Текст книги "Отголосок (ЛП)"

Автор книги: Э. К. Блэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Это бы не сработало. И он действительно любил меня. Он отдал мне всю свою жизнь. Я всегда была в безопасности с ним.

Деклан сглатывает, его челюсть дергается, и я говорю ему:

– Ты никогда не изменишь моё мнение о Пике. Я не жду, что ты поймёшь, но мы были просто детьми. Мы сделали все возможное, чтобы выжить. Веришь ли ты, что это правильно или неправильно, что сделано, то сделано, и уже ничего не изменить.

– Хотел бы я забрать это.

– Ты не можешь, – говорю я слабо. – Точно так же, как я не могу избавить от боли твою жизнь. Я хочу. Я хочу быть сильнее, чем ты знаешь.

Сидя в темноте и раскрывая себя, я удивляюсь, почему Деклан остаётся неподвижным рядом со мной. Меня разрывает желание забраться в его голову, и узнать, какие мысли он скрывает там. Выражение его лица трудно прочесть, когда он смотрит на меня. Тишина в комнате тревожная, но спокойная. Я начинаю задаваться вопросом, сможет ли он когда—нибудь быть в одной комнате со мной, не наказав меня.

– Я должен идти.

Он встаёт с кровати, а я остаюсь лежать. Я наблюдаю, как он поворачивается ко мне и ласковым движением натягивает одеяло на моё тело, а затем подпирает его руками под матрац, нависая надо мной.

– Останься.

– Почему?

– Я не знаю почему. Просто пока не возвращайтесь в Штаты.

Он отталкивается от кровати и идёт к двери. Мне тяжело, когда он уходит – одинокий и опустошённый. Его запах повис в воздухе, и я делаю глубокий вдох, чтобы запечатлеть его в своей душе. Я лежу в темноте, и меня преследуют демоны, которых я только что выпустила.

И теперь он знает всю ложность этого.

Что касается меня, то я только что прорезала глубочайший рубец и вновь открыла раны осквернения.

Я сражаюсь со своим сердцем, чтобы закрыться, превратиться в машину, которая защитит меня от того, что должно уничтожить. Воспоминания, которые только что возродились внутри меня, и потеря ощущения Деклана, вызывает множество эмоций, это слишком тяжело для меня, и прямо сейчас я не в состоянии думать.

Поэтому я покрываю себя броней и наслаждаюсь бесчувственным состоянием.

Вчера ко мне пришел мой адвокат и предложил заключить соглашение о признании вины. Поскольку моя роль во всем этом заключалась лишь в том, чтобы быть человеком из книг – мошенником с белым воротничком – они хотят, чтобы я слил более крупные имена для расследований. Но дело в том, что многих имен я не знал. Люди, которые управляют всем, стоят намного больше для федералов, чем я, но я не причастен к этой стороне дела. Одно имя, с которым я связан и которое я знаю, они хотят узнать больше всего.

Король картеля.

Но пересечься с ним – смертный приговор. Я усвоил этот урок. Поэтому я прикинулся дурачком и скрыл его имя. Если я буду стукачом, я покойник. Для меня гораздо безопаснее быть заключённым здесь – за сталью и железом.

Никто не смеет спорить со мной. Безопасность можно купить за деньги, неисчерпаемый источник которых у меня есть, и люди снаружи должны следить за тем, чтобы постоянный поток продолжал течь. Я собираюсь сейчас звонить Лаклану, который заботиться о том, что для меня в настоящее время недоступно.

Охранник продолжает следить за мной, находясь за пределами прачечной, где я теперь работаю четыре дня в неделю, зарабатывая жалкие одиннадцать центов в час.

– Кэл, ― приветствует он, когда, наконец, отвечает. ― Как дела?

– Как, черт возьми, ты думаешь, у меня дела? Ты позаботился о деньгах?

– Да. Все сделано. Недавно проходило благотворительное мероприятие, так что было легко отфильтровать деньги на счетах.

– А Деклан? ― спрашиваю я.

– А что с ним, сэр?

– У него есть какие—то подозрения?

– Нет. Он был занят в эти дни.

– Чем?

– Девушкой. Элизабет Арчер. Недавно она появилась в городе. Он приказал мне следить за ней.

Я не стал спрашивать почему. На данный момент время мне не союзник, но я могу только догадываться, что этот парень, вероятнее всего, навсегда облажался, когда дело дошло до доверия. Он никогда не рассказывал мне о стрельбе – кто это сделал и по какой причине. Но я знаю, что все сводится к Нине Вандервол. Все, что он сказал мне – это притвориться, что он мертв, и если когда—нибудь наши пути пересекутся, он хочет, чтобы я держался подальше от него. Я согласился, и он уехал в Шотландию, чтобы жить в том имении, которое купил много лет назад. Я не могу понять, что с ним, почему он хочет прозябать в одиночестве практически в глуши.

Я до сих пор не имею с ним контакта, и, насколько я знаю, этого никто не имеет. Он не знает, что я сижу в тюрьме за преступления, о которых ему ничего неизвестно. Преступления, которые я совершил, когда он был еще маленьким мальчиком.

– Она живет в городе рядом с ним, ― добавляет Лаклан.

– В Гала?

– В «Водяной Лилии».

Что за хрень?

– Деклан был там? ― спрашиваю я, гадая, знает ли он, что скрывалось от него.

– Там живет Элизабет. На днях он провел там пару часов посреди ночи, а затем вернулся домой.

Мне не дают возможность ответить, когда охранник захлопывает дверь и кричит: «Время вышло, заключенный!»

Он выхватывает телефон из моих рук и отключает звонок.

– Что, черт возьми, случилось с пятью минутами? ― говорю я враждебно.

– Увеличение цены, сука. В следующий раз тебе это будет стоить дороже.

Схватив меня за руку, он выводит меня из прачечной, и, хотя мои кости горят от желания выбить дерьмо из этого подонка, я держу себя под контролем, потому что я не могу попасть в изолятор. Мне нужно иметь доступ к этому чертовому телефону и найти способ взять себя в руки.

Первое, что мне нужно сделать, это выяснить, кто такая Элизабет, к которой мой сын ходит к «Водяной Лилии». Поэтому я жду в своей камере до отбоя, а затем пробираюсь в телефонную будку, откуда могу позвонить.

– Кэл, малыш, ― вздыхает голос Камиллы в трубку.

Я благодарю Бога, что ценности этой женщины немного сомнительны, чтобы встречаться с мужчиной, которому грозит до 25 лет в федеральной тюрьме.

– Как ты держишься, дорогая? ― спрашиваю я.

– Я скучаю по тебе. Необходимость заботиться обо всем самостоятельно губит меня.

– Я знаю. Мне жаль. Мне нужно тебя увидеть. Ты нужна мне здесь на выходных.

– Конечно. Ты знаешь, что я никогда не пропускаю посещение. Все в порядке?

– Да. Я не хочу, чтобы ты беспокоилась обо мне, ― говорю я. ― Просто важно тебя увидеть. ― Я настаиваю на своих словах, потому что мне нужно, чтобы она сделала для меня одну вещь, о которой я не могу упоминать в этих отслеживаемых звонках из—за определенных имён.

– Кэллум, ― она тихо ворчит. ― Ты в тюрьме. Как я могу не беспокоиться о тебе?

– Девяносто секунд.

– Чёрт! ― я рявкаю и ударяю рукой о бетонную стену. ― Ты положила деньги на мой счет?

– Да, но ты знаешь, насколько это медленно.

– Мне нужно, чтобы ты позвонила, потому что у меня все закончилось. Я не смогу позвонить тебе, пока не получу эти деньги.

– Я обещаю, Кэл.

– Осталось тридцать секунд.

– Боже, я ненавижу это, ― она плачет. ― Я очень сильно скучаю по тебе.

– Я тоже по тебе скучаю. Увидимся через пару дней.

– Я приеду. Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

Зайдя в камеру, я сажусь перед телевизором, который показывает эпизод из шоу «Опасность». Слева от себя я вижу, как несколько идиотов выкрикивают свои ответы, и я нахожу их более занимательными, чем само шоу.

– Эй, шлюха!

Моё тело напрягается, когда слова скользят по моему уху, и прохлада от того, что я представляю себе, как лезвие пронзает мою спину.

– Я разговариваю с тобой, esé, ― говорит он, садясь позади меня, и его лицо парит рядом со мной, когда он тихонько говорит мне на ухо, чтобы не привлекать внимание.

– Чего ты хочешь? ― я сохраняю голос ровным и твердым.

– Твой босс хотел, чтобы я передал тебе сообщение.

– Мой босс?

– Да, верно. Он не хочет, чтобы ты играл со мной. Произносил вещи, которые не нужно говорить. Упоминал имена, которые не нужно упоминать. ― Он вонзает клинок в мою кожу, и я отодвигаю спину от лезвия, когда он насмехается: ― Тебе же не нужно напоминать о твоей старухе, так ведь?

Я мотаю головой, чтобы посмотреть прямо на него, и он отступает, быстро засовывая лезвие в носок. Моя кровь кипит, и ярость, которая бурлит внутри, требует усилий, чтобы держать ее под контролем.

Парень улыбается, отмахиваясь от своих угроз в обмен на лёгкую усмешку, говоря:

– Эй, амиго. Расслабься.

– Расслабься? Ты упоминаешь мою бабу, и ждёшь, что я расслаблюсь? Мне не нужно напоминание, и я не твой амиго. В следующий раз, когда ты поговоришь с моим боссом, напомни ему, что часто преданность лежит в луже крови.

Он коротко кивает, принимая мои слова, а затем я добавляю:

– Если ещё раз ты будешь мне угрожать, я превращу тебя в гомика и засуну тебе в задницу палку.

Он смеётся, встаёт и, прежде чем уйти, качает головой и говорит:

– Ты меня удивляешь, белый. ― И затем с улыбкой добавляет: ― Я сообщу боссу, что мы поладили.

– Конечно сообщишь.

– Мне пришлось снять лифчик, Кэл!

– Что? Почему?

– По—видимому, я выгляжу подозрительнее, чем мусор, с которым я стояла в очереди, ― шепчет Камилла, а затем просматривает комнату, чтобы убедиться, что никто больше её не слышал. ― Это было унизительно.

Сидя за небольшим столом напротив женщины, которая трахала меня последний год, я зол на ту мразь, которая увидела сиськи моей куклы, в то время как у меня не было такой возможности, с тех пор, как они арестовали меня. Она оскорблена и сердита, и совершенно некстати. Она всегда выделяется, как больной палец, когда навещает меня, одетая в дизайнерскую одежду, но это моя Камилла.

– Я по тебе скучаю, любимый. Ожидание убивает меня. Я знаю, что не совсем правильно говорить это, когда ты здесь, взаперти, но я чувствую, что постоянно нахожусь в состоянии тревоги, ― говорит она.

Я не сказал ей о том, что на столе было написано заявление о признании вины, потому что она хотела, чтобы я сделал что угодно, бросил кого бы то ни было под автобус, лишь бы вернулся обратно.

– Дело будет принято у присяжных достаточно скоро. Это первый шаг. Но пока я хочу, чтобы ты кое—что для меня сделала, хорошо?

– Хорошо.

– Во—первых, есть какие—нибудь новости об убийстве Вандервола? ― спрашиваю я, поскольку я не могу заставить охранников включить телевизор на любой из новостных каналов.

– Вся компания находится под следствием, но для чего, общественность еще не знает. Она тяжело вздыхает, наклоняется вперёд и становится напряженной. ― Что я должна сделать, Кэл? Это всего лишь вопрос времени, когда все это попадает в прессу. Все будут знать. Наши имена будут звучать повсюду.

– Я могу тебе доверять, верно?

– Тебе даже не нужно подвергать это сомнению. Конечно. Я люблю тебя и сделаю все, что угодно, ты знаешь это.

– Мне просто нужно было услышать это снова. Это место умеет вогнать тебе в голову сомнения, ― говорю я ей, но знаю, что могу ей доверять. Она не похожа ни на одну женщину, которую я когда—либо любил. Она может быть на двадцать три года моложе меня, но она боец. После моего ареста я рассказал ей о незаконной деятельности, в которой был замешан. Я рассказал ей все, она не разочаровалась во мне и предложила рассказать властям все, что я хотел. Эта женщина будет лгать, обманывать и красть для меня, и я люблю ее еще больше за это. Так как она сидит здесь, вся чопорная против мусора городских маргиналов, я улыбаюсь внутри, зная, что она, вероятно, будет вести себя еще грязнее, чем большинство из них, и она будет выглядеть просто великолепно, делая это.

– А как насчёт его жены? Она была в новостях?

– Нет. На данный момент мало информации. Полиция держит рот на замке, пока дело расследуется.

Я киваю, а потом она добавляет:

– Дорогой?

– Что такое?

– Ты уже думал о том, чтобы позвонить сыну? Тебе не кажется, что он должен знать?

Сжав кулаки, я кладу руки на стол.

– Пока нет.

– Я могу позвонить ему.

Я качаю головой, говоря:

– Лаклан упомянул девушку, с которой он проводит время в Гала. Элизабет Арчер. Можешь прошерстить это имя?

– Элизабет Арчер, ― повторяет она. ― Да. Зачем?

– Мне нужно знать, кто она и какой интерес она имеет к моему сыну. Лаклан сказал мне, что она в Шотландии только на короткое время. Я не смог получить больше информации, потому что звонок был прерван.

– Как ты думаешь, кто она?

– Не знаю. Но кто—то стрелял в Деклана через пару дней после убийства Беннетта, и он отказался назвать кто это. Там, где—то есть связь. Я знаю это.

– Это так несправедливо, ― говорит она. ― Я имею в виду, ты никогда никому не причинил вреда. Я не знаю, почему ты сидишь здесь, в тюрьме, а не те, кто вовлечен в это. Почему бы тебе не дать им имена?

– Ты знаешь почему, Камилла. Мы уже говорили об этом. Это не те люди, от которых можно отвернуться. Этот бизнес намного больше меня. И, зная суммы денег, которые я отмывал, моя жизнь на кону, если кто—то настучит, меня убьют.

– Я знаю, мы говорили об этом, это просто...

– Послушай, ― говорю я, желая, чтобы она не погружалась в эмоции всего этого.

– Прямо сейчас, просто сосредоточься на заботе о себе. Сосредоточься на выяснении, кто эта девушка, которая проводит время с Декланом. Я не хочу, чтобы ты зацикливалась на вещах, которые сейчас не под нашим контролем, хорошо?

Кивнув, она уступает:

– Хорошо.

Ступив ногой на чужую территорию, я чувствую себя свободным. Я избавлен от груза, который давил мне на плечи, и это приятное чувство, ходить, не оглядываясь постоянно через плечо.

Я приехал в Шотландию вчера, и после моей первой ночи крепкого сна за долгое время я проснулся сегодня утром, чувствуя себя живым.

Но пора вернуться к бизнесу.

Найти её – это мой билет на свободу.

Поэтому, когда я открываю свой ноутбук, я начинаю поиск двух имен, которые она использует: Нина Вандервол и Элизабет Арчер.

– Алло? – отвечаю я, когда звонит сотовый.

– Элизабет, это Лаклан.

Его голос разочаровывает. С тех пор, как Деклан пришел ко мне и попросил меня не уезжать, я надеялась услышать его, но пока ничего.

– Привет.

– Я хотел узнать, сможем ли мы встретиться. У меня есть информация о твоей матери.

Небольшой поток адреналина проносится по моему телу. Или это тревога? Может, страх? Я не знаю, что именно, но это пробуждает что—то внутри меня, и я спрашиваю:

– Ты нашел ее?

– Да. У тебя есть время, встретиться со мной?

– Ты в городе? – спрашиваю я, зная, что он живет в часе езды от Эдинбурга.

– Я смогу быть там. Ты просто скажи, как лучше для тебя.

– Я могу приехать в город.

– Ты уверена?

– Да, – отвечаю я, – Будет здорово немного изменить обстановку.

Честно говоря, мне просто нужно отвлечься. Вчера у меня был мрачный день, после того, как прошлой ночью здесь был Деклан. Запутанная неразбериха этой ситуации сводит меня с ума. Попытка разобраться с раной, которую я открыла вчера вечером, оказалась слишком сложной для меня.

И стоит открыться одной ране, открывается и другая.

С позором и отвращением моего прошлого, которое я вынуждена была хранить в тайне так долго, мне нужны были тиски, чтобы справиться с войной внутри меня.

Поэтому я сделала то, от чего мне стало хорошо, и когда безмятежная кровь, стекающая по моей шее, исчезла, я начала забивать кулаками свои бедра. Я продолжала до тех пор, пока, наконец, не увидела кровь, скопившуюся под моей кожей. Изуродованный алебастр.

Я повесила трубку после того, как записала его адрес и схватила свой шарф и пальто. Я отправляюсь в Эдинбург. Когда я перехожу на Мерчистон Гарденс, меня приветствуют красивые викторианские дома.

– У тебя были проблемы с поиском? – спрашивает Лаклан, открывая входную дверь, когда я подъезжаю к его дому.

– Я в чужой стране, – дразню я.

– У меня всегда есть проблемы, когда я приезжаю сюда.

Он смеется, и, когда я приближаюсь к нему, он шутливо замечает:

– Ну, ты выглядишь невредимой, и машина по—прежнему выглядит целой.

– Счастливая машина, – подмигиваю я, прежде чем войти в фойе.

Я вижу стены, залитые богатыми темно—серыми тонами слоновой кости, деревянные полы цвета красного вина и большие окна. Дом просторный, с большим количеством естественного освещения.

– Прекрасный дом.

Лаклан проходит мимо меня, и я следую за ним по дому к главной гостиной.

– Могу я предложить тебе выпить? – предлагает он.

– Нет, спасибо. – Сняв пальто, я накинула его на диван и села рядом с Лакланом. – Впечатляет.

Он смеется и говорит:

– Ты великодушна. Можно было бы сказать, что я живу в трущобах по сравнению с Брунсвикхилл твоего мужчины.

– Моего мужчины?

– Разве не так?

Продолжая легкий стёб, который проходит между нами двумя, я говорю:

– Ну, для любого, кто знает Деклана, ясно, что никто не может требовать от него что—либо. Он действует наоборот. – Сжав ноги, я усмехаюсь и добавляю: – Тотально контролирующий фрик.

– Попробуй на него работать.

Его слова сбивают с толку, и я спрашиваю:

– Ты работаешь на него? – И когда он кивает, я замечаю: – Ты об этом не говорил.

– Ты не спрашивала.

– Есть ли что—то еще, о чем я не спросила и о чем должна знать?

– О, да, – преувеличивает он шутливо, – Но какое может быть удовольствие в прозрачности?

– Человек—загадка.

Он улыбается, и я смеюсь.

– Итак, скажи мне, Лаклан. Что ты делаешь для Деклана?

– Я управляю его финансами среди прочих вещей. А что насчет тебя?

– Меня?

– Какая у тебя профессия?

Его вопрос возмущает, и я отвечаю:

– Я предпочитаю не брать на себя обязательство единственного образования.

– Предприниматель?

– Разве это не просто модное слово для безработных?

– Какое ты предпочитаешь?

– Честно и прямо, – говорю я ему, – нет никаких причин приукрашивать правду, потому что, когда люди понимают, что crudité (грязь) – это просто вегетарианское блюдо, они чувствуют себя обманутыми, а виновник выглядит мошенником.

Он смеется, но вряд ли он знает, что crudité здесь я. Я искаженная гипербола. По крайней мере, это то, чем я была. Я пытаюсь избавиться от этого облика, потому что мне нужна прочная основа, чтобы понять, кто я. Каковы реальные волокна, из которых я соткана?

И затем я вспоминаю, почему я здесь, и мне интересно, готова ли я к этому? Я действительно хочу знать? Он сказал мне, что нашел мою мать, которую я никогда не знала, и на меня обрушивается множество вопросов: она когда—нибудь любила меня? Любила ли она моего отца? Почему она не хотела меня? Знала ли она, что мой отец сидел в тюрьме? Знала ли она, что я нахожусь в приемной семье? Почему она не пришла за мной? Почему она не спасла меня? Как она могла просто избавиться от меня?

– С тобой все в порядке? – задает вопрос Лаклан, его голос наполнен беспокойством.

Я поднимаю свои глаза на него, понимая, что позволила своему разуму переместиться и вытащить меня отсюда.

– Да. Прошу прощения, – я меняюсь и, оставив юмор позади, говорю: – Мне немного не по себе.

– Как так? – его голос смягчается от смены настроения.

– Интересно, хочу ли я открыть эту дверь, которая была закрыта всю мою жизнь.

– Мы можем этого не делать, – говорит он мне. – Если ты передумала или хочешь подождать... тебе решать.

– Кажется странным, – замечаю я, – Сидеть здесь с тобой – практически с незнакомцем – и, тем не менее, ты знаешь о моей матери, когда для меня она не что иное, как вопросительный знак.

– Она не должна быть вопросительным знаком. Но если ты не готова...

– Я думала, что это так. Теперь я не уверена.

Он встаёт, подходит к буфету и берет конверт. Мои глаза следуют за ним, когда он подходит ко мне и садится рядом. Положив конверт на мои колени, он говорит:

– Я не думаю, что здесь есть правильный или неправильный выбор, но если ты считаешь, что хочешь открыть дверь в тайну, то здесь всё написано.

Я пробегаю ладонями по бумаге, которая отделяет меня от моей мамы, и мои опасения растут. Это загадка, что содержит этот конверт – надежду или печаль. Это приведет меня к ответам или просто создаст больше вопросов? Или мне всё равно? Не похоже, что она что—то значит для меня, ведь так?

И потом я удивляюсь, почему я никогда не делала попытки узнать о ней. Может быть, это потому, что Пика было достаточно для меня, чтобы заполнить отсутствие семьи. Я имею в виду, что он никогда не мог заполнить пустоту моего отца – никто не в силах этого сделать, но Пик стал моей семьей. Он был моим защитником и утешением, и я не чувствовала, что мне нужен кто—то еще, потому что его было достаточно.

Но теперь он ушел.

И Деклан тоже. Несмотря на то, что он меня держит рядом, он больше не принадлежит мне. И принадлежал ли он когда—либо мне?

За эти несколько недель с тех пор, как все рухнуло, мое одиночество выросло до предельного уровня. И теперь часть меня чувствует, что мне это нужно, что бы ни было внутри этого конверта.

– Скажи мне, Лаклан, твои родители все ещё живы? – спрашиваю я подавлено, запутавшись в своих чувствах, думая, есть ли кто—нибудь на этой планете, кто мог бы понять меня.

– Да.

– Большая или маленькая семья?

– Большая.

– Она рядом? – спрашиваю я.

– Да.

Грустная теплота ползёт по моим щекам, и я нахожу минутку, чтобы отбросить это чувство, прежде чем заговорить снова.

– У меня никогда не было этого.

Он не отвечает, но что тут говорить?

– Хочешь отвлечься? – предлагает он.

Я вздыхаю в отчаянии:

– Пожалуйста.

Его улыбка дружелюбна, и она увеличивается, когда он берет меня за руку, заставляя подняться.

Подавая мне моё пальто, он говорит:

– Пойдём отсюда.

Затем он везет меня в кафе Cucina, где мы балуем себя капучино и Куин Аманн (прим. перев. kouignoù amann – одна из самых известных французских выпечек – булочка из теста с большим количеством соленого сливочного масла и сахара). Лаклан обещает мне, что я буду ими наслаждаться, и французская выпечка не разочарует.

Мы проводим не спеша несколько часов, теряясь в беседе. Он рассказывает мне истории о своем времени с Декланом в Сент—Эндрюсе, а также несколько забавных историй из своего детства в Шотландии. Я задаю вопросы о культуре, он спрашивает о моей жизни в Штатах. Меня удивляет, что он никогда не был в США. Я дразню его по поводу фасоли на завтрак, и он дразнит меня тем, что употребление тридцати двух унций содовой, или, как он ее называет, газированного сока, является естественным в Штатах.

Я провожу приятный день с Лакланом, отвлекаясь от грустных мыслей. В целом, я мало времени проводила с ним, но приятно чувствовать, что у меня здесь есть друг, с которым я могу разговаривать и смеяться. В присутствии Лаклана я чувствую себя расслабленно, и мне нравится наше дружеское подшучивание.

Но теперь радость ушла, когда я сижу здесь, в моей комнате в Гала. С тех пор как я вернулась, я сижу здесь с этим конвертом, споря о том, должна ли я просто выбросить его, уничтожить, сжечь. Или я должна открыть его и прочитать. Я спросила Лаклана, так как он знает, что там вложено, стоит ли это того, чтобы я читала. Его ответ был расплывчатым, о том, что люди находят утешение по—разному, и только я могу принять такое решение.

И я это сделала. Видите ли, насколько бы жизнь не подвела меня, насколько бы я хотела притвориться, что больше не трачу свое время на надежду – я все еще цеплялась за неё. И в тот вечер, сидя в своей уютной комнате в «Водяной Лилии», в Галашилсе в Шотландии, я приняла решение и позволила этой надежде расцвести внутри меня. Я думала, что может, просто, может быть, у меня была мать, которая хотела меня, но никогда не могла найти. Возможно, в конверте был ключ к моему материнскому неожиданному счастливому событию. Но то, что я узнала далее, испугало меня, и позвольте мне сказать вам, что я не была женщиной, которую легко напугать.

Первое, что я вижу, когда вытаскиваю содержимое из конверта – это фотография моей мамы. Я узнаю её лицо по фотографии, которая у меня всегда была. Но на этом изображении она выглядит расстроенной, с пятнами на лице и грязными волосами. Я смотрю в её глаза, глаза, похожие на мои. Вместе с фотографией находится стопка судебных документов, свидетельство о рождении и контактная распечатка для Центра психиатрического здоровья Элджина.

Государство против Гвинет Арчер бросается мне в глаза, когда начинаю читать. Её зовут Гвинет. У неё всегда было лицо, благодаря той одной моей фотографии, но я до сих пор не знала ее имени. Я начинаю сканировать документы суда, и мой живот начинает скручивать, когда я выделяю конкретные слова. С дрожащими руками я листаю бумаги. Мой сердечный пульс нарастает от шока и замешательства, когда мои глаза бегают туда—сюда, не в силах сосредоточиться на предложениях.

Подсудимая... Пренебрежение уходом за детьми... Недосмотр за ребенком... Незаконная продажа ребенка... Мошенничество в сфере коммуникаций...

Неверие поглощает меня, когда я читаю слова. Я в бешенстве, когда продолжаю внимательно просматривать документы. Я пытаюсь сфокусироваться на этих словах, но чувствую, что уже на грани срыва.

Это не может быть реальным. Это не может быть правдой.

Психическое заболевание... Послеродовая депрессия... Маниакальная депрессия...

Я продолжаю читать, и с каждым словом мой разум борется с процессом, я прихожу в бешенство. Комната начинает кружиться вокруг меня, и моё сердце сжимается, затрудняя дыхание.

Прокурор: «Миссис Арчер, вы заключили сделку о продаже своей двухмесячной дочери, Элизабет Арчер»

Ответчик: «Да».

Истеричный взрыв шума в ушах рикошетит в моей голове, пронзительный, стреляющий, безжалостный взрыв боли. Мои руки крепко сжимают бумаги, так как мое зрение плывёт и выходит из фокуса. Я зажмуриваюсь, решая читать дальше, но быстро угасаю, когда мои глаза сканируют: «Невиновна по причине невменяемости».

Бумаги падают, рассыпаясь по полу, когда мои руки поднимаются к моим ушам, пытаясь заглушить пронзительный звон, но он исходит из моей головы. Звон нарастает, и это раскалывает мой череп. Нахлынувшие эмоции внутри меня создают невыносимое давление, и мне нужно освобождение.

Я не могу принять это.

Это так громко, так больно, слишком живо, слишком много.

О, мой Бог! Она продала меня!

Путаясь в своих ногах, я теряю равновесие, когда перехожу через комнату. Я ничего не слышу, кроме крика в ушах. Я спотыкаюсь и удерживаюсь от падения, хватаясь за ручку двери шкафа. Я задыхаюсь, картинка перед глазами размывается, и я начинаю плакать – рыдать – плакать – кричать.

Она даже не хотела меня.

Стоя в дверном проеме чулана, я хватаюсь за дверной косяк и крепко держусь. Я опускаю голову, мое зрение уменьшается как в тумане, и это слишком много, чтобы сдержаться. Я больше не могу справиться с огромной истерией внутри меня.

Я не могу этого сделать.

Меня сейчас вырвет.

Я не могу этого сделать.

Я не могу.

Подняв голову, я вонзаюсь ногтями в дерево, с силой расщепляя его. Быстрым движением я откидываю голову назад, стискиваю зубы и использую каждую унцию силы во мне, когда яростно бьюсь головой о дверной косяк. Отступая назад, я терплю и делаю это снова, разбивая свой лоб об массивную древесину. Моё зрение пронзает полоска света.

В дверь стучат, но этот звук очень далек от меня.

Густая, теплая кровь стекает по моему лбу, по глазам, носу и щекам. Моё тело сгибается и скользит вниз к полу. Звон гаснет, и моё тело покалывает от удовольствия, когда кровь сочится из моей разбитой головы.

Я слабо слышу, как дверная ручка в мою комнату рвется взад и вперед, а потом стук.

– Открой дверь!

Я не могу сосредоточиться на голосе кричащего за пределами моей комнаты, когда звон возвращается к моим ушам, и слова, которые я только что прочитала, пробегают в моем сознании. Откинув голову назад, мои глаза начинают гореть от смеси моих слез, крови и макияжа. Звуки, которые захватывают, неконтролируемы и мучительны.

Стук становится громче, и я двигаю глазами, чтобы сосредоточиться на двери.

– Открой эту чертову дверь!

Я даже не вздрагиваю, когда слышу грохот и раскалывание дерева, когда дверь выбивают, потому что я слишком далеко зашла. Я затерялась внутри себя, и больше ничего не чувствую.

Другой удар, и я смотрю в оцепенении, как Деклан хватает меня.

– Боже мой! – я слышу крик женщины, и я знаю, что это Айла, но я обращаю свое внимание исключительно на Деклана.

– Иисус! – он впадает в панику, когда его руки касаются моего лица, но все это похоже на сон.

Я даже не чувствую его прикосновения. Мое тело поет в лучистых покалываниях, но почему—то плоть совершенно онемела.

– Мне нужны влажные полотенца! – кричит он, и звон внутри меня опускается до низкого монотонного гудения. Это не прекращается.

– Может мне вызвать врача?

– Нет, – выплёвывает он Айле, прежде чем протирает моё лицо влажным полотенцем.

Но я ничего не чувствую.

Мое сердце ещё бьется?

Я знаю, что это должно случиться, когда я, наконец, чувствую давление от прикосновения, но это не от Деклана. Я поворачиваю голову в сторону, и Пик здесь со мной. Он берет меня за руку и крепко держит.

– Ты здесь.

– Я всегда здесь.

– Да, дорогая. Я здесь. Что случилось?

Я слабо слышу голос Деклана, но это почти эхо, когда я концентрируюсь на Пике.

– Я так по тебе скучаю, – говорю я, когда начинаю заново плакать.

– Поговори со мной.

– Я здесь, Элизабет. Не плачь.

– Она никогда не хотела меня, – задыхаюсь я.

– Кто?

– Кто?

– Моя мама. Она продала меня.

– К чёрту её. В любом случае, ты никогда не нуждалась в ней.

– Тсс... Просто дыши, хорошо?

– Мне нужен кто—то. Я так одинока, – говорю я Пику.

– Ты не одна, – настаивает он, а затем кивает головой в сторону Деклана.

Я ненадолго оглядываюсь, и его руки все еще на мне, крепко прижимают полотенце к моей голове. Когда я оглядываюсь назад на Пика, я предостерегаю:

– Он не хочет меня. Он жалеет только те отходы, с которыми теперь знаком, со мной.

– Элизабет, о чем ты говоришь?

– Он заботится о тебе. Иначе, зачем бы он был здесь прямо сейчас?

– Как он может заботиться обо мне после того, что я сделала?

– Любовь есть любовь. Она просто не исчезает.

– Как ты можешь быть так в этом уверен?

Его рука сжимает мою руку, успокаивая озноб, который теперь начинает одолевать меня, и наклоняется, чтобы тихо прошептать мне на ухо:

– Потому что, даже если ты в меня стреляла и убила, я все равно люблю тебя каждым кусочком своего сердца. Я все еще хочу отдать тебе мир.

– В чём я могу быть уверен? О чем ты говоришь? – спрашивает меня далёкий голос Деклана, думая, что я разговариваю с ним.

– С ней все будет в порядке?

– Она в порядке! Пожалуйста, уйдите и дайте нам немного времени, ладно?

Я едва слышу Деклана и Айлу, но мои глаза не покидают моего брата, когда слёзы текут ещё сильнее. Как он может любить меня, когда я такая отвратительная?

– Мне очень жаль, – кричу я.– Я хочу забрать всё плохое обратно, Пик, но я не могу! Я не знаю, как.

– Дорогая, посмотри на меня. С кем ты разговариваешь?

– Скажи мне, Пик. Как мне вернуться и всё исправить?