Текст книги "Голова лошади"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Он решил пойти в храм и поблагодарить Бога за удачу.

– Правильно! – сказал Соломон. – К тому времени уже совсем рассвело, это был замечательный весенний день, дело ведь было в апреле… петухи кукарекали, птички пели, коровы мычали, а в деревне было тихо…

– В большом городе, – упрямо вставил Коухен.

– И мой дядя шел по пыльной дороге к маленькому храму, где собирались на службу несколько десятков старых верующих евреев вроде нас с вами.

– Эту часть я уже слышал, – сказал один из стариков и вдруг решительно отставил свой бокал и зашагал к выходу.

– Мендель, подожди! – крикнул ему вслед Соломон, но тот покачал головой, сделал рукой жест, как будто стреляет в Соломона, и потащился вверх по лестнице.

Соломон обернулся к Малони, его голубые глаза сияли за очками энтузиазмом рассказчика и искренним стремлением довести-таки рассказ до кульминации. Малони с нетерпением ждал продолжения. Соломон пригладил крохотные усики, приложил к щеке морщинистый палец и сказал:

– Вы помните, что солнце ярко светит, когда мой дядя направляется к храму. Он надевает свою ермолку и талис – он не несет с собой мешочек для талиса, потому что это шабат, и ему ничего нельзя нести, хотя его карманы полны денег, которые он выиграл…

– Тьфу! – сказал Голдман с негодованием и сплюнул бы, если бы не находился в храме.

– Конечно, – сказал Соломон, – я же сказал вам, что он был нечестивцем, разве я не говорил этого с самого начала?

– Все равно, нести деньги в кармане в шабат! – с гримасой отвращения сказал Голдман и коснулся своего платка, как бы в подтверждение благочестия.

Малони вдруг понял, что платок был завязан на шее, потому что им ничего не разрешалось носить в субботу в карманах.

– Ну вот, значит, надевает мой дядя свой талис, – сказал Соломон, – и уже говорит: «Благослови, Господи, мою душу! Да будет благословенно твое имя в веках!» и все такое, как вдруг совершенно неожиданно в открытое окно храма влетает молния, такая яркая, что можно было ослепнуть, и сразу за этим раздается удар грома, какого вы никогда не слышали, и начинается дождь. Мой дядя смотрит вверх, и молния все еще висит внутри храма, она не движется, она висит в воздухе как раз рядом с окном, через которое влетела, как будто ищет того, ради кого она сюда влетела, ферштейн? И ради кого же она влетела, ну? И вот, друзья мои, в следующую минуту эта молния начинает двигаться прямо по направлению к моему дяде Арону, который всю жизнь только тем и занимался, что играл и обманывал женщин, который в шабат принес в кармане деньги, она гонит его по храму, а все остальные евреи разбегаются от нее, и наконец она выгоняет его прямо в двери храма, а оттуда на улицу! И там, на виду у жителей всей деревни, на открытом месте, чтобы каждый мог это видеть, перед лицом Господа – трах! Эта молния ударяет ему прямо в голову и убивает его, и все деньги, выигранные им в ту ночь, выкатываются из его карманов на дорогу! Вот как все это было, или пусть меня так же поразит гром небесный, как моего дядю Арона!

– Я этому не верю, – сказал Коухен.

– Но это правда, истинная правда, – отчаянно кивая, сказал Соломон.

– Все равно я тоже не верю, – сказал Горовиц.

– А я верю, – с жаром сказал Малони.

– Вы верите? – обрадовался Соломон.

– Да. Потому что точно такая же история приключилась с моим другом Файнштейном.

– Точно такая же, неужели? – спросил пораженный Соломон.

– Да! Хотя нет, не совершенно такая же. Это произошло в Лас-Вегасе, рядом с Сэндс, где в это время пел Эдди Фишер. Но действительно, Файнштейн тоже играл всю ночь напролет, и его выгнало на улицу, и он был убит молнией. Правда, потом, конечно, появились слухи, говорили, что его убило не молнией, а просто какой-то подозрительный тип стрелял в него из кольта 45-го калибра. Но лично я всегда считал, что его убило молнией, хотя свидетели утверждали, что во время игры Файнштейн вслух молил Бога, чтобы он послал ему туза, что, конечно, могло довести его партнера до бешенства, особенно если у него отсутствовало чувства юмора или если он не был так набожен, как Файнштейн.

– Исидор Файнштейн из Вашингтон-Хейтс?

– Нет, это был Абрахам Файнштейн из Гран-Конкур.

– Не думаю, что я знаю его, – сказал Соломон и вдруг повернулся к лестнице.

Удивление было общим и внезапным, ему предшествовал только скрип ступеньки, единственный предвестник нежданных гостей, который заставил обернуться Соломона. Лестничный пролет располагался за задней стеной храма, и К, с Пэрселом крадучись вышли из-за угла, вытягивая револьверы, в точности как это делают в кинофильмах детективы, охраняющие банк. Малони увидел их в ту же секунду, когда они заметили его, и все трое чуть не вскрикнули от неожиданности и едва не подскочили на месте, Малони – в ужасе ожидая выстрела, К, и Пэрсел – обрадованные тем, что наконец-то выследили свою жертву.

– Вот он! – крикнул Пэрсел, что, на взгляд Малони, было совершенно лишним: и так ясно, что он здесь, перед ними, да еще в западне, потому что единственный выход из этого подвального помещения был надежно заблокирован его врагами.

Увидев у них в руках оружие, Голдман закричал «Погром!», и все остальные старики, всполошенные его криком, вспомнили о диких зверствах по отношению к евреям в русских и польских местечках, а может даже, они вспомнили страшные сцены из своего далекого детства и с криками «Погром, погром!» заметались по храму между Малони и его преследователями, которые растерянно застыли на лестнице с револьверами наготове, не решаясь стрелять в обезумевших стариков, которые носились по комнате, хватаясь за свои седины, и все, как один, восклицали это страшное слово. Малони, который тоже не хотел, чтобы кого-нибудь убили, и меньше всего – его самого, схватил складной стул и швырнул его в Пэрсела, но промахнулся, он никогда не был особенно ловким, чтобы сбить человека таким неудобным метательным орудием. Старики вдруг перестали метаться, вероятно сообразив, что целью преследователей были не они, а Малони. Они сразу обрели присутствие духа и, видимо, пришли к выводу, что из пустой беготни ничего хорошего не выйдет, самое действенное – это воспротивиться насилию и принять бой, даже если жертвой оказался незнакомец, давший им возможность совершить установленные в шабат молитвы. Соломон схватил с алтаря канделябр с горящими свечами и с пронзительным визгом, который сделал бы честь боевому кличу индейцев, бросился на К, и ударил его по руке, отчего тот выпустил револьвер. Револьвер, подскакивая, покатился по полу, а горящие свечи разлетелись в разные стороны. О Господи, подумал Малони, здесь же все загорится!

– Бегите, Мелински! – крикнул Соломон. – Спасайтесь!

Но Малони не мог убежать, когда на деревянном полу валялись горящие свечи. Он бросился гасить их ногами и заметил, что Пэрсел обернулся и целится в Соломона, который нагнулся над К., готовясь нанести ему еще один удар, на этот раз по голове.

Коухен заорал: «Соломон, обернись!» – схватил с полки охапку талитов и швырнул их на голову Пэрсела, которые окутали его, словно сетью. Малони продолжал торопливо затаптывать свечи.

Грянул револьверный выстрел, от которого задрожало цветное стекло, это выстрелил наугад Пэрсел, ничего не видя из-под шелковых шарфов.

– Перевес на нашей стране! – крикнул Соломон. – Спасайтесь, Мелински!

– Спасибо, – сказал Малони, а может, только подумал, и выскочил на лестницу.

Он вылетел в город, омытый только что прошедшим дождем, так что асфальт стал черным и блестящим, а воздух благоухал сказочной свежестью, сквозь редеющие черные тучи торжественно изливались на освеженную землю ослепительные лучи солнца, отражаясь в мокром асфальте. Малони промчался мимо захлебывающегося от восторга босоногого мальчишки, который шлепал по лужам, разбрызгивая сверкающие брызги. Свернув на Первую авеню, Малони держал направление на библиотеку, в сторону от центра.

С окончанием грозы народ высыпал на улицы, где царило праздничное настроение, отчасти потому, что сегодня была суббота, отчасти – испытывая настоящий восторг от того, что благодатный дождь унес копоть и пыль с улиц этого грязнейшего в мире города. Кроме того, была весна, и никогда дождь не был таким благословением для душного пыльного города, как весной, когда он приносит аромат невидимой зеленой свежести через каньоны Центрального парка, мягко пронизывая им каждое новое дуновение свежего ветерка, прохладного и мучительно сладкого. В Нью-Йорке можно дышать только весной, подумал Малони, можно вдыхать воздух полной грудью, особенно после дождя. Солнце окончательно рассеяло мрачные тучи и теперь заливало весь город своими яркими лучами. Малони бежал, уже не опасаясь погони, ему начинало нравиться вот так мчаться по сверкающему благоуханному городу, ощущая себя таким же смелым и бесшабашным, как, вероятно, чувствовал себя Бельмондо на Елисейских Полях. Это настроение до такой степени овладело им, что, приметив на углу улицы пожилую леди в цветастом халате с хозяйственной сумкой в руках, он подбежал к ней и подбросил вверх край ее халата, обнажив полные ляжки в розовых панталонах. «О Господи!», – воскликнула леди и ошеломленно уставилась ему вслед. Он мчался дальше на встречу с пиджаком, ожидавшим его в библиотеке. На полу пыльного подземелья, где он с Мерили занимался любовью, лежала тайна несметного богатства, часть которого он поставит на Джобоун. Что за счастливый я человек, думал он! Что за поразительно удачливый парень несется по этому весеннему городу, как Джесс Оуэне или Гюнтер Хэгг!

Но, поскольку ему вот-вот должно было стукнуть сорок лет, вскоре он утомился от этого приступа весеннего легкомыслия и, тяжело дыша на бегу, подумал, что, видно, стоит раздобыть двадцать центов, чтобы добраться до библиотеки надземкой, пока он не рухнул на этой прекрасной весенней улице от сердечного приступа. Он остановился, чтобы отдышаться и подумать. Просить милостыню, будучи прилично одетым человеком, было бы странно и безуспешно, кроме того, это было недостойно одежды, ранее принадлежавшей настоящему человеку, как заявила Мелани, а у него не было причин сомневаться в этом утверждении. И, поскольку мысль о краже денег вызывала в нем природное отвращение, он одобрил неожиданно возникшую у него идею, успокоив свою совесть, что обязательно потом вернет деньги, которые, согласно этой идее, намеревался вытянуть у некоего простака.

Он внимательно прошелся по улице, выбрал самую многолюдную закусочную, где устроился за столиком у дальнего конца стойки. Рассудив, что раз уж он попал сюда по делу, то можно и поесть, он заказал себе горячий сандвич с сыром и стакан кока-колы. Он неторопливо жевал сандвич, низко склонившись над столом, избегая встретиться взглядом с официанткой, изредка поглядывая на кассира, сидящего за противоположным концом Стойки, в результате чего его наблюдения лишь подтвердились.

Кассир, плотный пожилой человек в очках, читал «Спорте иллюстрейтед». Закончив еду, Малони взял чек, выданный ему официанткой, и направился в сторону кассы, но миновал ее и вошел в телефонную кабинку. Он снял трубку, сделал вид, что бросил в щель монетку, набрал телефон Ирэн, первый, который пришел ему в голову, и стал вести с ней воображаемый разговор, наблюдая за кассиром.

Касса помещалась на дальнем правом конце длинной стойки, где под стеклом были выложены сигареты. Кассир сидел за аппаратом на высоком стуле, поворачиваясь вправо, как только подходил клиент, чтобы оплатить чек, складывал на машинке стоимость блюд, указанных в чеке, принимал деньги и выдавал сдачу, после чего оборачивался налево, чтобы наколоть чек. Затем он неизменно возвращался к чтению своей газеты, отрывался от него только когда перед ним вырастал очередной клиент.

Малони продолжал притворяться, что болтает по телефону, ожидая подходящего момента.

По его мнению, этот момент наступил, когда к кассе подошли сразу трое отобедавших. Малони тут же покинул кабинку, подошел к стойке и, стараясь не привлекать к себе внимания, встал слева от кассы. Кассир повернулся к клиенту вправо, принял от него чек и склонился над ним, подсчитывая колонки цифр, Малони решительно поднял обе руки с зажатым в них своим чеком и быстро наколол его на иглу, после чего метнул взгляд на кассира посмотреть, не заметил ли он его движения.

Но нет, кассир занимался привычным делом: он вставил в кассу ключ, выдвинул ящик с деньгами, выдал сдачу первой клиентке, пухлой леди в шляпке, украшенной цветами, а затем повернулся влево и наколол оплаченный чек поверх чека Малони.

Казалось, операцию Малони заметил только один человек – это был мужчина из очереди с ястребиным носом, который только недоуменно пожал плечами и отвернулся. Малони подождал, пока все клиенты, особенно этот клювоносый тип, расплатятся и покинут закусочную. Вот кассир снова откинулся на спинку стула и погрузился в чтение любимой «Спорте иллюстрейтед». Малони вежливо кашлянул.

– Да? – Кассир поднял голову.

– Простите, я могу получить сдачу? – сказал Малони.

– Что? – спросил кассир и в первый раз прямо посмотрел на Малони.

– Могу я получить свою сдачу?

– Какую сдачу?

– Я дал вам чек и бумажку в пять долларов, но вы не дали мне сдачу.

– Что значит, вы дали мне чек?

– Пять минут назад. Вы накололи его вон на ту штуку, но сдачи мне не дали.

– Как это, наколол вон на ту штуку?

– Да вы посмотрите, – сказал Малони. – Я брал горячий сандвич с сыром и колу, мой чек вон там у вас.

– Вот здесь?

– Да.

Кассир недовольно поджал губы, покачал головой и подвинул к себе стопку наколотых чеков. Он излучил верхний чек, переданный ему остроносым мужчиной, посмотрел чек под ним, который ему вручил парень в сером свитере, а затем чек дамы в шляпе с букетом цветов, все время невнятно бормоча себе под нос: «Никаких сандвичей с сыром, вы просто ненормальный», и наконец наткнулся на чек Малони, настоящий чек, пронзенный длинной стальной иглой. Он снял его, поднял очки на лоб, поднес чек поближе к глазам, близоруко воззрился на него и сказал:

– Горячий сандвич с сыром и стакан колы, вы это брали?

– Да, сэр.

– И вы дали мне пять долларов?

– Да, проверьте вашу кассу. Я стою здесь минут десять, ожидая своей сдачи.

– А почему же вы не сказали мне об этом сразу?

– Я видел, что вы заняты.

– Вам следовало сказать, – сказал кассир. – Вы ничего не добьетесь в жизни, если будете стоять и молча ждать.

Малони смущенно промычал что-то, наблюдая, как кассир выдвинул ящик и набрал четыре долларовых бумажки и пятьдесят пять центов для сдачи, сандвич стоил тридцать центов, а кока – пятнадцать, всего получалось сорок пять центов.

– Вот, – сказал кассир, – четыре пятьдесят пять. Правильно?

– Правильно, спасибо, – сказал Малони.

– Извините, что заставил вас ждать, – сказал кассир.

– Ничего, все в порядке, – сказал Малони.

Он двинулся к выходу, оставил на стойке двадцать пять центов чаевых для официантки, кивнул кассиру и вышел на улицу» поклявшись себе, что вернется сюда отдать деньги, как только его корабль достигнет гавани удачи.

* * *

Он никак не мог найти тот вход в книгохранилище.

Он толкал подряд все двери, но, словно волшебство закончилось, ни одна из них не открылась в лабиринт книжных стеллажей, в глубине которых скрывалось то укромное местечко, где лежал пиджак и где он уговаривал девушку отдаться ему, обещая за это все блага мира. Измученный и растерянный, потерявший всякую надежду, он вдруг обнаружил за очередной дверью место, которое показалось ему знакомым, и пошел между бесконечными рядами книг, вздымая нетерпеливыми шагами пыль, где-то вдали увидел смутно поблескивающий красный огонек над запасным выходом, резко свернул в сторону и оказался в памятном убежище-тупике и тут же увидел свой пиджак. Так и не тронутый, он лежал на полу, окруженный клочками газетной бумаги, извлеченной из его подкладки.

Малони поднял его подрагивающими руками.

Ничего особенного в нем не было, в этом совершенно обыкновенном пиджаке, сшитом из черной шерсти или из ткани, похожей на шерсть, он никогда особенно не разбирался в тканях, с четырьмя круглыми черными пуговками на каждом рукаве и с тремя большими пуговицами впереди, пиджак как пиджак, ничем не отличающийся, чтобы рекомендовать купить его для какого-то торжественного случая, разве только для собственных похорон. Он задрал черную шелковую подкладку и проверил все внутренние швы в надежде, что настоящие банкноты каким-то образом были прикреплены к ним, но ничего там не обнаружил.

Он сунул руку в нагрудный карман, затем полез в боковые карманы и проверил оба внутренних, но все карманы были пусты.

Он потеребил лацканы пиджака, проверяя, не в них ли зашиты деньги, но не ощутил ни малейшего их признака, однако, чтобы быть полностью уверенным, он зубами надорвал шов лацкана, распорол его до конца, но нашел там только плотную прокладку и ничего больше. Тогда он застегнул на пиджаке все пуговицы и внимательно осмотрел его в застегнутом состоянии, затем расстегнул его и снова вперился в пиджак настойчивым пытливым взглядом, но проклятый пиджак упорно не желал выдавать свою тайну.

Он отложил его в сторону и поднял один из обрывков «Нью-Йорк тайме», не зная, что должен найти и даже не зная, что ищет, но втайне надеясь, что один из этих кусочков подскажет ему ключ к разгадке секрета пиджака. Он начал методично изучать каждый кусочек газеты, не вчитываясь в текст, а только просматривая его, в поисках какого-нибудь слова, взятого в кружочек или отмеченного каким-либо другим способом, но ничего подобного ему не попалось. Переворачивая каждый клочок, он вспомнил, как сказал в ту ночь Мак-Рэди: «Где есть сыр, там так и жди, что появится крыса». Черт, что он хотел этим сказать? Он тяжело вздохнул; пол густо усеивали обрывки газеты, имитирующие деньги. Наконец он расстелил их на полу по возможности в один слой и стал внимательно рассматривать их, поднимая к глазам то один, то другой обрезок, и в результате длительной проверки убедился, что ни на одном нет никаких особых примет, ни один уголок не был загнут, или зазубрен, или срезан.

Ну, все, устало подумал он, не знаю, просто не знаю, что за тайна может здесь скрываться.

Он поднял пиджак и перебросил его через руку, пусть вот так висит себе, пока меня не осенит какая-нибудь блестящая догадка. Сейчас-то это кажется маловероятным, но посмотрим… А тем временем он решил поторопиться в «Эквидакт», пока он не пропустил второй заезд. Он не задумывался о том, что ехать туда бессмысленно, так как у него осталось всего четыре доллара и десять центов. После того как он заплатит за проезд двадцать центов и за входной билет два доллара, у него не останется даже двух долларов, чтобы поставить на Джобоун.

Ладно, сказал он себе, поеду, а там посмотрю.

Он покинул библиотеку тем же путем, каким и попал сюда, только теперь на его согнутой руке болтался черный пиджак. По пути к станции «Гранд-Сентрал» он проходил мимо череды крупных магазинов и перед одним из них увидел двух пикетчиков.

Один парень улыбнулся, приблизился к нему и сказал:

– Не желаете взять пакет для вашей покупки, сэр?

– Спасибо, – сказал Малони.

Это был большой белый полиэтиленовый пакет, на одной стороне которого крупными буквами было написано: «Рабочие Джуди Бонд, все на забастовку!» Не будучи членом какого-либо профсоюза, но тем не менее искренне сочувствуя рабочему люду всего мира, Малони принял пакет, бросил в него пиджак и поспешил к станции надземки.

Глава 10
МОНА ГЕРЛ

Сорок пять минут заняла у него дорога от станции «Гранд-Сентрал» до «Эквидакта», через линию Лексингтон-авеню до станции «Фултон-стрит-Бродвей», где он пересел на поезд «А», домчавший его до Эвклид-авеню в Бруклине, там он снова сделал пересадку на поезд «Рокэвей», который и доставил его до станции «Эквидакт», примыкающей к ипподрому, так что с перрона открывался прекрасный вид на беговое поле.

За последний год он посещал «Биг-Э», как называли между собой игроки этот великолепный ипподром, бесчисленное множество раз и каждый раз его охватывало невероятное возбуждение. Вот и сейчас на его лице появилась безотчетная улыбка, когда он приближался к грандиозному зданию современной архитектуры, окруженному аккуратно подстриженными газонами, с клумбами ярких цветов, над которыми носился легкий ветерок с залива Флэшинг-Бей, относя в сторону радужный дождик, сеющий из автоматической системы разбрызгивателей. Неся в руке бесплатный пакет с обращением Джуди Бонд, он легко взбежал по бетонной дорожке, поднимающейся к ипподрому. Он заплатил человеку в будке два доллара за входной билет, приобрел у мальчишки-разносчика программку бегов и «Морнинг телеграф», отдав двадцать пять центов, и поднялся по эскалатору на второй этаж.

Высоко в небе над трибунами парила легкая алюминиевая конструкция навеса, а под ней висело видное отовсюду огромное полотно электронного табло, где ежесекундно менялись светящиеся цифры, отражая непрерывно изменяющиеся суммы ставок на фаворитов сегодняшних бегов. Казалось, устроители ипподрома специально использовали на табло спокойную гамму огоньков, от бежевого до мягкого кораллового, чтобы несколько уравновесить пылающее возбуждение толпы, заполняющей этаж, где принимались ставки.

Часы на табло показывали 1:10, а первый заезд должен был начаться в 1:36. Это означало, что у Малони оставалось чуть больше сорока пяти минут, чтобы раздобыть денег на ставку во втором заезде. Он жадно осматривал лица толпящихся людей в надежде увидеть знакомых. Однако сегодня был выходной, и игроки, которые в обычные дни составляли процентов десять ежедневного числа посетителей бегов, сегодня терялись в густой гудящей толпе из продавцов и бизнесменов, приехавших из пригорода, путем жестокой экономии в течение недели скопивших несколько долларов, клерков, горящих желанием швырнуть свою недельную зарплату на какую-нибудь надежную кобылку.

В шумной толчее можно было заметить опытных хастлеров с биноклями, висящими у них на шее, и блондинками, виснущими у них на руке; девушек из колледжа, вернувшихся домой на весенние каникулы; военнослужащих в отпуску, леди с Паркавеню в роскошных норковых манто, зазывал и проституток, букмекеров и их шлюх, жалких старушек, помешавшихся на бегах, которых здесь звали Сумасшедшие Анни, проводящих целые дни за обшариванием пола в поисках выброшенного кем-нибудь по ошибке выигрышного билетика, изредка попадались молодые ребята в черных кожаных куртках с намалеванными на спине белой краской черепами со скрещенными костями в подражание какому-нибудь крутому герою боевика. Сегодня просто невозможно найти знакомых, с отчаянием думал Малони, придется смотреть очень внимательно, и в этот момент раздался четкий голос диктора, доносящийся из громкоговорителя и на миг прорезавший многоголосый гул:

– Лошади на треке!

Вот это да, подумал Малони! Они уже на треке, готовые к первому заезду:, а я еще не нашел денег, чтобы купить хоть двухдолларовую ставку. Он на минутку опустил пакет с пиджаком на пол, облокотился на перила и открыл программку. Во втором заезде лошади бежали на расстояние шесть восьмых мили, объявленная сумма ставок составляла четыре тысячи двести девяносто пять долларов. На него допускались только лошади, достигшие четырех лет и старше, которые за период с одиннадцатого декабря хоть раз выигрывали в заезде с минимальным выигрышем в две тысячи двести девяносто пять долларов. В программке отмечалось, что лошади, не бравшие приза, купленные после скачек, заявленные к участию без предупреждения и сбившиеся со старта, не рассматриваются как дисквалифицированные, в списке лошадей второго заезда Джобоун числилась под номером три, утренние ставки на нее были двадцать к одному, достаточно обнадеживающие. Она принадлежала к конюшне Тардж, и ее жокеем будет Джонни Линго, одетый в цвета этой конюшни – красное с белым. Малони знал Джонни как прекрасного опытного наездника. Он довольно кивнул, развернул «Морнинг телеграф» и нашел список заездов, в которых участвовала Джобоун. Судя по статистике, она хорошо бежала по влажной дорожке, а сегодня после дождя дорожка определенно еще не просохла, но ей ни разу не удалось выиграть ни в одном из последних заездов, каждый раз во время гонки она лидировала, но в результате полностью выбивалась из сил и вообще не показывала выигрышных результатов. Она была лучше любой лошади, попавшей в число фаворитов, например четвертой лошади по кличке Гуд Сол (ставки два к одному) и даже ближайшей к нему из этого подбора неудачников – кобылки под номером восемь, Фелисити (ставки десять к одному), что нечего было и сравнивать с высокими ставками на Джобоун.

Она может победить, размышлял Малони, особенно если бы ей немного подыграли. А если ей не собираются помочь выиграть, тогда почему его дружок Чарли только вчера подсказал ему поставить на нее и почему потом Джобоун была вычеркнута из списка? И почему эта подсказка оказалась действительной и на сегодня?

Вполне вероятно, казалось Малони, что эта кобылка вчера должна была получить некую помощь, но какие-то тайные пружины не сработали, так что ее вычеркнули еще до 8:30, что считается официальным пределом времени в течение недели для снятия лошади со скачек. Это означает, что ее владельцы имеют время до 10:15 в пятницу, чтобы внести ее в списки участников скачек на субботу, и, поскольку в сегодняшних бегах участвуют четырнадцать лошадей, имеются шансы, что ей достанется выгодная позиция на старте, если только в ее заезде не будет слишком много лошадей. Очевидно, все именно так и развивалось, и Малони казалось, что сегодня она вполне может получить необходимую помощь. Ведь обычно намек букмекера не переносится с одного дня на другой, и кроме того, такой ценной подсказкой не разбрасываются хулиганы с крикетной битой (надо же, этот тип нагло твердил, что не важно, чем он ударил несчастного парня – только рукояткой или всей битой!), если об этом, судя по всему, твердо договорились, если только эта маленькая помощь будет оказана в самый нужный момент, да, сэр, Джобоун выглядит по-настоящему здорово! Он окончательно определился, что поставит именно на Джобоун.

Оставалось добыть денег.

Он подхватил свой пакет и начал циркулировать по шумному залу, изучая длинные очереди в кассы, увидев среди них несколько человек, которых знал, однако не достаточно хорошо, чтобы попросить взаймы, затем услышал громкий голос комментатора:

«Наступает момент старта!» И через секунду: «Они пошли!».

Малони вышел на трибуны, без особого интереса наблюдая за заездом. Голос комментатора тонул в диком вое болельщиков: «Давай, четверка!», «Ну, Байдаби, наддай!», «Давай, двойка, давай!». Всякий хотел, чтобы именно его лошадь «давала», хотя четвероногие, конечно, не понимали, чего от них хотят все эти ненормальные, а если бы и понимали, то не обратили бы на их понукания ни малейшего внимания, ведь лошади известны своим вредным нравом, им ничего не стоит ни за что ни про что укусить человека за ногу, чего он терпеть не мог. Все зрители в едином порыве вскочили на ноги, когда лошадь под номером пять, бежавшая четвертой, неожиданно вырвалась вперед, обгоняя своих соперников, и первой примчалась к финишу. Малони наблюдал, как проигравшие с досадой и ожесточением рвали на клочки свои билеты, затем взглянул на табло и увидел, что этот заезд занял всего минуту тридцать восемь секунд, и время сейчас… он ждал, пока поменялись электронные цифры… сейчас 1:39.

У него оставалось меньше получаса, чтобы успеть разжиться деньгами. И вдруг он с восторгом заметил в толпе Лестера Бома и обрадовался еще больше, увидев, что, в отличие от многих, Лестер Бом крепко сжимал в руке два десятидолларовых билета на победившую пятую лошадь. На табло уже показывали официальный результат заезда и цену, установленную на лошадь под номером пять в размере семнадцати долларов двадцати центов.

Это означает, что поставивший на нее игрок получал эту сумму за каждые два доллара, внесенные в кассу. Два десятидолларовых билета Лестера теперь стоили по восемьдесят шесть долларов, так что существовала вероятность уговорить его выделить Малони некую толику денег. Доверительно улыбаясь, Малони пробрался к Бому.

– Привет, Лестер, – сказал он.

– А, это ты, – ответил Лестер.

Это был красномордый приземистый плотный парень в клетчатом пиджаке и в шляпе а 1а профессор Хиггинс. Он всегда таскался с тростью, и ходили слухи, что эта трость служила ножнами для рапиры и что однажды Лестер пустил ее в ход, расправившись с одним букмекером в Чикаго, который не вернул ему долг. Однако Малони не мог этому поверить, Лестер был таким симпатичным и солидным парнем, ему и в голову не пришла бы мысль кого-то зарезать, тем более теперь, когда он держал два выигрышных билета. Лестер был женат пять раз и сейчас содержал уже шестую жену, «моя персональная русская рулетка», как он с усмешкой называл ее. Он был превосходным хастлером на скачках и очень часто выигрывал, хотя иногда ему приходилось и проигрывать. Он был именно тем человеком, которого очень кстати было встретить на треке, когда тебе позарез нужны деньги, во всяком случае, так думал Малони, который до сих пор ни разу не занимал у него.

– Я вижу, ты выиграл прямо с налету, – сказал Малони.

– Да, – сказал Лестер. – В чем дело, Малони?

– Что значит – в чем дело?

– Что ты от меня хочешь?

Холодный тон Лестера сначала удивил Малони, но потом он вспомнил, что первые слова Лестера были: «А, это ты», с ударением на слове «ты», как будто он увидел что-то невыразимо мерзкое на белой скатерти, расстеленной на зеленой травке для пикника. Никогда Малони не находил в себе ничего неприятного и мерзкого, и сейчас тоже не мог о себе так думать. Просто он был не очень удачливым игроком, что как раз сегодня могло круто измениться, стоит ему купить билет на Джобоун. Но реакция Лестера сразу поставила его в унизительное и глупое положение, потому что ему пришлось догонять этого упитанного коротышку, который с достоинством шествовал к окошку кассы. Малони чуть вообще не оставил охоту за деньгами, едва не сказал себе:

«Ну и черт с ним, нечего мне тут делать! У меня сегодня не то настроение, чтобы выпрашивать денег взаймы». Но что-то внутри него заставляло его продолжать свои поиски, возможно, уверенность в том, что он не может иметь ничего общего с отвратительным насекомым, ползущим по скатерти, разложенной на солнечной поляне, вызывая ужас участников пикника, и отчаянная необходимость убедить в этом Лестера. «Я вполне приличный парень, – сказал себе Малони, – просто мне немного не везет, но, ради Бога, мне так нужно достать несколько баксов, чтобы поставить их на лошадь, которая наверняка сегодня выиграет. Нет, ради Бога, не надо считать меня вечным и безнадежным неудачником! Это не так!»