической экспертизы обвиняемого.
Судья заявляет: ходатайство будет рассмотрено позже.
Мать сверлит Ц. взглядом:
– Ты говоришь, вру?
– Да.
– Я никогда не вру, – взрывается она. – Нет, в жизни своей не лгала, а ты все время врешь, только и делаешь! Я правду сказала, чистую правду, а тебе б только прикрыть эту грязную девку, суку эту пропащую!
– Она не сука!
– Заткнись, – визжит мать, у нее истерика. – Вечно толь ко и думаешь обо всякой убогой рвани, хотя бы раз о твоей несчастной матери подумал!
– Да эта девчонка большего стоит, чем ты!
– Тихо! – кричит председатель суда, встав, и приговаривает Ц. к двум суткам ареста за оскорбление свидетеля.
Возмутительно, – выговаривает он ему, – так обходиться с собственной матерью! Вот ты какой оказывается!
И тут взрывается Ц.
Вскипает гнев, унаследованный им от отца.
– Да она не мать мне! Ей всю жизнь плевать на меня было, вообще мной не занималась, только своей прислугой. Сколько живу, помню из кухни ее мерзкий голос, как она распекает горничную!
– И все-то его тянет на горничных, господин председатель, прямо как моего муженька!
Она выдает короткий смешок.
– Не смейся, мама, – повелительно обрывает сын. – Помнишь Феклу?
– Какую еще Феклу?
– Ей пятнадцать лет было, а ты секла ее, когда тебе вздумается. До одиннадцати вечера она у тебя гладила, а утром вставала в полпятого, и жрать ты тоже ей не давала! Потом она пропала – помнишь?
– Так она ж проворовалась!
– Чтобы как-нибудь перебиться! Мне шесть лет было, а я все помню, как отец тогда пришел домой и сказал, попалась, бедная девчонка. Ее отправили в исправительный дом. И виновата в этом ты, только ты!
– Я?!
– И отец тоже так сказал!
– Отец, отец! Мало ли что он говорил!
– Отец никогда не лгал. А в тот раз вы ругались без конца, и дома отец не ночевал, вспомни! И Ева – такая же девчонка, как Фекла. Нет, мам, я тебя больше не люблю!
В зале очень тихо.
Потом председатель говорит:
– Благодарю вас, фрау профессор!
Шкатулка
Вот и моя очередь.
Уже без четверти пять.
Я даю свидетельскую присягу.
Клянусь Богом говорить по совести всю правду и ничего не утаивать.
Да, так точно, ничего не утаивать.
Пока я присягаю, в зале нарастает волнение.
Я быстро оборачиваюсь и вижу Еву.
В сопровождении надзирательницы, она садится на скамью свидетелей.
Как хочется увидеть ее глаза, проносится у меня в мозгу. Вот все скажу и посмотрю в них.
А пока я еще не заслужил.
Пока мне приходится показать ей спину, потому что прямо передо мной стоит распятие.
Сын Твой.
Боковым зрением вижу Ц.
Улыбается.
А может, она там у меня за спиной тоже улыбается? Начинаю отвечать на вопросы судьи. А он снова про негров, ну да, мы с ним друг друга поняли. Я даю Н. положительную характеристику, равно как и Ц. Во время убийства меня не было.
Председатель собирается уже меня отпустить, когда я говорю:
– Еще одна мелочь, господин судья!
– Да, пожалуйста!
– Дело в том, что шкатулку, в которой лежал дневник Ц., взломал не Н.
– Не Н.? Тогда кто же?
– Я. Это я проволокой открыл шкатулку.
Подействовало.
Председатель суда выронил ручку, защитник вскочил, Ц. разинул рот и вытаращился на меня, его матушка издала пронзительный вопль, булочник побелел, как мука, и схватился за сердце.
А Ева?
Не знаю.
Только чувствую за спиной общее волнение.
Бормочут, шушукаются.
Обвинитель встает как загипнотизированный и медленно вперяет в меня указующий перст.
– Вы? – вопрошает он.
– Да, – отвечаю, удивляясь собственному спокойствию.
Чувствую удивительную легкость.
И дальше рассказываю уже всё.
Почему вскрыл шкатулку и почему сразу не рассказал об этом Ц. Потому что мне было стыдно, и все-таки это была еще и трусость.
Я рассказываю всё.
Почему прочел дневник Ц., и как не стал обращаться к закону, потому что хотел внести поправки в расчеты, заметные поправки. Да, я был дураком. Замечаю, как прокурор что-то: записывает, но теперь мне уже все равно.
Всё, всё равно!
Только бы дорассказать до конца.
И про Адама и Еву, и про темные облака, и про человека на луне…
Стоило мне договорить, прокурор встает.
– Я хочу обратить внимание господина свидетеля на то, что у него не должно быть ни малейших иллюзий относительно последствий его интересного заявления.
Прокуратура оставляет за собой право выдвинуть против меня обвинение в том, что я ввел суд в заблуждение, а также в укрывательстве воров.
– Пожалуйста, – легонько кланяюсь я. – Я же поклялся ничего не утаивать.
Бакалейщик ревет:
– Мой сын на его совести! Только на его!
У него начинается сердечный приступ, его приходится увести. Его супруга грозно воздевает руку:
– Берегитесь! – кричит она мне, побойтесь гнева Божьего!
Нет, Бога я больше не боюсь.
Я чувствую отвращение, которое испытывают ко мне все в зале. Я не противен только одной паре глаз. Они на мне отдыхают.
Тихие, как темные озера в лесах моей родины.
Неужели ты уже осень, Ева?
Изгнание из рая
Еву к присяге не ведут.
– Ты знаешь, что это? – подняв компас, спрашивает ее судья.
– Да, – отвечает она, – это показывает направление.
– Знаешь, кому он принадлежит?
– Не мне, но могу угадать кому.
– Только не финти!
– Я не финчу. Я хочу сказать правду, как господин учитель.
Как я?
Прокурор иронически улыбается.
Защитник не сводит с нее глаз.
– Ну, так давай! – велит судья.
И Ева начинает.
– Когда мы с Ц. встретились у нашей пещеры, туда же пришел и Н.
– Значит, ты там тоже была?
– Да.
– Почему ж ты только сейчас сказала? Почему на протяжении всего следствия врала, что тебя рядом не было, когда Ц. убил Н.?
– Потому что это не Ц. его убил.
– Не Ц.?! Тогда кто же?
Напряжение чудовищное. Все в зале подались вперед. Нагнулись, нависли над девушкой, но она несгибаема.
Ц. чрезвычайно бледен.
А Ева рассказывает:
– Н. и Ц. подрались, страшно, Н. был сильней, и он столкнул Ц. со скалы, и я подумала, сейчас ему каюк, и взбесилась, ведь я же тоже думала, что он читал дневник и про меня все знает, я взяла камень, вон тот, и погналась за ним. Да, мне хотелось запустить ему камнем в голову, правда хотелось. И вдруг из лесу выбегает незнакомый какой-то парень, выхватил у меня камень и бросился за Н. Я видела, как он его догнал и заговорил с ним. Это было у поляны. А камень так и держит в руках. Я спряталась, потому что мне было страшно, а вдруг они вдвоем вернутся. Но назад они не пошли, пошли в другую сторону. Н. на пару шагов впереди. И вдруг чужой этот поднимает камень и бьет Н. по голове, сзади. Н. упал и не шевелится. Тот незнакомый парень нагнулся над ним и стал его рассматривать, а после поволок в сторону. В канаву. Он не заметил, что я всё видела. А потом я побежала обратно к пещерам, и мы там встретились с Ц. Он не разбился, когда упал, только спину ободрал, и руки тоже были в ссадинах.
Первым обретает дар речи защитник:
– Выдвигаю предложение снять обвинение с Ц.
– Секунду, господин адвокат, – прерывает его председатель и поворачивается к Ц., который все еще ошеломленно смотрит на девушку.
– То, что она говорит, – правда?
– Да, – тихо отвечает Ц., кивнув головой.
Значит, ты тоже видел, как какой-то незнакомый юноша убил Н.?
– Нет, этого я не видел.
– Ах вот как! – вздыхает обвинитель с облегчением.
– Он видел только, как я беру камень и бегу за Н. – говорит Ева.
– Значит, ты его и убила, – констатирует защитник.
Но девушка остается невозмутимой.
– Нет, это не я была, – она даже улыбается.
– Ну, к этому мы еще вернемся, – говорит председатель. – А сейчас мне бы хотелось знать одно: почему вы до сих пор молчали, если оба не виноваты? А?
Оба молчат.
И снова говорит девушка.
Ц. решил взять все на себя, потому что подумал, что это Н. убила. Он мне не поверил, когда я сказала, что это тот, другой, сделал.
– А мы – должны, значит, тебе поверить?
Она снова улыбается.
– Не знаю, только так оно и есть.
– И ты бы спокойно стала смотреть, как его осудят, невиновного?
– Нет, не спокойно, я, правда, столько плакала. Но мне так страшно было идти в исправительный дом… и потом, потом, я же теперь все рассказала, что он не виноват.
– А почему только сейчас?
– Потому, что господин учитель тоже сказал правду.
– Удивительно! – усмехается обвинитель.
– А если б господин учитель не стал говорить правду? – любопытствует председатель суда.
– Я бы тоже смолчала.
– А я-то думал, – язвит защитник, – что ты любишь Ц. А оказывается, это была не настоящая любовь.
Он улыбается.
Ева серьезно глядит на защитника.
– Нет, – тихо говорит она, – я его не люблю.
Ц. быстро встает.
– И не любила никогда, – говорит она немного громче и опускает голову.
Ц. медленно садится и начинает рассматривать свою правую руку.
Он хотел ее защитить, а она его не любит.
Он хотел принять за нее кару, а она и не любила его никогда. Это было просто так…
О чем Ц. сейчас думает?
О своем бывшем будущем?
О том летчике, изобретателе?
Скоро он возненавидит Еву.
