Текст книги "Предрассветный час (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Глава 9

Сидя вечером с женой у себя в гостиной, Мейер пытался отвлечься от телевизора с его телесериалом о полицейских и сосредоточиться на бумагах, которые он забрал из кабинета рабби Соломона в синагоге. Полицейские на экране забушевали, холостые пули летали во всех направлениях, убивая бандитов пачками. Зрелище захватывало даже такого профессионала, как Мейер, заставляя мечтать об этой чудной, романтической жизни, полной приключений.

Добыча и награда самого романтического приключения в его жизни – Сара Липкин Мейер – сидела, поджав ноги, в кресле перед телевизором, вся ушедшая в липовые подвиги полицейских.

– Ууй, хватай же его! – закричала она, не выдержав, и Мейер повернулся, с любопытством посмотрев на нее, потом снова вернулся к бумагам раввина.

В бухгалтерской книге не было ничего интересного, и Мейер не мог почерпнуть из нее ничего, что было ему нужно. Рабби Соломон вел также календарь приходских событий, и Мейер просмотрел его, невольно вспоминая свою юность и всю ту оживленную деятельность прихожан, центром которой была соседняя с ними синагога.

* * *

"Двенадцатое марта, – шла запись в календаре, – очередной воскресный завтрак в Мужском клубе. Докладчик: Гарри Пайн, директор Комитета по международным делам Американского еврейского конгресса. Тема: «Дело Эйхмана».

Мейер скользил глазами по записям в календаре:

"Март, 12. 7.15 веч.

Собрание молодежной группы.

Март, 18. 9.30 утра.

Служба в честь бармицвэ у Натана Ротмана. После службы киддуш[11]11
  Киддуш – благословение над стаканом вина.


[Закрыть]. Открытое приглашение к участию в организации центра.

Март, 22. 8.45 веч.

Клинтон Сэмюэлс, доцент семинара «Философия в образовании» (Университет в Брандайсе), проведет обсуждение на тему «Проблема идентификации евреев в современной Америке».

Март, 26.

Радиостанция «Вечный свет». Вирджиния Мазер, «Поиски», биографический очерк о Лиллиан Вальд – основательнице еврейской общины на Генри-стрит в Нью-Йорке".

Мейер поднял глаза от календаря.

– Сара, – окликнул он ее.

– Чш-ш, чш-ш, сейчас кончится, – ответила она, ожесточенно грызя ноготь, не отрывая глаз от загадочно замолкшего экрана. Тишину взорвал оглушительный залп выстрелов, от которых едва не треснул экран телевизора. Послышалась музыкальная заставка телесериала, Сара глубоко вздохнула и повернулась к мужу.

Мейер с любопытством глядел на нее, как бы видя ее впервые, вспоминая ту далекую Сару Липкин много лет назад и думая, намного ли теперешняя Сара Мейер отличается от того далекого волнующего образа. «Губки Сары Липкин чудны, но до них добраться трудно», – распевали мальчишки ей вслед, и Мейер запомнил это двустишие и приступил к трудноосуществимому, впервые в жизни узнав, что в каждом фольклорном произведении скрывается зерно истины. Он глядел на ее удивленно поджатые губы и глаза, пытливо всматривающиеся в его лицо. Глаза у нее были голубые, волосы каштановые, и фигура была еще чертовски хороша, и ноги стройные, и он удовлетворенно кивнул, одобряя свой далекий юношеский выбор.

– Сара, идентифицируешь ли ты себя как еврейку в современной Америке? – спросил он.

– Что? – переспросила Сара.

– Я сказал...

– Ох ты! – воскликнула Сара. – С чего это ты вдруг?

– Этот рабби, я думаю. – Мейер почесал лысину. – Мне кажется, я еще ни разу так не чувствовал себя евреем с того времени... с конфирмации, я думаю. Странно.

– И не беспокойся об этом, – мягко сказала Сара. – Ты и есть еврей.

– Так ли? – спросил он ее, прямо поглядев ей в глаза.

Она ответила таким же прямым взглядом.

– Ты должен это решать сам, – ответила она.

– Да я знаю, что я... ну, я вроде как зверею, думая об этом парне Финче. А это ведь плохо, ты знаешь. В конце концов, может быть, он и не виновен.

– Ты так думаешь?

– Нет. Я думаю, что как раз он сделал это. Но кто думает это – я, Мейер Мейер, детектив 2-го класса? Или это Мейер Мейер, кого били гои, когда он был мальчонкой, и тот Мейер Мейер, который слышал, как дедушка рассказывает про погромы, иликоторый слышал по радио, что Гитлер выделывал в Германии, или который чуть не задушил своими руками немецкого полковника прямо перед...

– Этих двоих нельзя разделить, дорогой, – проговорила Сара.

– Может быть, ты не можешь. Я только хочу сказать, что я никогда особенно не чувствовал себя евреем, пока это не случилось. А сейчас вдруг... – Он пожал плечами.

– Тебе принести молитвенную накидку? – спросила Сара с улыбкой.

– Эх ты, умница, – сказал Мейер. Он закрыл календарь раввина и перешел к следующей книжке. Это был личный дневник. Он открыл застежку и начал просматривать его.

* * *

"Пятница, 6 января.

Суббота, Паршат Шемот. Зажег свечи в 4.24.

Вечерняя служба была в 6.15. Столетие гражданской войны. Время от времени обсуждаем еврейскую общину в южных штатах.

18 января.

Мне кажется странным, что приходится знакомить своих прихожан с тем, как нужно правильно делать благословение перед возжиганием свечей. Неужели мы так далеко зашли в нашей беспамятности?

Baruch ata adonai elohenu melech haolam asher kid-shanu b'mitzvotav vitzivanu l'hadlick ner shel shabbat.

Благословен, о Господь Бог наш, Властитель вселенной, который освятил нас своими законами и повелел нам зажигать этот субботний свет.

Может быть, он и прав. Может быть, евреи обречены.

20 января.

Я надеялся, что праздник Маккавеев заставит нас прочувствовать испытания, перенесенные евреями 2000 лет назад, в сравнении с нашей легкой и благополучной теперешней жизнью в условиях демократии. Сейчас у нас есть свобода вероисповедания, но это должно возлагать на нас и ответственность за пользование этой свободой. И вот пришла и ушла Ханука, а мне кажется, что этот Праздник Свечей ничему не научил нас, был для нас лишь поводом веселого празднества.

2 февраля.

Мне кажется, я начинаю его бояться. Сегодня он выкрикивал мне угрозы, сказал, что я – именно я, из всех евреев, веду людей по пути разрушения. Мне хотелось вызвать полицию, но я знаю, что он и раньше так вел себя. Многие прихожане выслушивали от него филиппики, но, видимо, считают его безобидным. Однако он беснуется с пылом фанатика, и его глаза меня пугают.

12 февраля.

Сегодня ко мне пришел один из моих прихожан, чтобы я помог ему разобраться в законах относительно пищи. Мне пришлось вызвать местного резника, потому что я не знал предписанную длину халлафа – ножа для убоя животных. Даже резник в шутку сказал мне, что настоящий раввин такие вещи знает. Я – настоящий раввин. Я верю в Господа, моего Бога, я учу Его народ Его воле и Его закону. Что нужно знать раввину о шехита – искусстве убивания животных? Важно ли знать, что нож для этого должен быть в два раза больше ширины горла убиваемого животного, но не длиннее ширины четырнадцати пальцев? Резник сказал мне, что нож должен быть острым и гладким, без каких-либо неровностей. Это проверяют, проводя пальцем и ногтем с обеих сторон лезвия до и после убоя. Если окажется неровность, это животное признается негодным. Теперь я знаю. Но необходимо ли знать это? Разве недостаточно любить Бога и учить Его путям?

Его гнев продолжает пугать меня.

14 февраля.

Сегодня в ковчеге сзади, за Торой, я нашел нож.

8 марта.

Старые Библии, которые мы заменили новыми, стали нам не нужны, и поскольку они очень истрепаны, но вместе с тем являются священными предметами, заключающими в себе имя Бога, мы закопали их в землю на заднем дворе, около сарая с инструментами.

22 марта.

Нужно искать маляра, чтобы обновить фасад синагоги. Кто-то посоветовал нанять некоего мистера Фрэнка Кэбота, живущего по соседству. Возможно, завтра буду говорить с ним. Скоро Песах, и мне хотелось, чтобы наш храм принарядился.

Загадка разрешилась. Он предназначен для подрезания фитиля в масляном светильнике над ковчегом".

* * *

Зазвонил телефон. Мейер так углубился в свое чтение, что даже не услышал. Сара подошла к телефону и сняла трубку.

– Алло? – сказала она. – О, привет, Стив! Как живешь? – Она засмеялась и сказала: – Нет, я смотрела телевизор. Да, правда. – Она снова засмеялась. – Сейчас, сию минуту подойдет. – Она положила трубку на столик и подошла к Мейеру. – Это Стив, – сказала она. – О чем-то хочет поговорить.

– А?

– Тебя к телефону, это Стив.

– Ага, – кивнул Мейер. – Спасибо.

Он подошел к телефону и взял трубку.

– Ты, Стив? – спросил он.

– Я. Можешь немедленно приехать?

– А что? В чем дело?

– Финч, – сказал Карелла. – Бежал.

Глава 10

Финч был помещен в камеру предварительного задержания в самом здании полицейского участка и пробыл там все воскресенье, причем по случаю Пасхи на обед ему тоже была подана индейка. Утром в понедельник его повезли в полицейском фургоне в центр, на Хай-стрит, в Главное управление, где он как подозреваемый в преступлении участвовал в древнем полицейском ритуале, известном как опознание подозреваемого. Потом его фотографировали и снимали отпечатки пальцев в нижнем этаже здания, потом повели через улицу напротив, в здание уголовного суда, где ему было предъявлено обвинение в убийстве первой степени, и, несмотря на протест адвоката, он был оставлен в заключении без права освобождения под залог вплоть до суда. Затем в полицейском фургоне его повезли через весь город в подследственную тюрьму на Кэнопи-авеню, где он пробыл до вечера понедельника. После ужина на заключенных, совершивших тяжкие преступления или обвиняемых в них, снова надели наручники и посадили в фургон, который повез их из города на юг к реке Дикс, где паромом их переправляют в тюрьму на Уокер-Айленде.

Карелла сообщил, что Финч совершил побег в тот момент, когда его вели из фургона на паром. Согласно свидетельству портовой полиции, на Финче все еще были наручники и тюремная одежда. Побег произошел около десяти часов вечера. Вероятно, это видели несколько десятков сотрудников больницы, также ожидавших паром, который должен был отвезти их в «Дикс санитариум» – муниципальную больницу для наркоманов, расположенную на острове посреди реки, на расстоянии около полутора миль от тюрьмы. По-видимому, побег наблюдали еще и десятки водяных крыс, бегающих между штабелями у воды, которых местные ребятишки частенько ошибочно принимают за кошек из-за их громадного размера. Учитывая то, что Финч был одет в серую тюремную униформу и был в наручниках – поразительный образчик элегантности высокой тюремной моды, которую больше не увидишь ни на одном мужчине на улице, – удивительно, что его до сих пор не поймали. Разумеется, прежде всего, проверили его квартиру, не найдя там ничего, кроме четырех стен и мебели. Один из неженатых детективов участка, видимо надеясь на будущее приглашение, предложил проверить и квартиру Элинор Фей, девушки Финча. Ведь он может скрываться у нее в квартире! Карелла и Мейер согласились, что это вполне вероятно, пристегнули свои кобуры и, не пригласив коллегу, поступив жестокосердно, ушли по ее адресу.

Ночь была хорошая. Элинор Фей жила в красивом районе, где старые дома из песчаника чередовались с новыми сплошь стеклянными жилыми домами с подземными гаражами. Апрель танцующей походкой проносился по городу, оставляя теплое благоухание в воздухе. Детективы ехали в одной из служебных машин, опустив стекла в окнах. Они не разговаривали – апрельская атмосфера способствовала молчанию. Полицейское радио монотонно передавало бесконечные вызовы: нападения, насилия, увечья по всему городу.

– Приехали, – сказал Мейер, – еще чуть вперед.

– Попробуй-ка найти место, негде и встать, – пожаловался Карелла.

Они дважды объехали квартал, прежде чем нашли пустое место перед входом в аптеку на проспекте. Они вылезли из машины, не запирая ее, и бодро зашагали, чувствуя ночное тепло и покой. Дом из песчаника был в середине квартала. Они поднялись на двенадцать ступенек в вестибюль и стали искать нужную квартиру по почтовым ящикам с кнопками вызова. Элинор Фей жила в квартире 2Б. Долго не раздумывая, Карелла нажал кнопку звонка в квартиру 5А, Мейер взялся за ручку внутренней двери и стал ждать. Когда послышался ответный щелчок, он повернул ручку, они быстро проскользнули на лестницу и молча пошли на второй этаж.

Взлом двери – грубый прием. Ни Карелла, ни Мейер не могли пожаловаться на отсутствие у них хороших манер, но сейчас они искали человека, обвиняемого в убийстве, который к тому же совершил успешный побег из тюрьмы. Логично было предположить, что это отчаянный человек, поэтому они даже не обсуждали, взламывать дверь или нет. Они встали в коридоре перед дверью квартиры 2Б. Противоположная стена была слишком далеко и не могла сработать как трамплин. Мейер, как более тяжелый из них, попятился от двери и потом с разбегу ударил в нее плечом. Удар был сокрушителен и намечен точно в место рядом с замком. Он не пытался разбить самую дверь, это почти невозможно. Ему нужно было только выбить ригель замка. Весь вес тела сконцентрировался у него в плече, которое ударило дверь как раз над замком. Замок так и остался запертым, но шурупы, удерживающие его в косяке, не выдержали силы массивного ударного орудия Мейера. Дерево вокруг шурупов треснуло, шурупы вылетели, дверь распахнулась внутрь, и Мейер влетел вслед за ней. Карелла как полузащитник, ведущий мяч за мощной защитой, последовал за ним.

В своей рутинной работе полицейский редко сталкивается с махровым сексом. Обнаженные тела, которые они видят, обычно холодны и покрыты запекшейся кровью. Даже полиции нравов любовь является скорее в отталкивающем, чем в соблазнительном образе. Элинор Фей лежала на диване в гостиной с мужчиной. Телевизор перед диваном был включен, но никто не слушал новости или прогноз погоды.

Когда двое с пистолетами в руках ввалились в комнату вслед за распахнувшейся дверью, Элинор Фей резко села на диване, широко раскрыв глаза. Она была обнажена до талии. На ней были черные лосины и черные лакированные туфли с высокими каблуками. Волосы были в беспорядке, и помада размазалась по лицу. Она попыталась прикрыть руками обнаженную грудь, когда появились полицейские, поняла, что не получится, и схватила ближайшую часть одежды. Это оказалось мужским пиджаком. Она прижала его к груди, как классическая испуганная героиня в фильме про пиратов. Мужчина рядом также резко приподнялся и сел, повернулся к полицейским, потом повернулся к Элинор в недоумении, как бы ища у нее объяснения.

Мужчина не был Артуром Финчем.

Ему было под тридцать. Лицо было покрыто прыщами и следами губной помады. Белая рубашка раскрыта до пояса. Нижней рубашки не было.

– Здравствуйте, мисс Фей, – сказал Мейер.

– Не слышала, как вы постучали, – ответила Элинор.

Казалось, что она мгновенно оправилась от первоначального испуга и замешательства. С полным презрением к двум чужим мужчинам она отбросила пиджак, поднялась и походкой звезды стриптиза подошла к креслу с высокой спинкой, на которой висела ее одежда. Она взяла лифчик, надела его, помогая движением плеч, и застегнула так, как будто бы она была в комнате одна. Потом через голову натянула черный свитер с длинными рукавами, встряхнула волосами, закурила сигарету и сказала:

– Что же, теперь взлом чужой квартиры – преступление только для преступников?

– Извините, мисс, – сказал Карелла. – Мы ищем вашего парня.

– Меня? – спросил мужчина с дивана. – А что я такого сделал?

Мейер и Карелла обменялись недоумевающими взглядами. Выражение смутного, еще неуверенного понимания появилось на лице Кареллы.

– Вы кто? – спросил он.

– Тебе не нужно ничего им говорить, – предупредила парня Элинор. – Они не имеют права врываться в квартиру. У частных граждан тоже есть свои права.

– Это верно, мисс Фей, – сказал Мейер. – А почему вы лгали нам?

– Я никому не лгала.

– Вы дали нам ложные сведения о местонахождении Финча...

– Я не считала, что в тот момент давала показания под присягой.

– Безусловно. Но именно вы злонамеренно препятствовали расследованию.

– Да черт с вами и с вашими расследованиями. Вы, гады этакие, вламываетесь к людям...

– Просим извинения, что испортили вам вечер, – сказал Карелла. – Почему вы солгали насчет Финча?

– Я думала, что помогаю вам, – сказала Элинор. – А теперь вон отсюда!

– Мы еще немного побудем здесь, мисс Фей, – заявил Мейер, – так что будьте повежливей. Это как же вы нам помогали? Послали нас в дурацкую погоню по адресам – подтверждать алиби, заведомо зная, что они фальшивые?

– Ничего я не знала. Я вам рассказала то, что мне сам Артур сказал.

– Это ложь.

– Давайте валите-ка отсюда! – потребовала Элинор. – Или надеетесь, что я опять сниму свитер?

– А мы уж вас всю разглядели, леди, – сказал Карелла. Он повернулся к мужчине: – Ваши фамилия и имя?

– Не говори им, – сказала Элинор.

– Скажете здесь или поедете с нами, сами выбирайте, – сказал Карелла. – Артур Финч совершил побег, и мы пытаемся разыскать его. Если угодно быть соучастником...

– Совершил побег? – Элинор немного побледнела. Она посмотрела на мужчину на диване, и их взгляды встретились.

– Ко-когда это произошло? – спросил мужчина.

– Около десяти вечера сегодня.

Мужчина замолчал на несколько мгновений.

– Это ужасно, – вымолвил он наконец.

– Так как насчет того, чтобы назвать имя и фамилию? – предложил Карелла.

– Фредерик Шульц, – ответил мужчина.

– О, как по-семейному все получается! – воскликнул Мейер.

– Да пошли вы с вашими грязными мыслями! – крикнула Элинор. – Я не девушка Финча и никогда ею не была.

– Зачем тогда было говорить это?

– Не хотела, чтобы в это дело впутали и Фредди.

– А как могли его туда впутать?

Элинор пожала плечами.

– Что, Финч был вместе с Фредди вечером в субботу?

Элинор неохотно кивнула.

– С какого по какое время?

– С семи до десяти, – сказал Фредди.

– Значит, он не мог убить раввина?

– А откуда взяли, что он убил? – спросил Фредди.

– А почему вы нам не сказали об этом?

– Потому что... – начала Элинор и замолчала.

– Потому что они что-то скрывают, – сказал Карелла. – Он зачем приходил к вам, Фредди?

Фредди не отвечал.

– Стой, – сказал Мейер. – Это ведь второй ненавистник евреев, Стив. Это о нем сестра Финча мне говорила. Так ведь, Фредди?

Фредди не отвечал.

– Так зачем он приходил к вам, Фредди? Забрать те брошюрки, что мы нашли у него в шкафу?

– Так это вы печатаете это дерьмо, Фредди?

– В чем дело, Фредди? Вы еще не знали, насколько это преступно?

– Вы что ж, думали, что он скажет нам, откуда он эту дрянь достает, Фредди?

– Ну, хорош ты, товарищ Фредди! Готов друга скорее на электрический стул посадить, чем...

– А я ему ничего не должен! – заявил Фредди.

– Как раз, может быть, и очень должен. Перед ним стояло обвинение в убийстве, но он ни звука о вас не сказал. Так что все ваши старания, мисс Фей, были впустую.

– Да никаких стараний не было, – тоненьким голосом сказала Элинор.

– Ну уж нет, – возразил Мейер. – Вы к нам явились в отдел, выставив мужчинам все, что можно показать в платье, и с целым букетом ложных алиби, зная, что мы все проверим. Вы сразу смекнули, что если мы разоблачим эти алиби, то потом уже не поверим Финчу ни в чем. Даже если он нам и скажет правду о том, где он был, а мы все равно не поверим. Так ведь все обстояло, верно?

– Вы кончили? – спросила Элинор.

– Мы – нет, но вы – да, – ответил Мейер.

– Вы не имели права врываться сюда. Нет закона, запрещающего заниматься любовью.

– Сестренка, – сказал Карелла, – не о любви речь. О ненависти.

Глава 11

Артур Финч ничем не занимался, когда они его нашли. Его нашли в десять минут третьего ночи четвертого апреля. Он был в своей квартире, в которую как раз был послан патрульный, чтобы забрать книжки из его шкафа. Они нашли его лежащим перед кухонным столом. Наручники все еще были на нем. На столе лежали напильник и рашпиль. Металлические опилки усеяли эмаль стола и пятно на линолеуме пола. Опилки на полу плавали в красной, липкой жидкости.

Горло Финча было перерезано от уха до уха.

Патрульный, собиравшийся сделать обычную выемку материалов, обнаружил тело и имел достаточно присутствия духа, чтобы вызвать напарника из патрульной машины, а уж потом спаниковать. Его напарник спустился к машине и по рации доложил в отдел по расследованию убийств Главного управления, откуда сообщение передали в отдел по расследованию убийств южного Даймондбэка и в отдел по расследованию убийств 87-го участка.

Патрульным в эту ночь досталось. В три часа ночи позвонил мужчина и сообщил о протечке в водопроводе на Южной Пятой. Радиодиспетчер в Главном управлении выслал машину проверить, в чем дело. Патрульный установил, что водопровод в порядке, но где-то засорилась система ливневой канализации.

Патрульные полицейские не имеют никакого отношения к управлению благоустройства, тем не менее они открыли люк, спустились вниз в вонючий замусоренный колодец и увидели мужской черный костюм, застрявший в корзине из-под апельсинов. Он-то и заткнул трубу, отчего вода, не находя стока, стала выступать на поверхность. Костюм был перепачкан белой и синей красками. Патрульные уже было хотели выбросить его в ближайший мусорный бак, но один из них заметил, что на нем есть еще какие-то пятна, похожие на кровь. Будучи добросовестными охранителями правопорядка, они осмотрели весь мусор и доставили костюм в участок, который, по счастливой случайности, был 87-м.

Мейер и Карелла страшно обрадовались этой находке.

Костюм ничего не рассказал им о своем владельце, но тем не менее показал, что кто бы ни убил раввина, теперь он спешно заметает следы, а значит, очень встревожен. Этот кто-то слышал в теленовостях сообщение о побеге Финча. Кто-то очень боялся, что Финч докажет свою непричастность к убийству раввина.

Извращенная логика преступника подсказала, что наилучший способ запутать одно убийство – это совершить другое. И убийца тут же поспешно решил отделаться от одежды, которая была на нем во время убийства раввина.

Оба детектива не были профессиональными психологами, но в эти предрассветные часы они поняли, что преступником были совершены сразу две ошибки, из этого они заключили, что тот, кого они ищут, начинает терять голову.

– Это кто-то из компании Финча, – сказал Карелла. – Кто убил Соломона, тот и написал букву "J" на стене. Было бы у него время, небось обязательно намалевал бы и свастику.

– Но зачем было делать это? – спросил Мейер. – Ведь этим он автоматически говорит нам, что раввина убили антисемиты.

– И что? Ты думаешь, сколько у нас антисемитов в городе?

– Сколько?

– Не хотел бы считать, – сказал Карелла. – Кто бы ни убил Яакова Соломона, был настолько нагл, что...

– Джейкоба, – поправил Мейер.

– Яакова, Джейкоба, какая разница? Убийца нагло предполагает, что тысячи людей думают точно так же, как и он. Он написал это «джей» на стене, как бы предлагая нам отыскать, кто из тысяч ненавидящих евреев совершил это убийство. – Карелла замолчал. – Тебе это тяжело слышать, Мейер?

– Конечно, это меня беспокоит.

– Нет, именно, что я это говорю...

– Да не дури ты, Стив.

– Ну ладно. Я думаю, что нужно все-таки опять поговорить с той женщиной. Как ее звали-то? Ханна... не помню, как дальше. Может быть, она знает...

– Не думаю, что она чем-то поможет. Может быть, нам лучше поговорить с женой раввина. Из его дневника видно, что он знал убийцу и что тот ему и раньше грозил. Может быть, она знает, кто его преследовал.

– Да, но сейчас-то всего четыре утра, – сказал Карелла. – Мне кажется, сейчас рановато для разговора.

– После завтрака сходим.

– Да, невредно будет потолковать и с Ирмияху. Если раввину угрожали, то...

– Джеремия, – поправил Мейер.

– Что?

– Джеремия. Ирмияху – это на иврите «Джеремия».

– А-а. Ну, в общем, с ним. Ведь может быть так, что раввин поделился с ним, сказал...

– Джеремия, – снова произнес Мейер.

– Что?

– Нет! – Мейер потряс головой. – Невозможно. Он святой человек. И если есть то, что претит настоящему еврею, это...

– Да о чем ты? – спросил Карелла.

– Это убийство! Иудаизм учит: не убивай, если только уж не в самозащиту. – Он внезапно нахмурился. – Да, а помнишь, как я чуть не закурил сигарету? Он спросил меня – еврей ли я, помнишь? Он был потрясен, что я мог закурить во второй день Песаха.

– Мейер, я что-то засыпаю. О ком ты это говоришь, не пойму? – спросил Карелла.

– Об Ирмияху, о Джеремии... Стив, а ты не думаешь?..

– Я что-то не понимаю, о чем ты, Мейер.

– Ты не думаешь... не думаешь, что рабби сам написал это на стене?

– Зачем бы... Я не пойму тебя.

– Чтобы сказать, кто его заколол? Сказать, кто убийца?

– Как бы...

– Джеремия, – сказал Мейер.

Карелла смотрел на Мейера молча и долго. Потом кивнул и сказал:

– Буква «джей»...

* * *

Он закапывал что-то на заднем дворе за синагогой, когда они пришли туда. Вначале они пошли к нему домой и разбудили его жену. Это была старая еврейка; по ортодоксальной традиции ее голова была бритой. Она накинула на голову шаль и, сидя на кухне, пыталась вспомнить, что случилось во второй вечер Песаха. Да, ее муж уходил в синагогу на вечернюю службу. Да, он вернулся домой сразу после службы.

– А вы видели его, когда он вошел? – спросил Мейер.

– Я была на кухне, – ответила миссис Коэн. – Готовила седер. Я слышала, как он вошел и пошел к себе в спальню.

– Вы видели, в чем он был?

– Нет.

– А во что он был одет во время седера?

– Не помню.

– Он переодевался, миссис Коэн? Может быть, вы припомните?

– Ах да, пожалуй... Когда он пошел в храм, на нем был черный костюм. А потом на нем был, пожалуй, другой. – Старушка ничего не понимала. Она не знала, зачем у нее спрашивают о таких вещах. Но она отвечала на все их вопросы.

– А в доме был какой-нибудь необычный запах, миссис Коэн?

– Запах?

– Да. Вам не казалось, что пахнет краской?

– Краской? Нет. Ничего не казалось.

Они нашли его во дворе за синагогой.

Старик с печальными глазами, печально сутулящийся. В руках лопата, которой он прихлопывал землю. Он кивнул, как будто бы знал, зачем они пришли. Они глядели друг на друга, стоя по обе стороны холмика из свежеперекопанной земли у ног Ирмияху.

Во время разговора и последующего ареста Карелла не произнес ни единого слова. Он стоял рядом с Мейером и только чувствовал странную боль в душе.

– Что вы закопали, мистер Коэн? – спросил Мейер. Он говорил очень тихо. Было только пять часов утра, и ночь уходила с неба. Чувствовался прохладный утренний ветерок. Казалось, что он продувает служку до мозга костей. Казалось, он с трудом удерживается, чтобы не дрожать.

– Что вы закопали, мистер Коэн, скажите мне.

– Ритуальный предмет, – ответил служка.

– Что, мистер Коэн?

– Мне он больше не нужен. Это ритуальный предмет. Я уверен, что его надо закопать. Нужно узнать у рабби. Нужно спросить его, что об этом сказано в Талмуде. – Ирмияху замолчал. Он смотрел на холмик земли у своих ног. – Рабби умер, так? – прошептал он совсем тихо. – Рабби умер. – Он грустно глядел в глаза Мейера.

– Да, – сказал Мейер.

– Baruch dayyan haemet, – сказал Ирмияху. – Вы еврей?

– Да, – ответил Мейер.

– Благословен Господь, единственный судья, – перевел Ирмияху, как бы не слыша слов Мейера.

– Что вы закопали, мистер Коэн?

– Нож, – ответил Ирмияху. – Нож, которым я подрезывал фитиль светильника. Это священный предмет, правда? Его нужно закопать, правильно? – Он помолчал. – Видите... – Плечи его затряслись. Он внезапно заплакал. – Я убил, – сказал он. Рыдания зарождались в самой душе его, в самых корнях, где давно было посеяно знание, которое он так ужасно нарушил, – «Не убий. Не убий». – Я убил, – повторил он, но рыданий уже не было, только слезы.

– Вы убили Артура Финча? – спросил Мейер.

Служка кивнул.

– Вы убили рабби Соломона?

– Он... ведь он... он работал! Был второй день Песаха, а он работал. Я был в храме и услышал шум. Я пошел посмотреть и... он нес краску, в одной руке банки с краской и... лестница в другой. Он работал! Я... взял нож из ковчега, которым я фитили подрезаю. Я ему давно говорил. Я ему говорил, что он не настоящий еврей, что его... его новые замашки – это конец еврейского народа. И еще это, это! Работать во второй день Песаха!

– Что же было, мистер Коэн? – тихо спросил Мейер.

– Я... у меня нож был в руках. Я пошел к нему с ножом. Он... он хотел остановить меня. Он кидал в меня банками. Я... я... – Правая рука служки поднялась, как бы сжимая нож. Рука дрожала, как если бы он снова переживал события той ночи. – Я резал его... я резал его. Я убил его.

Ирмияху стоял в проулке, а солнце уже золотило верхушки зданий. Он стоял, опустив голову, неотрывно глядя на холмик земли, покрывающий нож. Изможденное, худое лицо – лицо мученика веков. Слезы все еще лились из его глаз и текли по щекам. Плечи у него затряслись от рыданий, идущих из самой глубины сердца. Карелла отвернулся, потому что ему в этот момент почудилось, что он видит, как разрывается душа человека, и он не хотел видеть это.

Мейер обнял служку за плечи.

– Пойдемте, цадик, – сказал он. – Пойдемте. Вы должны идти со мной.

Старик не отвечал. Руки его безвольно висели. Они медленно пошли из проулка. Проходя мимо буквы "J" на стене синагоги, служка сказал:

– Olov hashalom.

– Что он сказал? – спросил Карелла.

– Он сказал: «Мир душе его».

– Аминь, – сказал Карелла.

Они молча вышли из проулка.