Текст книги "Голова лошади"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Глава 2
КРЮГЕР

Определенно, это запах хлороформа.

Когда Малони было шесть лет и ему должны были удалять гланды, отец пообещал ему после операции кучу мороженого, но ни словом не упомянул об анестезии хлороформом. Он навсегда запомнил тот отвратительный запах и сейчас сразу угадал его присутствие в гробу. Конечно, сказал он себе, нужно радоваться тому, что остался живым, если только действительно не умер. Но нет, он действительно ощущал себя живым. Он мог дышать, хотя и с трудом из-за сжимающего грудную клетку тесного пиджака.

Малони заметил, что кто-то чуть сдвинул крышку гроба, оставив небольшую щель. Кто бы то ни был, он поступил в высшей степени предусмотрительно, иначе Малони давно задохнулся бы.

Затем он сообразил, что, вероятно, его и не собирались убивать, потому что в противном случае тот неожиданный удар по затылку, который лишил его сознания, следовало бы признать бесполезной и бессмысленной тратой сил. Он вспомнил, что сразу после удара, когда у него потемнело в глазах… хотя, точнее, это была не тьма, а бешено вращающиеся разноцветные круги, – он успел с ликующей радостью осознать, что его не хотят по-настоящему убить, после чего замертво рухнул на пол.

Если не считать мерзкого запаха хлороформа, внутри гроб был вполне приличным, просторным и удобным, обитый шелковой материей, которую он мог осязать, но не видел из-за темноты, так как в щель под сдвинутой крышкой свет совсем не проникал. В общем, ему пришлось признать, что, несмотря на то, что он не умер, предоставленный ему гроб оказался не менее роскошным, чем у Файнштейна. Став его невольным обладателем, Малони испытывал самолюбивое удовлетворение при мысли, что в некотором отношении его гроб даже лучше файнштейновского. Он не знал, находится ли еще в самолете по пути в Рим, так как не представлял, сколько времени лежал без сознания. Содрогания корпуса самолета он не ощущал, вероятно, благодаря надежному закреплению гроба на полу салона.

Он лениво размышлял, почему человек, первоначально выбранный на роль покойника, сбежал из лимузина на Четырнадцатой улице, а также о том, кто же были эти люди в конторе гравера, люди, которым бы не мог отказать в присутствии вкуса, если судить по прекрасному дорогому гробу и по превосходно сшитому костюму.

Лежать в гробу было удобно и спокойно.

Постепенно ему начинало нравиться лежать в нем. С комфортом вытянувшись на шелковом ложе во весь свой рост, он мог спокойно предаваться размышлениям – роскошь, которой он лишился с тех пор, как на ипподроме «Янкер» впервые решился поставить на рысаков. Это было два года назад, и, к несчастью, он сразу выиграл сто долларов. Но что толку понапрасну сожалеть о прошлом? Во всяком случае, он не оказался бы сейчас на пути в Рим (или, может, уже в нем, насколько ему кажется), не будь он хастлером, играющим на скачках, которого Хиджоу спустил с лестницы, в результате чего он оказался на углу улицы напротив супермаркета Клейна. Он не находился бы сейчас здесь, если бы не был Эндрю Малони, кем только и стоит быть на этом свете и чье существование стало еще более приятным, поскольку он оказался обладателем такого роскошного гроба. Готов побиться об заклад, что не многим людям повезло иметь подобный гроб, вот бы Ирэн увидела его сейчас.

Поскольку у него было полно времени, а место оказалось весьма подходящим для размышлений, он всерьез задумался об Ирэн и, как всегда, обнаружил, что время не внесло никаких изменений в ее образ. Они познакомились за два года до свадьбы и потом прожили в полной супружеской гармонии (во всяком случае, он так полагал) еще семь лет до того, как развелись год назад в феврале, – что ни говори, срок довольно большой. Но она всегда представлялась ему такой, какой была во время их первой встречи на танцах, которые устраивались «Сыновьями Ирландии» на Фордхем-роуд, – с копной рыжих волос, с сияющими зелеными глазами и озорной улыбкой на свежем розовом лице – самой типичной из всех ирландских девушек, чьи юбки когда-либо взлетали в такт задорному ритму танца в тавернах Дублина.

Вот было бы здорово, если бы Ирэн очутилась с ним рядом, им никогда не приходилось заниматься любовью в гробу. Они занимались любовью в купе ночного поезда, возвращаясь из Квебека, куда ездили на несколько дней отдохнуть; они занимались любовью в подвале своего дома, дожидаясь, когда машина выстирает их белье; а однажды они чуть было не занялись любовью в кабинке на колесе обозрения, только Ирэн испугалась, что они не заметят, как кабинка опустится и остановится, и они окажутся в таком виде перед всем честным народом, гуляющим в Пэлисейд-парке. И все же они чуть было не приступили к делу.

Ладно, чего там, подумал Малони, чуть-чуть не считается, лошадь, которая чуть было не добежала до финиша первой, не приносит вам выигрыша. Тем не менее тогда, в той кабинке, они были готовы заняться любовью. Наверное, в гробу это тоже было бы здорово. То есть не именно в этом, потому что здесь пахнет хлороформом, но любой гроб, вроде файнштейновского, отлично подошел бы для этого занятия.

Ирэн Файнштейна не знала, у Малони было много друзей, которых она никогда не видела, в основном потому, что он сам познакомился с ними только после их развода. Хотя, возможно, кое-кто из них понравился бы ей, взять хоть самого Файнштейна, настоящего великого игрока с удивительным чувством юмора и с редко встречающимся в наши дни благочестием, что и стало причиной его смерти, но это уже другая история.

Его снова заинтересовало, не прибыли ли они уже в Рим, и он решил попробовать поднять крышку гроба – блестящая идея, не посетившая его раньше, – до такой степени он погрузился в воспоминания об Ирэн и о невероятной цепочке событий, приведших Файнштейна к гибели. Он попытался сдвинуть крышку – в глубине души немного сожалея, потому что в самом деле получил огромное удовольствие от пребывания в своем убежище, – и обнаружил, что она довольно легко подается. Что ж, философски подумал он, все хорошее когда-нибудь да кончается, и, полностью сдвинув крышку, сел в гробу и огляделся.

Перед его взором оказалась комната с двумя окнами. У дальней ее стены помещался туалетный столик, над ним висел портрет бородатого старика, кажется, Зигмунда Фрейда, а на нем стояла лампа. У другой стены напротив туалетного столика он увидел сидящего на стуле человека.

Человек этот здорово походил на Эверета Дирксена, будь тот итальянцем. У него были белоснежные седины, как у Дирксена, и такие же доброжелательные глаза под припухшими веками. Даже галстук повязан так же небрежно, как случалось видеть на Дирксене по телевизору во время его особенно жарких диспутов с Чаком Хантли. Единственное, что отличало этого человека от сенатора Дирксена, это оружие в его руке – огромный автоматический кольт 45-го калибра, если только Малони не ошибался.

– У-у-у! – завыл он, уверенный, что человек упадет в обморок, как это происходило в фильмах ужасов, когда гроб внезапно открывался и из него появлялся живой человек.

Но Дирксен только посмотрел на него своими добрыми, слегка припухшими глазами и кивнул, как будто он все время знал, что Малони просто находится без сознания и рано или поздно должен очнуться. Малони вздрогнул. Дирксен встал со стула, вышел из комнаты и через секунду снова появился с другим мужчиной, тоже удивительно похожим на Дирксена.

– Е desto, eh? – спросил новенький.

– Si, – ответил первый. – A questo momento.

– Va bene, – сказал новенький и подошел к гробу. – Вылезайте оттуда, – сказал он Малони на английском. – Вылезайте из ящика.

Гроб стоял на высоких козлах. Малони с огромным трудом выкарабкался из него, осторожно перекинув через борт гроба сначала одну ногу, потом другую, напряженно ожидая, что в любую секунду его тесные брюки с треском лопнут.

– Где деньги? – спросил один из мужчин.

– Вы это мне? – спросил удивленный Малони.

– Да, да! Где деньги?

– Какие деньги? – сказал Малони и сразу понял, что сказал что-то не то.

У человека, который обращался к нему, вдруг появилось на лице зловещее выражение, как будто он говорил: «Ах, вот как?

Значит, ты намерен притворяться, что якобы не понимаешь, о чем идет речь? Что ж, тогда мне придется показать тебе, на что я способен, потому что ты прекрасно понимаешь, о каких деньгах я спрашиваю». Вот что прочел Малони у него на лице, и оба парня сразу совершенно перестали походить на сенатора Дирксена, а выглядели опасными людьми, которым нипочем изуродовать его, если он не скажет им, где находятся эти проклятые деньги.

– Генри, он, видишь ли, не знает, где деньги, – сказал первый.

– Да, Джордж, он понятия не имеет, где они, – сказал второй.

На их лицах, до мельчайших черточек похожих друг на друга, появилось болезненное сожаление, словно они ужасно огорчались тем, что им предстояло сделать. Ясно было, что у них нет иного выхода, как поколотить его на свой, итальянский, манер. Малони подумал, что его и так то и дело бьют – последний раз, когда Хиджоу столкнул его с лестницы, и у него не было ни малейшего желания, чтобы его и дальше колошматили. В то же время, поскольку он не знал, где находятся деньги и даже о каких деньгах идет речь, у него не было возможности ответить на их вопрос. Положение складывалось абсолютно безнадежное. И он решился спросить об инициаторе всей этой затеи.

– Где Гауд? – спросил он.

– Гауд умер, – сказал Генри.

– Не правда, я совсем недавно видел его.

– Он был тогда жив? – спросил Джордж.

– Конечно.

– Ну, а теперь он – покойник, – сказал Джордж.

– Почему – покойник?

– Потому что погиб в страшной автокатастрофе, – сказал Джордж и взглянул на своего близнеца.

– Да, в страшной катастрофе, – эхом повторил Генри.

В комнате наступила гнетущая тишина. Малони с трудом откашлялся.

– Что ж, – сказал он, – очень об этом сожалею.

– Понятно, – сказал Джордж. – Так где же деньги?

– Я не знаю, – повторил Малони.

– Мы считали, что они должны быть в гробу, – сказал Генри.

– Тогда они, наверное, там и лежат.

– Нет, мы уже смотрели.

– Вы как следует все осмотрели?

– Да уж постарались. Мы даже вынули тебя и положили на пол, – сказал Генри. – В гробу денег точно нет.

– Тогда где же они? – спросил Джордж.

– Я сказал вам, что не знаю.

– Давай лучше отвезем его к Крюгеру, – предложил Джордж.

– Это тот низенький человечек, у которого на галстучной булавке золоченая буковка «К», верно? – спросил Малони.

– Нет, он умер.

– Умер?!

– Они все погибли, – сказал Генри.

– Автокатастрофа, – подтвердил Джордж.

– Ужасная авария, – эхом подхватил Генри.

– Бери его, – сказал Джордж, и этот сукин сын Генри снова стукнул его по голове.

* * *

Что хорошо в том, когда тебя бьют по голове, думал Малони, придя в себя, так это то, что почти не чувствуешь боли. Это случается так быстро и внезапно, что еле успеваешь понять, что произошло. И тогда перед глазами появляются разноцветные огни, которые вспыхивают, мелькают и плавают вокруг, словно праздничный фейерверк в Гринвич-Виллидж, только все куда с большим размахом. Но что ужасно, когда тебя бьют по голове, продолжал рассуждать Малони, сидя в летящем на бешеной скорости автомобиле, это то, что хотя в момент удара боль почти не ощущается, зато потом голова мучительно, чертовски болит.

Малони застонал, потирая затылок, и мысленно внес имя Генри в список грязных крыс, которым грозила расправа.

– Зачем вы это сделали? – спросил он.

– Чтобы отвезти тебя к Крюгеру, – сказал Генри, который вел машину.

– Если вам нужно было отвезти меня, так бы и сказали.

Я человек благоразумный, и достаточно было просто попросить меня поехать с вами.

Он не знал, где именно в Италии они находятся. В настоящий момент они проезжали по пригородной местности, очень похожей на Нью-Джерси, скорее всего, это предместья Рима. У него сильно болела голова, и он был страшно зол на Генри и не меньше на Джорджа, который молча сидел на заднем сиденье большой итальянской Бог-его-знает-что-за машина это была, держа на коленях абсолютно не итальянское оружие – «смит-и-вессон» 38-го калибра, предназначенный для вооружения полиции, которое его кузены-мафиози из отделения в Бронксе наверняка достали из кобуры какого-нибудь убитого копа и переслали в Рим в коробке из-под конфет.

– Это у вас что за револьвер? – спросил Малони.

– Хороший револьвер, – ответил Джордж тоном, не оставляющим надежду на продолжение беседы.

– А машина какой марки? – осведомился Малони у Генри.

– «Кадиллак», – коротко ответил Генри.

– Превосходный автомобиль, – сказал Малони.

Он помрачнел, начиная чувствовать себя совершенно лишним в этом обществе угрюмых молчунов. Пожалуй, лучше отсюда исчезнуть, подумал он и стал в уме разрабатывать план, согласно которому в ближайшие несколько секунд он двинет Джорджа в челюсть, выхватит у него револьвер и треснет его рукояткой по голове Генри, а заодно выяснит, как он примет удар по затылку.

А пока что Малони считал необходимым немного отдохнуть и набраться сил. «Может, мне лучше ударить Джорджа по ноге, – думал он. – И когда он наклонится, чтобы схватиться за больное место, я швырну его на пол, отниму оружие и потом дам старине Генри пару тумаков по затылку, бам!» Ну как, Генри, тебе понравился этот ударчик по medulla ablongata?[3]3
  Продолговатый мозг (лат.).


[Закрыть] Эти итальянские мафиози захотели одурачить Эндрю Малони; что ж, они просто не знают, с кем имеют дело. Может, ему стоит поставить их в известность, что он был единственным среди выпускников Сити-колледжа в Нью-Йорке, который отжимался по семьдесят четыре раза подряд, в то время как большинство ребят занимались политикой? Или, может, рассказать им, как однажды он заехал в челюсть одному здоровенному парню на Мэдисон-авеню-сквер за то, что тот, во-первых, недвусмысленно заявил, будто все девушки с рыжими волосами чертовски страстные (каковой и была Ирэн, но это не его поганого ума дело), а во-вторых, что у людей, которые зарабатывают на жизнь продажей энциклопедий, не все в порядке с головкой. Малони врезал ему сокрушительный апперкот. И хотя этот парень не потерял сознание, голова у него закружилась, это точно, там было полно свидетелей, которые охотно подтвердили бы сей факт, если бы Малони пожелал с этим возиться. Так что эти молодые мафиози, что везут его по предместьям Рима, не представляют себе, что за тигр сидит рядом с ними. Что ж, скоро он им покажет, на что способен. А тем временем, отдыхая и набираясь сил для атаки, он бесконечно изумлялся тому, до какой же степени, оказывается, американская культура овладела Европой. Рекламные щиты вдоль шоссе прославляли американский бензин, надписи на английском заботливо помогали ориентироваться американским туристам. Ах, где ты, былая слава Древнего Рима! Машина стремительно приближалась к Риму, вдали уже виднелось бриллиантовое сияние огней великого города. Малони был в восторге от того, что оказался за границей, даже при том, что ему приходилось ехать в одной машине с двумя бандитами на встречу с неким Крюгером (похоже, эти проклятые боссы разбросаны по всему миру!). Он не мог дождаться момента, когда наконец выйдет из машины и ущипнет за щечку первую встречную в своей жизни настоящую итальяночку. Однажды он видел фильм с Жаном-Полем Бельмондо, где тот выскакивает из роскошного автомобиля, мчится по Елисейским Полям в Париже и на бегу вскидывает юбчонку одной из прохожих девиц ей на голову. Вот это был номер, ребята! Правда, Ирэн эта шальная выходка не понравилась. «А если бы бедная девочка оказалась без трусиков?» – сказала она. Это было еще до их развода, когда по вечерам они вместе ходили в кино или еще куда-нибудь. Но он навсегда запомнил, как этот крепкий орешек Бельмондо лихо бежит по Елисейским Полям. Эй, красотка, держи свою юбку! По мере того как огни Рима становились все ближе и ближе, в Малони нарастало возбуждение, которое, очевидно, так хорошо было знакомо Бельмондо. Он смажет Джорджа прямо в la panza, потом выхватит у него револьвер и даст Генри такого тычка! – О Боже, он едва мог дождаться этого сладкого момента. Потом он выскочит из машины, помчится по какой-нибудь улице наподобие Елисейских Полей, у первой же встречной красавицы итальянки забросит юбку на голову и, смеясь, побежит дальше. Затем он ущипнет еще какую-нибудь молоденькую итальяночку, словом, повеселится напоследок как следует, потому что, когда выяснится, что он ничего не знает о деньгах, ему не поздоровится.

Да, насчет этих денег, подумал он, продолжая глядеть на далекие огни Рима и удивляться, до чего похожими выглядят все эти большие города. Да, но как же насчет денег? – и этот Рим, Рома Белла, все приближающийся и поразительно напоминающий Нью-Йорк… Все-таки что же я им скажу насчет денег, когда они снова спросят меня и начнут пытать, загоняя под ногти бамбуковые палочки? Господи, этот Рим как две капли воды похож на Нью-Йорк, еще раз подумал он, а затем узнал будки постовых, взимающих плату за проезд, и понял, что они приближаются к туннелю Линкольна.

– Что за чертовщина! – воскликнул он, испугав Джорджа, который, похоже, задремал.

– А? Что? В чем дело? – заорал Джордж спросонья. – Что случилось, я спрашиваю?

Одно дело, когда тебя беспрерывно колотят по голове, но лишиться поездки в Рим – это уж слишком!

– Я только хочу знать, где мы находимся?!

– Мы едем повидать Крюгера, – сказал Джордж. – Не поднимай шум, когда мы проезжаем рядом с постом.

– Это Нью-Джерси? – спросил проницательный Малони.

– Да, Нью-Джерси, ну и что?

– И вы даже не итальянцы! – вскричал Малони.

– Конечно! – возмутился оскорбленный Джордж.

– Сиди тихо, когда проезжаем мимо копов, – сказал Генри, – а то получится еще одна страшная автокатастрофа.

Малони возмутился, о Боже, как же он рассердился! На сей раз они действительно пробудили в нем буйный ирландский темперамент. Сначала его ударили по голове, так что он долго мучился от головной боли, а затем обманули с поездкой в Рим.

Злость его была безгранична. Разумеется, он не мог винить во всем Генри и Джорджа, пустые обещания были даны ему другими людьми, но и обвинять тех, кто их давал, нелепо, ведь все они, по словам Джорджа, погибли. И тем не менее он распалился вовсю, неуемный гнев всех его ирландских предков кипел в его крови, заставляя судорожно сжиматься желудок. Через две минуты, как только они проедут посты (он не хотел подвергать опасности невинных людей, если вдруг завяжется стрельба), он даст волю своему гневу, рванет револьвер у Джорджа, отколошматит его по голове и засунет дуло ему в глотку: ну, парень, на этот раз ты не на того нарвался! Они проехали будки постовых и приближались к самому туннелю, стены которого были выложены белой и синей плиткой в шахматном порядке. К туннелю, сияющему неоновыми огнями, с копами на узком бортике, подгоняющими жезлами поток автомашин.

Малони решил выждать, не желая создавать пробку в туннеле, что неминуемо произойдет, когда он нападет на этих дешевых гангстеров и обезвредит их.

Автомобили катили по шоссе почти непрерывным потоком, ведь это был вечер накануне выходных. Он помнил множество подобных вечеров в прошлом, когда они с Ирэн составляли крохотную частичку оживленной толпы людей, устремившихся на поиски развлечений, но сейчас он постарался выкинуть Ирэн из головы, потому что воспоминания о ней всегда вызывали в нем грусть, а он не хотел расслабляться, он лелеял свое ожесточение, чтобы в нужную минуту решительно и безжалостно расправиться с этими грязными бандитами! Машина не сбавляла скорости до окончания туннеля, а ему все не подворачивался момент, когда бы он мог наброситься на них. И вдруг автомобиль плавно затормозил у высокого здания из бурого кирпича на Западной Шестидесятой улице, и тогда он понял, что они прибыли на место назначения и что уже слишком поздно что-либо предпринимать. Тем более его злость к этому моменту куда-то испарилась.

Вылезая из машины, он думал: «Они снова начнут меня расспрашивать о деньгах, надо бы что-то придумать. Интересно, о какой сумме идет речь? Наверное, не меньше нескольких тысяч, иначе они не стали бы так волноваться». Они поднимались по лестнице к парадному входу, и Джордж грубо тыкал ему в спину дулом своего револьвера. Малони обратил внимание, как весело заливалась смехом на другой улице девушка в зеленом платье, слушая болтовню своего приятеля. Генри позвонил в дверь.

В ответ загудело сигнальное устройство, и они вошли внутрь.

– Поднимайся наверх, – сказал Джордж.

Здесь царила полная тишина. Бесконечные ступеньки, покрытые ковровой дорожкой и поскрипывающие под их ногами, вели наверх. На площадке второго этажа с потолка свешивались лампы Тиффани, поблескивая желтовато-зеленым светом. Когда Генри проходил под ними, его лысина заблестела всеми цветами радуги, придавая ему вид задумчивого пьяницы. На третьем этаже на стене висело потускневшее зеркало в богатой резной раме с растительным орнаментом. Джордж мимоходом взглянул в него и поправил галстук, продолжая подниматься и тихо насвистывая веселенькую мелодию. На площадке четвертого этажа рядом с дверью, окрашенной в серый матовый цвет, стояла банкетка, обтянутая красным бархатом. Генри пригладил пятерней волосы и позвонил в дверь.

Дверь распахнулась.

У Малони прервалось дыхание.

Этот неведомый Крюгер оказался женщиной.

В сумрачном холле она была подобна лучу весеннего солнца, с длинными золотистыми волосами, ласково касающимися ее нежного округлого лица с огромными васильковыми глазами, глядящими на вошедших с легким смущением. Она могла быть сказочной принцессой, таинственным образом возникшей из воздуха в цветущем саду, окружающем старинный замок, чьи островерхие башенки украшены разноцветными флажками, трепещущими под дуновением благоуханного ветерка. Обернувшись к Малони, она вперилась в него пристальным взглядом, на ее прелестных свежих губах играла улыбка, выдающая любопытство к результату своей утонченной шутки: а вы, мол думали, что Крюгер – мрачный всесильный босс, ан нет, Крюгер – это я, молодая прелестная женщина! Именно такой нежной и прекрасной девушке Малони посвятил когда-то стихи.

Однажды, когда он был еще маленьким мальчиком и верил в сказки , – 'он написал стихи о нежных девушках, которые пролетают над цветущими полями, словно бесплотные ангелы, оставляя за собой волшебный, головокружительный аромат, уносящий с собой души мужчин. Когда год назад он уходил от Ирэн, она спросила (он никогда не забудет ее лица с потупленными глазами: ей было стыдно задавать ему этот вопрос): «Энди, у тебя есть другая женщина?» Он ответил ей: «Нет, Ирэн, нет у меня другой женщины». И так оно и было, и все же он сказал не правду. Другая женщина, женщина, ради которой он год назад оставил Ирэн, была, и эта женщина – Крюгер, возникшая в дверном проеме с застенчиво вопрошающим взглядом, с блестящими, как лен, волосами, схваченными черным бархатным обручем. И вот теперь эта неизвестная ему Крюгер стояла перед ним в маленьком платье из черного бархата (он знал, что она будет именно в черном бархатном платье), кружевной воротничок лежал на белых ключицах, изящным изгибом поддерживающих стройную шею.

Очарованный женской красотой, он буквально впитывал в себя нежно-округлые линии ее бедер, слегка выпуклые очертания живота, точеные ножки в черных туфлях на высоком каблуке…

Она возникла из сумрака холла, и у Малони захватило дыхание, а сердце замерло.

Эта девушка принадлежала к таинственному и неотразимо влекущему миру азартного риска.

Он пытался объяснить Ирэн, не вполне отчетливо понимая это сам; то, что он собирается совершить, выше него. Он пытался объяснить ей, что в этих несчастных энциклопедиях, которые он продает школам и библиотекам, столько всего о мире и о жизни людей, чего ему не пережить и за тысячу лет. «Вот смотри, – говорит он ей, – возьмем хотя бы этот том – от БА до БЛ, просто давай откроем его наугад и, смотри, вот тебе:

«Балты – народ, населяющий восточное побережье Балтийского моря». Ты когда-нибудь видела этих балтов с восточного побережья Балтийского моря, Ирэн? Понятно, не видела, и я тоже, вот что я пытаюсь сказать тебе, вот что я имею в виду, дорогая, когда говорю об игре и о риске».

«Я не понимаю, о чем ты говоришь», – сказала она.

«Я говорю об игре, об азарте, – сказал он, невольно впадая в пафос и переходя на крик, он понимал, что перебарщивает, но не мог с собой справиться и продолжал говорить о том, что хочет бросить вызов жизни, все поставить на карту и рискнуть. Рискнуть, Ирэн, чтобы вырваться отсюда и увидеть все, что только есть в мире, своими собственными глазами».

«Ты не любишь меня», – сказала она.

«Нет, Ирэн, я тебя люблю, – сказал он, – я правда очень люблю тебя, милая моя, славная моя девочка, но я должен рискнуть. Я должен увидеть, что происходит в этом мире и где все это происходит, я должен найти эти места, о которых я только читал, я должен добраться до них. Милая моя, дорогая, я хочу жить, а так я умираю. Я умру, пойми. Ты хочешь, чтобы я умер?»

«Да, – сказала Ирэн. – Если ты оставишь меня, тогда я хочу, чтобы ты умер».

Ну кого сейчас волнует проклятие? Разве только старых ирландских леди, замерших в проеме узких окон в своих каменных замках у моря. Он знал, что где-то существуют смелые люди, которые всегда выходят победителями из жестоких схваток с опасностями, что где-то бродят отважные загорелые мужчины, обнимающие прекрасных женщин, подобных этой Крюгер, и женщины нежно шепчут что-то на ухо своим мужчинам и в сиянии солнечного дня занимаются с ними любовью на неведомых песчаных пляжах, а потом играют в баккара, бесшабашно выкликают «Вапсо!», а с наступлением ночи танцуют до утра и пьют розовое шампанское из высоких хрустальных бокалов. Он знал, что эти люди существуют, знал, что мир азарта и приключений ждет, чтобы его завоевали, и он бросился его завоевывать.

И проиграл.

Проиграл, возможно, потому, что Ирэн сказала: «Да, я хочу, чтобы ты умер», и вот он медленно умирал, это так же верно, как то, что умер Файнштейн (хотя это произошло очень странно и комично). С безудержной страстью он бросился играть, выбросил на ветер все, что у него было, абсолютно все, целые ночи напролет проводил у игорных столов, вышвыривая на зеленое сукно скопленные гроши и выходя поутру из притонов с воспаленными от бессонницы глазами и опустошенной душой, и так день за днем весь год, где угодно и как угодно рискуя целый год, а в результате – проиграл, безнадежно проиграл эту азартную схватку. Этим утром он докатился до того, что у него в кармане позвякивали всего только двадцать центов, и оказался перед лицом полной невозможности занять хоть сколько-нибудь в замечательном городе Нью-Йорке, и вдобавок его сунули в какой-то гроб, не очень заботясь о его согласии. Он по-настоящему проиграл эту игру, он оказался до конца побежденным.

До настоящего момента.

Сейчас он смотрел на Крюгер, стоящую в дверях квартиры, и понимал что у него еще есть шанс, он узнал это по ее лицу, понял, что она была той самой женщиной, искать которую он отправился в тот февральский день, год, или, может, чуть больше года назад. Он никак не мог вздохнуть: ведь еще никогда в жизни он не находился так близко от своей мечты.

А затем, поскольку мечтам не свойственно длиться долго, за спиной Крюгер прозвучал чей-то голос:

– Это вы, ребята?

Малони перевел взгляд в глубину квартиры и увидел безобразнейшего, похожего на дьявола мужчину, и наконец до него дошло, что прелестная блондинка вовсе не была Крюгер. Крюгером оказался жирный боров, который вперевалку ковылял к двери в своем красном шелковом халате, с грязными ногтями и жесткими волосами, пучками покрывающими его грудь, руки, тыльную сторону ладоней и даже пальцы. «Вот какой этот Крюгер, – с упавшим сердцем подумал он, – и если я не скажу ему, где находятся деньги, он не задумываясь бросит меня на съедение крокодилам». Ты снова проиграл, Малони, подумал он, а девушка сказала:

– Проходите, пожалуйста.

И они все вошли в квартиру.

Он не мог отвести взгляда от девушки. Он следил за каждым ее движением, замирая от ужаса, потому что не хотел, чтобы его тайные взгляды на девушку заметил Крюгер, способный согнуть колесом стальную балку и изрыгать огнедышащее пламя. Но девушка в ответ сама украдкой поглядывала на Малони, она была подобна призраку удачи, порхающему вокруг игрального стола, когда идет большая игра и вы не можете остановиться и только снова и снова крутите колесо, а этот дразнящий призрак удачи порхает вокруг и наблюдает за вами со странной, сладкой и задумчивой улыбкой. Девушка передвигалась так плавно, что казалась действительно призраком, сотканным из прядей невесомого тумана.

Крюгер откусил кончик своей сигары, выплюнул его в камин, где горели настоящие дрова, и сказал:

– Где деньги?

Началось, подумал Малони. От Крюгера исходил какой-то дьявольский запах, сильный, как запах чеснока, крепкий и удушливый, он плыл через всю комнату, пропитывая собою дым пылающих дров. Казалось, Крюгер мог убить быка одним лишь взглядом; он был сильным, жестоким и опасным, и Малони боялся его, и боялся тем больше, что не мог отвести взгляда от хрупкой светловолосой девушки.

– Я не знаю, где находятся деньги, – сказал Малони. – А вы, случайно, не знаете, кто сегодня выиграл четвертый заезд на скачках в «Эквидакте»?

– Понятия не имею, кто его выиграл, – сказал Крюгер.

– Вот и я – понятия не имею, где находятся эти ваши деньги, – сказал Малони.

– А я думаю, сэр, наоборот, вы его имеете, и предлагаю вам все рассказать, или нам придется вас убить.

Для заросшей шерстью гориллы у него был несколько странный голос и манера говорить образованного человека, но это каким-то образом только усиливало впечатление страшной опасности, исходящей от него, подобно клубам черного вонючего дыма, поднимающегося в небо из труб сталелитейного завода, повисающего в воздухе и роняющего частички черной сажи на безупречно белые воскресные церковные ризы. Он воткнул сигару в рот, не зажигая ее, и у Малони возникло впечатление, что он намерен целиком заглотнуть ее.

Девушка стояла у окна, глядя на улицу, по временам оборачиваясь, чтобы посмотреть на Малони все с той же печальной милой улыбкой. Интуитивно он понял: она хочет, чтобы он вырвал ее из цепкой хватки Крюгера. Она хочет, чтобы он затеял драку, разбросал этих парней, а потом повел бы ее в казино, где он поставит двадцать тысяч франков на семнадцатое красное, а затем они, возможно, побегут босиком по Транд-Корниш, весело хохоча и крепко держась за руки, – вот чего она ждала от него. Она ждала, чтобы он стал тем, кем хотел стать год назад, когда сжег за собой все мосты, отправляясь на поиски призрачной свободы, но ничего не нашел, кроме бездушных игральных костяшек, вымотанных лошадей, последними притащившихся к финишу, безнадежных взяток и похороненного счастья, ухитрившись при этом потерять Ирэн, единственную, кем он дорожил в своей прежней жизни. Теперь и сейчас, в этой комнате, все, о чем он мечтал, оказалось так близко, что можно было схватить рукой. Но для этого необходимо было стать наконец героем.