Текст книги "Златовласка (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)

Мелани неожиданно замолчала. Она снова сжала ладони в кулаки и, потупившись, начала разглядывать мыски своих туфель, в то время, как лицо ее заливалось ярким румянцем. Затем она заговорила снова:

– Это его слова, мистер Хоуп, я только повторяю их. И мистер Шерман сказал Викки: «И даже не пытайся выставить меня отсюда, ты, маленькая дешевая блядь», и вот после этого один из них, я не знаю, кто именно, я не видела ничего из того, что там происходило, я могла лишь слушать, чтоя на другую сторону портьеры, так вот, кто-то один из них ударил другого, я не знаю, то ли это Викки влепила пощечину мистеру Шерману или же все было наоборот. Но точно могу сказать, что это был звук пощечины, а затем за портьерой воцарилась тишина. А я все еще стояла, раздумывая над тем, что все-таки после всего услышанного мне лучше не входить в гримерную, что будет гораздо лучше, если я снова вернусь в бар и скажу там, что Викки расхотелось пить, или может быть даже будет лучше выплеснуть содержимое и принести назад лишь пустой фужер. Когда мистер Шерман опять заговорил, то голос его был тихим-тихим, я с трудом могла разбирать слова, так что вполне может статься, что это она отвесила ему пощечину, и поэтому он был прямо-таки вне себя и говорил вот так очень-очень тихим и сдавленным голосом, как люди обычно начинают разговаривать, когда ярость приводит их в исступление. Он сказал: «Ну ладно, очень хорошо, что мы по крайней мере поняли друг друга. Но только учти, что если только та другая блядь, что приперлась сюда из „Трибюн“, отрицательно отзовется о твоем сегодняшнем концерте в своей вонючей рецензии, или если мои клиенты перестанут ходить в ресторан из-за тебя и из-за того старомодного дерьма, что ты собираешься здесь у меня петь, тогда, дорогая леди, я вас просто возьму и убью. Поверьте мне, леди, тогда уж вам точно не жить». Я знала, что он должен был вот-вот выйти, и тогда увидев меня у портьеры, он обязательно понял бы, что я все слышала. А поэтому я быстро выбралась оттуда и вернулась в бар, объявив Дэнни, что Викки передумала. Но знаете, мистер Хоуп, рецензия Джоан Ривертон… Джин Ривертон… появившаяся в газете на следующий день, была очень негативной. Все это было действительно ужасно. И вот я не знаю, то ли мистер Шерман говорил, что Викки не жить, так сказать имея в виду, что он ее уволит или что-нибудь еще в этом роде, то ли он имел в виду, что она умрет по-настоящему, ведь через пару дней это с ней и случилось, разве нет? Кто-то убил Викки ночью в воскресенье, но ведь именно мистер Шерман сказал ей: «Поверьте мне, леди, тогда уж вам точно не жить».

Мелани Симмс глубоко вздохнула. Она кивнула и затем взглянула вниз на свои руки – кулаки все еще не разжаты – а затем она снова подняла взгляд на меня, посмотрела мне прямо в глаза и проговорила так, словно хотела бросить мне вызов:

– Вот и все из того, что я слышала вечером в прошлую пятницу.

Глава 6

Несмотря на то, что хоть я и пообещал перезвонить Энтони Кенигу, как только я решу, как поступить с переданной им мне информацией относительно отца Викки, мне все же так и не удалось связаться с ним раньне четверга. Когда в час дня в четверг у меня завершилась встреча с Джерльдом Баннистером, тем необязательным пациентом-должником, я уже было собрался набрать код Нового Орлеана – 504, но в тот момент Синтия сообщила сне по селектору, что на третьей линии ждет Кениг. Я взял трубку.

– Здравствуйте, мистер Кениг, – сказал я.

– Вы обещали мне позвонить.

– Должен извиниться перед вами, но вчера у меня здесь был просто-таки сумасшедший день. А вы где сейчас находитесь?

– Все еще в «Брейквотер», и скорее всего я останусь здесь по крайней мере до конца этой недели. Мне еще нужно заказать памятник на могилу Викки, потом я хочу договориться каким-то образом с хозяином цветочного магазина, чтобы у нее на могиле всегда были свежие цветы. А вы еще не выяснили вопрос с банками?

– Да, сэр, этим занимался наш сотрудник. У Викки был счет в «Первом Банке Калусы», но вот личного сейфа у нее не было.

– А в других банках вашего города?

– Тоже ничего.

– Так значит, нам до сих пор ничего определенного не известно, так? Я имею в виду завещание.

– Да, это так. Но я буду выяснять, и вам нет необходимости…

– Я думаю, что вам следует встретиться с отцом Викки.

– Зачем?

– Если кому-нибудь и быль зочть что-то известно о ее завещании, то этим человеком наверняка был Двейн.

– Мистер Кениг, к чему такая спешка?

Я все время думал о том, что дочь этого человека была похищена, и скорее всего похититель его дочери и убийце его же бывшей жены – одно и то же лицо, а самого Кенига теперь волнует лишь завещание, которое – если оно вообще существует в природе – может сделать его опекуном над всем имуществом, которое должно было бы достаться в наследство Элисон. Мне показалось, что вообще-то Энтони Кенигу следовало бы поменьше беспокоиться о проклятом имуществе своей дочери, а больше переживать за ее безопасность.

– Я привык держать все свои дела в порядке, – ответил он.

– Может быть сначала мы все же дождемся, когда найдут Элисон, – предложил я. – А потом уж и начнем заниматься…

– Но ведь в этом-то все и дело. К тому времени, как она наконец вернется, я хочу сам во всем разобраться и удостовериться. Если опекуном буду назначен я…

– Мистер Кениг, вы меня, конечно, извините, но я уже очень пожалел, что вообще упомянул при вас об этой возможности. Если завещание существует, и если вы в нем назначены опекуном, то у вас будет просто уйма времени на то, чтобы управиться со всеми формальностями. В настоящее время…

– Я хочу, чтобы вы увиделись с Двейном, – снова сказал он.

Я промолчал.

– Мистер Хоуп?

– Я слышу вас, мистер Кениг.

– Так вы поговорите с ним?

– Ну если уж вы считаете, что это настолько необходимо…

– Мне станет намного легче. А там вы возможно смогли бы немного разговорить его и может быть даже убедиться, правда ли то, о чем я вам рассказывал.

– А вот этого я делать не буду.

– Ну тогда просто постарайтесь выяснить у него, существует ли завещание или нет. И мистер Хоуп, я надеюсь, что вы понимаете, что лично для себя я ничего не собираюсь выгадывать подобным образом. Я просто не могу себе представить, что я когда-либо смогу распоряжаться собственностью Элисон по своему усмотрению…

– Честно говоря, как раз этого-то вам и не удастся. Суд потребует от вас ведения очень строгого и подробного учета.

– Об этом я уже думал. Но все же я даже в мыслях не желаю допускать возможности того, что Викки могла назначить опекуном своего отца. Я был бы вам ужасно признателен, если бы вы все же смогли выяснить, а не известно ли ему что-нибудь о завещании.

– Я сделаю все, что может зависеть от меня лично.

– Благодарю вас, – проговорил Кениг и положил трубку.

Кениг ни словом не обмолвился о том, где же мне искать Двейна Миллера. Я нажал на кнопку селектора и попросил Синтию соединить меня с детективом Блумом, после чего я сунул подписанные Баннистером обязательства в прозрачный конверт, сделал на нем пометку «Баннистер-Унгерман» и только после этого засунул эти бумаги в корзину, где у меня обычно находились и другие бумаги, предназначавшиеся для расшивки по делам. Синтия перезвонила мне практически сразу же.

– Детектив Блум на четвертой линии, – объявила она.

Я поднял трубку.

– Привет, – сказал я, – как дела?

– Есть хочу.

– Что? Хочешь есть?

– В субботу я был у врача, так, обычный ежегодный медосмотр, понимаешь? И вот он мне сказал, что вешу я на целых пятнадцать фунтов больше, чем полагается, давление у меня 120/90, а по холестеролу я вышел на уровень 317. Вот так, а если уровень холестерола больше, чем 280, то считается, то это уже плохо, и такое давление как 120/90 тоже вызывает у него беспокойство. А посему он посадил меня на безжировую и бессолевую диету, и похоже, что очень скоро я сдохну от голода. Ты знаешь, что у меня сегодня было на обед? Фруктовый салат, прессованный творог и тоненький ломтик белкового хлеба без масла. Но ведь рост у меня целых шесть футов и еще три дюйма, и вешу-то я как-никак двести двадцать фунтов. А ты как думаешь, разве я жирный?

– Вообще-то я, право, не знаю…

– А вот мой доктор говорит, что у меня избыточный вес, и что в моем все это крайне нежелательно – лишний вес, повышенное давление, холестерол. Послушай, мне сорок шесть лет, разве ты тоже считаешь, что я уже старик?

– Нет, определенно нет.

– А еще он сказал, чтобы я выбирал что-нибудь одно: либо садился бы на диету, или же мне можно уже не тратить деньги на долгоиграющие пластинки. Наверное, это была шутка, он очень веселый человек, мой доктор. Так что теперь на обед я ем исключительно только фрукты и творожок, словно какая-нибудь старая бабулька из Гарден-Сити. Ну да бог с ним. Мэттью, ты о чем-то хотел спросить?

– Вот, кое-что, о чем ты должен узнать, – сказал я и тут же выложил ему все, о чем мне удалось узнать от Энтони Кенига и Мелани Симмс вчера, сразу же после похорон Викки.

– Итак, первые подозрения?

– Похоже на то.

– И что, старик богат, да?

– Апельсиновые плантации, может ценные бумаги и деньги. Да, я бы сказал, что он до известной степени человек обеспеченный.

– А сколько может стоить такая плантация в Манакаве?

– Одному моему клиенту принадлежит сто сорок акров аналогичных насаждений, и он оценил их почти в целый миллион.

– А у Миллера целых четыреста акров, так?

– Совершенно верно.

– Но тогда почему же его собственная дочь жила в малюсеньком паршивом домишке на Цитрус-Лейн?

– Вопрос по существу.

– Мне кажется, что он лишил ее права наследования, еще когда она была жива. А что там с Джимом Шерманом? Мне кажется, что он голубой. Это что, правда?

– Сплетни.

– Ну ладно, меня это интересует в той степени, – заметил Блум, – в которой подобный факт может иметь отношение к расследоваемому мной делу. И так значит, он сказал, что ей не жить, да?

– Мне так сказала об этом Мелани.

– А не могло бы это означать, что он имел в виду, что в случае провала шоу он просто-напросто выгонит ее с работы?

– Возможно и такое.

– Я с ним еще поговорю. Я тебе тоже могу кое-что интересное рассказать. Тебя вообще-то занимает все это дерьмо?

– Да, конечно.

– Я тоже об этом подумал. Во-первых, я позвонил этому парню, что когда-то был у них в ансамбле лидер-гитаристом, тому, что живет в Эль-Дорадо. В воскресенье вечером он играл на одной свадьбе. Он назвал мне фамилию новобрачных, так что при всем желании они не смог бы оказаться здесь у Викки, а поэтому его мы тут же отбрасываем. Потом я позвонил их бас-гитаристу в Фалмут. Трубку снял ребенок, очень наверное премиленькая малышка, лет семи или восьми. Она сказала, что мамочка ушла за покупками, а папочку позвали куда-то настраивать пианино. Я назвал ей свое имя и попросил записать телефон, но кажется, все это без толку, она все время называла меня мистер Бум. Как тебе это нравится? Мистер Бум. Я думаю перезвонить в Фалмут через какое-то время, чтобы уж наверняка исключить возможность того, что этот парень мог оказаться в воскресенье вечером здесь, в Калусе и забить до смерти Викки Миллер.

– А авиалинии…

– О Джорджи Кранце – ровным счетом ничего. Ни из Бостона, из аэропорта которого он наверняка мог бы вылететь, и вообще ни откуда из того района. Но кто знает, ведь он мог уехать оттуда и на машине. Также мне никак не удается выйти на Садовски, их барабанщика, который в свое время, когда Маршалл в последний раз что-то слышал о нем, жил в Нью-Йорке. Я уже проверял его по всем каналам, даже звонил в полицейское управление Нью-Йорка, может быть они все-таки попытаются хоть чем-нибудь помочь своему бывшему коллеге из Нассау. Еще я обзвонил все гостиницы и мотели города, пытаясь узнать, где сейчас находится Маршалл, чтобы он по возможности рассказал бы мне побольше об этом парне, но он словно сквозь землю провалился. Я предполагаю, что Эдди Маршалл уже отправился назад в Джорждию. Кажется, он говорил, что вроде как он работает там диск-жокеем, было такое?

– Да, было.

– Правильно. Еще он сказал, что он одолжил яхту у некоего Джерри Купера из Исламорады. Это мужчина, помнишь, я спросил у него, мужчина это или женщина. Ну как, вспомнил?

– Помню я, помню.

– Ну так вот. В Исламораде никакого Джерри Купера не значится. Конечно, само по себе это ничего не означает, очень у многих людей телефоны не зарегистрированы. Но вот алиби Маршалла все еще остается под большим вопросом, так что теперь у меня есть уже целых несколько причин для того, чтобы побеседовать с ним вторично, и я просто жажду этого. И вот что я сделал для этого: в Скоки, Иллинойс, я нашел одну контору, которая выпускает справочник под названием «Местное радио: основные сведения и тарифы». Эта книжка в основном предназначена для тех, кто делает бизнес на рекламе, там можно найти информацию о всех радиостанциях, какие только есть в стране, ну там, все расценки на рекламу и так далее. Это списки радиостанций во всех штатах. Я только что разговаривал с ними по телефону, и те ребята пообещали мне, что они сделают специально для меня ксерокопии страниц, касающихся непосредственно Джорджии, и вышлют все эти материалы в мой адрес курьерской почтой. Я надеюсь, что там все же не слишком много этих чертовых радиостанций, потому что моим людям придется обзвонить каждую из них. Если, конечно, эти навязавшиеся на мою голову ублюдки, эти «федералы», не будут против. Слушай, кстати, а Скоки, где это? Ты вообще-то хорошо знаешь Иллинойс?

– Вообще-то, я там родился и жил.

– И где же там город Скоки?

– Недалеко от Чикаго. Совсем рядом с Эванстоном, где я учился на юридическом факультете.

– Надеюсь, что весь материал завтра будет уже у меня. Мне бы очень хотелось опять поговорить с Маршаллом, если, разумеется, мне удастся его отыскать. Я бы расспросил его поподробнее о парне по фамилии Садовски, а также постарался бы выяснить насчет той яхты. А ты как думаешь, Кениг может знать, на какой радиостанции он там работает?

– Не исключено. Между прочим, он хочет, чтобы я встретился с отцом Викки. У тебя не будет…

– А это еще зачем?

– Ему приспичило узнать, не оставила ли Викки завещания. Он думает, что Миллер может знать об этом.

– Вот как? А почему его это так заинтересовало?

– Понимаешь ли, Кенигу не терпится узнать, не указан ли он в завещании как опекун над собственностью Элисон.

– Можешь передать ему, что так оно и есть.

– Извини, не расслышал, что ты..?

– Скажи ему, что назначен опекуном над ее имуществом.

– А откуда тебе это известно?

– Так вот же это завещание, у меня – сказал Блум. – Мы нашли его в коробке из-под туфель на верхней полке стенного шкафа, что стоял у нее в спальне.

Завещание представляло собой стандартный бланк, который можно было купить в любом магазине канцелярских товаров – пятнадцать центов плюс налог. Оно было трижды сложено вдоль, как обычно складываются юридические документы. На лицевой стороне старо-английским готическим шрифтом было набрано: ЗАВЕЩАНИЕ и далее проведена черта, по которой Викки от руки вписала свое имя Виктории Стефани Миллер. Внизу страницы были оставлены графы, озаглавленные ИСПОЛНИТЕЛИ, и ни одна из них заполнена не была. Я развернул документ.

Сам текст завещания оказался сочетанием печатного бланка и вписанного в него Викторией рукописного текста:

ВО ИМЯ ОТЦА И СЫНА, И СВЯТОГО ДУХА. АМИНЬ.

1. Я, Виктория Стефани Миллер, проживающая постоянно в городе Калуса, округа Калуса, штат Флорида, пребывая в ясном сознании и твердой памяти, настоящим объявляю о том, что настоящем документе содержатся моя

ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ И ЗАВЕЩАНИЕ

Настоящим завещанием я объявляю утратившими силу все ранее оформленные мною завещания, равно и дополнительные распоряжения к ним.

ПЕРВОЕ: Я завещаю своей дочери Элисон Мерси Кениг все принадлежащее мне недвижимое и личное имущество, включая принадлежащие мне драгоценности, мебель, машину, столовый фарфор и приборы из серебра.

ВТОРОЕ: Я назначаю моего бывшего мужа Энтони Льюиса Кенига опекуном над личностью и имуществом моей дочери Элисон.

ТРЕТЬЕ: Относительно основной суммы и аккумулированного дохода по трастовому вкладу, учрежденному моим отцом Двейном Робертом Миллером в 1965 году – я завещаю поделить весь аккумулированный дохода, равно как и основную сумму вклада на четыре части, из которых: три четверти от общей суммы передать моей дочери Элисон Мерси Кениг и одну четверть – моему бывшему мужу Энтони Льюису Кенигу, с тем, чтобы он мог надлежащим образом, беспрепятственно и без каких бы то ни было материальных затруднений осуществлять опеку о моей дочери до достижения ею возраста двадцати одного года.

На этом рукописный текст Викки заканчивался. Заключительная часть завещания была также выполнена в виде бланка, который Викки должна была заполнить своей рукой. И указанное ею здесь имя тут же бросилось мне в глаза:

Настоящим я так же назначаю Мэттью Хоупа исполнителем настоящей моей последней воли и завещания.

Я перевернул страницу.

и уполномачиваю его оплатить все мои долговые обязательства, в случае если таковые имеются, а также оплатить сполна за все расходы, связанные с моими похоронами и погребением.

Документ был датирован четвертым января, подписан самой Викки и засвидетельствован Альбертом Витлоу и Дороти Витлоу, наверное это были родители няни, они указали свой адрес – 1122, Цитрус Лейн.

Я одиноко сидел в кабинете у Блума, и вновь перечитывал завещание. Викки составила свое завещание, или по крайней мере датировала его, четвертого января, за неделю до начала концертов в «Зимнем саду». Письмо Кенигу она отправила седьмого, посоветовав ему в случае ее смерти обратиться к Мэттью Хоупу, что, кстати, было вовсе не лишено смысла, ведь в завещании она назначила меня своим душеприказчиком. Вполне возможно и то, что Кениг заранее знал о существовании завещания и о том, что Викки оставляет четверть от аккумулированного дохода и основной суммы трастового вклада, где, по-видимому, она была бенефициаром. С другой стороны, также возможно и то, что Кениг не только знал о завещании, но даже и обсуждал этот вопрос с Викки, после того как она отправила ему письмо. В принципе, этим и можно объяснить, почему ему так не терпелось, чтобы я разыскал это завещание. Я совершенно не имел ни малейшего представления о сумме, подлежащей выплате, но ведь в криминалистической практике известны случаи, когда убийства совершались даже из-за жалких грошей.

Дверь в кабинет отворилась, и в дверном проеме возникла огромная, сверх нормы напичканная холестеролом туша Блума. За его спиной за одним столом сидели два агента ФБР, облаченные в одинаковые синие костюмы. Оба они разговаривали каждый по своему телефону. Блум закрыл за собой дверь.

– Труляля и Траляля, – гримасничая, проговорил он, кивнув в сторону закрытой двери. – Устроили здесь переговорный пункт, день и ночь не слезают с телефона. Ничего, вот скоро нам выкатят счет за междугородние переговоры… Как ты думаешь, с этим без проблем? – спросил он, указав на завещание.

– Как бы тебе сказать… по-моему, не совсем. Скорее всего, перед тем, как написать это завещание, Викки с кем-то консультировалась по этому вопросу, или же она использовала чужое завещание в качестве образца, а потом заверила свой документ у свидетелей. Но все же я на месте Кенига не стал бы спешить делать раскладки на причитающуюся ему долю с доверительного имущества.

– И позволь узнать, почему?

– Смею выдвинуть предположение, что сроки по этому трастовому соглашению еще не вышли. Если бы срок действия трастового соглашения уже истек, то основная сумма, равно как и аккумулированный доход с нее уже находились бы в распоряжении Викки, и тогда ей вовсе не пришлось бы упоминать о самом наличии траста. В таком случае было бы вполне достаточно упоминания о «недвижимом и личном имуществе» в первом пункте завещания.

– Ну, знаешь ли! Она ведь не была юристом.

– Допустим. Но я просто убежден, что Викки составляла это завещание, когда срок договора еще не истек. И здесь-то и могут возникнуть некоторые трудности. Как для Кенига, так и для его дочери.

– Каким же образом?

– Мне не известны условия их трастового соглашения. Но я точно знаю то, что если только гарант…

– Миллер.

– Судя по всему, да, «… по трастовому вкладу, учрежденному моим отцом Двейном Робертом Миллером в 1965 году».

– Ты думаешь, что такое возможно?

– Вполне. Но только в случае, если там есть специальный пункт, оговаривающий право Викки назначать другого, скажем так, альтернативного, бенефициара, на случай своей смерти… ну, я не знаю, что там еще может быть. Для этого мне нужно увидеть сам документ. Но, во всяком случае, уже сейчас можно точно сказать, что только гарант, или учредитель, трастового вклада – то есть тот, кто является его создателем – может принимать решения о том, когда и каким образом должен распределяться основной капитал и аккумулированный доход по нему. Только в случае наличия действующей доверенности на распределение наследственного имущества.

– Ну это надо же! Здесь ведь счет идет уже на миллионы.

– С чего ты это взял?

– Да если исходить из того, что ты мне наговорил, то тут только одни апельсиновые плантации тянут по крайней мере миллиона эдак на четыре.

– Так оно конечно, так, но…

– Так что если даже не принимать в расчет мотели и тому подобное дерьмо, выходит, что Кенигу отсюда будет причитаться кругленькая сумма в миллион. На карманные расходы это даже вовсе не дурственно.

– В случае, если вся эта собственность является частью трастового вклада.

– Ты о чем?

– Мы с тобой ведь не знаем, что именно Миллером записано в этот вклад. Может оказаться, что основным капиталом там считается некий бесполезный золотой рудник где-нибудь в Юконе, и доход с него из года в год просто равен нулю.

– Держу пари, что в траст внесено все, что у него только есть.

– Если послушать Кенига, то это далеко не так. Он утверждает, что Миллер складывал все деньги, что доводилось зарабатывать Викки, в банк, на свой собственный счет.

– Это версия Кенига, а что может Миллер сказать по этому поводу? Знаешь, мне теперь и самому очень хочется взглянуть на это трастовое соглашение. Как ты думаешь, могу я как-нибудь его заполучить на руки?

– Но ведь ты можешь просить о выдаче тебе судебного предписания, разве нет?

– И на каком же основании?

– Ты занимаешься расследованием по дело об убийстве…

– Ну конечно же, а миллион баксов может оказаться вполне убедительным мотивом для совершения преступления, так?

– Точно.

– Но вот как посмотрит на это судья? – Блум с сомнением покачал головой. – Сомневаюсь я что-то. Ему обязательно захочется узнать, на каком основании мною были сделаны подобные выводы о мотивах убийства, если я даже и сам еще не знаю, о чем идет речь в самом трастовом соглашении. Тогда я начну объяснять, что я не смогу узнать условий соглашения, пока мне не будет открыт доступ непосредственно к самому документу. На что он мне ответит: «В виду отсутствия аргументированного обоснования, запрос отклоняется». Вот и все.

– Хочешь, что я сам попробовал?

– А ты-то какое отношение сюда имеешь?

– А почему бы и нет? Имя моего клиента упоминается в завещании и как раз в связи с этим документом. И вполне логично предположить, что получение им завещанной на его имя части имущества может находиться в прямой зависимости от положений и условий трастового соглашения.

– М-мм, – промычал мне на это Блум. – Какой у Миллера адрес?

– Он живет на Манакава Фармз Роуд. Сразу же по выезде из города нужно сделать первый левый поворот. Это у светофора на 41-м шоссе, там, где обычно ты поворачиваешь направо, когда едешь на пляж, понятно? Он живет – сколько там? – в пяти-шести милях от города.

– У светофора – налево, – повторил я. – Манакава Фармз Роуд.

– Ага, а теперь угадай, в какой цвет он выкрасил свой ящик для почты?

– На нем значится какое-нибудь имя?

– Только цифры. Три-два-четыре. Думаешь, тебе удастся выведать там хоть что-нибудь?

– Попытка не пытка, а попробовать все же стоит, – сказал я.

Если вы покинете Калусу по 41-му шоссе, то уже через полчаса вы окажетесь в Манакаве. И хотя до Манакавы всего семнадцать миль пути, но в разгар сезона может вполне сложиться такое впечатление, что это расстояние увеличивается раз всто; что-то около часа времени у меня ущло на то, чтобы наконец оказаться в окрестностях города, и потом еще двадцать минут были потрачены на поиски принадлежащих Миллеру плантаций апельсиновых деревьев, располагавшихся на Манакава Фармз Роуд. Я возможно так и проехал бы почтовый ящик, выкрашенный в ярко-оранжевый цвет с выведенными на нем черными цифрами – 324, равно как и узкую грязную подъездную дорогу, ведущую во владения Миллера, случись мне вдруг утратить бдительность, проезжая между бесконечными, растянувшимися на целые мили садами апельсиновых деревьев, высаженных строго в ряды на аккуратно вымеренном друг от друга расстоянии. Можно сказать, что предыдущей ночью на улице относительно потеплело, температура поднялась почти до тридцати четырех градусов по Фаренгейту (это немного больше одного градуса по Цельсию, но в Америке мы никогда не сможем привыкнуть к его дурацкой системе), но горшки с углями были все еще расставлены тут же, под деревьями; они могли быть немедленно зажжены в случае, если опять неожиданно ударят заморозки.

Подъездная дорога вела к целому архитектурному комплексу, состоящему из полдюжины строений из железобетонных блоков и окрашенных в белый цвет. Я припарковался рядом с пикапом оранжевого цвета с выведенной на этом фоне черной надписью «ПЛАНТАЦИИ МИЛЛЕРА». Три длинные низкие ступени вели отсюда на просторную террасу, пристроенную к самому большому зданию. Я открыл дверь на крыльцо, прошел через всю террасу к двери, что вела уже непосредственно в дом. Молоденькая девушка лет двадцати сидела за столом, одновременно печатая и жуя жвачку. Когда я вошел в комнату, она взглянула в мою сторону.

– Привет, – обратилась она ко мне.

– Меня зовут Мэттью Хоуп, – заговорил я, – я разыскиваю господина Миллера.

– Только что вышел на плантации, – ответила секретарша. – Может быть присядете здесь пока?

– А вы не знаете, как долго он там пробудет?

– Он пошел посмотреть, все ли в порядке, не случилось ли чего за ночь, – пояснила она. – Не думаю, что это надолго, он почти не отлучается отсюда.

– Все же я подожду его на улице, – сказал я. – Постою немного на солнышке.

– Я заодно и схватите простуду, – ответила мне на это она.

– И все-таки сегодня немного потеплее по сравнению с тем, что было вчера.

– Если и теплей, то не намного. Обещали, что сегодня будет едва выше пятидесяти. Не сказала бы, что это так уж жарко.

– Да уж, – заметил я, – но вы только представьте себе, что в других местах дела с погодой обстоят еще хуже.

– Это уж точно, – согласилась она.

Я вежливо попрощался и направился к выходу. Пересекая террасу в обратном направлении, я подумал о том, сколько же времени мне потребовалось на то, чтобы усвоить местные обычаи. Представьте себе, что в других места дела с погодой обстоят еще хуже. Господи Иисусе! Вдалеке показался еще один оранжевый пикап, он быстро ехал по дороге, бегущей между деревьями, поднимая за собой огромные клубы пыли. Я облокотился о крыло своей машины и терпеливо ждал.

На Двейне Миллере была огромная соломенная шляпа, пиджак из грубой хлопчатобумажной ткани синего цвета, голубые джинсы и коричневые ковбойские сапоги со вставками из белой кожи. Он показался мне более высоким, чем раньше, но это должно быть была всего лишь иллюзия, вызванная возвышавшейся над ним тульей шляпы. Миллер заметил меня еще из кабины своего грузовика, но даже после того, как заглушив мотор, он открыл дверь и спрыгнул на землю, он все же явно не спешил поздороваться со мной. Глядя себе под ноги, Миллер направился в сторону террасы.

– Мистер Миллер? – окликнул я, и ему пришлось взглянуть в мою сторону. – Я Мэттью Хоуп, я был вчера на похоронах.

Он внимательно вглядывался в мое лицо. Глаза у Двейна Миллера были такими же бездонно-темными, как и у его дочери, темно-темно-карие, словно угольки. У него были черные брови, точно такие же черные, как и баки, видневшиеся из-под полей шляпы. Нос же давал мне все основания записать его обладателя в члены поросячьей семьи – луковицеобразный, несколько курносый нос с огромными ноздрями.

– Я вас не припоминаю, – сказал Миллер.

– Я был там вместе с детективом Блумом.

Он продолжал пристально разглядывать меня.

– И что вам надо? – наконец спросил Миллер.

– Я был другом Викки.

– И что из этого?

– Я адвокат.

– Ее адвокат?

– Нет, но…

– Но что вам тогда здесь нужно? Мистер Хоуп, так кажется? Что вам здесь нужно, мистер Хоуп? Мы занимаемся здесь делом: выращиваем апельсины и продаем их бушелями [20]20
  Бушель (мера емкости) – примерно 36,3 литра.


[Закрыть].  Желаете купить апельсинов, мистер Хоуп?

Говорил все это Миллер с нескрываемым сарказмом, а глаза его горели злобой. Я не был знаком с этим человеком, это была наша с ним первая встреча; и я понятия не имел, отчего он был так груб со мной.

– Мне тут недавно звонил Тони, – снова заговорил Миллер, – так он уже доложил, что вы можете меня навестить.

– А-а…

– Я уже говорил ему, что ни о каком гребаном завещании мне не известно, но он все же объявил, что все равно, в любом случае его адвокат заедет сюда, чтобы лично задать мне этот вопрос. И вам, мистер Хоуп, я то же самое повторю. Никакого завещания не было.

– Откуда вы это знаете?

– Викки рассказала бы мне о нем. Я был у нее вечером в четверг, и тогда они ни словом о нем не обмолвилась.

– Мистер Миллер, а почему «тогда»?

– Да потому что по Викки было видно, что она до смерти чем-то встревожена. И если уж вы спросили меня об этом, то я вам скажу: Викки знала о том, что с ней случится. У нее же на лице было все написано. Страх. Совсем как когда-то в детстве, когда она была еще совсем маленькой и боялась грозы. Всегда пряталась под кровать, да так и лежала там, зажмурившись и прикрыв голову руками, всхлипывая и дрожа от страха. Вечером в четверг было почти то же самое. Конечно, она не плакала и не дрожала, ничего подобного не было, разумеется, нет, но это выражение страха у нее на лице, когда мы говорили о премьере. Я отговаривал ее, сам отговаривал и предупреждал, но ведь она же не послушалась…

– Мистер Миллер, а что вы говорили ей тогда?

– Сказал, что она совершает ошибку, устраивая премьеру в той дыре на Стоун-Крэб. Ведь она была звездой! А звезды не должны петь в каком-то задрипанном баре при ресторане! Я отговаривал ее. Грозился даже лишить наследства, если она посмеет ослушаться. Бестолку. Вот ведь упрямая маленькая сучка, она и в детстве такой была. Да я ее чуть было не прибил. Это у нее от матери. Та тоже упрямая была как ишак.