Текст книги "Златовласка (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)

– Итак, – проговорил я, – и вот мы здесь.

– И наконец-то одни, – улыбнувшись, отозвалась она.

Мы еще долго сидели и пили кофе с какой-то бесстыдно-приторной стряпней под названием „Кокосовый шоколад“; в начале одиннадцатого я оплатил счет, и препроводил Дейл туда, где была припаркована моя „Гиа“. Дождь перестал, но небо было по-прежнему затянуто низкими тучами, и вообще заметно похолодало. Здесь, в Калусе, когда бы вы ни упомянули о том, какой холод стоит на улице, или о том, что снова льет дождь, или что опять все пронизано удушающим зноем, короче говоря, стоит только упомянуть о том, что временами здесь выдается совершенно дрянная погода, местные жители (включая переселенцев, перебравшихся сюда с Севера) обязательно скажут вам на это: „О да, но ведь вы только подумайте о том, что в других местах дела с погодой обстоят еще хуже.“ Понятие „другие места“, очевидно, включает в себя наравне со всем прочим также и такие идиллические местечки как Барбадос или Виргинские Острова, или Антигуа, или Акапулько. А уж то, для чего перелетные птицы вообще утруждают себя дальней дорогой и слетаются в Калусу, всегда было для меня чем-то абсолютно недоступным пониманию. Ведь когда в краях с теплым климатом начинается похолодание (и пожалуйста, постарайтесь запомнить на будущее, что Калуса находится на самом севере субтропиков), то может показаться, что здесь у нас даже холоднее, чем это бывает при температуре минус четыре градуса по Фаренгейту в Утике, штат Нью-Йорк. И в ту минуту мне действительно было до такой степени холодно.

Дейл взяла меня под руку и придвинулась еще ближе. Мы уверенно шли по автостоянке, опустив головы под порывами холодного ветра. Оказавшись в машине, я включил обогреватель – кстати, впервые за все время с февраля прошлого года. Заодно я включил и радио, и покрутив ручку настройки, я наконец поймал сигнал нужную станцию. Именно ее я и искал: в эфире была программа из Манакавы под названием „Музыка для Нас“.

По крайней мере одному из нас было абсолютно не до музыки.

У двери своего дома Дейл поблагодарила меня за прекрасный вечер и протянула мне на прощание руку. Я сказал, что скоро я ей снова позвоню, если, конечно, это будет удобно (Да, пожалуйста, Мэттью, позвони мне»), и затем, противостоя беснующему ветру, я пошел к машине. В то время, как я переезжал через мост, направляясь на материк, салон моей машины наполнили звуки «Звездной пыли» Арти Шоу.

Но для меня это было очень слабым утешением.

Глава 5

Уже утром в среду стало ясно, что день обещает быть серым, унылым и холодным. Столбик уличного термометра на окне моей кухни застыл на отметке тридцати одного градуса, значит, на улице мороз – по шкале Цельсия это примерно 0.5 градуса ниже нуля. В прогнозе Национальной метеорологической службе из Раскина, штат Флорида, сообщалось о порывах юго-западного ветра – до 14 метров в секунду, волнение на море до 20 футов, осадки маловероятны. По прогнозам синоптиков температура в районе Трисити (сюда входили три города – Тампа, Сарасота и Калуса) могла подняться немногим выше сорока – сорока пяти градусов. И вместе с тем, это был еще и очень неподходящий день для похорон.

В Калусе насчитывается около семидесяти храмов различных концессий и вероисповеданий, огромный спектр представителей разных религиозных течений варьируется от приверженцев католической веры до баптистов, иудеев (ортодоксов и реформистов), лютеран и последователей пресвитеранской церкви, адвентистов седьмого дня, а также включая в это число две секты протестантов-меннонитов, чьих приверженцев можно было распознать по неизменным черным одеждам, а также потому, что все мужчины, состоящие в этих сектах всегда носили бороду, а на женщинах были незатейливые платья и белые чепчики. Заупокойная служба по Виктории Миллер состоялась в баптистской часовне на Бей-Ридж Роуд и Вильямсдейл Авеню. В тот день на поминальную службу и церемонию прощания собралось примерно человек тридцать, среди которых были также репортеры городских утренних и вечерних газет, а также присутствовал один журналист из регионального отделения «Тайм», что находится в Майами. Возможно тот факт, что репортер из «Тайм» появился здесь без фотографа, который сопровождал бы его, был лишним подтверждением того, что слава, увы, непостоянна; точно таким же манером присутствовала там еще одна пара репортеров из местных отделений «Геральд-Трибюн» и «Джорнал».

Служба была непродолжительной. По ее завершении траурная процессия покинула приземистое белое здание часовни. Впереди несли гроб. Для стороннего наблюдателя эта толпа могла показаться на редкость разношерстной. Когда в этом районе Флориды начинает вдруг резко холодать, то при этом каждый раз оказывается, что к внезапному приходу холодов никто из жителей заранее не готовился, хотя за последние несколько лет подобная ненастная погода стала для этих мест скорее правилом, нежели исключением. Обычно только одновременно с установлением холодной погоды, из пыльных чемоданов извлекаются на свет божий пересыпанные нафталином теплые пальто, но все же подавляющее большинство местных жителей продолжает одеваться довольно легко. И даже зимой они ходят в плащах, которые может быть и были хороши для ненастных дней июля, августа или сентября, но их тепла явно недостаточно для защиты от ненастья зачастую довольно суровых зимних месяцев. Участники траурной церемонии очень проворно расходились к своим машинам – воротники пальто и плащей подняты, руки засунуты глубоко в карманы, лица покраснели под порывами студеного ветра. А в небе над нашими головами неустанно неслись куда-то серые низкие тучи. У обочины стоял лишь один черный лимузин – для Энтони Кенига и еще одного человека, и это, по-моему, и был отец Викки – Двейн Миллер. И хотя несколько раньше Кениг и назвал его «выжившим из ума старым мудаком», мне показалось, что отец Викки был по крайней мере не старше пятидесяти пяти или пятидесяти шести лет – он явно выглядел моложе Кенига – этот высокий, плотного телосложения человек, он со всего маху опустил свое огромное тело на сидение дожидавшегося его лимузина. Траурный катафалк тронулся с места. А за ним и все остальные машины направились в сторону кладбища.

Когда у кладбищенских ворот я увидел еще и припаркованную полицейскую машину, то удивлению моему не было предела. При приближении кортежа, передняя правая дверь – на нее был нанесен золотистый герб города Калусы, а также значилась надпись «ПОЛИЦИЯ» (голубые буквы на белом фоне) – открылась, и из салона автомобиля появился детектив Моррис Блум. На нем было черное теплое пальто, серая фетровая шляпа, кашне темно-бордового цвета и черные же кожанные перчатки, словно он все еще готовился к диким холодам, какие случаются в округе Нассау, что находится на севере, в штате Нью-Йорк. Но только притормозив у чугунной кладбищенской ограды, я вдруг подумал о том, что Блум был здесь единственным изо всех присутствующих, кто был одет точно по погоде. Он увидел меня, как только я вышел из своей машины. Блум тут же оказался рядом.

– Я должен извиниться перед вами, – сказал он.

– За что?

– За говнюка из частного агентства.

– Но ведь вы уже извинились. По телефону.

– Я предпочитаю приносить извинения только лично, – сказал он и неожиданно улыбнулся. – Я был не прав. Приношу вам свои искренние извинения.

– Я их принимаю, – проговорил я и тоже улыбнулся ему в ответ.

– Теперь в моем офисе обосновались эти козлы из ФБР, – снова заговорил он, – уже вовсю мне приказывают, словно я это не я, а какой-нибудь мальчик на побегушках. И уж если есть на свете еще кто-нибудь, кого я ненавижу даже больше, чем «наркоманов», так уж это, несомненно, «федералы».

– Он не звонил еще?

– А с той стороны вообще ни звука. Все как-то бессмысленно, а разве нет? Сегодня уже среда, ребенка он забрал в ночь с воскресенья на понедельник, но до сих пор ни звука, ни звонка, ни слова о выкупе. Ведь резона в этом тогда вообще никакого не видно.

– А разве в поступках убийцы обязательно должен быть какой-то смысл..?

– Но ведь, в конце концов, он там все же присутствует, – угрюмо сказал Блум. – Убийцы в большинстве с воем знают, зачем они все это делают, мистер Хоуп. Когда в конце концов нам удается поймать кого-нибудь из этих чокнутых гребанных вонючих клопов… – тут он быстро огляделся по сторонам, видимо, испугавшись, что его не совсем пристойная тирада могла быть услышана кем-то посторонним, и тем более здесь, на таком тихом и священном месте, как кладбище. Но мы с ним шли несколько позади всех, следуя за ними по прямой, словно стрела, дорожке из гравия, проложенной между рядами возвышающихся надгробий и могильных плит. – Подобные безумцы начинают в таких случая нести бог знает какой берд, но в то же время, заметь, они точно знают, почему они решились на кровавое убийство. Они тут же готовы излить все свои обиды, подробно рассказать о том, что именно в жертве вызывало у них недовольство, и все это со множеством деталей, с отступлениями в прозе и в стихах. Так что, из-за чего бы тот парень – если это был он – ни убил бы ее, он в может обосновать все, все, что его не устраивало. Здесь уйма возможностей: его могли раздражать ее песни, может быть ему не понравилась ее прическа… и вообще, черт знает чего еще можно ожидать от этих ублюдских психов, – на этот раз он уже не стал озираться по сторонам. – Я хочу рассказать вам, что именно настораживает меня в данной ситуации, – снова заговорил Блум. – Она разводится с мужем, но он все равно приезжает сюда из Нового Орлеана, потому что ему хочется побывать на ее выступлении. И признаюсь, именно это и беспокоит меня в большей степени, чем все остальное. Когда он заявился ко мне позавчера во второй половине дня, то признался, что живет здесь уже с субботы. Значит, приехал-то он за день до убийства. Ох и не нравится мне все это.

– Но ведь у него была вполне понятная причина для того, чтобы приехать сюда, – заметил я. – И что же это? Увидеть бывшую жену на сцене? Но ведь они развелись – сколько там? – лет пять назад, что ли? И откуда вдруг такая преданность?

– На прошлой неделе Викки отправила ему письмо…

– Как?

– Просила позаботиться о ребенке, если с ней вдруг что-нибудь случится. Возможно он хотел обсудить это с ней лично.

– И где же это письмо?

– У меня в офисе. Если хотите, я могу передать его вам с посыльным.

– Да, пожалуйста. Опека над малышкой, так ведь? Это уже интересно. Хочу вам сказать, мистер Хоуп…

– Зовите меня просто Мэттью, – попросил я. – Или если хотите, просто Мэт.

– Лучше пусть будет Мэттью, – сказал Блум. – Ведь так звали одного из тех классных парней.

– Классных парней?

– Ну да, в Библии.

– И Мэт тоже.

– Где? В Библии?

– Нет, в «Запахе пороха».

– И всеже мне больше нравится Мэттью. А ты тогда называй меня Морри, ладно? Но это только когда мы с тобой не в участке, и поблизости нет кого-нибудь из начальства. Там более уместно идиотское «детектив Блум», договорились?

– О'кей, – согласился я.

К тому времени, как мы оказались в конце гравиевой дорожки, гроб уже стоял над открытой могилой, и гидравлической устройство было готово опустить его в землю. Священник стоял тут же, держа в руках Библию и щурясь от налетавшего ветра, обратившись лицом к участникам траурной церемонии, которые уже расселись на стульях, расставленных напротив белого решетчатого ограждения. По краям могилы стояли корзины с цветами, доставленные сюда из похоронного бюро. Ветер набрасывался и на них тоже, и под его порывами цветы роняли на землю свои нежные лепестки. Когда мы с Блумом подошли к ограждению, свободных стульев уже не осталось, и когда священник раскрыл свою Библию, мы отошли немного в сторону и остались там.

«Воспойте Господу новую песнь; ибо Он сотворил чудеса. Его десница и святая мышца Его доставили Ему победу. Явил Господь спасение Свое…»

Ветер подхватывал и уносил слова, дуя поверх голов скорбящих. Кениг и Миллер сидели на стульях в самом первом ряду; какие бы там не возникали между ними разногласия и размолвки, теперь их объединяла одна общая скорбь. Справа от Кенига, также в первом ряду сидели Джим Шерман и его компаньон по «Зимнему саду», Брэд Этертон.

«Восклицайте Господу, вся земля; торжествуйте, веселитесь и пойте. Пойте Господу с гуслями, с гуслями и с гласом псалмопения. При звуке труб и рога торжествуйте перед царем Господом…»

Девушка, сидевшая рядом с Брэдом, в самом конце первого ряда, показалась мне очень знакомой. Ей было наверное года двадцать два – двадцать три, худенькая девушка с огромными карими глазами и темными волосами, развевающимися на ветру; на ней было помятое черное пальто, при взгляде на которое можно было подумать, что его только что достали из старого картонного саквояжа, очутившегося здесь прямо из одна тысяча какого-то года, когда Калуса – с одобрения своих пятидесяти семи избирателей – была впервые объявлена городом. Девушка почувствовала на себе мой пристальный взгляд, и уже более не слушая священника, обернулась в нашу сторону и неожиданно кивнула. На лице моем, должно быть, было написано крайнее удивление. Она опять кивнула мне, и ее темные глаза выжидающе смотрели на меня. Хотя я и был этим безгранично озадачен, но все же мне тоже пришлось ей приветственно кивнуть в ответ. Очевидно, она сочла этот мой жест вполне достаточным, потому что она снова повернулась в ту сторону, где священник уже заканчивал чтение молитвы.

«Да рукоплещут реки; да ликуют вместе горы перед лицом Господа; ибо Он идет судить землю. Он будет судить вселенную праведно и народы – верно. Аминь.»

– Аминь, – хором повторили все.

– О, Господи, нет! – вдруг выкрикнул кто-то. – Не сейчас!

Эти слова повисли в воздухе маленьким облачком пара, которое начало подниматься в верх и поплыло в сторону от того, кто сказал это. Он одиноко стоял среди сидящих участников церемонии, мужчина лет тридцати восьми – тридцати девяти, по крайней мере, мне так показалось (рост примерно футов шесть, а весил он, пожалуй, что-то около ста восьмидесяти фунтов); искаженное от горя лицо, из голубых глаз струятся потоки слез, черные длинные волосы, такие же, какие они были у хиппи конца шестидесятых – начала семидесятых годов. И одежда его тоже казалась нарядом выходца из давно минувших времен: сильно потертые голубые джинсы, пиджак из грубой ткани с надетой под него синей футболкой, нитка бус на шее, волосы подвязаны тесьмой, пересекающей лоб. И еще до того, как всеобщее внимание обратилось к нему, до того, как всем стало ясно, что это он и есть этот эпицентр взрыва чувств, он уже успел пробраться вперед через расставленные ряды складных стульев и устремился к гробу, который теперь, когда молитва была прочитана, должен был вот-вот опуститься в могилу.

– Постойте, не надо, – твердил он, ни к кому не обращаясь, – пожалуйста, подождите, не опускайте ее в землю, – с этими словами он бросился к уже установленному над могилой гробу, как будто желая заслонить его собой, защитить любой ценой; это был довольно опасный маневр, потому что оба они могли кувырнуться в яму. Энтони Кениг резко вскочил на ноги, и в один миг он оказался между старомодным хиппи и блестящим черным гробом. Кениг схватил его за руку и прикрикнул срывающимся голосом: «Эдди, возьми себя в руки!» Тут же подоспел и отец Викки, он зашел с другой стороны и успел ухватить разбушевавшегося хиппи за другую руку, которой тот уже было замахнулся на Кенига. «Успокойся, – вторил он Кенигу. – Не надо так, успокойся!»

– А это кто еще такой? – прошептал Блум. Отец Викки и ее бывший муж повели парня от могилы, а затем все также вместе медленно пошли по дорожке, туда, где были припаркованы машины. – Пойду-ка я посмотрю, в чем у них там дело, – сказал мне Блум, и подняв воротник пальто, направился за ними.

Присутствовавшие на погребении вставали со своих мест. Стучали складываемые деревянные стулья, слышались шаркающие шаги. Ветер усиливался. Сквозь его завывание было слышно деловитое бормотание гидравлической установки, опускающей гроб в могилу. Неожиданно рядом со мной откуда ни возьмись появилась та самая темноволосая девушка в черном, несколько помятом пальто.

– Мне нужно поговорить с вами, – заговорила она.

Ветер теребил ее волосы, кидая их то на лоб, то иногда закрывая ими ее влажные карие глаза. Мне было видно, как позади нее Джим Шерман пожимал руку священнику, а его компаньон Брэд очевидно говорил ему, что служба в церкви прошла очень удачно, и что псалм, прочитанный над могилой был тоже как нельзя кстати. Я продолжал всматриваться в лицо стоявшей передо мной девушки, изо всех сил пытаясь вспомнить, где же нам с ней уже довелось встречаться.

– Я Мелани Симмс, – сказала она, – я работаю в «Зимнем саду». В тот вечер, когда вы приходили послушать, как она поет, я обслуживала ваш столик, помните?

Я ее почти не помнил, но на всякий случай все же согласно кивнул.

– Я потом видела вас вместе с ней. Мистер Хоуп, я знаю, что вы были ее другом. И поэтому вы должны знать, что…

Говорила она очень тихо, почти шепотом, и из-за громких завываний ветра я мог еле-еле разбирать слова. Отсюда мне было также очень хорошо видно, что Блум стоял у черного лимузина и разговаривал о чем-то с тем парнем, который только что бросался на гроб.

– Как раз незадолго до того, как ее убили… – рассказывала мне Мелани, но неожиданно она прервала свой рассказ на полуслове и быстро обернулась. К нам приближались Джим Шерман со своим компаньоном. Седые волосы Джима трепетали на ветру, а Брэд все же прикрыл свою лысину зеленой фетровой шляпой; под их ногами хрустел гравий. – Я вам позвоню, быстро проговорила Мелани, и быстро пошла к машинам, припаркованным у входа на кладбище.

– Замечательная была сегодня служба, правда? – обратился ко мне Джим.

– Да-да, – согласился я. Я все еще смотрел вслед Мелани. Один раз она обернулась и посмотрела в мою сторону, кивнув мне при этом, точно так же, как она сделала это во время церемонии прощания, затем, открыв дверь желтого «Мустанга», она села за руль. Девушка по имени Мелани Симмс снова поглядела в мою сторону через закрытое окно, после чего завелся мотор, и она отъехала от стоянки и развернула своего «Мустанга» в сторону выезда с кладбища. Мы, оставшись втроем, тоже зашагали к выходу.

– Ну как, нашел ты того адвоката? – спросил меня Шерман.

– Да, нашел. Спасибо тебе, Джим.

– Какого адвоката? – заинтересовался Брэд.

– Того, что был у Викки. Кому она носила наш с нею контракт.

– Но зачем это? – было заметно по всему, что Брэд очень взволнован. – Там что, было что-то не так?

– Нет-нет, что ты, все в порядке, – поспешил успокоить его я.

В конце дорожки, уже у самого выхода, мы обменялись рукопожатиями, после чего Джим и Брэд направились к своей машине, в которой они вместе и прибыли сюда. К этому времени черного лимузина на стоянке уже не было, не было видно также и Кенига с Миллером. Но вот Блум все еще стоял у чугунной ограды. Он все еще разговаривал с тем самым хиппи, что был готов броситься в могилу вслед за гробом. Я подошел поближе к ним и услышал, как он говорит Блуму:

– …следовало бы сообщить, вот я о чем.

Он замолк, взглянул на меня, а затем посмотрел вопросительно на Блума.

– Все в порядке, – успокоил его Блум, – это адвокат Викки, Мэттью Хоуп, – Блум прекрасно знал, что это совсем не так, и я тоже знал, что Блум говорит заведомую ложь, но в принципе, мне было понятно, почему он счел это необходимым. – А это Эдди Маршалл, когда-то он был продюсером Викки, она тогда еще работала с «Ригэл».

Маршалл снова взглянул на меня, на этот раз взгляд его был оценивающим.

– О да, – заговорил он, обращаясь ко мне, – ведь ваше имя тоже упоминалось в газете. Вы последний видели ее живой.

– Да, – согласился я.

Маршалл опять, более пристально оглядел меня с ног до головы, еще раз кивнул, и очевидно решив, что я вполне гожусь для того, чтобы быть принятым в общий разговор, как ни в чем не бывало продолжал рассказывать, обращаясь к Блуму:

– Они возможно еще даже не знают того, что ее убили, вот я о чем веду речь. Но ведь они все были ее группой, и им следовало бы сообщить.

– Он говорит об их ансамбле, – пояснил для меня Блум.

– «Уит», – добавил Маршалл и снова кивнул, – это группа, с которой она работала в студии. И разве хоть кто-нибудь подумал о том, чтобы разыскать их? Поймите, ведь они были одними из самых близких ей людей. И где они сегодня, когда мы с вами засыпали ее могилу землей? Викки в последний раз сегодня прощалась со всеми теми козлами, но никого из «Уит» здесь не было, они были лишены возможности проводить ее в последний путь. Это не справедливо. Поймите меня, я просто не мог ничего с собой поделать, мне было необходимо хоть что-то сказать.

– Я уверен, что ее ансамбль наверняка знал о случившемся, – мягко заметил Блум. – Вечером в понедельник это сообщение прошло по телевидению.

– Разумеется, все возможно. Если они вообще смотрели телевизор в тот день.

– Но мистер Маршалл, ведь все газеты тоже рассказывали об этом происшествии. И я уверен, что если бы они пожелали появиться здесь, то несомненно, сегодня все они были бы здесь, – Блум немного помолчал, а потом снова обратился к Маршаллу, – А вот вы сами, например, как узнали об этом?

– Из газет.

– Когда?

– Вчера поздно вечером. Сейчас у меня отпуск, а так я работаю в Джорджии, диск-жокеем, веду передачи на радиостанции. В прошлую пятницу я поехал на Рифы, думал поудить рыбу, и до тех пор, пока мне в руки не попала газета с большой статьей о Викки и ее карьере, я вообще не знал ничего о том, что с ней произошло. Вы знаете Рифы?

Речь здесь, разумеется, шла не о наших, практически ничем непримечательных рифах у побережья Калусы, а о Рифах, о той гряде рифов и отмелей, что извивается к западу от южной оконечности полуочтрова Флорида и лениво вползает в Мексиканский залив, это рифы от Ларго до Западного, это то место, где когда-то жил Эрнст Хемингуэй…

– Да, – сказал Блум, – это райское местечко.

– Я взял на время яхту у своего приятеля, он живет в Исламораде. По пути туда я остановился в «Диснейуорлде» – а вы сами бывали когда-нибудь в «Диснейуорлде» в Орландо? – после него я отправился дальше, и затем продолжил свое путешествие по воде.

– А как зовут вашего друга?

– Джерри Купер.

– Это мужчина или женщина?

– Мужчина.

– Итак, вы уехали из Джорджии в минувшие выходные, так?

– Да, одиннадцатого числа, в прошлую пятницу.

– А в Исламораду вы приехали… когда?

– В воскресенье после полудня.

– И там вы тут же пересели на яхту.

– Да. Я вернулся лишь вчера вечером. Мне даже не довелось ничего узнать о том, что Викки снова решила вернуться на сцену. Обо всем этом я узнал позже из газет. Если бы мне только было чуть-чуть пораньше известно об этом, я бы, честное слово, сразу же все бросил и примчался сюда. И к черту этот «Диснейуорлд», к черту Рифы, я бы приехал бы прямо в Калусу, чтобы успеть на премьеру.

– И когда вы приехали сюда?

– Сегодня рано утром. Вскочил вчера вечером в тачку и тут же отправился в путь.

– А остальные парни из ансамбля…

– Группы.

– Ну да… «Уит», – продолжал Блум. – Вы можете сейчас перечислить их по именам?

– Конечно, я ведь их знаю, как самого себя. Джефф Гамильтон – лидер-гитарист, Джорджи Кранц – бас-гитара и Нейл Садовски – ударные.

– И у вас есть какие-нибудь соображения на тот счет, где я могу их разыскать?

– Джефф содержит музыкальную школу в Эль-Дорадо, Арканзас. В основном он сам ведет занятия по классу гитары, но я думаю, что он также дает уроки игры на мандолине и укулеле [19]19
  Четырехструнная гавайская гитара.


[Закрыть].

– А остальные, эти, как их там?..

– Джордж работает настройщиком пианино в Фалмуте на Кейп-Код. У него жена и трое детей. Время от времени он выступает у себя в городе или же в Бостоне, но живут они в основном на те деньги, что ему удается заработать настройкой пианино.

– И наконец, последний. Как его зовут?

– Нейл Садовски, в группе он играл на ударных. Я не знаю, где он обитает в данный момент. Но в последний раз, когда мне довелось с ним разговаривать – это было примерно с полгода назад – он жил в Нью-Йорке.

– Пожалуйста, назовите мне все имена еще раз по буквам, хорошо? – с этими словами Блум вытащил из кармана блокнот. Маршалл продиктовал ему все имена, и Блум записал все к себе в блокнот очень аккуратным и разборчивым почерком.

– А в Калусе вы где остановились? – вновь спросил он у Маршалла.

– Пока еще нигде. Я ведь приехал сюда только сегодня утром.

– Вот моя визитка, – продолжал Блум. – Если вы вдруг припомните что-либо на тот счет, где может находиться этот парень Садовски, то позвоните мне.

– Если я вообще останусь здесь, – сказал Маршалл. – Я не планировал возвращаться обратно раньше следующего понедельника, по после всего, что произошло… – он энергично замотал головой.

– Хотите прервать свой отпуск, да?

– Может быть.

– Да-да, – согласился Блум и понимающе кивнул. – Кошмарный случай. Ну, мне пора, – наконец сказал он. – Пока, Мэттью. Звони, если что.

– Обязательно, – пообещал я.

Блум сделал приветственный жест рукой, улыбнулся на прощание и торопливо зашагал к тому месту на стоянке, где его дожидалась полицейская машина.

– Мистер Хоуп, не могли бы вы уделить мне немного времени? – обратился ко мне Маршалл. – Или вы, наверное, очень спешите?

– Я никуда не спешу, – ответил я.

– Тогда я провожу вас до машины.

Мы двинулись в направлении стоянки. Вокруг завывал ветер.

– Я хотел сппросить вас… – нерешительно проговорил Маршалл и замялся. – Вот в газетах писали о том, что вы регулярно встречались с Викки…

– Ну, это не совсем так.

– Как бы то ни было, – продолжал Маршалл, – это не мое дело. Мне хотелось сказать вам – в свете всего произошедшего – все-таки хорошо сознавать, что в жизни у Викки был еще кто-то, кому она могла доверять. Вы были на премьере?

– Нет, я смог попасть туда не раньше воскресенья.

– «Зеленый уголок», так кажется называется то местечко?

– «Зимний сад».

– Ну и как она пела?

– Не очень.

«Гиа» была все на том же месте, где я припарковал ее, у самой чугунной решетки, уже развернутая в сторону дороги. В штате Флорида при регистрации автомобиля выдается лишь одна табличка с номерным знаком, которую надлежит укреплять сзади. Ежегодно таким образом штату удается сэкономить уйму денег, но в то же время, из-за подобного нововведения место для переднего номера остается пустым. Это место на своем автомобиле я заполнил тем, что укрепил там металлическую табличку с надписью: «Уж лучше быть моряком». Маршалл остановился у моей «Гии», взглянул на эту надпись и сказал:

– А вы ходите на яхте, да?

– Да, – согласился я.

– И я тоже. Я в прямом смысле балдел от той пары дней, что мне удалось провести на воде, – он опять покачал головой, – так значит, в тот вечер она пела ужасно, вы это имели в виду?

– Да, боюсь, что так.

– Ну конечно, в этом и есть вся ее натура. Я сам любил Викки до смерти, но вот голос у нее был такой, какой иногда бывает при сильном насморке, монотонный, навязчивый и чертовски раздражающий. Мне пришлось приложить все свои знания, выложиться на все сто, чтобы заставить его зазвучать, вы ведь понимаете, что я имею в виду? Но зато уж с внешностью у нас проблем не возникало, в то время она была действительно великолепна. На фотографии, что я выбрал для конверта альбома «Безумие» – это был самый первый наш альбом – так вот, я облачил ее в такое красное с блестками платье с вырезами – сверху – почти до талии, а снизу – примерно до середины бедра. У нее была просто потрясающая по красоте своей грудь, и мы показали и ее тоже, как есть почти до самых сосков, и вы уж можете мне поверить, что ноги были тоже никак не хуже, то была захватывающая дух фотография; а фотограф, что снимал Викки, в сороковых и начале пятидесятых годов работал для самого журнала «Лайф». Ведь вы понимаете, мистер Хоуп, мы же пытались продавать в ее лице молодость и секс, ощущение необузданной дикости, и, знаете, наверное, безумия. Викки в том красном платье, с откинутой назад головой, с широкой улыбкой на лице, одна рука на бедре, много-много груди и ног… Мы пытались сделать ее символом того звука, что я создавал в студии, переделывая ее голос. В ход тогда шли все профессиональные хитрости, на какие я был только способен, но в конце концов мне все же удалось сделать так, чтобы «Уит» зазвучали словно это были «Битлз» и «Роллинг Стоунз» в одном лице! И все тогда поддались на этот студийный трюк, и уж поверьте мне, на нас обрушился целый шквал чертовых звонков – телешоу, ночные клубы, Лас Вегас, Нью Йорк, концертные турне, – всем хотелось, чтобы Викки вышла на сцену, но вот в этом-то и была полная безнадега, гарантированный провал. В мгновение ока это стало бы концом певческой карьеры Виктории Миллер, это был бы всеобщий облом, в том числе и конец группы «Уит», и вообще все это стало бы заключительным аккордом того грандиозного и сверкающего праздника, – Маршалл снова покачал головой. Все это было сказано им с таким напором и настолько быстро, что у меня – как ни странно аж дух захватило.

– Бедняжка, – проговорил он. – А что она пела в тот вечер?

– Все старые добрые шлягеры.

– Очень неудачный выбор. А на ней что было?

– Белое платье. – С глубоким вырезом?

– Не слишком.

– Но все равно я готов биться об заклад, что выглядела она просто-таки грандиозно, это так?

– Да, она была красива.

– А критики что думают по этому поводу? Отзывы уже были?

– Был один. Но я еще не успел прочесть…

Маршалл вновь покачал головой.

– И все же ей не следовало бы лезть в это дело, – произнес он. – По крайней мере, не так, как это сделала она. Если уж Викки тогда захотелось снова взяться за старое, то для этого ей было бы достаточно всего-навсего снять трубку телефона и высказать мне все свои пожелания. Я бы ради этого бросил все, я бы тотчас же примчался бы к ней. Но вот так, как она…

– А Викки знала, где вас найти?

– Конечно, знала.

– Значит, все эти годы вы с ней поддерживали отношения?

– Посредством рождественских открыток. Черкали на них коротенькие послания друг другу, типа того, как дела – чем занимаешься, и всего-то.

– Ну а с минувшим Рождеством она вас поздравила?

– А как же, Викки никогда не пропускала ни одного рождественского праздника.

– Но ни словом не обмолвилась о предстоящей премьере?

– Вообще ничего. Я узнал об этом только вчера вечером. О, Господи, если бы я только знал, я бы в ту же минуту оказался бы здесь! Что бы я и пропустил ее премьеру?! После всех лет, что нам пришлось работать вместе?! Ни за что! А она волновалась в тот вечер? Я имею в виду, в тот вечер, когда вы были на ее выступлении?