Текст книги "Отголосок (ЛП)"

Автор книги: Э. К. Блэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Я надеваю все черное, чтобы оплакать моих любимых, но это не на их похороны я собираюсь, а на его. Мне даже не нужно притворяться перед семьей и друзьями, потому что страдания залегли глубоко во мне, только я страдаю из—за Пика и Деклана, а не из—за Беннетта, на чьи похороны собираюсь ехать.

Я держусь подальше от любых новостей о Пике и Деклане, их похороны, наверное, уже прошли. Но показаться там было бы глупо. Я не могу связать себя с ними, чтобы подозрения не пали на меня. В конце концов, это я сплела паутину для всей этой игры.

Проводя темно—красной помадой по губам, я вспоминаю, какими теплыми они были, прижимаясь к Деклану. Его сладость обжигала их. Иногда я не могла контролировать мою любовь к нему, нуждаясь в большем, я ранила себя. Управляемая чистейшим желанием.

Я выпрямляюсь, рассматривая себя. Мягкие волны рыжих волос спадают на мои плечи, мои глаза впали от горя, которое разрушает меня, но глазные капли помогают вновь им засверкать голубым, что напоминает мне о глазах папы, которые сверкали ярче всех остальных. Потери окружают меня, это все, что я знала в жизни. Я провожу вниз по гладкой черной ткани платья и подготавливаю себя для похорон моего мужа, поскольку эта потеря, которую я принимаю всем сердцем. Беннетт ― одна из моих немногих побед, хоть и горько—сладкая.

День холодный и серый. Легкий туман покрывает холодную землю, пока я еду к кладбищу, на котором родители Беннетта владеют семейным участком. Я еду одна, черная вдова. Все в черном, включая лимузины и таун—кары, которые выстраиваются в линию на улице, окаймляя путь к безупречной земле, где Беннетт найдет покой.

Когда я паркую машину, я глубоко вздыхаю, перед тем как замечаю, что Болдуин идет в моем направлении, неся большой зонт над головой. Я не видела его с тех пор как отпустила на прошлой неделе. Беннетт умер, и настало время начать уничтожать напоминания о нем, включая вещи и людей. Мне всегда нравился Болдуин ― также, как и Клара ― но, когда я отпустила Болдуина, я попрощалась и с ней тоже. Они оба понимали мои аргументы. Расставаться с Кларой было тяжелее всего, потому что я всегда чувствовала с ней связь как с матерью, хотя она ею не была.

– Миссис Вандервол, ― говорит Болдуин, когда открывает мою дверь и берет мою руку, чтобы помочь выбраться из машины.

– Спасибо, ― шепчу я, мои глаза скрыты за темными очками.

Его глаза мягкие, наполненные беспокойством, и я догадываюсь, что он хочет что—то сказать, поэтому я дарю ему улыбку, наполненную печалью, и он кивает, разделяя боль, только моя боль обманчива.

Я беру его под руку, когда он ведет меня к месту захоронения, где стоит гроб Беннетта, окруженный многочисленными цветами и плачущими близкими. Я присоединяюсь к ним, когда слезы стекают по моему лицу и капают с моего подбородка. К мудаку, по которому они скорбят, во мне гноится чистая ненависть. И эти слезы не по нему ― они из—за него.

Когда я занимаю последний пустой стул рядом с матерью Беннетта, мои глаза встречают глаза Жаклин. Я хочу улыбнуться при виде этой жалкой женщины, но не делаю этого, и она быстро отводит от меня взгляд, переступая с ноги на ногу от неловкости. Она знает, что я знаю. Адвокат звонил мне на днях, чтобы рассказать, что встречался с ней, чтобы обсудить волю Беннетта и трастовый фонд их внебрачного ребенка.

Я сижу.

Время идет.

Произносятся слова надежды и славы и восхваления Господа.

Жизнь ― это дар, утверждает пастор.

Херня.

Звучат звуки дождя, и люди плачут сильнее. Многие останавливаются и предлагают мне свои соболезнования, и я притворяюсь, что слова, которые говорят здесь, на самом деле предназначены для Деклана и Пика. Я сижу и переношу их на них, почитая сегодня их жизни, а не Беннетта. Поэтому я киваю и быстро благодарю каждого человека, когда они один за другим поворачиваются ко мне спинами и уходят, опустошая кладбище.

Ричард и Жаклин останавливаются, и что не очень характерно для Ричарда, он обнимает меня, хоть и коротко, и напряженно. Когда он оглядывается на изменщицу, она склоняет голову в безмолвной скорби, прежде чем обнимает меня. Для приличия я обнимаю ее в ответ.

– Я ужасно сожалею, ― шепчет она с глубокой симпатией.

Я отстраняюсь, делая объятья короткими.

– Спасибо за то, что пришли.

– Звони, если тебе что—нибудь понадобиться, ― говорит она, я уверена, скорее для того, чтобы держать ее мужа в стороне, чем от искренности ко мне.

Я киваю, и Жаклин уходит к Ричарду, не говоря ни слова.

Только несколько человек задерживаются, когда мое сердце ухает в желудок при виде Кэллума, отца Деклана. Я целенаправленно скрывалась от всего, что напоминало о Деклане, потому что мое сердце не могло свыкнуться с болью, но когда взгляд Кэла встречает мой, я встаю и иду к нему.

Нежности, которая всегда была у него ко мне, уже нет. Только каменное лицо человека, который потерял своего сына.

– Кэл, ― шепчу я, подходя к нему, когда он стоит под большим деревом. Он не говорит. ― Я не ожидала увидеть тебя здесь.

– Твой муж был мужчиной, которым я всегда восхищался. Ты знаешь это.

Я киваю и почти в шоке от своего разбитого сердца, когда шепчу с рваным вдохом.

– Ваш сын... я сожалею.

Я пытаюсь держать себя в руках, насколько это возможно, как ожидается от делового партнера. Кем, по мнению Кэла, я была для Деклана. Но мы были влюблены, желали жить вместе и делили мечту о нашем ребенке ― ребенке, что жил в гниющей утробе матери.

– Жизнь несправедлива, дорогая, ― говорит он мне с шотландским акцентом, в котором я слышу Деклана. Я опускаю голову и удерживаю так сильно, как только могу, его голос, чтобы никогда его не потерять, когда руки Кэла обхватывают мои щеки. Смотрю в его лицо ― оно размыто, из—за наворачивающейся агонии в моих глазах. Он медленно проводит большим пальцем по моей коже и собирает слезы, когда наклоняет голову и говорит:

― Забавно, не так ли?

Я моргаю несколько раз на его странные слова, прежде чем он продолжает:

– Оба мужчины… убиты в их собственных домах с разницей в несколько дней, и полиция не может найти виновных.

От его слов по моему позвоночнику проходит холод, и прежде чем я могу сформировать мысль, он целует меня в лоб и уходит. Я смотрю на его спину, на которую капает дождь, и падаю на колени в грязь. Он уходит последним, и я остаюсь одна. Руки тонут в сырой земле, и я безмолвно кричу, но в моей голове звук слишком громкий.

Уже прошло две недели с похорон Беннетта, и с того момента, когда я смогла посмотреть в глаза моему любимому отцу. Я совершенно одинока и словно постепенно опускаюсь ко дну. Ничего не осталось для меня в этом мире, и единственное место, которое приносит мне некоторое успокоение, это мои сны, поэтому я сплю. Я привыкла во снах видеть Карнеги, принца, который превратился в гусеницу. Мой отец как—то раз рассказывал о нем, когда я была маленькой девочкой, но, когда я прикрываю глаза, я вижу Деклана. Прибывая во сне, я мечтаю о том, как могла бы сложиться наша совместная жизнь: мы жили бы в Шотландии в особняке, про который он мне рассказывал, и у нас был бы ребенок, мы бы любили друг друга. Эти образы словно накрывают меня теплым одеялом, но в ту минуту, когда я открываю глаза, меня приветствует пронизывающая холодность и равнодушие настоящего, напоминая мне, что сказки ― это всего лишь гребанная ложь и ничего больше.

Доставая еще один чемодан из шкафа—гардероба, я продолжаю монотонно собирать свои вещи. Я больше не могу оставаться в Чикаго. Эта жизнь больше не принадлежит мне, потому что той жизни, о которой я так мечтаю и хочу, больше не существует. Это всего лишь еще одна упавшая звезда, под которую я загадывала желание. А то, что я жажду, это всего лишь мечта, поэтому вчера я решила, что хочу взглянуть на эту мечту, на то, как все могло было быть, на то, как все должно было быть. Потому что эта мечта, это все, что осталось у меня после его смерти, я очень хочу увидеть ее своими глазами. Я должна увидеть ее, чтобы знать, что она была реальной. Поэтому я уезжаю в Шотландию. Я понятия не имею, что делаю, но здесь я больше не могу оставаться.

Я продолжаю собирать вещи по пентхаусу, когда раздается телефонный звонок.

– Миссис Вандервол? ― говорит Мануэль, когда я отвечаю. ― Миссис Жаклин Брукс пришла к вам. Могу я ее впустить?

– Оу, ― растерянно говорю я, совершенно не ожидая сегодня гостей. ― Э, да. Пожалуйста, пусть поднимается.

Я вешаю трубку, размышляя, что она хочет. Мы толком не говорили с ней с того момента, как открылась правда о настоящем отце Алекса, но что тут можно еще сказать? На самом деле, она никогда не была моей настоящей подругой, она была просто той, с кем я общалась, чтобы угодить Беннетту.

Я открываю дверь, когда до меня доносится тихий стук, и приветствую Жаклин, которая на руках держит Алекса.

– Пожалуйста, проходи, Жаклин.

Она едва смотрит мне в глаза, когда проходит внутрь пентхауса и медленно идет к центру комнаты перед тем, как резко останавливается и разворачивается, смотря мне в глаза. Так мы стоим какое—то время, пока я молчаливо наблюдаю, как слезы набегают на ее глаза.

– Мне так жаль, ― говорит она дрожащим голосом, и я перевожу взгляд на ее ребенка. Когда он становится беспокойным в ее руках, она усаживает его на пол, и он сосредотачивает все внимание на мягкой игрушечной лягушке, что держит в своих руках.

Подходя ближе, я опускаюсь на колени перед ним, и наши взгляды встречаются. Я пользуюсь этой минутой, чтобы пристально рассмотреть черты его лица, и под детской пухлостью, что присуща всем малышам, я вижу Беннетта. Я никогда пристально не рассматривала ребенка до этого, но мне следовало бы это сделать, потому что все просто очевидно. Вот он, Беннетт, здесь, он виден в чертах этого малыша, и в животе все стягивается болезненным узлом. Я стискиваю зубы, когда чувствую, как жар ярости распространяется в моей крови вместе с потребностью ударить кулаком в лицо этого ребенка. Мои ладони изнывают от желания, практически умоляя мои пальцы сжаться таким образом, чтобы я могла с силой обрушить удар на наследие Беннетта, которое сохранилось в виде этого малыша. Я ненавижу этого ребенка, потому что он продолжение жизни мужчины, который разрушил до основания мою жизнь.

Александр тянется ко мне с улыбкой и прикасается к моей щеке, и мне приходиться подавить мерзкий привкус отвращения, что подкатывает к горлу. Мне требуется огромная сила воли, чтобы отстраниться и не отбросить от себя маленький кусок дерьма через всю комнату.

Когда я поднимаюсь, Жаклин выдыхает, одолеваемая стыдом.

– Нина... Прости.

– За что? ― равнодушно отвечаю я.

– За то, что причинила тебе боль.

Но мне не больно, поэтому я просто отвечаю:

– У всех есть свои секреты, все лгут, и все в какой—то мере прибегают к обману, чтобы достигнуть желаемого. Мы бы не делали этого, если бы чувствовали раскаяние; мы делаем это, потому что в нас заложено право на поиски своего счастья. ― Мои слова застают ее врасплох, когда я прямо спрашиваю у нее: ― Ты достигла желаемого счастья, когда трахала моего мужа?

Она делает глубокий вдох, и еще больше слез катится по ее щекам, и она отвечает:

– Да.

Я киваю в ответ, когда она спешно прибавляет:

– Но меня не делает счастливой тот факт, что я причинила тебе боль.

– Людям свойственно причинять боль другим по пути к своему счастью. Если трахая моего мужа, ты была счастлива, никогда не смей извиняться за это. ― Она склоняет голову немного на бок и смотрит на меня взглядом полным жалости. ― Не волнуйся за меня, ― продолжаю я. ― Ты не сможешь этим сломить меня, невозможно сломить то, что уже сломлено.

– Он никогда не любил меня, ― резко выдыхает она признание. ― Он никогда не желал меня. Я воспользовалась им, когда он был пьян. Я прекрасно знала, что один взгляд на меня вызывал у него отвращение ко мне после того, что произошло, но он сохранил добродушные отношения ради Алекса.

Жаклин становится все более расстроенной, пока я просто стою перед ней и выслушиваю это все. Ее голос срывается от нестерпимого, переполняющего ее горя, когда она добавляет глухо:

– Но он всегда любил тебя.

Тяжело вздыхая, я слабо улыбаюсь, качая головой, и говорю:

– Я так полагаю, что в итоге, это не имеет значения. Каждый остался сам по себе.

Она вытирает руками щеки и делает пару глубоких вдохов, в попытке успокоиться, перед тем, как взять на руки Алекса, и затем она задает еще вопрос:

– И что теперь?

– Это хороший вопрос, тот, на который мне определенно нужно найти ответ, но тут я этого сделать не смогу.

– Ты уезжаешь?

– Именно, ― говорю я, кивая в ответ.

– Куда? Надолго ли?

– Я не знаю, ― говорю я ей, не желая, чтобы она знала. Я в последний раз бросаю взгляд на ее сына, затем вновь обращаю внимание на нее. ― Ты не единственная, у кого есть свои тайны. Они есть у каждого из нас.

Она отвечает на мои слова легким кивком и начинает двигаться по направлению к двери. Я следую за ней и прощаюсь с женщиной, которая оказалась безрассудно втянутой в мою паутину лжи. Но в отличие от меня, она возвращается к своему мужу, который все еще слепо полагает, что этот ребенок его, и продолжает жить с ней, в то время как я готовлюсь посмотреть на то, что могло бы быть моим. Если бы только...

― Прости меня, Элизабет.

Мое сердце замирает при звуке его голоса, когда я закрываю дверь, я оборачиваюсь и смотрю на него через плечо. Я вижу его лицо и внезапно чувствую спокойствие. Он стоит прямо за мной, со своими темными волосами и печальными глазами.

– За что?

Пик склоняет голову, засовывая руки в карманы брюк, и я могу видеть, насколько напряжены его мышцы под всеми переплетениями татуировок.

― Я отнял это у тебя, ― проговорил он с горечью в голосе, подняв на меня взгляд своих глаз.

– Что отнял?

― То, что есть у нее. То, что заслужила ты.

– Может, ты наоборот сделал мне огромное одолжение, ― проговорила я. ― Все равно я была бы ужасной матерью.

Качая головой, он возражает.

― Нет. Ты была бы прекрасной мамой. ― Пик неуверенно вздыхает, и я чувствую, как сожаление сочится с каждым его словом. ― Прости, что я отобрал это у тебя.

Правда в том, что я понятия не имею, какой была бы мамой, но я хотела бы попробовать взять на себя эту роль с поддержкой Деклана. Я верила, что он мог спасти меня. Верила, что его любви было бы достаточно, чтобы сделать меня лучше. Но я не стала лучше, без него я вообще никто.

Пустышка.

– Такова жизнь, да? ― говорю я подавленно, пожимая плечами.

― Не та жизнь, которую я хотел, ― говорит он, делая шаг ко мне. ― Всё, чего я хотел ― дать тебе лучшую жизнь. Всё, чего я хотел ― это вырвать замок с двери, когда ты была малышкой, и освободить тебя из гребаной кладовки. Я хотел отогнать прочь все те разы, что мне приходилось насиловать тебя. Я хотел стереть все те избиения, и остальную твою боль. Но я облажался.

Рядом с ним мне не требуется моя стальная клетка, и я позволяю слезам катиться по щекам, и я реву, потому что все, что я когда—либо хотела в своей жизни ― испарилось. Я хотела забыть весь этот кошмар.

― Я никогда не хотел так разрушить тебя.

– Я знаю.

― Я запаниковал. Я испугался и потерял контроль, ― он пытается объяснить, хотя его напряженный голос, кажется, скоро сломается.

– Я так скучаю по тебе, Пик. Я даже не знаю теперь, как жить. У меня нет никого. Ни одной живой души на земле. ― Я плачу и затем падаю на колени. И он тут же оказывается на полу, рукой поглаживает мою спину, когда я тяжело вздыхаю и всхлипываю. ― Что мне делать?

― Жить.

– Как?

― Дыши. Борись. Ты забрала все, что должно было стать твоим, потому что заслуживаешь этого.

– Я так устала бороться ни за что, ― говорю я ему.

Он берет мое лицо в свои ладони, вытирает мои слезы и говорит:

― Ты не одна. Я здесь. Ты же чувствуешь меня?

– Да.

― Это не «ни за что». Никогда не прекращай бороться.

Я закрываю глаза и расслабляюсь, пока он поглаживает мои щеки, я впитываю его прикосновения и, правда, чувствую его. Глубоко вдохнув, я вбираю в себя его слова и нахожу в них комфорт, выискиваю кусочек силы. Силы, чтобы дышать, двигаться, открывать глаза, и когда я делаю это ― он уже исчез.

В комнате никаких следов Пика, ни движений, ни запаха, ни звука. Сев на пятки, я оглядываю пентхаус, мир иллюзий, который я создала, и слышу его слабый шепот.

― Это все твое воображение, ты была достаточно сильной, чтобы выдумать это.

И он прав.

Я была сильной.

Но это было тогда, когда мне было за что бороться. Тот огонек во мне потух. Остался только пепел и тлеющие угольки. Отголоски и тени. Темнота и смерть.

Хотя Пик прав, мне нужно двигаться. Если я собираюсь жить, то мне стоит напомнить себе, что есть что—то хорошее в жизни. Даже если хорошее измеряется в крошечных каплях. Мне надо поверить, что боль стоит этих моментов, потому что я испытывала их. Это было по—настоящему, реальным, и я бы прошла сквозь эту агонию вновь и вновь, только чтобы почувствовать любовь Деклана еще хоть секунду. Я никогда не думала, что мир может быть так хорош, но он был.

На мгновение...

Он был чертовски хорош.

Поднявшись с пола, я встала на ноги, взяла пальто и ключи. Как бы я ни хотела избегать реальности отсутствия Деклана, мне нужно встретиться с этим лицом к лицу. Чтобы вспомнить, что это было по—настоящему, и стоило боли.

Я вывела машину на Мичиган Авеню и направилась на север. Город живет и проносится мимо меня. Я игнорирую волнение и улыбки и направляюсь прямиком на Ривер—Норт. Повернув на Супериор, я замедляюсь. Внезапно меня пробирает холод, и липкими руками я хватаюсь крепче за руль. Мой желудок делает сальто, когда я подъезжаю к дому Деклана.

Заглушив машину, я сижу минуту в тишине. Единственный звук ― стук моего сердца, которое вырывается из груди. Раньше я находила здесь утешение. Мой крошечный кусочек рая располагался на верхнем этаже этого здания. Когда я выбираюсь из машины, я смотрю наверх и вижу растения на дворике его крыши, но я знаю, что это единственная жизнь там. Его имени больше нет в системе интеркома в фойе, только номер риелтора, который занимается продажей пентхауса.

Мои пальцы покалывает от прохлады, и мазохистская часть меня молит нажать на кнопку.

Так я и делаю.

Я нажимаю кнопку его этажа, зная, что на сей раз его милый голос не будет приветствовать меня. Вместо этого, звонит мой телефон.

Вытащив его, я смотрю на экран и не узнаю номер. Как только я делаю пару шагов назад к машине, я отвечаю.

– Алло?

– Скучала?

Мгновенно мои мысли уносятся от Деклана, чтобы узнать голос на том конце трубки, и паника вспыхивает во мне. Быстро собравшись, я уверенно отвечаю:

– Чего тебе, Мэтт?

– Нам нужно поговорить.

– О чем?

– Мне правда нужно говорить тебе это? ― насмехается он надо мной, и мне не нужно даже напоминать о том, как я проехала мимо него на машине. В тот день, когда я убила Пика, он направлялся к нему в трейлер. Слова тут не нужны, мы оба знаем, что это сделала я.

– Когда?

– Завтра.

– Я не могу, ― говорю ему, когда забираюсь в свою машину и закрываю дверь.

– У тебя есть занятия поинтересней?

– То, что я собираюсь делать ― не твое дело, но да, я уезжаю из города, поэтому если хочешь поговорить, это нужно будет сделать сегодня, ― я немного раздражена. Мэтт всегда был источником раздражения для меня. Я терпела его из—за его дружбы с Пиком, но всегда боялась его. Но, тем не менее, часть меня была благодарна ему, потому что он был тем, кто сделал мне один из самых лучших подарков, и он сделал это от чистого сердца.

Возможно, единственный момент самоотверженности.

Мэтт был тем, кто дал мне первый раз попробовать вкус мести, когда подготовил почву для убийства моих приемных родителей. Моя расплата за годы плохого обращения. Настолько, насколько одна часть меня презирала Мэтта, другая часть была ему благодарна.

– Через тридцать минут? Башня Трибьюн? ― предлагает он.

– Ладно.

Вешая трубку, я бросаю телефон на пассажирское сиденье. Услышав его голос, я начала еще больше тревожиться. Нужно покинуть этот город. Чтобы бежать от этого места и всех, кого знаю.

Я начинаю ехать по Мичиган Авеню, и когда паркую машину, иду прямиком к башне Трибьюн. Улицы и тротуары заполнены бизнесменами и туристами. Проходя через толпу, я пересекаю улицу и жду Мэтта.

Мое внимание сосредоточено на саксофонисте, который играет Otis Rush на саксофоне. Когда люди проходят мимо него, они бросают доллары и центы в открытый чехол от его саксофона, а я теряюсь в гладкой мелодии. Я наблюдаю за мужчиной и задумываюсь о нем. Он старый и седой, одетый в изношенную одежду. Его темная кожа испещрена глубокими морщинами, и, хотя его суставы старые, движения рук грациозные. Глядя на него, думаешь, что он одинокий и печальный, но покачивание его головы, когда он играет ― верный признак счастья. Но как тот, кто, кажется, не имеет ничего, может быть счастливым? Я хочу спросить его, но спотыкаюсь, когда теряю равновесие, обнаруживая, что нахожусь в руках Мэтта. Он хватает меня сзади и разворачивает лицом к себе. Одна его рука лежит на моей спине, а другая удерживает меня за руку, пока мы двигаемся в медленном ритме музыки.

Он осматривает меня своим взглядом и улыбается, это раздражает меня, зная какое удовольствие он получает оттого, что я так близко к нему. Если бы вокруг нас не было так много людей, я бы оттолкнула его. Последнее, что мне нужно, ― устроить сцену, поэтому я позволяю ему вести меня, к его удовольствию, сохраняя глаза опущенными.

– Перестань выглядеть такой несчастной, Элизабет. Люди смотрят на нас.

Прикусив губу, я изображаю слабую улыбку, и поднимаю голову, встречаясь с ним взглядом. Его зрачки большие и черные, но в этом нет ничего нового. Меня поражает, что этот наркоман, которого я знаю еще со средней школы, не умер от передозировки.

Прижав меня ближе, он наклоняет свою голову и шепчет мне на ухо:

– Ты скучаешь по нему?

Да.

Я не отвечаю, чтобы сохранить свое самообладание перед ним, но внутри чувствую, как мои раны становятся еще глубже.

Он сильнее оборачивает руку вокруг меня, притягивая меня ближе, пока мы продолжаем танцевать на оживленном тротуаре перед башней Трибьюн.

– Не волнуйся, ― продолжает он тихо. ― Я позаботился об этом.

Когда я отодвигаюсь, чтобы посмотреть на него, в замешательстве от того, что он сказал, он добавляет:

– Я сделал вид, что сделка прошла плохо. Копы задавали мне вопросы, и я подтвердил их подозрения.

– Почему? ― спрашиваю я, удивляясь, что он хочет защитить меня.

– Чтобы обеспечить твою преданность.

Яростное тепло воспламенило мою шею с пониманием, что этот мудак в состоянии шантажировать меня.

– Чего ты хочешь?

– Я не готов собирать свои инвестиции прямо сейчас, ― отвечает он с усмешкой, которую хочется сбить с его лица.

– Ты больной придурок, ― бросаю я ему. ― Используешь Пика как сделку.

– Тебя одну можно обвинять в использовании. Я наблюдал за этим, с тех пор как мы были детьми.

― Ты ничего не знаешь о наших отношениях, ― огрызаюсь я защищаясь.

– Я знаю, что он любил тебя и пожертвовал всем ради тебя.

– А ты, тебе плевать на нас обоих.

– Ты должна быть благодарна мне, что я спас твою задницу от тюрьмы, ― бросает он мне в ответ, и затем насмехается: ― Каким по счету был Пик, в любом случае? Номером три? Четыре?

– Да пошел ты. Он был моим братом.

Звуки саксофона продолжают наполнять воздух вокруг нас, когда Мэтт хватает меня сильнее и шипит себе под нос:

– Нет, пошла ты, Элизабет. Он был моим лучшим другом, а ты убила его, и за что, я не имею чертового понятия, потому что он никогда не делал ничего, кроме того, что давал тебе все, чего ты хотела.

Затем он тянет меня назад, и я чувствую, что могу взорваться от ненависти к этому куску дерьма, который не знает ни кусочка правды обо мне и моем брате. Он понятия не имеет, через что мы прошли, и как жизнь потрепала нас.

Когда Мэтт целует мою руку, я понимаю, что музыка остановилась.

– Не уезжай слишком далеко, котенок. Помни свое место в этом уравнении. Я дам тебе знать, когда буду готов взымать с тебя долг, ― издевается он, прежде чем поворачивается спиной ко мне и уходит.

Я смотрю, как он исчезает в толпе людей, благодарная, что он понятия не имеет, что я собираюсь сесть на самолет в Шотландию. Если он думает, что может использовать меня как пешку, я ничего не буду делать, чтобы развеять это убеждение, потому что гордость ― это неисправный провод, который в конечном итоге замкнет вас, и вы сгорите.

Потрескивание огня заполняет помещение. Глухой тёмной ночью, единственный свет, что наполняет комнату, исходит от почти погасших угольков в камине. Я прятался всю неделю в домашнем кабинете, испытывая откровенный страх и беспокойство от того, что кто—то может вывести меня из этого гребанного тревожного состояния.

В тишине комнаты раздается звонок телефона, который полностью поглощает мое внимание. Проглатывая две таблетки Ксанакса и запивая их виски, я отвечаю на звонок. Мои пальцы непрерывно барабанят по рабочему столу, который выполнен из дерева бокоте (прим. пер. достаточно редкая экзотическая порода дерева, растущая в субтропиках и тропиках Центральной и Латинской Америки).

― Да?

― Это я.

― Все в порядке?

Отодвинувшись на стуле от стола, я сжимаю переносицу и останавливаю надвигающуюся головную боль.

― Она направляется в Шотландию.

― Откуда ты знаешь?

― Потому что я взломал ее счета. Я просто думал, что ты должен знать.

― Спасибо, ― это все, что он говорит, прежде чем кладет трубку.

Я прижимаю крепче к себе потрепанную рыжеволосую куклу, в то время как все вокруг меня спят, пока мы находимся на высоте сорока тысяч футов. Тот, кто мне ее подарил, находится глубоко под землей, он мертв. Когда я складывала вещи в чемодан, я нашла эту куклу, которую мне подарил Пик на мой десятый день рождения, в своем шкафу в коробке, забитой всякой всячиной. Я помню, как ему было неудобно из—за этой куклы, потому что он ее украл, но я обожала ее. Я очень любила его, потому что он был единственным человеком на земле, который по—настоящему заботился обо мне в то время, когда я была совершенно одинока. Эта кукла ― единственное хорошее воспоминание о том дне, потому что вскоре после этого я столкнулась с ужасным чудовищем в нашем подвале. Чудовищем, которое разрушило меня до основания и превратило в монстра, которым я являюсь сейчас.

– Желаете ли вы что—нибудь выпить? ― мягко спрашивает стюардесса.

– Нет, спасибо.

Мой разум ускоренно работает, поэтому я совершенно не могу уснуть. Я продолжаю прокручивать в голове события нескольких последних месяцев. Снова и снова. Я скучаю по Пику, но это чувство не идет ни в какое сравнение с уничтожающей болью от потери Деклана. Я сгораю от чувства ненависти к себе, что в последние часы жизни, его представление обо мне в корне изменилось из—за открывшихся грязных подробностей, которые запятнали мое имя. Я бы очень хотела, чтобы он верил, что я хорошая и непорочная, именно такой он всегда меня видел, но в итоге он обнаружил, что все было ложью.

Это досье было в руках у всех мужчин, что так или иначе фигурировали в моей жизни, но меня больше всего ранит, что оно прошло через руки Деклана. У меня ушло некоторое время, чтобы набраться смелости и открыть этот файл, чтобы посмотреть, что точно там находится, но, когда я его открыла, там были неоспоримые доказательства моих интриг. Деклан узнал, что я была просто мерзкой лгуньей, приемным ребенком, аферисткой. Меня убивают мысли о том, что он чувствовал, когда узнал всю правду обо мне, потому что все, чего я хотела, ― любить, заботиться о нем и сделать так, чтобы он чувствовал себя в безопасности со мной.

Кого я пытаюсь обмануть?

Может я бы никогда не смогла любить его так, как он заслуживает, но я бы приложила все усилия, чтобы попытаться.

― Скажи мне, что ты чувствуешь, ― вспоминаю я его слова, позволяя моему разуму уноситься в далекую дымку воспоминаний.

― Я ненавижу все это, ― отвечаю я. ― Я ненавижу каждую минуту, когда я не с тобой. Ты ― все, чего я хочу, я ненавижу жизнь за то, что она так несправедлива к нам. И еще я напугана. Я боюсь всего, но больше всего меня страшит мысль, что я могу потерять тебя. Ты единственное хорошее, что произошло со мной за всю жизнь. Каким—то образом в этом сумасшедшем мире, ты знаешь, что нужно сделать, чтобы мерзкая действительность рассеялась.

― Ты не потеряешь меня.

― Тогда почему мне кажется, что все словно ускользает от меня?

― Этого не будет. Я обещаю тебе, что этого не произойдет. Ты просто напугана, но сейчас у тебя есть я. Я устраню все страхи, каждую его частичку, что окружает тебя. Я заберу его. Я дам тебе все, что ты заслуживаешь от жизни. Я сделаю все, что смогу, чтобы ты не чувствовала страданий.

Я даже не могла представить, что существует такой потрясающий мужчина, и я никогда не желала влюбляться в него, но это свершилось, я полюбила. Это было грешно и порочно, но в тоже время это было невообразимо прекрасно, и это все принадлежало мне. На краткий миг, но он был моим.

А сейчас....

Он мёртв.

И я тоже.

Его кровь глубоко внутри меня ― я уверена в том, что там ее место ― но этого совершенно недостаточно, чтобы защитить меня. Всего существующего недостаточно, и мои мучения безграничны. От этого не освободиться, не очиститься, и никакие старания Пика не смогли бы устранить их. Я потеряла моего друга, который давал мне облегчение от съедающей меня боли, помогал мне спасаться от нее и заглушать ее. Сейчас она берет верх надо мной, кроваво—красная река презрения, что разрушает и душит, которая ранит душу.

Боль разрастается во мне, и мое тело дрожит от чувства тревоги. Пронзительные звуки отдаются у меня в ушах.

Кровотечение, звуки криков, сердце словно стягивают тугие жгуты, и оно молит о спасении от этой боли.

Воспоминания от его слов душат меня, удавка сильнее затягивается вокруг моей шеи.

«У нас могло бы быть будущее... Ты же любишь меня, правда?.. Я знаю, чего я хочу. И это жизнь вместе с тобой... Я сделаю все, что угодно, чтобы получить это».

Я не могу дышать.

– Простите, ― бормочу я и, спотыкаясь, направляюсь в уборную.

Запираю за собой дверь и опираюсь на раковину, вглядываясь в свои пустые глаза. Я пытаюсь медленно вдохнуть, но мое тело не позволяет. Пот блестит на моем бледном лице, опустошенном от крови, а голод внутри меня требует подпитки. Я должна выпустить его, пока это не убило меня.

Мои ладони сжимаются в кулаки сами по себе и врезаются в мою грудную клетку.

Снова.

И снова.

Вдалбливая костяшки пальцев в хрупкие кости, и с каждым ударом шум в ушах исчезает, а легкие заполняются таким необходимым воздухом. Я бью себя вновь и вновь, снова и снова разрывая капилляры с каждым ударом. Тепло распространяется сквозь мою раненую плоть, и когда мои щеки горят от слез, я падаю к туалету, мои руки прижимаются к стене крошечной уборной, пока я задыхаюсь от борьбы. Мой разум очищается, но я в замешательстве от того, что сейчас случилось и почему это принесло мне освобождение ― наслаждение, на самом деле. Мучающая меня печаль исчезла, ее освободила боль, которую я сама возродила в себе.