Текст книги "Предрассветный час (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 5

Четверо полицейских стояли в комнате следственно-розыскного отдела.

Это были детективы Стив Карелла, Мейер Мейер. Коттон Хейз и Берт Клинг. Двое детективов из специализированного отдела по расследованию убийств Южного округа явились на несколько минут, чтобы расписаться в протоколах, после чего спокойно отправились домой спать, прекрасно зная, что расследованием убийства все равно занимаются сотрудники участка, где обнаружен труп. Полицейские стояли полукругом перед Финчем. Это не было сценой кинематографического допроса, и в глаза Финчу не бил ослепительный свет, и ни один полицейский не коснулся его и пальцем. Теперь развелось слишком много ловких адвокатов, готовых ухватиться за любое жареное дельце о запрещенных способах допроса подследственного, если дело доходит до суда.

Детективы просто обступили Финча непринужденным полукругом. Их единственным оружием было совершенное владение методами допроса, полная сработанность друг с другом и чисто математическое превосходство четырех голов против одной.

– В какое время вы ушли из дому? – спросил Хейз.

– Около семи.

– В какое время вернулись? – спросил Клинг.

– В девять, полдесятого. Вроде этого.

– Где были? – спросил Карелла.

– Надо было кое-кого повидать.

– Раввина? – спросил Мейер.

– Нет.

– Кого же?

– Не хочу я никого топить.

– Парень, ты сам уже утоп, – сказал Хейз. – Так где был?

– Нигде.

– Ну что ж, как угодно, – сказал Карелла. – Вы тут много болтали о том, что евреев надо убивать, верно?

– Я никогда ничего такого не говорил.

– Откуда взяли эти брошюры?

– Нашел.

– Вы согласны с тем, что в них написано?

– Да.

– Вы знаете, где находится синагога в вашем районе?

– Да.

– Вы были около нее между семью и девятью?

– Нет.

– Тогда где же вы были?

– Нигде.

– Кто-нибудь видел вас?

– Никто меня не видел.

– Был нигде и никто его не видел, – зло передразнил Хейз. – Это, что ли, хочешь сказать?

– Да, это.

– Человек-невидимка, – уточнил Клинг.

– Да.

– Когда пойдете убивать всех этих евреев, – сказал Карелла, – с чего собираетесь начать?

– Я не собираюсь никого убивать, – ответил он оборонительным тоном.

– С кого начнете?

– Ни с кого.

– С Бен-Гуриона?

– Или, может быть, уже начали?

– Я никого не убивал и никого не собираюсь убивать. Я хочу вызвать адвоката.

– Адвоката – еврея?

– Да я бы...

– Что – да вы бы?..

– Ничего.

– Вам нравятся евреи?

– Нет.

– Вы ненавидите их?

– Нет.

– Тогда они вам нравятся.

– Нет, я не говорил...

– Либо они для вас хорошие, либо нет, и вы их ненавидите. Что вы выбираете?

– Не ваше сволочное дело.

– Но вы соглашаетесь с белибердой в этих подстрекательских книжонках? Так?

– Это не подстрекательские книжонки.

– Как же вы их определяете?

– Это выражение мнения.

– Чьего мнения?

– Мнения каждого.

– Включая ваше?

– Да, включая и мое.

– Вы знаете раввина Соломона?

– Нет.

– Что вы думаете о раввинах вообще?

– Я о них и не думаю.

– Но вы много думаете о евреях, не так ли?

– А это не преступление – думать...

– Если вы думаете о евреях, вы должны думать и о раввинах. Разве не так?

– Да что мне тратить время...

– Раввин ведь – духовный руководитель евреев, верно?

– Ничего я не знаю о раввинах.

– Но вы должны это знать.

– А если не знаю?

– Ну, раз вы говорили, что собираетесь убивать всех евреев...

– Я никогда не говорил...

– ...то тогда начинать надо с...

– Я ничего такого не говорил!

– А у нас есть свидетель, который это слышал!.. Тогда начинать надо с раввина, не так ли?

– Да пошел ты со своим раввином в...

– Где был между семью и девятью вечера?

– Нигде.

– Да за синагогой ты был! Не так, что ли?

– Нет!

– Ты там намалевал букву «джей» на стене, а?

– Нет! Не я!

– Ты заколол раввина!

– Ты убил еврея!

– Я там и близко не был...

– Регистрируй его, Коттон. Подозревается в убийстве.

– В убийстве?.. Да я вам говорю, я и не был...

– Или заткнись, или начинай давать показания, гад, – сказал Карелла.

Финч заткнулся.

Глава 6

Девушка явилась на прием к Мейеру в пасхальное воскресенье.

У нее были рыжевато-каштановые волосы, карие глаза. Платье ярко-желтое, слева на груди приколоты цветы. Она стояла у барьера, и ни один из детективов в отделе даже и не заметил этих цветов; они были слишком заняты созерцанием округлостей ее фигуры.

Девушка не произнесла ни слова. Да и нужды в этом не было. Сцена была почти комической, как будто на приеме с коктейлями, где роскошная блондинка достает сигарету, а сотня мужчин устремляется к ней с зажигалками. Первым к дверце подскочил Коттон Хейз, поскольку он был не женат и сердце его было свободно. Вторым был Хэл Уиллис, тоже неженатый, крепкий американский паренек. Мейер Мейер – добродетельный женатик – ограничился восхищенным взглядом со своего места. В голове у него мелькнуло словечко «shtik»[8]8
  Выражение восхищения. «Лакомый кусочек» (идиш).


[Закрыть], но он тут же отогнал его.

– Чем могу помочь, мисс? – одновременно спросили Хейз и Уиллис.

– Я бы хотела поговорить с детективом Мейером, – сказала девушка.

– Мейером? – переспросил Хейз, как если бы поставили под сомнение его мужественность.

– Мейером? – повторил Уиллис.

– Он ведет дело об убийстве раввина?

– Собственно, мы все этим занимаемся, – скромно сказал Хейз.

– Я девушка Арти Финча, – сказала девушка. – Мне нужно поговорить с детективом Мейером.

Мейер поднялся со своего места с видом человека, выбранного первой красавицей бала из толпы воздыхателей. С самыми учтивыми манерами и бархатными нотками в голосе он представился девушке:

– Мисс, детектив Мейер – это я.

Он открыл ей дверцу, только что не раскланявшись, и подвел ее к своему столу. Хейз и Клинг не спускали глаз с девушки, севшей перед столом, положив ногу на ногу. Мейер придвинул к себе служебный блокнот с апломбом управляющего из «Дженерал моторс».

– Простите, мисс, – сказал он. – Ваше имя и фамилия?

– Элинор, – ответила она. – Элинор Фей.

– С немым "э"? – спросил Мейер.

– Просто и-краткое.

– И вы невеста Артура Финча? Я так понял?

– Я его девушка, – поправила Элинор.

– Вы не помолвлены?

– Официально – нет. – Она улыбнулась смущенно, скромно и невинно.

Коттон Хейз за дальним столом закатил глаза.

– О чем вы хотели поговорить со мной, мисс Фей? – спросил Мейер.

– Я хотела поговорить с вами насчет Артура. Он невиновен. Он не убивал того человека.

– Так... Что вам известно об этом, мисс Фей?

– Ну, я прочитала в газете, что раввин был убит между семью тридцатью и девятью вечера. Верно? Я не путаю?

– Да, приблизительно так.

– Так вот, Артур не мог сделать этого. Я знаю, где он был в это время.

– И где же он был? – спросил Мейер.

Он знал, что будет говорить ему девушка. От кого только он не выслушивал это – от подозрительных девиц, возлюбленных, «просто знакомых» и подружек мужчин, обвиняемых в чем угодно, начиная от нарушения общественного порядка до убийства с отягчающими обстоятельствами. Вначале девушка скажет, что Финч был у нее все это время. После некоторого нажима она признается, что они... Ну... ну, они были наедине. Еще уговоры – и она через силу (через силу – это важно, так еще правдивее) скажет, что... ну, как сказать... ну... они были вместе в интимной обстановке. Устроив такое железное алиби, она затем будет терпеливо ждать освобождения своего героя.

– И где же он был? – спросил Мейер и стал терпеливо ждать.

– С семи до восьми, – сказала Элинор, – он был с человеком, которого зовут Брет Лумис, в ресторане, называющемся «У ворот», на углу Калвер и Южной Седьмой.

– Как?.. – Мейер был удивлен.

– Да. Оттуда он поехал к своей сестре в Риверхед. Могу сказать ее адрес, если нужно. Он приехал туда около восьми тридцати и пробыл у нее около получаса. Потом от нее поехал домой.

– В какое время он был дома?

– В десять часов.

– Он сказал нам, что в девять – девять тридцать.

– Он ошибся. Я знаю, что он вернулся домой в десять, потому что он тут же позвонил мне. Это было в десять часов.

– Так... И он сказал, что только что вернулся?

– Да. – Элинор Фей кивнула и сняла ногу с ноги. Уиллису у охлаждающей колонки с питьевой водой посчастливилось увидеть обтянутое нейлоном бедро в разрезе юбки.

– И он вам рассказал, что это время он провел с Лумисом, а потом со своей сестрой?

– Да, рассказал.

– Тогда почему же он не сказал об этом нам? – спросил Мейер.

– Не знаю. Но Артур – человек, который уважает семью и друзей. Я думаю, что он не хотел впутывать их в полицейское разбирательство.

– Замечательная щепетильность с его стороны, – сухо сказал Мейер. – Особенно если учесть, что он арестован по подозрению в убийстве. Как зовут его сестру?

– Ирен Грэнаван. Миссис Карл Грэнаван.

– Ее адрес?

– Риверхед. Моррис-роуд, 1911.

– А не скажете, где я могу найти Брета Лумиса?

– Он живет в меблированных комнатах на Калвер-авеню. Дом номер 3918. Это около Четвертой.

– Ваш визит сюда очень продуман, мисс Фей, – сказал Мейер.

– А зачем приходить, если не готов отвечать на все вопросы? – вместо ответа спросила Элинор.

Глава 7

Брету Лумису было тридцать один, он был ростом пять футов шесть дюймов[9]9
  167 см.


[Закрыть] и с бородой. На нем был громадный черный свитер и узенькие джинсы. Рядом с Коттоном Хейзом он выглядел маленьким мальчиком, надевшим фальшивую бороду, чтобы рассмешить своего папу.

– Извините, что беспокоим вас, мистер Лумис, – сказал Мейер. – Мы понимаем, что на Пасху...

– О, в самом деле? – спросил Лумис. Он казался удивленным. – Неужели Пасха? Черт меня возьми. Может, мне стоит пойти да и купить себе горшочек с гиацинтами...

– Вы не знали, что сегодня Пасха?

– Вот именно, ребята... да и кто читает газеты? Мрак, мрак! Сыт по горло всем этим. Давайте выпьем пива, отпразднуем Пасху. Идет?

– Ну спасибо, – сказал Мейер, – но...

– Ну и что, что не разрешено? Кто узнает, кроме меня, тебя да его? Всего-то три бутылочки...

Мейер посмотрел на Хейза и пожал плечами. Хейз ответил тем же. Вдвоем они наблюдали, как Лумис пошел к холодильнику в углу комнаты и вынул три бутылки пива.

– Садитесь, – сказал он. – Пить нам придется из бутылок, потому что у меня со стаканами плоховато. Садитесь, садитесь.

Детективы, опешив, оглядывали комнату.

– О, это? – сказал Лумис. – Да прямо на пол. У меня со стульями плоховато.

Вся троица присела на корточках вокруг низкого стола, который был изготовлен явно из обрубка ствола. Лумис поставил бутылки на стол, поднял свою собственную и, возгласив: «За вас!», присосался к горлышку.

– Чем вы зарабатываете на жизнь, мистер Лумис? – спросил Мейер.

– Жизнью.

– Что?

– Просто живу, чтобы жить. Вот мое занятие.

– Я имею в виду, на какие средства вы живете?

– Получаю алименты от моей экс-жены.

– Вы получаете алименты? – переспросил Хейз.

– Да. Она была так счастлива отделаться от меня, что оформила договоренность. Сотня в неделю. Это неплохо, правда?

– Это очень хорошо, – сказал Мейер.

– Вы так считаете? – Лумис погрузился в задумчивость. – Я полагаю, что мог бы дожать до двух сотен, если бы подольше продержался. Дрянь крутила роман с другим парнем – понятно? – и из кожи вон лезла, чтобы скорее выйти за него. У него денег полно. Да, я мог бы дожать и до двух сотен.

– И сколько времени вам будут платить? – спросил завороженный Хейз.

– Пока не женюсь опять – чего я никогда не сделаю, пока жив. Пейте пиво. Пиво хорошее. – Он опять поднял бутылку к губам и сказал: – А по какому случаю вы ко мне пришли?

– Вы знаете человека по имени Артур Финч?

– А как же. У него беда?

– Да.

– А что он сделал?

– Ну, пока оставим это в стороне, мистер Лумис, – сказал Хейз. – Нам бы хотелось узнать о вас...

– Это откуда у вас такая белая прядь в волосах? – внезапно спросил Лумис.

– А? – Хейз невольно тронул свой левый висок. – О, как-то ножом пырнули. А потом выросли белые волосы.

– Теперь вам обязательно надо синюю прядь на другом виске. Тогда будете выглядеть как американский флаг, – сказал Лумис и засмеялся.

– Да, – сказал Хейз. – Мистер Лумис, вы можете сказать нам, где вы были вчера вечером между семью и восемью часами?

– О, ребята, – сказал Лумис, – это как в телеигре «Попался», верно? «Где вы были в ночь на двадцать первое декабря? Нам нужны только факты».

– Да, как в «Попался», – сухо сказал Мейер. – Где вы были, мистер Лумис?

– Вчера вечером? В семь часов? – Он задумался на минуту. – А, конечно!

– Где?

– В берлоге у Ольги.

– У кого?

– У Ольги Тренович. Она скульпторша. Делает эти сногсшибательные статуэточки из воска. Капает воском на какую-нибудь штуку, получается блеск. Понимаете?

– И вы были у нее вчера вечером?

– Да. У нее был кайф. Пара негров – сакс и ударные, и еще двое – труба и фортепьяно.

– Вы пришли туда в семь часов, мистер Лумис?

– Нет. Я туда пришел в шесть тридцать.

– А когда вы ушли?

– Х-х-хосподи, да кто помнит? – сказал Лумис. – Иль ночи мрак, иль предрассветный час?..

– Вы хотите сказать, что после полуночи?

– О, конечно. В два-три часа ночи, – сказал Лумис.

– Вы пришли туда в шесть тридцать и ушли в два или три часа ночи? Правильно?

– Да.

– Артур Финч был с вами вместе?

– Черта с два. Откуда?

– Вы вообще-то видели его вчера вечером?

– Нет. Не видел его... постойте... где-то с конца прошлого месяца.

– Так вы не были с Артуром Финчем в ресторане «У ворот»?

– Когда? Вчера вечером?

– Да.

– Нет. Я вам сказал. Я не видел Арти чуть ли не две недели. – Какой-то проблеск понимания мелькнул в глазах Лумиса, и он виновато посмотрел на Хоуза и Мейера. – Ох, что я наделал! – сказал он. – Подвел я Арти?

– Основательно подвели, мистер Лумис, – согласился Хейз.

Ирен Грэнаван, сестра Финча, была молоденькая женщина двадцати одного года, у которой уже было трое детей и через четыре месяца готовился к появлению четвертый. Она впустила детективов в свою квартиру в Риверхеде и тут же села.

– Вы уж извините меня, – сказала она. – У меня поясница болит. Доктор говорит, что, может быть, это двойня. Мне только двойни не хватает. – Она уперла ладони сзади в поясницу, глубоко вздохнула и сказала: – Я все время в положении. Я вышла замуж семнадцати лет, и с тех пор я все время в положении. Мои дети думают, что мама у них толстая. Они меня никогда не видели небеременной. – Она опять вздохнула. – У вас есть дети? – спросила она Мейера.

– Трое, – ответил он.

– Мне иной раз хочется... – Она остановилась и сделала комическую гримасу разочарования.

– Что вам хочется, миссис Грэнаван? – спросил Хейз.

– Поехать на Бермуды. Одной. – Она замолчала. – Вы там были?

– Нет.

– Говорят, там так хорошо, – мечтательно сказала Ирен Грэнаван, и в комнате наступила тишина.

– Миссис Грэнаван, – сказал Мейер, – мы хотели бы задать вам несколько вопросов о вашем брате.

– Что он еще наделал?

– Он что-нибудь делал раньше? – спросил Хейз.

– Да вы знаете... – Она пожала плечами.

– Что именно? – спросил Мейер.

– Да скандал у ратуши. И пикетирование перед кинотеатром. Вы же знаете...

– Нет. Мы не знали, миссис Грэнаван.

– Конечно, нехорошо говорить так про собственного брата, но я думаю, что у него мозги набекрень насчет этого... Вы знаете.

– Насчет чего?

– Да, например, насчет этого кинофильма. Про Израиль. Он и его дружки стали его пикетировать и раздавать книжки против евреев... Да вы помните, наверное?

Люди стали бросать в них камнями, и вообще... Среди них было много бывших узников концлагерей, ну и сами понимаете... – Она замолчала. – Мне просто кажется, что он немного рехнулся на этом, так ведь может быть?

– Вы что-то сказали о ратуше, миссис Грэнаван. А там ваш брат что?..

– Ну, это было, когда мэр пригласил из Генеральной ассамблеи еврея – забыла фамилию – выступить с речью перед ратушей. Брат туда пошел – ну и опять то же самое... Вы знаете.

– Вы сказали о дружках вашего брата. Кто они?

– Такие же полоумные, вместе шляются.

– А их фамилии вы знаете? – спросил Мейер.

– Я только одного из них знаю. Он один раз был у меня, брат приводил. Весь прыщавый такой. Я его помню, потому что как раз была беременна Шоном. А он спросил, можно он положит руку мне на живот, чтобы услышать, как ребенок толкается. Уж я ему тогда сказала!.. Мигом заткнулся.

– Как его звали, миссис Грэнаван?

– Фред. Это сокращенно от Фредерик. Он Фредерик Шельц.

– Он немец? – спросил Мейер.

– Да.

Мейер коротко кивнул.

– Миссис Грэнаван, – обратился Хейз, – ваш брат был вчера вечером у вас?

– А что? Он сказал, что был?

– Так был?

– Нет.

– Вообще не был?

– Нет. Не было его вчера вечером. Я весь вечер была одна. Мой муж по субботам играет в кегельбане. – Она замолчала. – Я сижу дома со своим животом, а он играет. Знаете, чего мне иногда хочется?

– Чего?

И снова, как будто забыла, что она это уже говорила, Ирен Грэнаван сказала:

– Я бы хотела когда-нибудь поехать на Бермуды. Одна.

Глава 8

– Значит, так, – сказал маляр Карелле. – Мне нужна моя лестница.

– Понимаю вас, – ответил Карелла.

– Кисти они могут держать, хотя там есть очень дорогие. Но без лестницы мне нельзя. Я и сейчас уже теряю день работы из-за ваших парней, которые в лаборатории.

– Видите ли...

– Сегодня утром прихожу к синагоге – ни лестницы, ни кистей и даже красок нет – ничего! А в аллейке-то что творится!.. Тут выходит этот старикан, ихний причетник, что ли, и говорит, что в субботу священника убили, и полицейские все забрали с собой. Я спрашиваю у него, какие полицейские, он говорит, что не знает. Пришлось мне идти в ваше управление главное, там меня футболили от одного к другому, потом наконец попал в лабораторию к какому-то Гроссману.

– Да, лейтенант Гроссман, – подтвердил Карелла.

– Вот-вот. А он мне и говорит, что не могут отдать мне эту лестницу окаянную, пока не кончат ее изучать. Ну какого рожна они хотят углядеть на моей лестнице, можете хоть вы мне объяснить?

– Не знаю, мистер Кэбот. Наверное, отпечатки пальцев?

– Ага, моих пальцев! Мало того, что я теряю целый день работы, мне еще и убийство пристегнут?

– Не думаю, мистер Кэбот, – улыбнулся Карелла.

– И чего я взялся за эту работу? Зачем я со всем этим связался?

– Кто вас нанимал, мистер Кэбот?

– Сам.

– Раввин, вы хотите сказать? – спросил Карелла.

– Ну священник ли, раввин ли – какая мне разница?

– Что вы должны были делать, мистер Кэбот?

– Я должен был красить. Чего ж еще я должен, как вы думаете?

– А что красить?

– Обводы окон и карниз крыши.

– Синее и белое?

– Вокруг окон – белым, а карниз – синим.

– Цвета Израиля, – сказал Карелла.

– Ага... – согласился маляр. Потом встрепенулся: – Чего?

– Ничего. А почему вы говорите, что нечего было и браться за эту работу, мистер Кэбот?

– Да из-за всех этих споров, прежде всего. Он хотел, чтобы я сделал все к Писанию, а Писание-то падало на первое число. А я не мог...

– Писание? Вы имеете в виду Песах?

– Ага, Писание, Песах – как оно там зовется. – Он снова пожал плечами.

– Так что вы хотели сказать?

– Я хотел сказать, что маленько поспорил из-за этого. Я еще на другой работе работал и поэтому не мог к нему прийти раньше пятницы, тридцать первого. Я так прикинул, что проработаю до самой ночи, понимаете? А священник мне и говорит, что мне нельзя работать после заката. Я и говорю ему, почему же это я не могу работать после заката, а он говорит, дескать, суббота начинается после заката солнца, да еще тут первый день Писа... Песаха и что, мол, не разрешается работать в первые два дня Песаха, и тем более раз суббота. Потому что Господь отдыхал в субботу. Ну это вы знаете. В седьмой день.

– Да, знаю.

– Ну вот. Я и говорю: «Отец, я ведь не вашей веры». Это я ему так сказал. «И мне можно работать хоть каждый день, если хочу». Да еще у меня большой заказ, надо начинать с понедельника. Вот я и прикинул, что я им сделаю церковь в пятницу – весь день и вечер буду работать. А уж в крайнем случае и в субботу – там я в полтора раза больше ставлю расценку. Вот мы и договорились.

– Как договорились?

– Тут, знаете, так: этот священник – он из ихних консерваторов. Не из реформистов – те уж совсем вольные. Но все-таки эти консерваторы, как я понимаю, делают немного послабления против своих старых законов. Я и сказал ему, что могу работать днем в пятницу, а потом приду и буду работать и в субботу. Только не во время захода солнца. Конечно, ерунда какая-то все это. Но я думаю, что для него тяжко было, если он служит в церкви во время захода солнца, а тут такой смертный грех, что я снаружи работаю, а все внутри молятся... Да еще и такой святой день, особенный...

– Понимаю. Ну и вы красили в пятницу до захода солнца?

– Ну да.

– А потом опять пришли утром в субботу?

– Пришел. А оказалось-то, что окна просят замазки и подоконники надо прежде отскоблить и шкуркой пройтись. Ну и к закату в субботу я не успел кончить. Поговорил со священником. Он мне сказал, что сейчас пойдет молиться, и, может быть, лучше мне прийти после службы и закончить все. А я ему говорю, что придумал лучше. Я приду утром в понедельник и быстренько закончу – там немного осталось. И вполне поспею на свой большой заказ в Маджесте. А там всю фабрику красить, громадный заказ. Ну, я там у них все и оставил, в аллейке этой, за церковью. Оттуда, думаю, никто не украдет, за церковью-то. Верно?

– Верно, – сказал Карелла.

– Ага. Ну а кто украл все-таки, хоть и за церковью стояло, знаете?

– Кто?

– Полицейские! – закричал Кэбот. – Вот кто! Вот теперь как мне свою лестницу назад выцарапать, а? Скажите-ка! Мне сегодня с фабрики звонят, говорят, что, если завтра, самое позднее, не начну, мне эта работа улыбнется. А куда я без лестницы?

– Может быть, у нас там внизу найдется лестница, и вы ее возьмете на время, – предложил Карелла.

– Мистер, мне нужна малярная лестница, очень длинная. Там стены высокие. Может, позвоните этому капитану Гроссману и попросите его отдать мне мою лестницу? У меня ведь семья, их кормить надо.

– Я поговорю с ним, мистер Кэбот, – сказал Карелла. – Оставьте мне ваш телефон, хорошо?

– Я у шурина хотел попросить лестницу – он обоями оклеивает. Так он сейчас отделывает квартиру этой... Ну в кино которая... в центре, на Джефферсон-авеню. Попробуй-ка у него сейчас лестницу выпросить, не даст.

– Ладно, позвоню Гроссману, – сказал Карелла.

– А на днях, он говорит, эта артистка-то что учудила? Входит в гостиную, а на самой только одно полотенце. Хотела, вишь, узнать...

– Позвоню Гроссману, – сказал Карелла.

Однако оказалось, что Гроссману звонить не надо, так как в это время доставили заключение криминалистической лаборатории вместе с лестницей Кэбота и всеми его малярными принадлежностями, включая кисти, шпатель для замазки, несколько банок с олифой и скипидаром, пару измазанных рабочих перчаток и две тряпки. Примерно в то же самое время, когда прибыло заключение, Гроссман позвонил ему из управления, сэкономив тем самым для него монетку.

– Получил мое заключение? – спросил Гроссман.

– Как раз читаю.

– И что думаешь насчет этого?

– Не знаю, – ответил Карелла.

– Сказать, о чем я догадался?

– О, мне всегда интересно выслушать неспециалиста, – ответил Карелла.

– Неспециалиста! Убить тебя за это мало, – засмеялся Гроссман. – Ты заметил, что отпечатки пальцев раввина есть на крышках банок и на лестнице тоже?

– Да, заметил.

– На крышках – отпечатки большого пальца, так что я думаю, что он надевал эти крышки на банки или же, если они были уже на банках, он нажимал на них пальцем, чтобы плотно закрыть.

– Зачем ему было нужно это делать?

– Может быть, он их переносил. За синагогой есть сарайчик для всяких принадлежностей. Ты это заметил?

– Нет.

– Эх ты, великий сыщик. Да-с, есть там сарайчик, ярдах так в пятидесяти[10]10
  Около 45 м.


[Закрыть] от самого здания, и за ним. Вот я и думаю, что маляр ушел, бросив все свои манатки на заднем дворе, а раввин как раз переносил их в сарай, когда на него напал убийца.

– Да, маляр действительно все оставил как было, это верно. Он собирался вернуться и доделать работу утром в понедельник.

– Да, да, сегодня, – продолжал Гроссман. – Но, может быть, раввину не хотелось, чтобы задний двор у него выглядел как свалка, тем более что это Пасха у них. Вот он и решил все снести в сарай для инструментов. Ну сам понимаешь, я просто фантазирую.

– Не шутишь? – сказал Карелла. – Я-то думал, это обоснованная научная дедукция.

– Да пошел ты к черту. На крышках-то есть отпечатки, поэтому вполне логично заключить, что он придавливал их. И отпечатки на лестнице есть – похоже, он ее нес.

– Тут в заключении сказано, что других отпечатков, кроме как раввина, не найдено, – сказал Карелла. – Это как-то странно.

– Ты не прочел все, – возразил Гроссман. – Мы обнаружили часть отпечатка на одной из кистей. И еще мы...

– А, да, – сказал Карелла, – нашел. Но знаешь, Сэм, это мало о чем говорит.

– Что же ты от меня хочешь? Тип рисунка на пальцах похож на тот же, что и у раввина. Но кусочек очень маленький. Этот отпечаток мог быть оставлен на этой кисти еще кем-нибудь.

– Маляром?

– Нет. Мы довольно точно убедились, что сам маляр работал всегда в перчатках. А иначе бы на всех инструментах было громадное количество однотипных отпечатков.

– Так кто же тогда оставил этот отпечаток на кисти? Убийца?

– Может быть.

– Но площадь отпечатка слишком мала, чтобы можно было сделать заключение?

– Да, Стив, уж извини.

– Так что твоя догадка сводится к тому, что после службы раввин вышел во двор, чтобы прибрать этот хаос. Убийца застиг его, заколол, устроил там страшную пачкотню и потом написал это "J" на стене. Так?

– Да, хотя...

– Что?

– Знаешь, около стены было очень много крови, Стив. Как если бы он подполз туда уже весь израненный.

– Может быть, пытался подползти к задней двери синагоги?

– Может быть, – сказал Гроссман. – Одно я тебе скажу, Стив. Тот, кто его убил, вернулся домой перемазанным с головы до ног. Вот это точно.

– Почему ты так уверен?

– А вся эта разлитая краска на земле, – сказал Гроссман. – Я убежден, что он швырял эти банки с краской в своего убийцу.

– Ну ты прямо ясновидец, Сэм, – сказал, улыбаясь, Карелла.

– Спасибо.

– А скажи мне еще вот что...

– Что?

– Ты когда-нибудь разгадал тайну хоть одного убийства?

– Да ну тебя, – сказал Гроссман и положил трубку.