Текст книги "Отголосок (ЛП)"

Автор книги: Э. К. Блэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Я совершенно не боялась, потому что я бы с великим счастьем приняла смерть от рук моей истинной любви.

Я заказала обратный билет в Чикаго. Я не хотела уезжать, но я так же не хотела больше причинять Деклану боль. Он больше не тот мужчина, которым был, и все по моей вине. Его тепло было утрачено – нет искры, нет света, нет ни частички любви.

Меня ничего не ожидало в Чикаго за исключением моего пентхауса, скрывающего скелеты прошлого. У меня не было дома. Больше меня никто не ждал. Я думаю, что потихоньку прилечу в город, соберу свои вещи и покину страну. Я больше не смогу жить там, потому что я больше не являюсь Ниной. И не имеет значения, куда я решу направиться, эта мысль приводит в состояние полного опустошения. Поэтому я решаю предпринять попытку побега из моей жалкой реальности и направиться в Эдинбург, чтобы в течение дня побродить по городу.

Я веду машину в полной тишине, наблюдая за пейзажем, и внезапно замечаю, что я уже нахожусь в городе. Я ставлю машину, оборачиваю шарф вокруг моей шеи и закутываюсь плотнее в пальто. Я начинаю бродить по площади Грассмаркет с Эдинбургским замком, что возвышается над ней. Вымощенные булыжниками, извилистые улицы заполнены огромным количеством выстроенных в ряд магазинов, которые варьируются от дизайнерских до винтажных. Я приобретаю пару вещей в разных магазинах: мыло, духи, пару туфель, старинное ожерелье, без сомнения видавшее виды, украшенное очаровательным цветком лотоса. Я даже не знаю, почему я приобрела ожерелье с цветком лотоса, определенно точно зная, что оно принесет мне огромные страдания, когда я буду смотреть на него, но я должна была его приобрести независимо ни от чего. Я приобрела его потому, что я больше совершенно не представляю, чем заняться.

В моем желудке ощущается пустота. Я нахожусь в состоянии постоянного беспокойства, и это моя собственная попытка отвлечь себя. Хотя это так же не имеет никакого смысла, поэтому я нахожу паб, чтобы немного выпить, когда я вхожу в Fiddler’s Arms, я в тот же момент направляюсь к бару. Это место в основном заполнено мужчинами, которые пьют легкое пиво и виски. Я вижу свободный стул и занимаю место.

Бармен располагает салфетку для напитка передо мной, говоря:

– Что—нибудь принести?

Бросая быстрый взгляд на ручки ручного насоса для разлива пива, я не узнаю ни одного названия, поэтому я выбираю одно наугад.

– Старопрамен.

Он кивает мне, начиная наполнять кружку, и затем ставит ее передо мной. Я скидываю свое пальто и вешаю его на спинку стула и потом делаю длинный, медленный глоток напитка, надеясь, что оно немного притупит напряжение, что скопилось внутри меня. Я наклоняюсь вперед и прикрываю глаза, сосредотачиваясь на звуках вокруг меня, желая раствориться в них. Когда я открываю глаза, я замечаю знакомый взгляд, что смотрит на меня с противоположной стороны бара.

Усмешка появляется на лице Лаклана, он кивком указывает на свободное место возле меня, в надежде присоединиться, и я улыбаюсь ему небольшой, приглашающей улыбкой.

– Рад видеть тебя здесь, ― произносит он, когда подходит и опускается на стул.

– Хотела немного пройтись по магазинам перед моим возвращением домой, ― лгу я, и мой желудок скручивает узлами от жалкого обмана.

– Ты возвращаешься в Штаты?

– Да, завтра.

– Короткая поездка, ― замечает он.

– Полагаю.

Он делает глоток его виски и ставит стакан на барную стойку, когда говорит:

– Планируешь приехать еще?

– Сомневаюсь, ― отвечаю я и делаю еще один глоток.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на Лаклана, который внимательно смотрит на меня. Он выглядит представительным мужчиной в брюках, классической рубашке, застегнутой на все пуговицы, сшитом по фигуре спортивном пальто. Его волосы слегка покрыты гелем и уложены, идеально соответствуя остальному образу.

Его глаза продолжают смотреть на меня с мягким выражением.

– Почему ты смотришь на меня так? ― интересуюсь я спокойно.

У него занимает некоторое время, чтобы ответить:

– Ты кажешься немного расстроенной.

– Просто устала. Я не очень хорошо сплю.

– Ты внезапно уезжаешь на другой вечер после стычки с Декланом, ― заключает он. ― Может это имеет отношение к твоему плохому сну?

– Любопытный, ― легко подначиваю его с игривой улыбкой.

– Просто наблюдательный.

– Это все?

– Тебе нужно еще? ― он легко смеется.

– Ты, что, флиртуешь со мной?

– Сколько тебе? Наверное, моложе меня на двадцать с небольшим?

Я киваю.

– Мужчина вроде меня был бы непроходимым глупцом, если бы не воспользовался возможностью пофлиртовать с такой женщиной, как ты.

– Такой как я? Какой такой? Какая я?

Он делает еще глоток виски и затем наклоняется ближе ко мне, отвечая:

– Великолепная, моя дорогая.

Его флирт ничего не значит, он скорее напоминает забавное подшучивание, поэтому я знаю, он не примет за грубость с моей стороны то, что я начинаю смеяться.

Мы вдвоем делаем еще по глотку, продолжая улыбаться, но внезапно он прекращает свой забавный флирт, когда произносит:

– А если серьезно, точно все в порядке? Похоже, что у вас с Декланом был дольно—таки странный разговор для вечеринки.

– Просто разбирались с кое—какими делами, вот и все. А ты всегда суешь свой нос куда не надо? ― дразнюсь я.

– Всегда, ― парирует он, и мы оба смеемся.

– Ну, по крайней мере, ты честен.

– Могу я спросить кое—что?

Я киваю.

– Что привело тебя в Шотландию?

Я смотрю в его лицо и не замечаю каких—то потаенных мотивов, а просто мужчину, который хочет честно поболтать. Поэтому я отвечаю:

– Он.

– Он?

– Я приехала повидать Деклана. Я не разговаривала с ним с тех пор, как он покинул Чикаго, и я... я просто хотела его увидеть.

– Любовники?

– Вновь... суешь нос.

Он ухмыляется на мой ответ.

– А у него их много? ― спрашиваю я.

– Будешь ли ты ревновать, если я отвечу "да"?

Вытянув шею, я отвечаю:

– Я не ревную.

– Ты коварная женщина, Элизабет.

– Почему ты так решил?

– Могу сказать из своего опыта, что те женщины, которые не ревнуют, любят свести счет, ― говорит он и затем подмигивает.

– И так ты думаешь обо мне? Что я женщина, желающая отмщения? ― шутливо спрашиваю я, но в душе, правда, желаю знать его мнение обо мне.

– Знаешь, что моя мама всегда говорила мне?

– Что? ― смеюсь я.

– Она говорила, что в то время как все люди происходят от обезьян, рыжие происходят от кошек.

– Так значит, я кошка?

– Хитрая, ― подмечает он.

Я качаю головой и фыркаю.

– Ты забыл ответить на мой вопрос.

– Ты имеешь в виду про Деклана?

– Мхм, ― хмыкаю я, пока делаю глоток напитка.

– Нет.

– Нет?

– Я знаю Деклана очень давно. С ним всегда на мероприятиях есть женщина, но это все для картинки, чисто бизнес. Я знаю, что у него была парочка длительных отношений, но ни одни не зашли далеко. Я думаю, они были больше ради удобства, чем по любви. Деклан очень закрытый мужчина.

Его слова вынуждают мое чувство вины лишь усилиться, осознавая, что то, что он давал мне, было для него, вероятно, в первый раз. Его любовь, его сердце, его моменты нежности. Эта информация еще сильнее разрушает меня.

– Он проницательный человек в бизнесе, ― продолжает Лаклан. ― Я лишь могу предположить, что это работает и в его личных отношениях, но тут ты, должно быть, знаешь больше меня.

– Ты хочешь, чтобы я открылась и рассказала все личные моменты, которые знаю о Деклане?

– Он причинил тебе боль?

– Нет, ― сухо заявляю я, и когда он бросает на меня свой хитрый взгляд, я бормочу честный ответ: ― Я сама себе причинила боль.

Я отказываюсь рассказывать, что также ранила и его. Я не хочу нарушить чье—либо восприятие Деклана как сильного, влиятельного мужчины, каким его все знают.

– Так вы были любовниками?

– Я ненавижу это слово.

– Почему?

Повернувшись лицом к Лаклану, я склоняюсь в сторону, располагая локти на поверхности барной стойки, когда говорю:

– Это поверхностно. Это слово намекает на основание, сексуальные отношения, а не интимность.

– Тебе кто—нибудь говорил, что ты серая?

– А ты хочешь черное и белое? Как будто они существуют. Нет черного и белого, правильного или неправильного, да или нет.

Он поднимает брови в любопытстве, и чтобы облегчить тяжелый настрой, я дразнюсь:

– Ох, да ладно тебе, Лаклан. Уверена, что мужчина твоего возраста должен понимать, что из себя представляет мир.

– Мужчина моего возраста?

– Да, ― ответила я, улыбаясь, и затем рассмеялась, добавив: ― Старый.

– Старый? Твоя мама говорила тебе об уважении к взрослым?

– У меня никогда не было матери. ― Я ловлю себя на том, что слова так легко соскальзывают с моих губ, и я даже не думаю, когда говорю их. Я сразу же сжимаю губы вместе и отворачиваюсь от него.

Он никак не комментирует, и в воздухе повисает беспокойная тишина. Когда я, наконец, поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него, я нахожу на его лице намек на жалость. Это раздражает меня, но я сохраняю вежливость, потому что давайте посмотрим правде в глаза, кроме пожилой леди, у которой я остановилась, это первый настоящий разговор, который был у меня за последнее время.

– Если ты жалеешь меня, то не надо.

Он удивляет меня своей беспечной прямотой, когда спрашивает:

– Что с ней случилось?

– Ты не ходишь вокруг да около, не так ли?

– Что я теряю? Ты покидаешь Шотландию, мы никогда не увидимся снова.

– Тогда хорошо, ― отвечаю я, когда поворачиваюсь к нему лицом, принимая его предложение. Почему, черт побери, это должно меня заботить? Он прав. Я никогда не увижу его снова. ― Я не знаю, что случилось с ней. Я ничего не помню о ней, поэтому предполагаю, что она мертва. Всегда были только я и мой отец.

– Ты никогда не спрашивала?

– Мой отец умер, прежде чем я смогла его спросить, ― отвечаю я.

– Ты пыталась найти ее?

– Нет.

– Почему?

– Какой смысл? ― говорю я, пожимая плечом.

– Тебе не любопытно, откуда ты? Что, если она не мертва, как ты предполагаешь? Что, если она ищет тебя?

И когда он задает последний вопрос, я начинаю размышлять – гипотетически – если эта женщина действительно жива, у нее не было бы шанса найти меня. Я сбежала. Невидимый ребенок. И затем я стала Ниной Вандервол. Как она вообще могла найти меня, когда я сделала это невозможным?

Все, что у меня есть от мамы – это ее старое фото. Некоторое время у меня была привычка много думать о ней, задаваться вопросом, какой бы она была.

– Никогда не поздно, ― говорит Лаклан, и я позволяю его словам осесть в моей голове.

Я потеряла все, но что если... что если это не так? Что если есть шанс, что что—то осталось в моей жизни? Стоит ли пытаться найти? Стоит ли верить в надежду, когда мечты рушились бесчисленное количество раз? Выдержу ли я еще одно разочарование?

Вопросы.

У меня их сотни.

Снова смотря на Лаклана, я хочу защитить себя, но я так одинока. Одинокая и нуждающаяся в комфорте, нуждающаяся в причине двигаться дальше. Потому что в моем сегодняшнем положении я начинаю задаваться вопросом, почему я все еще здесь – двигаюсь, дышу, живу.

– Почему тебя так это заботит? ― спрашиваю я мужчину, которого не должно это заботить, потому что не заботит меня.

– В тебе что—то есть, ― говорит он со всей серьезностью.

– Но ты ничего не знаешь обо мне.

– Это не значит, что я не хочу узнать, ― признает он, прежде чем продолжает: ― Вся дружба с чего—то начинается. Позволь мне помочь тебе.

Но у меня никогда не было друзей. Я навязывалась в школе, в то время как все надо мной издевались. Пик был моим единственным другом, не только когда я была ребенком, но и когда стала взрослой. И давайте посмотрим правде в лицо, так называемые друзья, которые у меня были, когда я вышла за Беннетта, были просто для галочки.

Поэтому я принимаю его предложение и неохотно соглашаюсь, слегка кивая ему.

– Тогда ладно.

Я собирала свои вещи с того момента, как вернулась из Эдинбурга. Сейчас все мои вещи были готовы к тому, чтобы их отправили обратно в Штат. Я сажусь на пол рядом с кроватью, в которой спала на протяжении нескольких недель, пока жила у Айлы. Мой разум возвращается к разговору, который произошел чуть ранее сегодня. Он был довольно—таки странным. Упоминание моей матери в разговоре – такого никогда не происходит. Эта часть моей жизни еле затрагивается мной. Но сейчас она затронута, и я толком не могу понять, как это произошло.

В детстве было время, когда я скучала по ней. Но та, по кому я скучала, не была реальной; это все было лишь проделками моего воображения. Я никогда не знала, как это ощущается, когда у тебя есть мама. Но больше всего я тосковала и горевала по моему отцу. Но когда Лаклан предложил найти мою маму, я с легкостью согласилась. Я даже не знаю почему. Мое согласие на его предложение вышло неосознанно. Возможно, я просто настолько одинока, что готова ухватиться за все в данный момент.

Ощущение тепла, скользящего по моей шее, прерывает мои размышления, и когда я подношу руку к лицу, то вижу, что она покрыта кровью, а под ногтями виднеются темные корочки струпьев. Затем до меня доходит, что я неосознанно отдирала струпья, которые все еще напоминали мне о Деклане. Рана увеличилась в размере. Я потянулась назад и вонзила свои ногти в податливую, липкую, открытую рану, и пронзительная боль прошла насквозь через мою голову.

И наконец, мой разум свободен от всяких мыслей, и я впадаю в состояние оцепенения.

Мои глаза закрываются, и я опускаю голову вперед, позволяя ей находиться в таком состоянии. Пальцы проворно нащупывают оставшуюся с одной стороны корочку, и я зажимаю ее между ними. Проходит всего мгновение, прежде чем я быстро дергаю ее, отрывая вместе с кожей, из—за чего рана увеличивается чуть больше. Мое сердце покалывает в приятном освобождении. Выдыхая, я чувствую, как густая кровь стекает быстрой струйкой вниз по моей нежной коже на шее.

Момент ликования скрадывает внезапно открывающаяся дверь в комнату, я вижу лицо Деклана, на котором отражается неподдельный ужас.

Я грежу.

Он замирает на мгновение, затем входит в комнату и закрывает позади себя дверь. Я не двигаюсь, поднимая взгляд вверх, полностью ошеломленная.

– Господи, что произошло? ― задыхается он, но не смотрит на меня.

Я следую за его взглядом, когда мои глаза останавливаются на руке, лежащей на моих коленях, ― она покрыта алой кровью. Его ноги исчезают из поля моего зрения, когда мой взгляд затуманивается из—за вида моих пальцев, что служили оружием, и затем все проходит. Их накрывают теплым, влажным полотенцем.

Прикосновение.

Рука Деклана ловко орудует, когда он нежно прикасается, убирая кровь.

Прикосновение.

Мой сердечный ритм откликается, сменяясь на размеренные удары о мою измученную грудную клетку, постепенно возвращая мне ясность сознания.

Прикосновение.

Больше не озлобленное, не истязающее прикосновение; это просто прикосновение.

Я поднимаю свои глаза к его лицу, на котором воцаряется озадаченное выражение, он переворачивает мою ладонь вверх и затем опять вниз.

– Откуда кровь?

Я не отвечаю, и когда он встречается со мной взглядом, он произносит яростно:

– Нина, откуда кровь?

Не называй меня так.

Боль разрывает меня, когда он называет меня Ниной, сжимает мое горло от разнообразных эмоций. Прикосновение настолько неожиданное, что мое тело прибывает в полной растерянности, не зная, как реагировать. Оно находится в состоянии оцепенения и спокойствия, когда Деклан начинает трогать меня руками, поднимая рукава свитера, в попытке отыскать рану, из которой идет кровь.

Склоняя голову, я полностью растворяюсь в его прикосновениях, и когда его рука находит мой затылок, я полностью расслабляюсь, падая на его колени. Я лежу на полу, словно ребенок, моя голова лежит на его коленях, и я молча смаргиваю слезы. Я не знаю, являются ли они слезами печали или же счастья. Все что мне известно – они поддерживают мою молитву, ответом на которую являются его прикосновения, дающие утешение.

Его пальцы действуют нежно, когда он пытается позаботиться обо мне. Я продолжаю лежать, свернувшись в клубок, сжавшись, прося его о милосердии. Его брюки становятся влажными под моими щеками, пропитываясь соленой влагой моих слез.

Если бы желания исполнялись, то это было бы моим желанием. Я хотела бы остаться лежать на его коленях вечно, чтобы никогда не отпускать это чувство, потому что данный момент заключал в себе все. Нежность и любовь. Сейчас я чувствую себя ребенком. Маленькой девочкой, о которой заботится ее отец. И хотя он не приходится мне отцом, каким—то образом внутри него имелись частички этого мужчины. Он даже не догадывался об этом, но мне это было знакомо. Я видела это и чувствовала каждый раз, когда находилась рядом с Декланом. Он заключал все эти качества в себе: любовник, защитник, боец. Он был абсолютной сказкой, и я бы сделала все что угодно, чтобы вернуть ее обратно.

– Что ты делаешь с собой? ― раздался его голос надо мной. ― Сядь.

Он помогает мне подняться с его коленей, и так мы сидим лицом к лицу, когда он говорит, что делать дальше:

– Подними свои руки, ― и когда я поднимаю их, он стягивает с меня свитер.

Кровавое пятно находится в верхней части моего затылка, и он продолжает нежно очищать кровь, затем он видит мои сумки и достает оттуда чистую футболку, и одевает на меня.

Глубоко вздыхая, он присаживается напротив меня, пока я остаюсь сидеть у кровати, немного крови осталось на костяшках его пальцев. Я наблюдаю, как он проводит рукой по своим густым волосам. Я подмечаю каждую деталь: как приподнимается и опадает его грудь при дыхании, как прядь волос беспорядочно падает на его лоб, черты лица, выражающие мучение, его темные ресницы, которые подчеркивают и украшают его зеленые глаза, так пристально следящие за мной.

Дрожащей рукой я тянусь и легко касаюсь его лица кончиками пальцев. Он не двигается и не отстраняется, когда я это делаю, хотя я уже и не думала, что когда—либо смогу сделать это снова. И затем я бормочу свои первые слова, мое беззвучное дыхание в считанные секунды становится хриплым:

– Я думала, что ты умер.

Его горло дергается, когда он тяжело сглатывает.

– Я знаю, что ты так думала, ― отвечает он напряженным голосом.

– Твой отец... ― Я начинаю говорить, пытаясь изо всех сил произнести слова. ― Он сказал мне...

– Это была ложь.

– Почему?

– Я не хотел, чтобы ты искала меня.

Правда ранит, словно острое лезвие. Но я заслуживаю каждую рану, что оно наносит мне.

– Кожа на твоей голове выглядит по—настоящему ужасно, ― подытоживает он. ― Почему? Почему ты делаешь это с собой?

Я тянусь рукой назад, чтобы прикоснуться к его дару, что он оставил мне на моей коже. Я чувствую себя смущенной, когда честно отвечаю ему, потому что больше не желаю скрывать себя настоящую от него.

– Возможно, я не желаю, чтобы это проходило?

– Это ужасно, Нина.

– Пожалуйста. Не нужно... не называй меня так.

Он склоняет голову, говоря:

– Я хочу причинить тебе боль.

Я знаю.

– Мои руки зудят от желания разорвать тебя на части. Я жажду этого, ― признается он мне, и затем он переводит свои глаза обратно на меня. В них стоит горькое и мрачное выражение, его зрачки чуть увеличены от яростного желания причинить боль.

– Я заслуживаю это.

– Да, заслуживаешь, ― соглашается он.

Подняв колени к груди, я обхватываю их руками.

– Зачем ты приехал?

– Мне нужно кое—что знать... ― он вновь опускает голову, и страдания в его голосе продолжают ломать меня. ― Ребенок...

Всхлип вырывается из моей груди.

– Он хоть был моим?

Последнее, что я хочу – это причинить еще больше боли Деклану. Я хочу солгать, сказать "да", сказать, что он был единственным, с кем я спала, убедить его в своей любви.

Но я не могу.

Я не хочу ранить его правдой, но я также не хочу успокоить его ложью.

– Мне нужно знать, ― настаивает он.

В его глазах стоят слезы, и я трусливо трясу головой.

Он делает шаг назад, расширяя расстояние между нами, и прислоняет голову к шкафу.

– Почему?

– Я бы хотела, чтобы он был твоим, ― говорю я и начинаю плакать из—за того, чего меня лишили.

– Значит, это был ребенок Беннетта?

– Не знаю.

Черты его лица искажаются в замешательстве.

– Что это значит?

Боже, я ненавидела это. Ненавидела то, что продолжала ранить его. Слезы бегут по моим щекам.

– Что ты имеешь в виду, говоря "не знаю"? ― давит он.

– Просто потому... потому что...

– Говори.

– Был кое—кто еще.

Мои слова разжигают в нем пламя. Его шея напрягается и краснеет от гнева. Поставив локти на колени, он зажимает свои волосы в кулаки так, что белеют костяшки пальцев. Я знаю, что он сейчас взорвется.

– Это не то, о чем ты думаешь, Деклан, ― говорю я, пытаясь объяснить свои извращенные отношения с Пиком.

– Кроме меня и Беннетта, ты трахалась с кем—то еще?

– Да, но...

– Тогда правильно я все думал, ― шипит он.

– Нет. Все было не так. Просто... ― Боже, с чего, черт возьми, мне начать рассказ? ― Он был... это покажется тебе безумным, я знаю, но все не так.

– Я, черт подери, ненавижу тебя.

– Я люблю тебя! Не Беннетта и не Пика. Тебя!

– Погоди, ― он замолкает, а затем продолжает: ― Это имя. Этот парень... я собирался увидеться с ним. Я нашел его имя в файле, который оставил твой муж.

– Да.

– Это все так сложно. Я не могу даже ясно мыслить.

– Пик мой брат, ― выдаю я.

– Что мать твою с тобой не так?

– Он не родной брат, ― проясняю я.

– Тот же самый парень, который избил тебя?

Я киваю.

– Ты хоть представляешь насколько ненормально все это? Насколько ты ненормальна? Трахалась с тремя мужиками?

Вытирая глаза, я пересаживаюсь на коленки.

– Прости. Я знаю, это звучит ужасно.

– Звучит? Нет, Нина. Это и есть ужасно. Тебе нужна серьезная помощь, ты ведь понимаешь это?

Я даже не пытаюсь исправить его, когда он называет меня Нина.

Он встает, разъяренно смотря на меня.

– Не могу поверить, что я влюбился в кого—то столь омерзительного, как ты.

– Все было не так, ― паникую я. ― Он не нравился мне в этом плане. У меня не было к нему чувств. Это было противоположно тому, о чем ты думаешь. Я использовала его, чтобы не чувствовать. Он был пагубным пристрастием. Вот чем бы секс с ним. Пагубным пристрастием, которое помогало мне не чувствовать.

– Не чувствовать, чего, Нина?

– Жизни, ― кричу я. ― Всего!

– Всего? Даже меня?

– Нет. Не тебя. Как только я поняла, что чувствую к тебе, я больше не прикасалась к нему. Я не могла, потому что я хотела касаться только тебя, и чтобы меня касался только ты. Но я уже была беременна, просто не знала этого.

Он торопливо ходит по комнате, разъяренный.

– Деклан, ты так много всего не знаешь. Так много я не рассказала тебе, потому что не могла.

– Ты могла, ты просто была слишком эгоистична.

– Ладно, да. Ты прав. Я была эгоистичной. Эгоистичной и напуганной. Но ты любил меня, верно?

– Я не знаю, кто ты, черт побери! Расскажи мне. Расскажи мне, кто ты, потому что я, черт побери, в замешательстве сейчас.

– Я не знаю, ― скулю я и затем встаю рядом с ним.

– Ты знаешь.

– Нет. Я хочу знать. Я пытаюсь.

– Что это вообще значит?

– Я не знаю!

Пройдясь по комнате еще несколькими быстрыми шагами, он, наконец, сдается и идет к двери.

– Я больше не могу выносить это дерьмо.

И затем он уходит, даже не беспокоясь, чтобы закрыть за собой дверь.

Из меня вырывается рыдание – громкое и мерзкое. Я не ожидаю от него, что он поймет или даже захочет понять. Я больна, я понимаю это. И понимаю, что он никогда не вернется ко мне, но от этого боль не становится меньше, особенно, когда он уходит от меня.

– Элизабет! ― кричит Айла настойчиво, когда врывается ко мне в комнату.

Я мгновенно беру себя в руки, сглатывая рыдания и вытирая лицо.

– Я в порядке. Прошу прощения за срыв, ― говорю я, слабо симулируя хладнокровие.

– Прекрати это! ― ругается она, когда берет меня за руку и тянет, чтобы сесть на кровати.

– Я в порядке. Правда.

И по жалостливому выражению ее лица, я знаю, это ни в малейшей степени ее не убедило.

– Что паренек МакКиннон делал здесь? Ты не упоминала, что знакома с ним, когда мы обсуждали его тем утром.

– Я сожалею, Айла, ― говорю я спокойно, когда мое дыхание выровнялось.

– Сожалеешь?

– Я знаю Деклана, просто не хотела, чтобы кто—либо знал об этом.

Ее большой палец поглаживает меня по руке, глядя на меня, и наконец, она говорит:

– Это он. Он твоя потерянная любовь. ― Она не спрашивает, только утверждает то, о чем догадалась.

Я киваю и извиняюсь еще раз, за то, что притворилась, что не знала, кем он был в тот день.

– Я озадачена. Я думала, ты сказала мне, что он умер.

И сейчас я должна солгать, потому что я не могу рассказать ей правду.

– Я думала, что будет проще притвориться, что он мертв. Было только больнее от мысли жить с ним в одном мире и в то же время не быть с ним.

Она кивает, и на ее лице появляется печальное выражение.

– Я сожалею, что лгала тебе.

Качая головой, она утверждает:

– Не надо. Твое сердце разбито, тебя можно понять.

– Но это непростительно.

– Это так, дорогая.

Мы сидим так некоторое время, и она продолжает держать мои руки, затем добавляет:

– Он казался немного злым.

– Так и есть. Но если не возражаешь, я бы предпочла не обсуждать это.

– Конечно, ― отвечает она. ― Я могу что—нибудь сделать? Сделать что—то для тебя?

– Спасибо, но я в порядке.

– Тогда ладно. Ну, я оставлю тебя. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, ― говорю я, когда она выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Я остаюсь на кровати, не двигаясь, и одна со своими мыслями. Я полностью истощена, когда поворачиваю голову в сторону и смотрю на свой багаж.

Может, я могу остаться еще на некоторое время.

Я знаю, что не должна. Знаю, что мне нужно уехать и исчезнуть из жизни Деклана, чтобы он мог двигаться дальше и исцелиться. Пытаться объяснить ему все – проигранное дело. Но может это не имеет значения, потому что в конечном итоге он прав. Я облажалась, и ничего из этого не имеет смысла.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, подходя к машине Лаклана, стоящей перед воротами моего дома.

Поднимая вверх файл, он кричит:

– Договор о продаже. Мне нужно, чтобы ты подписал его.

Господи, все чего я хочу, это побыть наедине с собой и бутылкой Aberfeldy (прим.пер. Aberfeldy (Аберфелди) – марка виски). Постараться расслабиться и успокоить нервы, сильно взволнованные Ниной.

Лаклан заезжает во двор и следует за мной прямо к дому. Я на пределе, все еще не в состоянии даже думать о том, что произошло, и о тех вещах, что она сказала мне. Если я сейчас в голове позволю себе пойти в то место, я совершенно потеряю весь контроль над собой. Когда Лаклан выбирается из машины, я уже восстанавливаю полный контроль над собой и стараюсь успокоиться.

– А ты что не мог отправить мне это почтой? – жалуюсь я, когда мы заходим в дом.

– Они не принимают электронную подпись.

Включая свет, я направляюсь в библиотеку, чтобы, наконец, тщательно проверить контракт на собственность в Лондоне, за приобретение которой я изрядно поборолся.

– Ты не собираешься продавать это место? – спрашивает Лаклан, когда я присаживаюсь на диван, а он садится на стул напротив меня.

– А что такое?

– Оно излишне огромно.

– Гребанный предатель, – произношу я себе под нос.

– Я это слышал, ты мудак.

– Ну и отлично.

Я знаю Лаклана еще с колледжа. Он работал над своей докторской диссертацией, пока я трудился над своим дипломом магистра в Сент—Эндрюс. Мы вдвоем были членами общества ОксФам и работали вместе на множество компаний. Мы поддерживали связь из—за его отношений с моим отцом. Когда Лаклан был моего возраста, он работал по специальности управление активами состоятельных лиц в ведущих фирмах Лондона, куда мой отец вкладывал свои инвестиции. Лаклан был его консультантом в течение долгого времени, перед тем как он отдал предпочтение менее ответственной работе и начал самостоятельно консультировать небольшие компании.

Пока я жил в Чикаго, я прекрасно понимал, что рано или поздно я вернусь обратно. Так как я был уже вовлечен в покупку собственности в Лондоне, мой отец позвонил ему, и теперь Лаклан работает только на меня. Он управляет моими финансами и еще фондом детского образования, который я основал много лет назад.

– Все будет, как только мы обсудим все с банком, – говорит он мне, когда я читаю документ.

– Вроде все хорошо. – Подписываю бумаги и убираю их обратно в папку. – Жизнь становится все сложнее, – говорю я, вручая их Лаклану.

– Все нормально?

– Да. После Чикаго я готов полностью окунуться в этот проект.

– Так ты не расскажешь, что произошло?

Поднимаясь на ноги, я не отвечаю ему. Вместо этого я пересекаю комнату и направляюсь прямиком к тележке с напитками, вытаскиваю хрустальную пробку из графина и начинаю наполнять свой стакан виски.

– Деклан?

– Выпьешь?

– Нет, – отвечает он. – Теперь рассказывай. Что случилось?

– Нечего рассказывать.

Я делаю глоток, смакуя двадцатиоднолетнюю жидкость. Я позволяю приятному вкусу скотча остаться на языке, прежде чем проглатываю. Я ценю то, что скатившись по горлу вниз, он теплом распространяется в груди.

– Она завтра уезжает, ты знаешь?

– И какое тебе дело до этого?

Мальчишеский, самодовольный взгляд на его лице бесит меня, так же, как и то, как он удобнее устраивается на стуле.

– Она ошеломительно красива.

Я залпом выпиваю стакан виски, мое лицо кривится от обжигающей жидкости. Я ставлю стакан на стол, и громкое клацанье хрусталя об стекло выдает мое раздражение.

– Напомни мне еще разок, почему я с тобой дружу.

– Слушай, очевидно, что вы что—то не поделили...

Я останавливаю его на полуслове, выплевывая:

– Ты кто? Мой гребаный психолог? Не надо делать вид, что ты что—то знаешь, когда на самом деле не знаешь ничего.

– Я провел с ней день. Ее легко прочитать.

Я смеюсь, когда направляюсь к дивану.

– Эту женщину сложно прочитать. Поверь мне. Не позволяй ей одурачить тебя. И на хрена ты разговаривал с ней? Я просил следить за ней, а не подружиться с ней.

Одна мысль о том, что Лаклан проводил с ней время, и не знать, о чем они говорили или как именно общались, убивает меня. Само незнание, и тот факт, что это меня беспокоит – бесит меня. То, что она пробралась мне под кожу и заняла единственное место, которое никому не удавалось занять, вынуждает меня ненавидеть ее еще больше. Она злой купидон, стреляющий мучительными стрелами, а я по собственному желанию попал под ее стрелу. По собственному желанию, потому что, как бы я ни хотел, я не могу отпустить эту рыжеволосую бестию. Я сомневаюсь, что когда—нибудь смогу сделать это, из—за ран, которые она оставила в моей душе. Я нестираемый след, оставленный ее разрушительными действиями.

– Она хочет, чтобы я отыскал ее мать, – наконец говорит он, прерывая затянувшееся молчание.

Я стреляю в него своим взглядом.

– Чего?

– Я предложил.

Почему она раскрывает ему часть своей правды... ту, что скрывала от меня?

– Разве это не круто! – цинично заявляю я. – Сделай мне одолжение, попытайся в следующий раз следовать моим приказам. Следи за ней и заканчивай эту дружескую чепуху.